Текст книги "Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев"

Автор книги: Зоя Ножникова

Ямская служба

Быстрота езды по землям московитов удивляла многих иностранцев. Герберштейн,например, не без одобрения писал:

«Государь имеет ездовых во всех частях своей державы, в разных местах и с надлежащим количеством лошадей, так чтобы, когда куда-нибудь посылается царский гонец, у него без промедления наготове была лошадь. При этом гонцу предоставляется право выбрать лошадь, какую пожелает. Когда во время своего первого посольства я спешно ехал из Великого Новгорода в Москву, то почтовый служитель, который на их языке называется ямщиком, доставлял мне ранним утром когда тридцать, а когда и сорок или пятьдесят лошадей, хотя мне было нужно не более двенадцати. Поэтому каждый из нас выбирал такого коня, который казался ему подходящим. Потом, когда эти лошади уставали, и мы подъезжали к другой гостинице, которые у них называются ямами, то немедленно меняли лошадей, оставляя прежние седло и уздечку. Каждый едущий по приказу государя может ехать сколь угодно быстро, а если лошадь падет и не сможет выдержать, то можно совершенно безнаказанно взять другую лошадь из первого попавшегося дома или у всякого случайного встречного, за исключением только гонца государева. А лошадь, выбившуюся из сил и оставленную на дороге, как правило, отыскивает ямщик. Он же обычно и возвращает хозяину лошадь, которая была у него взята, причем платит ему из расчета стоимости пути; по большей части за двадцать-двадцать пять верст – обычное расстояние между ямами – отсчитывают по шести денег.

На таких почтовых лошадях мой слуга проехал за семьдесят два часа из Новгорода в Москву, которые расположены друг от друга на расстоянии шестисот верст. И это тем более удивительно, что лошади их очень малы и уход за ними гораздо более небрежен, чем у нас, а труды они выносят весьма тяжелые. Как только прибываешь на почтовую станцию, специально приставленные для того слуги снимают с коня седло и уздечку и выгоняют его на луг или на снег в зависимости от времени года. Потом они свистят, после чего лошади перекатываются два или три раза через спину, а затем их отводят на конюшню, не давая им никакой еды до тех пор, пока они не остынут настолько, будто только что вышли из конюшни. Тогда им дают немного сена и гонят к воде, после чего они получают корм, а именно сено – столько, сколько смогут съесть. Как правило, корм засыпают лишь один раз в сутки, к ночи, но столько, что кони могут есть его день и ночь. Поят же их дважды в день».

* * *

Простой способ подзывать лошадей свистом был понятен не всем приезжим. Француз Невилль,побывавший в Москве во второй половине XVII века и печально известный тем, что нередко высказывался крайне недоброжелательно и некомпетентно, написал как-то:

«Первое доказательство своей храбрости, – издевался он, – эти господа дали мне, когда мы ночевали в лесу и оставили лошадей пастись. Ночью поднялась буря, и лошади убежали из табора, этакого круга из повозок, которым огораживали стоянку, и ушли в лес. Заметив это, я сказал офицеру, чтобы он немедля, ночью, приказал солдатам идти искать лошадей, иначе как мы завтра поедем дальше? Офицер и солдаты ответили в один голос, что ни за какие деньги ни один из них не покинет табора. Итак, нужно было ждать до утра, и все лошади по звуку свистка этих трусов вернулись в табор».

^{Аргамак. Н. Самокиш} 

Никто не понял, в чем Невилль увидел проявление трусости, и зачем он требовал, чтобы русские в глубокой тьме под дождем бродили по лесу, если лошади всегда возвращались сами.

* * *

По суше в Москву можно было попасть не только с запада, но и с востока. Столбовой караванный тракт из Московии в Китай обеспечивал относительную безопасность проезжающих. Робинзон Крузо, чье захватывавшее дух читателей путешествие вдохновенно описал Даниель Дефо [24]24
  В книге «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо, составляющие изложение его путешествий по трем частям света, написанное им самим».


[Закрыть], рассказывал, как он из Китая пробирался на родину, в Англию, через бескрайнюю Россию:

«Не прожили мы и недели в Пекине, как мой компаньон оповестил меня, что ему рассказали, будто в город прибыл караван московских и польских купцов, и что скоро, через четыре или пять недель, они собираются вернуться домой, в Московию, сухим путем. Признаю, что я был очень удивлен этой хорошей новостью, и какое-то время даже не мог найти сил, чтобы говорить; но наконец обратился к нему:

– Как вы об этом узнали? Уверены ли вы в том, что это правда?

