Текст книги "Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев"

Автор книги: Зоя Ножникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

^{Тверь. Немецкая гравюра, XVII в.} 

Там стояло несколько больших кораблей, на которых возят купеческие товары до моря, называемого московитами Хвалынским, по-латыни – Каспийским и Гирканским, и обратно.

Здесь мы взяли судно побольше, намереваясь из-за дурной дороги проплыть несколько миль. Но не проплыв и полумили по Волге, там, где река поворачивает направо, – потому-то мы и заметили это слишком поздно, – мы увидели, что в этом месте река замерзла и была заполнена обломками льда. С величайшим трудом, обливаясь потом, мы пристали в одном месте. Лед смерзся высокой кучей, и мы едва выбрались на берег. Оттуда сухим путем пешком добрались мы до крестьянского дома, там ждали, пока приведут несколько плохоньких крестьянских лошадей, и на них я с немногими сопровождающими прибыл к монастырю Святого Илии, куда с ближайшей почтовой станции доставили лошадей лучших и в большем числе.

Переменив здесь лошадей, мы добрались 15 апреля до городка Городни, расположенного на Волге, в трех милях от монастыря. Откуда прямо в Шошу – это весьма судоходная река (три мили);

Шорново, почтовую станцию (три мили), 16 апреля, городок Клин, расположенный на реке Януге (шесть миль);

Пешки, почтовую станцию (еще шесть миль).

17 апреля – Черную Грязь на реке того же имени (шесть миль), и наконец 18 апреля в Москву, три мили».

Леса, болота, комары

Летом по Московии лучше было не ездить, особенно в дожди, а весной и осенью дорога становилась почти непроезжей. Иосафат Барбаро,венецианский купец, выдававший себя за дипломата (или, как нередко приходилось слышать Барону от русских, дипломат, выдававший себя за купца: кто-де их, венецианцев, разберет!), живавший при дворе великого князя московского Василия II Васильевича Темного и в середине XV века не раз путешествовавший из Венеции и других стран Европы в Московию и обратно, со знанием дела писал:

«Летом там не отваживаются ездить слишком далеко по причине величайшей грязи и огромнейшего количества слепней, которые прилетают из многочисленных и обширнейших тамошних лесов, в большей части необитаемых».

Адам Олеарий,чей путь в Московию пролегал через Лифляндию и новгородские земли, в своих записках за 1634 год создал настоящую песнь ужаса:

«Посреди множества болотистых и лесистых местностей мы впервые имели сильнейшие неудобства и неприятности: днем – от больших мух и ос, накусавших большие волдыри на нас и наших лошадях, а ночью – от комаров, которых мы могли отгонять только дымом, неприятным для наших глаз и нашего сна.

Эти места представляются нездоровыми, ввиду пресного озера и многих расположенных кругом болот. При нас целых три недели тут было такое множество комаров, или огненных мух, которые летят кругом огня и сами себя сжигают, что не видно было с ладонь свободного от них воздуха и нельзя было ходить с открытым лицом, не испытывая неудобств. Ежегодно в это время гнуса встречается очень много. Мы испытывали массу тягот, вследствие беспрерывного леса и сырого кустарника, от комаров, мух и ос, так что мы из-за них ни днем, ни ночью не могли ехать или спать спокойно. Физиономии большинства наших людей, которые не береглись как следует, были так отделаны, точно у них была оспа. Гнуса этого в летнее время во всей Лифляндии и России несказанно много. Лифляндцы называют комаров «русскими душами». Умные путешественники должны раскрывать для защиты от комаров сетки или палатки, приготовленные из тонкого или особым способом сотканного, с мелкими дырочками, холста. Там, где они желают отдохнуть, они разбивают эти палатки и скрываются под ними. Крестьяне же и ямщики, у которых таких палаток нет, разводят большой огонь, усаживаются и ложатся к нему так близко, как только можно, и все-таки едва пользуются покоем».

