Текст книги "Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев"

Автор книги: Зоя Ножникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Австрийские подарки

«Когда мы изложили цели нашего посольства, то те, кто стоял рядом с нашими людьми, позади нас, подсказывали:

– Поминки! – напоминая, чтобы мы поднесли дары.

Но наши отвечали, что у нас нет такого обычая. В свое время было принято на такие подарки отвечать подарками, втрое большими; поэтому и дарили, и взамен получали много. Потом все переменилось».

Продолжение аудиенции, данной австрийцам

Обоюдные подарки были, действительно, непростой дипломатической проблемой. Во все времена ее старались разрешать без обид. Барон знал, что утверждение Герберштейна о том, что «потом все переменилось», было, мягко говоря, ошибочным, и, хотя австрийские земли в пору начала Реформации были небогаты, но и не так бедны, чтобы посылать послов к русским с пустыми руками. Через полтора столетия после визита австрийцев, в самом конце XVIIвека, Рейтенфельсписал:

«Когда послы отправляются во дворец для изложения пред царем своих поручений, до ворот дворца им предшествует многочисленный отряд всадников, великолепно убранных, несколько рот пехоты, а также и большие пушки, везомые в несколько длинных рядов. Впереди пешком несут подарки царю, каждый подарок особо. Впоследствии их по приказанию царя точно оценивают серебряных дел мастера и купцы, дабы царь мог через это равномернее отдарить стоящими столько же. При этом некоторые из более почетных членов посольства обыкновенно также выставляют свои собственные незначительные дары царю с целью получить таким тайным путем наживы более ценные. Русские заметили это, и в бытность нашу возвратили некоторым из состоявших при посольстве их подарки с изрядною некою придачею».

* * *

Барон вернулся к книге Герберштейна:

«После окончания приветствий государь говорит послу:

– Садись, – давая ему время перевести дух.

После этого он подзывает толмача и говорит ему негромко, чтобы тот передал послу, что-де можно высказать то, что должно быть сказано публично, а остальное отложить до другого времени. Толмач сообщает мне это так же негромко.

^{Прием иноземных послов, из А. Олеария} 

Тогда посол встает и говорит о своем деле стоя. Толмач переводит не более чем после каждых двух-трех слов.

Тут я передал верительную грамоту».

* * *

Через сто двадцать лет после Герберштейна приехал в Москву Адам Олеарий.И что изменилось? Ничего.

Аудиенция, данная голштинцам

Вот что написал Олеарий о том, как принимали при царе Михаиле Федоровиче в Кремле голштинцев в 1634 году:

«18-го августа пришли приставы и сообщили, что его царское величество завтра желает дать господам послам публичную аудиенцию, и по сему случаю нам надлежит быть в готовности. Они же, от имени государственного канцлера, пожелали иметь список княжеских подарков, имеющих быть поднесенными. Список и был им передан. После обеда пришел младший пристав, чтобы вновь нас известить, что завтра мы будем допущены к руке его царского величества.

Так как в предыдущий день мы слышали бесчисленное количество выстрелов из орудий и видели из нашего помещения много орудий на некоем поле, но не знали, что все это обозначало, то пристав разъяснил нам:

– Его царское величество велел испробовать несколько новых орудий и сам глядел на эту пробу из окна.

Другие, однако, думали, что сделано это было с тою целью, чтобы шведские послы поняли, что не все орудия – как это рассказывалось – остались под Смоленском, но что их еще имеется очень много.

Рано утром 19-го августа приставы явились вновь, чтобы узнать, собираемся ли мы в путь, и когда они увидали, что мы вполне готовы, то поспешно поскакали опять к Кремлю. Вслед за тем доставлены были великокняжеские белые лошади для поезда. В 9 часов приставы вернулись в обыкновенных своих одеждах, велев нести за собою новые кафтаны и высокие шапки, взятые ими из великокняжеского гардероба: приставы надели их в передней у послов, где они в нашем присутствии разубрались наилучшим образом. После этого мы в плащах, но без шпаг, ибо таков у них обычай, что никто со шпагою не смеет явиться перед его царским величеством, сели на коней и отправились к Кремлю в таком порядке:

Спереди 36 стрельцов.

Наш маршал.

Три низших гоф-юнкера.

Другие три гоф-юнкера.

Комиссар, секретарь и медик в одной шеренге».

Подарки от голштинцев

«Далее следовали княжеские подарки, один за другим: их вели и несли русские. Подарки были следующие:

1. Вороной жеребец, покрытый красивою попоною.

