Текст книги "Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев"

Автор книги: Зоя Ножникова

пятьдесят яиц;

10 копеек на свечи;

5 копеек на кухню.

Еженедельно:

один пуд (это значит сорок фунтов) масла;

один пуд соли;

три ведра уксусу;

две овцы и один гусь.

Напитков ежедневно:

15 кувшинов для господ послов и гоф-юнкеров, а именно:

три самых малых – водки;

один – испанского вина;

восемь – различных медов и три – пива.

Кроме того, для людей доставлялись:

одна бочка пива, бочонок меду и еще небольшой бочонок водки.

Это продовольствие доставлено было нам вдвойне не только в день приезда, а также в Вербное воскресенье, в день Святой Пасхи и День рождения молодого принца. Кушанья мы велели нашему повару готовить по немецкому способу. Нам не только услуживали люди, назначенные для службы при нашем дворе, но и приставы, приходившие ежедневно в гости к послам».

* * *

Касательно количества еды ни одной жалобы Барону не встретилось. Недоволен оказался только Не-вилль, но за триста лет – он один. Качество еды – дело другое. Не всем могли нравиться непривычные овощи, непривычные виды рыбы, непривычные напитки… Впрочем, к русским напиткам у иностранцев отношение было особое. Что, сколько, с кем пить – было одним из особо важных вопросов не только повседневного обихода, но дипломатического этикета и, если вдуматься, высокой дипломатии.

Многие приезжие (и прежде всего дипломаты, немало пившие по долгу службы) могли судить онапитках как большие знатоки. Венецианец Марко Фоскарино,знавший толк в винах, поскольку на Аппеннинском полуострове было вволю и собственного, и привозного вина, писал в середине XVI века:

«Не имея местных вин, московиты пьют привозные; поэтому употребляют их только в праздники, на пирах и при богослужении для причастия. Высоко ценится у них мальвазия [39]39
  Мальвазия– старинное очень ценное и крепкое ликерное вино, которое делали на Мадейре, в Палермо, в Греции, на юге Франции. Особенно ценилась мальвазия с Мадейры.


[Закрыть], которую они пьют вместо лекарства или из хвастовства роскошью. Удивительно, что напитки они получают в бочках через снега Скифии, с Крита или из Кадикса. Взбалтываемые столькими морями, они ничего не теряют ни в запахе, ни во вкусе, разве что делаются еще лучше. Простой народ употребляет особый напиток из меда и хмеля, который, простояв в сосуде долгое время, делается еще крепче. У них в употреблении также пиво и напиток, приготовляемый из пшеницы, полбы или ячменя, как делают его немцы или поляки, и кто неумеренно пьет его, пьянеет как от вина. Они употребляют сок вишни, малины или черешни; он прозрачный, красного цвета и превосходный на вкус; они заботливо сохраняют лед и во время жары обыкновенно кладут в этот напиток».

Русский дом

Мало было проехать несчитанные сотни и тысячи миль пути, мало было выстоять под Москвой и дождаться въезда в город, надо было там еще разместиться. Иностранцы часто селились в Немецкой слободе на реке Яузе около ручья Кокуй. Посольства помещались в особом Посольском доме. Витсен описывал этот дом:

«Когда мы туда прибыли 25-го января, оказалось, что большой посольский двор, где мы пребывали, был совсем запущен, ремонт только начинали. Для посла были отведены четыре комнаты, а дворяне, офицеры и прочие члены свиты должны были разместиться в клетушках, стоящих вокруг двора. Когда мы спросили русских, по каким причинам нас так долго держат дома до приема царя, нам не назвали никаких иных причин, кроме: «Такова воля царя». Очевидно, это делают отчасти для того, чтобы подчеркнуть его величие, а также, чтобы посол, по обычаю их страны, ничего не знал о жизни во дворце; тем самым они окажутся в более выгодном положении».