Московское государство было преимущественно лесное. Приезжим иностранным путешественникам вообще вся страна казалась обширным лесом. В самом начале XVI века, опираясь на сведения, полученные в 1517году, Герберштейнписал:

«Владения Московского государя простираются далеко на восток – до реки Иртыш, от устья которой до Китайского озера три месяца пути. Из Китайского озера, скрывающегося в густых лесах, берет начало река Обь. Сюда приходят черные люди и приносят на продажу разнообразные товары. Леса тянутся до области Лукоморье, жители которой каждый год точно в день, посвященный у русских Святому Георгию, 27-го ноября, умирают, а весной, 24-го апреля, оживают наподобие лягушек. Там, говорят, живут люди чудовищного вида: у одних из них, наподобие зверей, все тело обросло шерстью, у других песьи головы, у третьих вместо головы грудь, а глаза на груди, а еще есть люди с длинными руками и без ног. А в реках водится рыба с головой, глазами, носом, ртом, руками, ногами совершенно человеческого вида, но без всякого голоса; говорят, что как и прочие рыбы, она вкусная. Где конец этого леса, никто не знает».

Сорок лет спустя, в 1557 году, венецианский посол Марко Фоскарино,который посетил русскую землю по торговым делам, добавлял:

«Обширны пустыни и леса этой страны, значительная часть которой представляет собой равнину. Громадную часть Московии занимает страшный на вид Герцинский лес. Теперь он не так страшен, как в древние времена, о которых остались только рассказы. Хотя он сейчас уже не кажется густым от частых рощ и непроходимых урочищ, и стал реже вследствие многочисленных строений, расположенных по всем направлениям, он все же пугает. В нем живут лютые звери. Этот лес беспредельной величиной обманывает тех, кто из любознательности захотел бы найти его конец».

^{Охота на белок. Рис. А. Брандта, начало XVII в.}

^{Пахота, сев и жатва. Миниатюра из Лицевого летописного свода, XVI в.}

Мощь античного Герцинского леса, как называли Аристотель и Птоломей горные леса, покрывавшие Европу, могла дать иностранным путешественникам лишь отдаленное представление об истинных размерах леса Московитского. О нем было известно, что он тянется от Лифляндии до Гор Земного Пояса, которому в новые времена, в XVII веке, дали новое название: Урал-горы, и дальше до конца Земли. Там, за границами любой карты, жили дикие и страшные народы Гог и Магог, давным-давно запертые в крепости Александром Македонским. Если им удастся вырваться оттуда и напасть на христианский мир – настанет Страшный суд.

Правда, московитские леса, кое-где уже расчищенные под жилища и пашню, весною казались ярким зеленым садом, наполненным бесчисленным множеством певчих птиц. Но у путников под колесами повозок и копытами лошадей были только сырость и грязь, обилие воды, болота, мириады комаров и мошек. На подъезде к большим городам дороги нередко мостили деревом, но ездить от этого не становилось проще. В мягкой земле деревянные мостовые прогибались, выгибались, в них застревали колеса, лошадям то и дело грозила опасность повредить ноги. В лесах скрывались дикие звери. В лесах скрывались дурные люди, чьим промыслом был грабеж, а нередко и душегубство.

Зимний путь

Итак, когда бы ни отправиться в путь, на дороге все равно будут поджидать западни. Летом в грозу удар молнии мог прервать путешествие надолго, если не навсегда; весной караван остановят разливы вод, осенью – слякоть и раскисшие дороги; зимой не каждый конь унесет седока от стаи волков, и не всегда удастся отбиться от них факелами. Олеарий, правда, утверждал, что ему говорили, будто бы волков можно напугать просто – достаточно волочить за санями на длинной веревке дубину. Барон в этом сомневался, однако считал зиму наименьшим злом, а русский мороз благом.

Зимой, когда дорога покрывалась снегом, любые возки ставились на полозья. В Баварии, Швабии, австрийских землях, в Северной Европе, откуда бывали родом многие приезжавшие в Москву иностранцы, снега выпадало достаточно, и сани не были редкостью. И все же большинство путешественников XV-XVII веков приезжали в Московию из стран с мягким и теплым климатом. Их до глубины души поражали мороз, лед, снег. Многие видели их впервые. Венецианец Иосафат Барбарописал в середине XV века: «Мороз там настолько силен, что замерзает река!» Многие ли жители Венеции могли ему поверить?

^{Нападение медведей на домашний скот. Рис. А. Брандта, XVII в.} 

Амброджо Контарини,который несколько месяцев пробыл при дворе Ивана III и которому довелось уезжать из Москвы в январе 1477года, добавлял:

«Страна эта отличается невероятными морозами, так что людям приходится по девять месяцев в году сидеть дома. Правда, зимой приходится запасать продовольствие на лето; и вот ввиду больших снегов люди делают себе сани, которые тащит одна лошадь, перевозя таким образом любые грузы. Летом же там ужасная грязь из-за таяния снегов, и к тому же крайне трудно ездить по громадным лесам, где невозможно проложить хорошие дороги».