2. Серый в яблоках мерин.

3. Еще гнедая лошадь.

4. Конская сбруя, прекрасно выработанная из серебра, осыпанная бирюзою, рубинами и другими камнями; ее несли двое русских.

5. Крест длиною почти с четверть локтя из хризолитов, оправленных в золото; его несли на блюде.

6. Дорогая химическая аптечка; ее ящик был из черного дерева, окованного золотом; баночки также из золота, обсаженного драгоценными камнями; ее несли двое русских.

7. Хрустальная кружечка, обитая золотом и осыпанная рубинами.

8. Большое зеркало, длиною в пять четвертей и шириною в локоть, в раме из черного дерева, покрытого толстыми литыми из серебра листьями и рисунками; его несли двое русских.

9. Искусственная горка с боевыми часами, с изображением при них истории блудного сына в подвижных картинах.

10. Серебряный позолоченный посох со зрительной) трубою в нем.

11. Большие часы, вделанные в черное дерево, обитое серебром».

* * *

В русских бумагах, которые секретари тоже сумели раздобыть для Барона, значилось: «Посох был серебряный, а в нем – часы солнечные и трубка зрительная, во что вдаль смотрят».

* * *

Олеарий продолжал:

«За этими подарками шли два камер-юнкера, которые в вытянутых руках держали верительные грамоты: одну к великому князю и одну к патриарху, отцу его царского величества, Филарету Никитичу: хотя этот последний, пока мы были в дороге, и скончался, тем не менее, сочтено было за благо передать это послание великому князю.

Далее ехали оба господина посла между приставами, перед которыми ехали два толмача.

Рядом с послами шли четыре лакея, а за ними прислуживающие отроки или пажи».

Продолжение аудиенции, данной голштинцам

«От посольского двора до зала аудиенции в Кремле, на протяжении восьмушки мили, были расставлены более двух тысяч стрельцов или мушкетеров, с обеих сторон, тесно друг к другу; мы должны были проехать сквозь их строй. За ними, во всех переулках, домах и на крышах стояла густая толпа народа, глядевшая на наш поезд. По дороге несколько эстафет, во весь карьер, неслись к нам из Кремля навстречу, указывая приставам, чтобы мы то быстро, то медленно ехали, то, наконец, останавливались, чтобы его царскому величеству не пришлось сесть на трон для аудиенции раньше или позже прибытия послов.

Проехав на верхней площади Кремля мимо посольского приказа и сойдя с лошадей, наши офицеры и гоф-юнкеры выстроились в порядке. Маршал пошел впереди презентов или подарков, а мы шли перед господами послами. Нас повели налево через сводчатый проход и в нем мимо очень красивой церкви, – говорят, это один из главных соборов у русских, – в залу аудиенции, находящуюся направо на верхней площади. Нас потому должны были провести мимо их церкви, что мы христиане. Турок, татар и персов ведут не по этой дороге, но сразу же через середину площади и вверх по широкому крыльцу. Перед аудиенц-залом мы должны были пройти через сводчатое помещение, в котором вкруг стены сидели и стояли старые осанистые мужчины с длинными седыми бородами, в золотых одеждах и высоких собольих шапках. Это, говорят, «гости» его царского величества или именитейшие купцы; одежда на них принадлежит его царского величества сокровищнице и выдается только при обстоятельствах, подобных настоящему, а затем сдается обратно.

^{Успенский собор Московского кремля} 

Когда послы пришли пред двери этой передней, из аудиенц-зала вышли два командированные его царским величеством боярина в золотых вышитых жемчугом кафтанах, приняли послов и сказали, что его царское величество пожаловал их, допустив явиться перед ним как их самих, так и их гоф-юнкеров. Подарки были оставлены в этом помещении, а послов, за которыми прошли их офицеры, гоф-юнкеры и пажи, провели внутрь к его царскому величеству. Когда они вошли в дверь, знатнейший переводчик царя Ганс Гельмес, мужчина в ту пору лет шестидесяти, – он был жив еще в 1654 году и отправлял свою должность, – выступил вперед, пожелал великому государю царю и великому князю счастья, продолжительной жизни и объявил о прибытии голштинских послов.