– Да, – ответил он, – этим утром я встретил на улице своего старого знакомого, армянина, который входит в их число. Он прибыл из Астрахани и собирался идти в Тонкий, где я прежде знавал его. Но он изменил свое решение и теперь думает идти с караваном в Москву и затем вниз по Волге до Астрахани.

Мы выехали с караваном из Пекина, что нам было очень удобно, правда, не через пять недель, а через четыре с лишним месяца, в начале февраля по европейскому стилю. Я купил девяносто кусков тонкой камчатой ткани, двести кусков шелковой ткани разных сортов, частью вышитых золотом, очень много шелка-сырца и некоторых других товаров. Ценность моего груза только в этих товарах достигала трех тысяч пятисот фунтов стерлингов. Эти товары, да еще чай, пряности и тонкие сукна мы погрузили на восемнадцать верблюдов; кроме них, у нас были еще верховые верблюды и несколько лошадей.

Нас собралась большая компания – насколько я могу припомнить, больше ста двадцати человек, отлично вооруженных и готовых ко всяким случайностям, и триста или четыреста лошадей и верблюдов. Наш караван состоял из людей разных национальностей, главным образом из московитов: в нем было шестьдесят московских купцов и обывателей, несколько человек из Ливонии и пять шотландцев.

После дня пути наши вожатые, то есть пятеро самых уважаемых купцов, созвали большой совет всех участников каравана, кроме слуг. На этом большом совете каждый из нас прежде всего внес известную сумму в общую кассу на необходимые путевые расходы – закупку фуража в тех местах, где его нельзя было достать иначе, на уплату проводникам, добывание лошадей и прочее.

Путешествие в общем было очень приятное, и я остался очень доволен им. Только одно досадное приключение случилось со мной. Переходя вброд одну речонку, моя лошадь сбросила меня в воду. Речка была неглубокая, но я искупался с головы до ног. Я упоминаю об этом случае, потому что моя записная книга, куда я заносил собственные имена, которые хотел запомнить, оказалась до такой степени испорченной, что, к большому сожалению, мне не удалось разобрать своих записей, и я не могу восстановить точное название некоторых мест, где я побывал.

Путешествуя по московским владениям, мы чувствовали себя очень обязанными московскому царю, построившему везде, где только возможно, города и селения и поставившему гарнизоны – вроде тех солдат-стационеров, которых римляне поселяли на границах империи. Впрочем, проходя через эти города и селения, мы убедились, что только эти гарнизоны и начальники их были русские, а остальное население – язычники».

^{Русский воин в боевой шапке-мисюрке с наплечником} 

Все сколько-нибудь непредубежденные путешественники признавали, что ямская служба у русских была устроена блестяще. Барон знал, что крестьяне, у которых проезжающие могли брать лошадей, обязаны держать их в постоянной готовности, и не безвозмездно. За это они освобождались от подушной подати. Но как ни быстра была русская почтовая езда, с китайской или монгольской ей было не сравниться.

Отклоняться в сторону не стоило, в ином случае за жизнь и имущество купца никто не дал бы и гроша. Об этом пути издавна рассказывали купцы, и он был окружен легендами. На тракте располагались заезжие дворы и караван-сараи. Для особо важных персон использовался чрезвычайно оригинальный, изобретенный монголами, способ передвижения. Он назывался солнечной почтой, потому что ездоки отправлялись в путь с восходом солнца, а с закатом останавливались. Среди дня делалась остановка только в самых неотложных случаях, например, при поломке экипажа. Один из купцов, которому довелось быть гостем чиновника высокого ранга, с изумлением рассказывал:

«Коляска с крепко и надежно прилаженной поклажей и удобной постелью была готова к отъезду, но лошади не запряжены. Передние концы оглобель были подняты на уровень конской спины, соединены примерно десятифутовой поперечиной и в таком положении – их можно было только поднять, но не опустить – закреплены на козлах. Нас попросили поудобнее устроиться на ложе и приготовиться к дороге. После того, как мы улеглись на мягкие подушки, двое всадников подхватили поперечину и утвердили ее концы перед собою на седлах… По обе стороны коляски были прикреплены по четыре свитые из конского волоса веревки длиною футов десять-двенадцать – и вот восемь всадников взялись за них, пропустили под левым или соответственно правым коленом, а концы крепко зажали в кулаке. Главный взмахнул рукой, крикнул, – и всадники рванулись с места в карьер. Через несколько верст со всех сторон подлетели новые всадники, явно поджидавшие нас. Не снижая скорости, они поменялись местами с прежним сопровождением, влекшим коляску, так что скачка продолжалась с новыми силами и прежней быстротой».