Само собой разумелось, что, как писал еще Герберштейн:

«Русские посадили в дом людей, которые считаются знатными, блюсти и охранять нас, а по правде сказать, следить, чтобы никто не ходил к нам и от нас без их ведома. Были и другие люди, которые запирали, мели и топили дом. В конюшне были особые слуги, и особые слуги для колки дров и помощи на кухне. Все, что я привез с собой, этим я и располагал, например постельное белье, посуда и прочее. Корм для лошадей и все, до них касающееся, доставлялись мне также в изобилии. Когда однажды я купил живую рыбу, русские рассердились, считая это зазорным для своего князя, и выдали мне четыре живых рыбины».

С посудой у иностранцев дела обстояли по-разному. Некоторые, действительно, привозили собственные столовые приборы, но кухонная утварь, естественно, предоставлялась хозяевами.

Постельное белье, как его понимали русские, тоже предоставлялось в избытке: «ароматные тюфяки, то есть мешки из прочной ткани, набитые душистой высушенной травой и одеяла из шерсти или пуха».

Для тепла и мягкости на широкие и длинные лежанки, стоявшие у стен и часто к стенам крепко приделанные, клалась медвежья шкура. Барон отлично помнил эти лежанки, которые у русских назывались лавками. Люди высокого роста их особенно ценили. На них можно было вытянуться во весь рост, в отличие от кроватей, стоявших в домах европейских аристократов посередине спальни на сквозняке, который особенно хорошо гуляет в промозглых старых замках. Днем на лавках можно было сидеть, и тогда их покрывали коврами. Некоторые лавки были устроены так, что днем их можно было поднимать и на петлях крепить к стене. Почетным гостям – безусловно, всем послам и ближайшим секретарям – предлагались пуховые подушки.

Однако иные иностранцы бывали недовольны почти всем. Молодой англичанин Джордж Турбер-вилль,секретарь британского посла сэра Томаса Рандольфа, отправленного в Московию в середине XVI века, был в ужасе от ночлегов в русских домах. Он писал другу в Англию:

 
Я б не хотел, чтоб видел ты,
Как даже кровь моя застыла в жилах,
Когда мне на медвежью шкуру
Колени преклонить потребно было.
 

Барон усмехнулся, вспомнив о Турбервилле. «Неблагодарный щенок», – подумал он. Ни для кого не было секретом, что корабль британского посла прозвали кораблем джентльменов, многие из которых спасались от кредиторов. Юный Турбервилль проигрался и сбежал от долгов, надеясь заработать денег в богатой Московии. На мягкую постель в русском натопленном доме он променял в лучшем случае холодный чердак и полуголодное существование на родине, а в худшем – долговую тюрьму.

* * *

Многие приезжие подробно описывали русские дома. Барон с удовольствием читал, к примеру, заметки англичанина Климента Адамсаза 1553-1554 годы. Моряк, капитан флотилии адмирала Хью Уиллоби знал толк в строительных материалах и внутреннем устройстве жилья:

«Дома в Московии строят из еловых бревен. В нижней перекладине вырубают желобок, в который верхнее бревно входит так плотно, что ветер никак не продует, а для большей предосторожности между бревнами кладут слой мху. Форма зданий четвероугольная; свет входит через узкие окна, в которые вправляется прозрачная кожа. На стенах ставят стропила и покрывают их древесной корой. В комнатах к стенам прикрепляются широкие лавки, на которых обыкновенно спят, потому что постели не в употреблении. Печи затапливаются с самого утра, так что всегда можно теплоту увеличить и уменьшить».

* * *

Не всем пришлись по душе русские дома. Например, австрийский посланник в Москве Даниил Принтц фон Бухау,который побывал при русском дворе в 1576 и 1587 годах, писал:

«Дома даже знатных городских жителей малы и по большей части крыты соломой. Все комнаты, которые мы видели по всей Московии, печей не имеют. Так как у них печи бывают только для приготовления пищи и хлеба, то все помещение наполняется дымом. А так как люди и скот находятся вместе, то все очень грязно. Вместо окон они употребляют льняной холст, пропитанный маслом, для того, чтобы туда проникало больше света, либо бычьи пузыри, потому что стекла у них совсем нет».

* * *

Барон пожал плечами. Он не видел в зажиточных городских домах скота – ни своими собственными глазами, ни глазами тех, чьи записки и дневники читал. Конечно, все бывает, не в первый раз подумал он, но описанное фон Бухау вряд ли встречалось часто.