Аудиенц-зал представлял собою четырехугольное каменное сводчатое помещение, покрытое снизу и по сторонам красивыми коврами и сверху украшенное рисунками из библейской истории, изображенными золотом и разными красками. Трон великого князя сзади у стены поднимался от земли на три ступени, был окружен четырьмя серебряными и позолоченными колонками или столбиками, толщиною в три дюйма; на них покоился балдахин в виде башенки, поднимавшейся на три локтя в вышину. С каждой стороны балдахина стояло по серебряному орлу с распростертыми крыльями. Впрочем, в это время готовили как раз трон гораздо более великолепный и роскошный, на который отпущено было 800 фунтов серебра и 1100 дукатов для позолоты: его, со всеми расходами на него, ценили в 25 000 талеров. Три года над ним работали немцы и русские, причем самым видным мастером в этом деле был житель Нюрнберга Исайя Цинкгрэфф.

^{Заседание Боярской думы, XVII в.} 

На вышеозначенном престоле сидел его царское величество в кафтане, осыпанном всевозможными драгоценными камнями и вышитом крупным жемчугом. Корона, которая была на нем поверх черной собольей шапки, была покрыта крупными алмазами, так же как и золотой скипетр, который он, вероятно, ввиду его тяжести, по временам перекладывал из руки в руку. Перед троном его царского величества стояли четыре молодых и крепких князя, по двое с каждой стороны, в белых дамастовых кафтанах, в шапках из рысьего меха и белых сапогах; на груди у них крестообразно висели золотые цепи. Каждый держал на плече серебряный топорик, как бы приготовившись ударить им. У стен кругом слева и напротив царя сидели знатнейшие бояре, князья и государственные советники, человек с пятьдесят, все в очень роскошных одеждах и высоких черных лисьих шапках, которые они, по своему обычаю, постоянно удерживали на головах. В пяти шагах от трона вправо стоял государственный канцлер. Рядом с престолом великого князя направо стояла золотая держава, величиною с шар для игры в кегли, на серебряной резной пирамиде, которая была высотою в два локтя. Рядом с державою стояла золотая чашка для умывания и рукомойник с полотенцем, чтобы его царское величество, как послы приложатся к его руке, снова мог умыться.

Его царское величество только христианам дозволяет целовать ему руку, но отнюдь не турецким, персидским и татарским послам. Поссевино это мытье рук очень не нравится; он говорит: «Точно для искупления греха он умывает свои руки».

^{Царский нательный крест}

* * * 

Барон поискал на столе записки Поссевино.Да, все правильно, Поссевинотак и написал:

«Великий князь всякий раз, как говорит с иностранными послами, при их уходе омывает руки в золотой чаше, стоящей на скамье у всех на виду, как бы совершая обряд очищения. Поэтому приближенные и прочие знатные люди, которые обычно в большом количестве здесь присутствуют, как нельзя больше укрепляются в своей отчужденности и отвращении к нам, христианам.

Хотя я и понимал, что нужно выждать, пока их умы созреют для благочестия, однако мне было очень трудно все это выносить. Впрочем, я надеюсь, что это не будет долго продолжаться, потому что другие христианские государи или станут упрекать московского князя в этом обычае, или совсем перестанут присылать к нему послов, пока он не откажется от этого позорного омовения».

^{Царские медальоны с российским гербом}

 Барон вспомнил, что за шестьдесят лет до Поссевино об этом же писал и Герберштейн:

«Около почетного места, на котором сидел государь Василий III, на скамье слева от него стоял таз с двумя рукомойниками, поверх которых было положено полотенце. Говорят, что, протягивая руку послу римской веры, государь считает, что подает ее человеку оскверненному и нечистому, а потому, отпустив его, тотчас моет руки».

* * *

Не надо отвлекаться, подумал Барон. Перестанут ли европейские государи присылать послов в Москву – это вопрос давно решенный. Поддельная наивность лукавого иезуита Поссевино тут не указ. Не перестанут.

Лучше снова взяться за записки Олеария:

«Итак, когда послы с должною почтительностью вошли, они сейчас же были поставлены против его царского величества, в десяти от него шагах. За ними стали их знатнейшие слуги, справа же два наших дворянина с верительными грамотами, которые все время держались в протянутых вверх руках. Великокняжеский переводчик Ганс Гельмес стал с левой стороны послов. После этого его царское величество сделал знак государственному канцлеру и велел сказать послам, что он жалует их – позволяет поцеловать ему руку. Когда они, один за другим, стали подходить, его царское величество взял скипетр в левую руку и предлагал каждому, с любезною улыбкою, правую свою руку: ее целовали, не трогая ее, однако, руками. Потом государственный канцлер сказал:

– Пусть господа послы сообщат, что им полагается.