Венецианец Контарини до поездки в Московию из дальних стран бывал лишь в Персии и, вероятно, никогда не встречал саней. Он описывал их сложно:

«Сани представляют собой нечто вроде домика, который везет одна лошадь. Они употребляются только в зимнее время, и каждому следует иметь отдельную кибитку. Усаживаются в сани, укрывшись любым количеством одеял, и правят лошадью – и таким образом покрывают огромнейшие расстояния».

Что это за «большое расстояние», уточнил другой путешественник, Антоний Дженкинсон, английский дипломат и купец, побывавший в Москве в 1557-1558 годах:

«В зимнее время русские ездят на санях и в городе, и в деревне, так как дорога крепкая и гладкая от снега; все воды и реки замерзают, и одна лошадь, запряженная в сани, может провезти человека до четырехсот миль в три дня».

^{Езда в санях по зимней дороге} 

Восемьдесят лет спустя об удобствах езды в санях писал и Олеарий:

«Несмотря на сильные холода и обилие снега здесь хорошо путешествовать, и можно для езды пользоваться широкими русскими санями из луба или липовой коры. Некоторые из нас устраивали в санях войлочную подстилку, на которой ложились в длинных овчинных шубах, которые там можно очень дешево приобрести, а сверху покрывали сани войлочным или суконным одеялом: при такой обстановке мы находились в тепле и даже потели и спали в то время, как нас везли крестьяне.

Для езды очень удобны русские, правда, маленькие, но быстро бегущие лошади, которые привыкли, при одной кормежке, пробегать восемь, десять, иногда даже двенадцать миль. Впрочем, дороги в этих местах, как и повсеместно в России, не имеют особых повышений и понижений.

Поэтому можно весьма быстро совершить продолжительную поездку, притом весьма дешево. Крестьянин, ездящий по найму, за два-три или, самое большее, четыре рейхсталера везет целых пятьдесят немецких миль, так я однажды за такую плату проехал из Ревеля в Ригу – пятьдесят миль».

* * *

Еще через пятьдесят лет французский дипломат де ла Невилльво второй половине декабря, под самое Рождество, «торопился покончить с явными и тайными поручениями», чтобы поскорее выехать домой через Вильну и Варшаву. Барон знал Невилля лично и недолюбливал его за предвзятость. Невиллю мало что нравилось в Московском государстве, его недоброжелательные отзывы о русских были широко известны современникам и иногда вызывали дипломатические скандалы, нести последствия которых приходилось другим. Тем интереснее оказывались похвалы. Описывая русскую езду, Невилль отмечал:

«Причина моей спешки была в том, что зима является самым благоприятным временем для путешествий в Московии. В этой стране, самой низменной и, следовательно, самой заболоченной в Европе, летом можно сделать не более четырех-пяти лье в день. Иногда приходится валить лес, чтобы переехать болота и маленькие ручейки, так как дороги в этой стране, из которых лишь немногие вымощены деревом на расстоянии в десять или двенадцать лье в длину, плохо поддерживаются и часто непроходимы. Тогда как зимой путешествуют в санях, в которых лежишь как в кровати, которые одна лошадь легко и очень быстро везет по снегу, и на этой повозке едешь равно днем, как и ночью, пятнадцать или шестнадцать часов, и легко делаешь немецкое лье в час [18]18
  Лье, как и мили, были самыми разными. Некоторые, как французское и немецкое лье, были выведены из размеров земного шара. Французское лье– одна двадцать пятая градуса меридиана, то есть 4445 м; немецкое лье– одна пятнадцатая градуса экватора, то есть 7422 м.


[Закрыть].

Московиты очень любят передвигаться и ездят очень быстро. Их экипажи жалки. Большая часть московитов летом ездит по городу верхом на дурных лошадях, причем впереди бегут их слуги с непокрытой головой. Зимой они впрягают эту клячу в сани, которые и являются их единственным экипажем. Что же касается женщин, то большинство их имеет только жесткую карету, в роде паланкина, которою везет одна лошадь, и в которою садятся по пять или шесть человек прямо на пол.