Даже Турбервилль, никогда не скрывавший, что ему не нравится в Московии абсолютно все: «Люди там чудовищны, мужчины вероломны, женщины развращены и вдобавок холод там исключительный!», однажды, описывая другу, оставшемуся в Англии, жилища русских, нечаянно создал хвалебную поэму:

 
Они совсем не используют камень при строительстве жилищ.
Они строят стены из бревен, больших и мощных, как мачты,
А между бревен прокладывают мох. Для спасения от плохой погоды
Трудно представить себе более надежное устройство.
Они кровлю складывают из досок и плотно пригоняют их друг к другу,
На кровлю они насыпают толстым слоем кору,
Чтобы спасала их от ливней и снегопадов.
В каждой комнате у них печь, которая служит зимою;
Они имеют большой запас дров, столько, сколько смогут сжечь.
У них нет английского стекла, и оно им не требуется,
Так как у них есть прозрачные куски породы,
Называемой слюда, которую они используют для окон,
Нарезая ее очень тонко и сшивая нитью красиво, наподобие рамы,
Чтобы устроить повседневную жизнь.
Никакое другое стекло не даст лучше света.
 

Всем было известно, что слюда добывалась в Московии в большом количестве. Ее тонкие, гибкие и упругие листочки стоили дешево, но ценились высоко. В Англии ее называли «московитским стеклом» [40]40
  Кроме слюды в окна вставляли тончайшую, доведенную до прозрачности кожу, бычьи пузыри или ястыки рыб.


[Закрыть]. Русские вывозили слюду за границу, где ее охотно покупали.

* * *

Один из приезжих, сын антиохийского патриарха Макария, которого отец брал с собой в Москву дважды, в 1655-1656 и 1666-1669 годах, архидьякон Павел Алеппский,подметил совершенно необычную вещь:

«Зимою русские вставляют в окна, по их размеру, куски льда с реки в виде оконниц, они просвечивают лучше хрусталя».

* * *

Иностранцы живо интересовались строительством жилищ в Московии. Многие из приезжих понимали, что создать теплый дом в такой холодной стране, где суровая зима стоит по полгода, задача нелегкая. Британцы или, к примеру, жители альпийских глубоких и сырых ущелий, настрадавшихся от промозглого холода у себя дома, были готовы перенять приемы русских мастеров. Подробнейшим образом описывал московские дома Петр Петрей де Ерлезунда,посетивший город в 1617году:

«Дома строят у них чрезвычайно высокие, из простой сосны, в три или четыре комнаты, одна под другой. И тот, кто выстроит себе самые высокие хоромы, с крышею над лестницею крыльца, тот и считается в городе самым пышным и богатым тузом. Такие дома особенно стараются строить богатые дворяне и купцы. Кровли опускают на обе стороны вниз и кроют древесною корою, снятою с берез и сосен, а доски приколачивают железными гвоздями.

У небогатых и бедных в обыкновенном употреблении курные избы; точно так же и у крестьян в деревнях; когда топят эти избы, там быть никому невозможно – все должны оттуда уходить, пока не прогорит огонь; тогда опять входят в избы, которые теплы и жарки, точно баня.

А знатные и богатые – те кладут у себя в домах печи изразцовые; строят также на своих дворах каменные домики и склепы, где сохраняется от пожара их лучшее оружие, домашняя рухлядь, хорошее платье и разные товары. На дворе у них строят также и другие покои, где живут и спят они в жаркую летнюю пору».

* * *

Еще некоторые уточнения касательно особенностей строительства домов внес приезжий немец из Нюрнберга, наблюдательный Ганс Мориц Айрман:

«Свои дома они перекрывают, как это в большинстве всюду можно видеть, сначала, как и мы – прибивают на стропила тесины, на них укрепляют длинные доски, на эти доски плотно накладывают кору берез или других деревьев, а поверх кладут большие куски дерна, свежевырезанные из земли, кусками около пяди толщиной, в полторы пяди шириной и длиной; и это они тщательно укладывают так, что оно от дождя сращивается и выглядит как крепкий и цельный дерн или сплошной кусок земли; через подобное покрытие нелегко внутрь дома проникает дождь, и строение не загнивает.