Начал говорить посол Филипп Крузиус. Он принес его царскому величеству приветствие от его княжеской светлости, нашего милостивейшего князя и государя, с одновременным выражением соболезнования по поводу смерти патриарха: его-де княжеская светлость полагал, что Бог еще сохранит ему жизнь по сию пору; оттого-то и на его имя была отправлена грамота, которую они, послы, наравне с обращенною к его царскому величеству, ныне намерены передать с достодолжною почтительностью. После этого послы взяли верительные грамоты и направились к его царскому величеству, сделавшему знак канцлеру, чтобы тот принял грамоты.

^{Русские бояре, XVII в.}

^{Царские бармы} 

Когда послы опять отступили назад, его царское величество снова подозвал знаком государственного канцлера и сказал, что ему отвечать послам. Канцлер от царского престола прошел пять шагов по направлению к послам и сказал:

– Великий государь царь и великий князь (и прочее) велит сказать тебе, послу Филиппу Крузиусу, и тебе, послу Оттону Брюггеману, что он вашего князя герцога Фридерика грамоту принял, велит ее перевести на русский язык и через бояр на нее дать ответ, герцогу же Фридерику он напишет в иное время.

Читая по записке титулы великого князя и его княжеской светлости, канцлер обнажал голову, а потом сейчас же снова надевал шапку. Позади послов была поставлена скамейка, покрытая ковром; на нее послы, по желанию его царского величества, должны были сесть. Потом канцлеру велено было сказать:

– Его царское величество жалует и знатнейших посольских слуг и гоф-юнкеров, дает им облобызать свою руку.

Когда это было сделано, его царское величество немного приподнялся на троне и сам спросил послов в таких словах:

– Князь Фридерик еще здоров? На это был дан ответ:

– Мы, слава Богу, оставили его княжескую светлость, при нашем отбытии, в добром здравии и благоденствии. Бог да пошлет его царскому величеству и его княжеской светлости и в дальнейшем здоровья и счастливого правления.

После этого выступил гофмейстер великого князя, прочел список княжеских подарков, которые тут же были внесены и держаны на виду, пока канцлер не кивнул, чтоб вновь вынесли. Затем канцлер продолжал говорить и сказал:

– Царь и великий князь всея России и государь и обладатель многих государств пожаловал господ послов, дал им говорить далее.

Послы после этого просили о тайной аудиенции».

На Кремлевской площади

Барон задумался и стал вспоминать: при аудиенциях все имело значение. Важен был разговор, если он удавался, с самим государем. Не менее важен был разговор и с его советниками. Но надо было уметь разбираться, с кем из окружения государя стоит завязывать дружбу, кто из ближних и дальних советников более влиятелен, а кто менее; кого можно перетянуть на свою сторону приятной беседой, кого – серебряным кубком или тонким Аликанте, налитым в этот кубок. Иностранцу трудно сразу разобраться, что за люди толпятся в Кремле и вокруг него. Случалось, что молодые, предприимчивые сотрудники посольств, вроде Витсена, умевшего незамеченным проникать сквозь закрытые двери, многое видели в Кремле и иногда, благодаря этим наблюдениям, могли через третьи руки повлиять на решения государя. Бывало, едут послы на аудиенцию и видят: С самого раннего утра собираются ко двору толпы народа. Все они, независимо от знатности и чинов, прозываются «служня». Старики едут в каретах, а зимой в санях, молодые верхом; не доезжая до царского двора, далеко от крыльца, выходят из карет, слезают с лошадей и идут к крыльцу пешком. Большинство останавливается на широком постельном крыльце и здесь ожидает, не будет ли какого приказания. Это в основном люди молодые, менее знатные – стольники. Молодые часто различаются и отличаются только по чинам и по заслугам их отцов. Отцы стольников, толпящихся на крыльце, имеют хорошие чины, но не принадлежат к первостепенной знати. Таких на крыльце и площади толпится человек пятьсот. Их главная служба состоит в том, чтобы во дворце носить кушанье к царскому столу при торжественных обедах. Из их числа подбираются посланники за границу, воеводы, средней руки чиновники в приказы. Стольники, стоявшие на крылечной площади, назывались площадными. Повыше них были стольники комнатные, чьи отцы были более знатными, более приближенными к царю.