Царские кареты стары. Причина в том, что они никогда не приобретают их, надеясь получить их от иностранных монархов или послов».

К этой странице Невилля секретарь Барона сделал приписку: «Нижайше прошу простить меня, господин Барон, но это клевета». Барон и сам знал, что это клевета, ему случалось видеть роскошные дворцовые экипажи, и он не понимал, зачем московскому царю ждать иноземного подарка, когда он сам одаривает послов многими роскошными дарами, в том числе и экипажами.

Но интересно, что Невилль пишет далее: «Сани у русских великолепны. Открытые сани украшены позолоченным деревом, обиты внутри гладким бархатом и оторочены галуном. Они впрягают в них шесть лошадей, упряжь которых украшена тем же бархатом, что и сани. Крытые же сани сделаны в виде кареты, со стеклами, отделаны снаружи красным сукном, а изнутри соболиными мехами. Там они лежат во время путешествий, которые они проделывают зимой, благодаря этому удобству, даже и ночью.

Я купил несколько саней, потому что они неправдоподобно дешевы».

* * *

Однако как ни удобны сани, русские морозы приносили всем много неприятностей. Будущих путешественников продолжал пугать Герберштейн, суждениям которого доверяли и владыки Священной Римской империи, и читатели:

«Холод в Московии бывает настолько силен, что, как у нас в летнюю пору от чрезвычайного зноя, так там от страшного мороза земля расседается и трескается. Даже вода, пролитая на воздухе, или выплюнутая изо рта слюна замерзают прежде, чем достигают земли. Мы сами, приехав туда в 1526 году, видели, как от зимней стужи прошлого года совершенно погибли ветки плодовых деревьев. В тот год стужа была так велика, что очень многих гонцов лошади привозили на почтовую станцию уже замерзшими до смерти в возках. Случалось, что иные, которые вели в Москву из ближайших деревень скот, от сильного мороза погибали вместе со скотом. Кроме того, тогда находили мертвыми на дорогах многих бродяг, которые в тех краях водят обычно медведей, обученных плясать. Мало того, и сами медведи, гонимые голодом, бегали по соседним деревням и врывались в дома».

* * *

О медведях любили рассказывать легенды местные жители. Олеарийпередавал одну из них:

«В одной деревне крестьянин поставил перед шинком открытую бочку с сельдями для продажи, а сам вошел в шинок. В это время из лесу пришел большой сильный медведь, присоседился к бочке и поел из нее, сколько ему нужно было. После этого он направился во двор к лошадям, а когда крестьяне прибежали спасать их, то он одновременно с лошадьми поранил и некоторых из крестьян, заставив их отступить. После этого он вошел в дом, нашел там чан, полный свежесваренного пива, и напился его до отвалу. Хозяйка дома, спрятавшаяся с двумя детьми на печку, в страшной боязни молча наблюдала за недобрым гостем. Напившись, медведь направился в лес. Когда крестьяне заметили, что он начал шататься, они последовали за ним. На дороге он свалился, подобно пьяному человеку, и заснул; тут они на него набросились и убили его».

Признаться, мало кому из иностранцев нравилось ездить по русской земле. Джованни Паоло Компани,иезуит, прибывший в 1581 году к Ивану IV в составе посольства Поссевино, писал:

«Вообще это неприветливая страна, во многих местах она не имеет жителей, и земля там не обработана. К тому же вокруг простираются огромные пустыни и леса, не тронутые временем, с вздымающимися ввысь деревьями. Для путешествующих она особенно неприветлива. На таком огромном пространстве земель иногда нельзя найти ничего похожего на постоялый двор: где застала ночь, там и приходится ночевать, на голом неподготовленном месте. У кого какая пища есть, тот и возит ее с собой. Города встречаются редко, и жителей в них немного».

^{Деревянный монастырь в Торжке, из Витсена} 

Правда, некоторым везло, и у них создавалось иное, более благоприятное впечатление о поездке по русской земле. Грек Георгий Перкамот,который однажды выступал в роли посла от великого князя московского Ивана III к герцогу миланскому, в 1486 году сообщал: «Деревни в Московии расположены так близко, что жители ходят друг к другу за огнем».