Морской путь

Кроме сухопутного, в Москву вел и морской путь. В 1633 году посольство Шлезвиг-Голштинии избрало дорогу по морю. Вот как описывал ее Олеарий:

«Описание путешествия голгитинского посольства в Московию и Персию.

Послы со свитою в тридцать четыре человека 6-го ноября собрались в путь из Гамбурга, 7-го того же месяца прибыли в Любек, а 8-го в Травемюнде. 9-го мы, с веселыми пожеланиями многих добрых друзей, сопровождавших нас из Гамбурга и Любека до берега, вышли в море. Судно, на котором мы плыли, называлось «Фортуна», корабельщиком был Ганс Мюллер. С нами же на судне ехал и господин Венделин Зибелист, доктор медицины, которого великий герцог шлезвиг-голштинский рекомендовал его царскому величеству Михаилу Федоровичу.

После обеда мы весело оттолкнулись от берега и стали на рейде на якоре. Вечером к 9-ти часам, когда подул желанный зюйд-вест, мы, во имя Божие, стали в паруса и в ту же ночь сделали 20 миль. На следующий день, с одобрения господ послов и корабельщиков, были составлены кое-какие корабельные законы и постановления, чтобы народ вел себя тихо и скромно, а также, чтобы потом кое-что от штрафов наших преступников досталось бедным. С этой целью были установлены некоторые должности, а знатнейшим лицам было поручено следить за исполнением законов и штрафовать преступников. Этого порядка настолько строго придерживались, что по окончании плавания, то есть через четыре дня, выручены были 22 рейхсталера, которые переданы корабельщику для распределения половины рижским, а половины любекским бедным.

10-го ноября, к вечеру, мы прошли мимо острова Борнгольма. Близ острова, к северу, лежат водные скалы Эрдгольм, которых мореплаватели осенним временем очень боятся. Так как эти скалы ночью нельзя заметить даже с помощью лота – в непосредственной близости у них очень глубоко, – то и случается так, что много судов там терпят крушение и идут ко дну.

11-го сего месяца в полдень мы, при добрых погоде и ветре, пришли к 56° широты. К вечеру ветер позади нас начал крепчать и продолжался всю ночь; поэтому пришлось уменьшить паруса. Большинство из нас, кто еще не ездил по морю, получили обычную морскую болезнь и лежали столь слабыми, что иные думали уже помирать. Болезнь эта, однако, происходит не оттого, что – как пишут некоторые – нам претит сильный запах морской воды, но исключительно от движения судна. Ведь у большинства оно вызывает непривычное сотрясение живота и головокружение. Те же, кто привыкли к этому движению и несклонны к головокружениям, не испытывают неудобств. Вот, по-моему, и причина, почему маленькие дети, привычные еще к качанию в колыбели, очень редко ощущают эту болезнь. Причина этого недомогания ясна и из того, что оно чувствуется не в самом начале плавания, пока ветер еще слабый, но часто только через несколько дней, когда сильный ветер качает корабль. Если же бурная погода держится несколько дней, то болезнь у большинства проходит сама собою. Я подобное явление изучил на некоторых из нас на реке Волге, в которой нет соленой воды: при тихой погоде они долгое время плыли, ничего не ощущая, а когда началась сильная буря, с ветром против течения реки, и корабль стал качаться, то они опять ощутили это недомогание.

С таким только что упомянутым сильным ветром мы могли придерживаться правильного пути или курса, как говорят корабельщики, и за эту ночь сделали 15 миль. На следующий день, 12-го, последовал за ветром совершенный штиль, так что ветерок не колыхнулся, и судно остановилось на месте. При такой тихой погоде мы велели вынести на мостик наши музыкальные инструменты, благодарили и хвалили Бога пением и струнной игрою за милостивую охрану, нам дарованную в предыдущую ночь.

К обеду мы опять получили с юга добрый ветер, доставивший нас потихоньку к Домеснесу, мысу, который от Курляндии вдается в море. Здесь мы стали на якоре и оставались тут до 13-го вечера, когда ветер стал западным и мы вкруг мыса смогли въехать в залив. 14-го рано утром прибыли мы к окопам Дюнамюнде (или иначе Усть-Двинска), лежащим у устья реки Двины (отсюда и наименование их), в двух милях от города Риги. Так как спустился густой туман и ничего нельзя было видеть вдали от себя, то мы сообщили о своем приближении трубою, чтобы из окопов получить лоцмана, без которого заезжему не двинуться с места и не въехать, ввиду нечистого дна. Вскоре затем прибыли таможенные и осмотрели судно, нет ли в нем купеческих товаров, за которые надо платить пошлину. Не найдя ничего, они прислали к нам лоцмана, с которым мы двинулись вперед и вечером очень поздно, благодарение Богу, благополучно подошли к городу Риге».