Их дома большей частью низки и построены в два-три этажа. Внутри у них большой и широкий очаг, которым они пользуются вместо печки для обогревания и стряпни. Это относится только к простым людям, а печей у них нет. В каждом доме у них каморки и чуланы, устроенные прямо в земле; а для стряпни они не применяют глиняных горшков, а одни только котлы, сделанные из меди или железа; горшки являются их лучшей утварью; обычно пользуются четырехугольными деревянными тарелками».

* * *

Даже Мейерберг,как бы сквозь зубы, одобрил русские дома:

«Дом для нашего помещения отведен был довольно просторный и каменный, а это редкость в Москве, потому что большинство москвитян живет в деревянных. Только несколько лет назад многие из них стали строить себе дома из кирпича, либо по тщеславию, либо для того, чтобы безопаснее жить в них от очень частых пожаров. Со всем тем строят себе спальни из сосновых бревен, а для связи прошивают их мхом, говоря, что известка всегда имеет вредное свойство для здоровья, что и правда. Тамошние зимние холода имеют такую пронзительную силу, что пробираются сквозь самые толстые каменные стены вместе с сыростью и, замораживая ее, покрывают снеговою корой: это видал я много раз сам».

^{Посольский дар царю Михаилу Федоровичу} 

* * *

Послы и их свита в ожидании приема в Кремле не могли пользоваться свободой передвижения по городу, но они могли на досуге изучать то, что было им доступно: внутренность жилищ и еду. Досуг часто тяготил, однако его можно было использовать для отдыха после долгой и тяжелой дороги, для обдумывания речей, которые вскоре предстояло произносить перед лицом русского владыки, для разбора громоздкого багажа и подарков. Это было тонким делом, и посольские не всегда с ним справлялись.

Витсен,например, писал:

«Приставы пришли с приказом его Царского Величества, чтобы им показали все подарки, что и было сделано. Они все открыли и тщательно просмотрели, очень внимательно пробовали все съедобное и справлялись о свойствах и питательности. Аккуратно запакованные шелковые мешочки пришлось развязать. Серебро они взвешивали, и так как у нас больше внимания обращали на искусство изделия, чем на его вес, то было сделано много замечаний о легком весе множества вещей; русский не ценит искусство и смотрит только на стоимость. О серебряном жемчужном ларчике они сказали:

– Полагается, чтобы он был наполнен драгоценностями.

То же и о других пустых ларцах; умалили они и ценность узкой золотой парчи. Да, они рассматривали все так тщательно, что даже проверили пробу серебра. Пряности им, правда, понравились, но, когда мы сказали, что они привезены из Ост-Индии, кто-то спросил, какая это страна, как далеко от России и как туда попасть, удивились, когда им сказали, что на корабле. Когда все потрогали пальцами и ощупали так, как даже самые осторожные купцы не осматривают товар, тогда все подарки были унесены в одну комнату, ее опечатали посольской печатью и поставили своих караульных, которым под угрозой телесного наказания было приказано не осквернять печати; офицеры всякий раз показывали ее вновь прибывшим часовым. Теперь они рассказывали нам о себе, каждый о своем почетном титуле и положении, о значении своей персоны, желая подчеркнуть тем самым милость царя, направившего к нам столь знатных людей. Когда русский пристав узнал, что у нас сдохла одна лошадь, он сказал, что по милости царя здесь продаются дешевые лошади, и что мы можем купить другую. Лакированные ларчики они приняли за стеклянные; сказали, что все вещи из меди должны были быть из золота, а все оловянные – из серебра, включая даже и замки. О фарфоровых чашках сказали: это глина, у нас-де ценится дешево. Об инкрустированном столе сказали – это дерево.

Наши купцы в тот же день сказали нам, что не подобает и не полагается, чтобы дары показывали приставам; но дело было уже сделано. Еще они сказали, что наши подарки проветриваются, чтобы ветер выдул из них воздух чумы, именно поэтому нас так долго не выпускают со двора и строго охраняют.