* * *

Описывая дорогу домой на промежутке между Смоленском и Вильной, в конце декабря 1526 – начале января 1527 года, Герберштейнвспоминал:

«Когда мы двинулись сюда 1 января, то сделался жестокий мороз, и порывистый восточный ветер вихрем крутил и разбрасывал снег, так что от столь сильного и лютого холода, замерзнув, отмирали и отваливались шулята у лошадей и иногда сосцы у собак. Я сам чуть было не лишился носа, да пристав вовремя предупредил меня. Как только мы прибыли в гостиницу, я обнаружил вместо бороды большой ком льда. Пристав спросил, как у меня с носом; я пощупал его, но никакой боли не почувствовал. Пристав настойчиво остерегал меня. Когда же я подошел к огню, чтобы растопить лед на бороде, и тепло пробрало меня, тогда только я почувствовал, что нос болит. Я спросил у пристава:

– Что теперь делать?

Он велел хорошенько растереть снегом кончик носа. Я занимался этим, пока не устал; после этого у меня образовалась на носу корка толщиной с тыльную сторону ножа, под которой он со временем зажил.

Мои люди взяли в Москве молодого петушка, выросшего во взрослого петуха с толстым гребнем; он сидел у нас, по немецкому обычаю, на санях. Он чуть не умер от холода. В гостинице он повесил голову, но слуга сразу же отрезал ему гребень, этим не только спас петуха, но и добился того, что тот, вытянув шею, на удивление нам немедленно принялся петь. Я рассмотрел гребешок: он был весь набит льдом. Мартин Гилиг, портье его королевского величества, испанец, раздобыл в Москве суку, которая только что ощенилась, поэтому ее задние соски были еще полны. Они почернели прямо как черное сукно и отвалились. У Матиаса Целлера два пальца на руке застыли так, что он до самого Кракова не мог согнуть их и пользоваться ими. Он забрался в один крестьянский домик, и его вынесли оттуда насильно, посадили в сани и так увезли. Франц Фицин, сын моей сестры, был уже белый и замерз бы, если бы Мартин Гилиг не взял его с лошади к себе в сани и не укутал в свой волчий мех. У одной из лошадей в упряжке графа от мороза отвалилось несколько кусков от мошонки, как будто отрезали. Нам пришлось подождать здесь один день, так как кое-кто заблудился, и в гостиницу мы явились очень уставшие».

А в середине февраля 1526 года, продолжал Герберштейн, «выехали мы из лесу на равнину перед Брестом, и был в тот день такой жестокий ветер и снегопад, что за метелью не было видно лошадей. Я стал обдумывать способы, как мне укрыться от ветра и стужи, так как понял, что придется заночевать в поле. Поставили сани против ветра, и как только к ним наметало снегу, выкатывали их выше, под образовавшейся таким образом стеной я разместился с кучером и лошадью. Бог миловал, и мы все же добрались до Бреста».

Среди прочего, Герберштейн описал совсем диковинный способ передвижения, принятый у русских зимой, которым ему, к счастью, не пришлось пользоваться:

«Зимой в очень многих местностях Руссии обыкновенно путешествуют на артах. Арты – это нечто вроде деревянной доски шириной в одну косую ладонь и длиной приблизительно в два локтя [19]19
  Локоть– это мера длины, которая получалась, если отмерить кусок ткани или веревки до сгиба руки в локте, прихватив пальцами отмеряемый кусок: десять вершков и три четверти, то есть примерно 38-46 см.


[Закрыть], спереди несколько приподнятые, посредине с краю тоже приподнятые настолько, чтобы в промежуток можно было поставить ногу; в этом приподнятом месте есть дырочки, чтобы привязывать ногу. Когда снег затвердевает или покрывается коркой, то за день на них можно проделать большое расстояние. В руках ездок держит небольшое копьецо, которым он управляет и помогает себе, когда спускается с гор или когда ему грозит падение. В тех местах ездят исключительно на таких артах. Говорят также, что у них есть большие собаки, которые таскают сани. Эти вьючные животные у них.очень крупные, и с их помощью можно перевозить тяжести».

Дорожный стол посла

Барон с увлечением читал книгу Герберштейна. Мало кто воспроизводил события так ярко, красочно, таким прекрасным пером. Но Барон знал, что книгу свою Герберштейн писал в старости и явно не смог удержаться от преувеличения тех тягот, которые он с легкостью преодолевал молодым человеком. Жуткие описания ночлегов в снегу не должны заслонять той истины, что подобное могло случиться за многие десятки ночей не более нескольких раз. Ночевки под крышей на сухом ложе описывать не так увлекательно.