* * *

В следующий раз, в 1635 году, плавание по Балтийскому морю шлезвиг-голштинцам обошлось гораздо тяжелее. Вот новая запись Олеария:

«29-го октября мы не ждали никакой опасности, замечался слабый ветер, мы подставили ветру все паруса. Посол Брюггеман, видя, что ветер треплет все паруса, предположил, что курс взят неправильно, и увещевал штурмана быть повнимательнее. Тот, однако, успокоил нас, говоря, что впереди открытое море. Вследствие этого мы, идя на всех парусах, наскочили на скрытую плоскую подводную скалу и сели. Когда временами на нас налетал сильный шквал, и одна волна за другой обрушивались на судно, мы думали, что с нами покончено.

Мой дорогой спутник, Павел Флеминг, написал об этом стихотворение:

 
Высоким назван он, сей остров, ввысь подъятый;
Пустынный, полный скал, туманами объятый,
Он мрачен, гол и дик…
Здесь вам узнать пришлось,
Что Парка вам сулила, —
Златая жизнь вас ждет
Иль скорая могила.
Злым ветром весь корабль истрепан и избит,
И вдруг о твердый он кидается гранит».
 

^{Встреча голландских моряков с русскими на севере России. Голландская гравюра, 1598 г.} 

Ровно через тридцать лет после Олеария, в 1664 году, отправилось в Москву голландское посольство – тоже по морю. О нем писал Николаас Витсен:

«17-го сентябрямы прибыли в порт Хелдер. На следующий день, 18-го сентября в 11 часов, мы были на борту корабля «Борзая». Дул сильный холодный ветер с юго-запада, когда подняли якорь. Во время посадки стреляли из пяти пушек и играли трубы. Когда мы вышли в море, дул такой сильный ветер, что все члены нашей свиты без исключения мучились от морской болезни: все лежали вповалку. В первую ночь море продолжало действовать на нас так, что у некоторых шла горлом кровь.

19 сентября.Рано утром море успокоилось. После полудня подул северный ветер, и тогда вокруг судна появилось большое количество тунцов. Здесь я убедился в правдивости пословицы «он плавает, как тунец» – действительно, они так быстро плавают, что за ними не уследить.

20 сентября.Суббота. Держался северо-западный ветер, мы продвигались довольно быстро. Ночью ветер стал попутным. Опасаясь, что косой ветер бакштаг сбросит нас к берегу Ютландии, мы легли в дрейф.

21 сентября.Утром на рассвете увидели мыс Скаген, он похож на наш берег. Это высокие песчаные дюны, видны несколько домов, издали они кажутся очень простыми, и бакен. Теперь все были здоровы. Казалось, что мы находимся в двух милях от берега. Было около 9-ти часов, когда мы подошли к упомянутому мысу, и здесь увидели наши два флейта [25]25
  Флейт– трехмачтовое транспортное судно. В экспедиции на флейте располагалась часть свиты и багаж.


[Закрыть]на мели. В этот день наш пастор читал проповедь, во время которой начался большой шум – приближалась буря. Все бросились к парусам и снастям. Вскоре после полудня мы увидели Анголт и твердый берег Ютландии, а к вечеру берег Норвегии. Была очень тихая, хорошая погода и попутный ветер. Ночью я заметил, что луна заходила очень странно: сперва она казалась настоящим серпом с ручкой, а затем прямым столбом. В эту ночь, во время собачьей вахты [26]26
  Собачья вахта– время с полуночи до четырех часов утра.


[Закрыть], мы прошли мимо Анголта. На рассвете подошли к норвежскому берегу, он здесь высокий, и земля, как кажется, плодородная. В следующую ночь мы совсем сбились с пути, бросали лот раз пятьдесят, прежде чем распознали, что глубина воды здесь десять сажен, а не двадцать, как мы думали и как должно было бы быть. Оказалось, что мы подошли слишком близко к норвежскому берегу. С помощью поворота переменили курс и тогда почувствовали глубину. Наш флейт, который раньше заметил эту опасность, шел перед нами и, чтобы дать знак, что он почти попал на мель, поспешно повернулся к нам, но все кончилось благополучно.

Вода вблизи Ютландии белая, в Остзее [27]27
  Остзее– Балтийское море.