Русские, держа нас как бы вроде заключенных, все время расспрашивали то одного, то другого, почему мы не надеваем наши лучшие одежды, и тихо добавляли: это было бы приятно царю, если мы поносим их или проветрим. Они все еще боялись чумы, как это было и в отношении подарков. Мы ответили, что все это уже давно сделано, но если нас будут еще долго держать в помещении, то мы должны будем снова запаковать наши одежды, так как они портятся от пыли. Но они серьезно попросили этого не делать, надеясь, что вскоре нам будет оказана милость увидеть ясные очи царя. Им было очень приятно, что мы сами проявили такую заботу о его Величестве, вывесив проветривать наши одежды. А если посол соскучился, что так долго должен оставаться дома, то они напомнили, что английский посол должен был оставаться дома три недели, прежде чем его приняли».

* * *

Барон прекрасно помнил, что вынужденное ожидание трудно было переносить терпеливо. Да, доехали иностранцы до конца пути, перевели дух, возблагодарили Господа Всемогущего и Покровителя путников за благополучное прибытие, выпили с дороги что Бог послал, разложили своими руками по углам самый важный багаж, – остальное разложат секретари и слуги, – и пока это все. Нельзя выйти в город хотя бы размять ноги и оглядеться: русские не допускали свободных прогулок до аудиенции посла у государя. До вручения верительных грамот посол – еще не полноправный посол. Он только гость и должен, по мнению русских, беспрекословно следовать их собственным, русским, правилам.

Пришли по дороге чрез ворота телохранителей в дом царский.
Глава 4

Любое ожидание рано или поздно заканчивается, и вот начали послы вспоминать, как шли они в дом царский.

Аудиенция, данная австрийцам

Сигизмунд Герберштейнписал о приеме у Василия III1-го мая 1517 года:

«Отдохнув два дня в гостинице, мы спросили у наших приставов, в какой день государь примет и выслушает нас.

– Когда пожелаете, – отвечают они. – Мы доложим советникам господина.

Мы вскоре попросили об этом. Нам был назначен срок, но перенесен на другой день. Накануне же этого дня явился сам пристав, говоря:

– Советники нашего господина поручили мне известить тебя, что завтра ты отправишься к нашему государю.

^{Великий посол – Сигизмунд Герберштейн} 

Всякий раз, как они звали нас, при них были толмачи. В тот же вечер возвращается толмач и говорит:

– Приготовься, так как тебя призовут пред очи господина.

Он пришел и утром 1-го мая, снова напоминая:

– Сегодня будешь пред очами господина. Потом, по прошествии едва четверти часа, являются еще и приставы каждого из нас со словами:

– Вот-вот прибудут за вами большие люди, и потому вам надлежит собраться в одном доме.

Как только я пришел к цесарскому послу, тотчас примчался толмач и говорит, что вот-де прибыли большие люди, к тому же именитые мужи государевы, которые должны сопроводить нас во дворец. Это были некто князь Василий Ярославский, друг и кровный родственник великого князя, а другой – один из тех, кто встречал нас от имени государя, и еще один именитый муж; их сопровождало множество знати. Между тем наши приставы внушали нам, чтобы мы оказали честь этим большим людям и вышли им навстречу. Мы отвечали, что знаем лежащие на нас обязанности и соответственно поступим и сумеем их почтить.

^{Запись в Никоновской летописи о приезде посольства Герберштейна} 

Но и когда они уже слезали с лошадей и входили в гостиницу графа, приставы все время настаивали, чтобы мы вышли им навстречу и тем самым некоторым образом поставили в оказании почестей их государя выше наших господ. Мы же тем временем, пока они подымались, выдумывали то одну задержку, то другую, замедляя встречу, и встретили их, когда они как раз были посредине лестницы. Мы хотели было проводить их в комнаты, чтобы они несколько отдохнули, но они отказались сделать это. Сам же князь сказал:

– Великий господин, – здесь он зачитал полный титул – повелел вам явиться к нему.

Мы тут же сели на лошадей и двинулись в сопровождении большой свиты.

Около крепости, когда мы добрались до нужных ворот, нас встретили такие огромные толпы народа, что мы едва великими трудами и стараниями телохранителей могли пробраться сквозь них. Ведь у московитов такой обычай: всякий раз, как надо провожать во дворец именитых послов иностранных государей и королей, то по приказу государеву созывают из окрестных мест низшую знать, наемников и воинов, запирают к тому времени в городе все лавки и мастерские, прогоняют с рынка продавцов и покупателей, чтобы на этой площади мог собраться весь простой люд, и, наконец, отовсюду собираются граждане.