Вместе со стольниками дожидаются на крыльце стряпчие. Этих человек восемьсот. Их, как и стольников, тоже отправляют с разными поручениями, в том числе и в другие страны, но они не могут быть назначены воеводами или послами. Очень большую часть ожидающих на крыльце приказаний составляют дьяки. Это народ грамотный, и грамота стала их ремеслом. Без них не может обойтись никто ни в военное, ни в мирное время, и роль дьяков могла быть иногда очень велика. Сутолоку создают беспрестанно перемещающиеся по кремлевской площади так называемые жильцы. Это дети дворян, дьяков и поддьяков, их почти две тысячи, из них каждый день по сорок человек ночует на царском дворе.

Толпа молодых людей, ожидающая на крыльце, то и дело расступается, давая дорогу старым боярам, окольничим и думным людям, которые не останавливаются на крыльце и проходят далее, в переднюю. Передняя гораздо важнее крыльца. В передней останавливаются бояре, окольничие и думные люди, люди трех первых высших степеней старинной русской службы. Боярин – это самый старший, самый необходимый советник. Окольничий – как бы царедворец; они распоряжаются при дворцовых церемониях, при приеме послов, они главные лица во время путешествия государя, это чин, второй после боярства. Третий чин – это те, кто не достиг ни боярства, ни окольничества, но как бы живут в думе и участвуют в великокняжеском совете; это – думные дворяне. К этим трем чинам, участвовавшим в думе, примыкают думные дьяки – высшее звание, которого мог достигнуть не военный человек, а человек пера. Думных дьяков не больше четырех. Они находятся на глазах государя, он непосредственно пользуется их пером, их знанием дела и опытностью. Думные дьяки приобретают важное значение; особенно сильны они стали со времен Ивана Грозного, который, подозревая знатных людей во враждебных замыслах, преимущественно доверял дьякам, людям новым и пока незнатным.

^{Иван Грозный. Миниатюра XVII в.} 

Бояре, окольничие, думные дворяне, думные дьяки толпятся в передней. В соотношении силы и влияния между ними очень много тонкостей. Члены шестнадцати знатных родов имели право, обойдя низшие чины, поступать прямо в бояре. Таковы Черкасские, Воротынские, Трубецкие, Голицыны, Хованские, Морозовы, Шереметевы, Одоевские, Пронские, Шеины, Салтыковы, Репнины, Прозоровские, Буйносовы, Хилковы, Урусовы. Члены пятнадцати не менее, казалось бы, знатных родов поступали сначала в окольничие, а только потом в бояре. Это фамилии Куракиных, Долгоруких, Бутурлиных, Ромодановских, Пожарских, Волконских, Лобановых, Стрешневых, Барятинских, Милославских, Сукиных, Пушкиных, Измайловых, Плещеевых, Львовых. Из этих тридцати одной фамилии двадцать были княжескими, и иностранным послам было полезно их различать, хотя разобраться, почему, к примеру, в 1663 году перед царем Алексеем Михайловичем Шереметевы, старинный московский знатный род, оспаривали у князей Трубецких первенство и обзывали их иноземцами – было решительно непонятно.

Полезно было присматриваться к молодым людям знатной фамилии, которых царь брал во дворец в спальники. Должность спальников состояла в том, что они спали у государя в комнате, человека по четыре, переменяясь посуточно, раздевали и разували государя. Из спальников члены первостепенных родов жаловались прямо в бояре, второстепенных – в окольничие и назывались комнатными или ближними боярами и окольничими.

Было любопытно наблюдать за многоголосой движущейся толпой на кремлевском крыльце и на площади перед ним. Там могло быть достаточно спокойно, и иностранцу, как бы случайно затесавшемуся в гущу русских подданных, следовало держать себя незаметно. Но нередко вспыхивали споры, ссоры, брань, потасовки, порой нешуточные, до проломленных голов. Тут неплохо было бы подоспеть умелому дипломату с утешениями, которые, если бы были приняты, могли бы позже откликнуться какой-нибудь пользой. Помнится, однажды удалось увлечь прочь из России сперва в Польшу, а потом в Голландию сына влиятельного дипломата Афанасия Лаврентьевича Ордын-Нащокина – стольника Воина Афанасьевича, которого отец выучил иностранным языкам, пристроил к хорошей должности при дворе Алексея Михайловича, а молодой человек преисполнился недовольства к русской жизни и в 1660 году бежал за границу, удачно прихватив с собой казенные деньги и, что оказалось гораздо более важно для его зарубежных доброжелателей, секретные документы. Такое, впрочем, бывало во все времена и при всех европейских дворах, ничего особенного в этом воспоминании Барон не увидел. Да и сам беглец, полный раскаяния, давно вернулся на родину, Бог с ним.