Вот, к примеру:

«Выехав из литовского городка Дубровно, лежащего на Борисфене, мы достигли границ Московии и переночевали под открытым небом в холодном снегу рядом с речкой, которая разлилась от таяния снегов. Мы настлали через нее мост, рассчитывая выехать отсюда после полуночи и добраться до Смоленска, потому что от него близко до княжества Московии. Утром мы встретили почетный прием посланного нам навстречу. Нам назначено было место для ночлега, где наш провожатый устроил нам изрядное обильное угощение».

Как только иностранные посольства пересекали границы Московского государства, они могли перестать беспокоиться о пропитании и ночлеге. По древним законам дипломатии русские брали на себя содержание посла и всех без исключения членов посольства, обеспечивали их продвижение вглубь страны и заботились об их безопасности. Барон прекрасно знал это по личному опыту. Кроме того, у себя на столе он нашел несколько списков с русских законодательных актов. К примеру, в статье 26-й заключенного между Россией и Речью Посполитой договора говорилось:

«Корму послам, и посланникам, и гонцам со всеми при них состоящими людьми давать в обеих сторонах, как в Короне Польской и в Великом княжестве Литовском, так и в царствующем великом граде Москве, с приема их на границе и до отпуску из того государства в другое государство».

Иностранные послы не могли отрицать, что русские безукоризненно соблюдали это правило. Однако французы, к удивлению всех, недавно отказались содержать приезжающие к ним посольства под предлогом того, что к ним-де часто ездят!

Французов осудили все. Фронда с ее политическими и хозяйственными трудностями были позади, наступили роскошь и богатство золотого века Людовика XIV, Франция принимала послов не чаще, чем сама их отсылала, и такая скупость была ей не к лицу. Барон прекрасно это понимал. Вот поляки, например, тоже мало заботились о своих гостях, но оправдывались крайней бедностью. В царствование Федора Алексеевича русский резидент в Польше Василий Михайлович Тяпкин доносил:

«В Краков на коронацию мне нечем подняться, занять не добуду без заклада, а заложить нечего. Одна была ферезеишка [20]20
  Ферязь – длинный мужской суконный кафтан свободного покроя без воротника, с узкими рукавами. Так же называли и длинную верхнюю женскую одежду, которая застегивалась сверху донизу и надевалась под другое, широкое, платье.


[Закрыть]соболья под золотом, и та теперь в Варшаве у мещанина пропадает в закладе, потому что выкупить нечем. Не такие тут порядки, что в государстве Московском. Тут что жбан, то пан, не боятся и самого Создателя, никак не узнаешь, у кого добиться решения дела, все господа польские на лакомствах души свои завесили. Воистину объявляем, что псам и свиньям в Московском государстве далеко покойнее и теплее, нежели нам, посланникам царского величества, а лошадям не только никаких конюшен нет, и привязать не на что».

Даже большим любителям поесть было чем подкрепить силы в московской земле. Витсен четко воспроизвел «список пищи, которую нам, начиная с границы, выдавали:

для посла – четыре чашечки двойной выгонки водки; одна бутылка вареного меда; одна бутылка испанского вина; одна бутылка французского вина; полведра [21]21
  Ведро– 12 литров; в ведре 20 бутылок; чарка– 1/8 бутылки.


[Закрыть]пива; кусок баранины, один кусок говядины; один гусь; одна утка; тридцать яиц; два фунта масла; два фунта соли; шесть восковых свечей;

на четырнадцать человек дворян и офицеров – каждому четыре чарки водки; и на всех – два ведра невареного меда; три ведра пива; один гусь; две утки; три куры; одна овца; четыре куска говядины;

для людей (тридцать один человек) – каждому по две чашечки водки; и на всех пять ведер пива; половцы, четверик [22]22
  Четверик– 18 кг.


[Закрыть]крупы и лука; чашка сливок;

бутылки были по полторы пинты [23]23
  Пинта– 0,56 литра.


[Закрыть], ведро – около половины нашего».

Здесь же Витсен сделал примечание:

«Каждая деревня, через которую мы проезжали и где останавливались, должна была доставлять нам кур, гусей, яйца. Баранину и говядину мы покупаем сами – по установленной цене, хотя и в убыток крестьянину».

Барон ухмыльнулся. Недурно, весьма недурно. Не французская скаредность, но истинно по-московитски.