Все они в белых головных уборах – это у них шапки, именуемые колпаками».

^{Справа: Царь Иван Васильевич Грозный. В.М. Васнецов. Слева: царское место в Успенском соборе Московского кремля} 

* * *

Капитан Климент Адамс,участник экспедиции сэра Хью Уиллоби в русские северные моря, описывал, как принимал англичан сын Василия III, Иван Грозный. Более чем через тридцать лет после Герберштейна, в 1553 или 1554 году, парадная одежда русских была точно такая же, как в 1517 году: «Верхнее платье русские носят шерстяное; шапки конусом вверх, по их форме различают состояние людей, – чем шапки выше, тем лицо почтеннее».

^{Грановитая палата в Московском кремле. Старинная гравюра} 

* * *

Герберштейнпродолжал: «Изредка среди собравшихся попадается священник, у которого нет этой белой шапки. Это делается для того, чтобы столь неизмеримое количество народу и толпы подданных свидетельствовали перед иностранцами о могуществе государя, а столь важные посольства иностранных государей – перед всеми о его величии. По мере приближения ко дворцу – надо бы просто говорить городу, потому что он обнесен стеной – от толпы одного рода переезжаешь к другой, причем каждая одета все лучше и лучше. Ближе всего к лестнице стоят чужеземные наемники: литовцы и прочие; у них шапки не белые, а какие кто сам надел.

Въезжая в крепость, мы видели, что в различных местах были поставлены люди разного звания. Возле ворот стояли граждане, а воины и служилые люди занимали площадь. Далее надо миновать церковь святого Михаила, рядом с которой подымается лестница в покои великого князя. Сопровождающие нас шли пешком рядом и впереди и, остановившись, не дали нам доехать верхом до лестницы и слезть с коней около нее, ибо они говорят, что сойти с коня у лестницы не дозволяется никому, кроме государя. Это делается также для того, чтобы было видно, что государю оказывается более чести, чем иным. Слуги, принимавшие моего коня, не желали допускать меня верхом до самой лестницы, поскольку это привилегия одного князя. Я, однако, будто не понимая их, протеснился с лошадью как мог ближе к крыльцу.

^{Молодой боярин XVII в.}

^{Пуговицы царских одежд} 

Потом нас повели наверх. На середине лестницы находится площадка, с нее дверь ведет в церковь. Когда мы шли через эту площадку, нас встретили советники государя; они подали нам руку, целовались с нами и повели дальше. Затем, когда мы взошли на лестницу, там стояли простые дети боярские, то есть низшая знать; здесь же встречали нас другие, более важные советники, и, после того как первые удалились – у них есть обычай, чтобы первые уступали место следующим и всем ближайшим по порядку и оставались на своем месте, как бы в назначенном им отделении – подали нам в знак приветствия правую руку.

Далее у закрытых дверей в покои нас также встречали советники – уже другие. Когда первые встретили нас на лестнице, они пошли рядом с нами, а сопровождавшие нас от гостиницы шли за нами; то же делали вторые и третьи, так что всякий раз встречавшие нас шли рядом, другие – следом. Вместе с последними мы вошли в покои; в первом из них стояли одетые в золото, бархат и шелка советники наиболее высокого ранга. Далее нас провели к покою государя, перед которым стояли хорошо одетые юные герцоги, спальники, стольники и прочие благородные и знатные слуги государевы, несущие при нем повседневную службу, – с жемчугами и иными украшениями на своих колпаках.

Между тем, все время, пока мы шли, решительно никто из стоящих кругом не оказал нам ни малейшего почета. Если же мы, проходя мимо, при случае приветствовали кого-либо близко нам знакомого или заговаривали с ним, то он не только ничего не отвечал нам, но вел себя вообще так, будто он никогда никого из нас не знал и не слыхал нашего приветствия, а стоял или сидел, как бревно. Все эти роскошно одетые в золото и шелка встречавшие и провожавшие нас, стоявшие перед дверями государевых покоев и даже сидевшие рядом с государем получают платье из казны, и каждый из них должен еще кое-что заплатить из расчета, что платье потом придется чистить.

И только когда мы входили к государю, где кругом сидели много старых князей и прочих советников, и сами сначала поклонились, все они встали перед нами.

Оттуда идешь в комнаты, где сидит великий князь. Сидели там и двое его братьев, один по правую, другой по левую руку, а также сын одного татарского царя, который крестился и взял себе в жены сестру великого князя. Братья государевы, как и великий князь, не встают, а сидят с непокрытой головой. И один из первых советников, который встречал нас последним, – его должность примерно соответствует должности гофмейстера – обратившись к государю, произнес по своему почину, без просьбы с нашей стороны, следующие слова:

– Великий господин, царь и государь всея Руссии! Граф Леонард бьет тебе челом.

И тут же повторил эти слова:

– Великий господин, царь и государь всея Руссии! Граф Леонард бьет тебе челом на великой твоей милости.

^{Великий князь московский Василий III, из С. Герберштейна, 1556 г.}

^{Запись в посольской книге речи Герберштейна перед Василием III} 

Точно так же было сказано и о Сигизмунде. Первое значит, что он-де кланяется и выражает почтение, второе – что благодарит за полученную милость, кушанье или подаренного коня. Ибо «бить челом» у них говорится в знак приветствия, благодарности и другого тому подобного. Именно, всякий раз, как кто-нибудь просит чего-либо или приносит благодарность более высокому по положению, он обычно наклоняет голову и торс; если он желает сделать это усерднее, то наклоняется так низко, что касается рукой земли. Если они хотят поблагодарить великого князя за какое-нибудь очень важное дело или попросить чего-нибудь у него же, то падают на руки и касаются лбом земли. Отсюда-то и пошло речение «бить челом».

Государь Василий III сидел с непокрытой головой на самом высоком и почетном месте, над которым над его головой сверкало изображение Бога, ангела или какого-то святого, справа от него на скамье лежала шапка-колпак, а слева – палка с крестом, то есть посох. Напротив государя, пониже, стояла еще одна скамья, покрытая ковром и приготовленная для послов. Государь, после того как ему был оказан почет, как уже сказано выше, сам пригласил нас туда. Он сказал послу:

– Поди стань вот здесь, – и показывает рукой на место рядом со скамьей.

Когда мы с того места по очереди приветствовали государя, то при этом был толмач, переводивший нашу речь слово в слово. Услышав между прочим имена Карла и Фердинанда, государь вставал и сходил со скамьи, а выслушав приветствие до конца, спросил:

– Брат наш Карл, избранный римский император и высший король, здоров ли?

Когда ему ответят, что по милости Божией здоров, он снова усаживается и выслушивает приветствие до конца. То же самое по окончании моего приветствия спрашивал он у меня про Фердинанда.

Затем он подзывал нас, сначала одного, потом другого к себе и говорил:

– Дай мне руку, – а взяв ее, прибавлял:

– По здорову ли ты ехал?

На это мы оба, согласно их обычаю, отвечали:

– Дай Бог тебе здоровья на многие лета: по благости Божией и твоей милости по здорову.

После этого он велел нам сесть. Мы же, прежде чем сделать это, в соответствии с их обыкновением, поблагодарили наклонением головы на обе стороны прежде всего государя, а затем советников и князей, которые стояли, чтобы оказать нам честь. Кроме этого, послы других государей, в особенности из Литвы, Ливонии, Швеции и проч., будучи допущены пред очи государевы, обычно вместе со своей свитой и главнейшими из своих слуг, подносят каждый по отдельности дары.

^{Грамота от Максимилиана I Василию III}

При поднесении даров соблюдается такой порядок. После того как будет изложена и выслушана цель посольства, тот советник, который ввел послов к государю – а подарки несли рядом с ним, – встает и четким и громким голосом во всеуслышание говорит так:

– Великий господин, такой-то посол бьет челом такими-то поминками, – так они называют дары, то есть как бы дарами на память.

Он перечисляет дары, а рядом с ним становится секретарь, который также тщательно отмечает имена и дары, как послов, так и каждого по порядку из приносящих».