[Закрыть]она черная и солоноватая, а в Северном море – зеленая. Течения здесь непостоянные, что и послужило причиной нашего отклонения от курса.

22 сентября.Понедельник. Мы еще шли около Норвегии. Берег там высокий, горы голые. Около полудня, все еще с попутным ветром, мы увидели мыс Куллен, там начинается территория Швеции. Перед мысом каждый, кто проходит здесь в первый раз, должен на рейде опуститься в море. У нас это сделали три матроса – женихи – они сверх требуемого обычаем несколько раз спускались в море в честь того или другого члена посольства.

В 5-6 часов мы бросили якорь в проливе Зунд между Элсенером и Элсенбургом, выполнив обычные церемонии – спустили флаг и марсель и дали девять выстрелов. Датчане из замка ответили тремя-пятью выстрелами. Шведы тоже стреляли из двух пушек.

К вечеру, когда мы собрались сойти на берег, нам в этом отказали. Наша лодка стояла у берега. Но нам, голландцам, под угрозой телесного наказания, запретили сходить на берег, так как они боялись чумы. Одного датчанина, который хотел войти в нашу лодку, я нелюбезно повернул назад, сказав ему:

– Не хотите нас пускать к себе в страну, так оставьте наше судно.

Негостеприимные датчане с любопытством подходили к нам. Мы же, считая, что отказ в выходе на берег есть неуважение к нам, немедленно отчалили.

25 сентября.На острове Борнхольм, перед городком Ротте, нам удалось хитростью выйти утром на берег, заверив, что мы пришли из Бордо, и вышли на берег купить свежие продукты. Обнаружили, что на этом острове довольно хорошие пастбища, здесь делают много хорошего масла, гуси и свиньи пасутся сотнями. Городок Ротте застроен беспорядочно, дома из глины, церкви построены из белого камня, внутри украшены многими фигурами святых и крестами в католическом стиле; там же алтарь, орган. У каждого дома свой двор, окруженный стеной из собранных в кучи камней, очень неряшливый; так же ограждены земельные участки и кладбище. У берега много мелких скал и утесов, что неудобно для причала больших судов. У них красивые женщины, и самые знатные одеты по-датски.

Когда мы отправились осматривать местность, один офицер подошел к нам и сказал, что не велено пускать голландцев на берег. От матросов они узнали, кто мы. Я ответил, что мы не знали о таком запрете, и попросил извинения. Они предложили принести нам все необходимое на судно, но мы должны были покинуть берег. У нас был заказан обед, и нам было жалко оставлять приготовленную пищу и накрытый стол. Но нас немедленно окружили солдаты и, едва позволив забрать купленные продукты, погнали к пристани, где стояли солдаты с пиками и ружьями, чтобы не пускать нас обратно. Некоторые из наших набросились на них с бранью. Как только мы покинули берег, губернатор прислал нам пропуск с правом выходить на берег острова, с извинением, так как оказывается, он не знал, что мы из свиты посла. Здесь мы дешево купили рыбу, похожую на нашу треску по вкусу и виду, но мельче.

25-28 сентября.Шли с легким ветром до утра воскресенья, когда увидели землю, как оказалось, – берега Курляндии, откуда, как думали штурманы, мы находились еще далеко. Наше счастье, что мы подошли к этой земле уже с рассветом, иначе положение для нас было бы весьма опасным. Теперь дул сильный ветер, повар с трудом подавал еду.

30 сентября.Утром в 5 часов шли берегом и пришли к полудню к реке города Риги – Двине. В бухте вода спокойная; в устье реки с обеих сторон видна земля, песчаные холмы, местами с деревьями, над водой выступают мели. Прошли по фарватеру шириной примерно с выстрел. В устье реки лежит Дунамунда – сильная крепость со множеством солдат шведской короны; они охраняют все течение реки. Крепость построена со стороны реки из камня, а с суши – из глины. Валы полые и служат солдатам жилищами, на них видны дымовые трубы, выглядит это странно. В устье реки, в гавани, стояло на якоре много голландских судов. Здесь мы купили семгу – семь штук – меньше чем за пять гульденов; сами мы ловили окуней и другую рыбу.

Когда вошли в реку, то, после спуска флага и парусов, мы дали в честь крепости пять выстрелов. Но когда собрались идти прямо к городу вверх по реке, то сразу к борту подошел офицер из крепости и сказал, что у него приказ нас пока не пускать.

С нами говорили издали, запретили выходить на берег и не хотели принять наши бумаги. Когда посол сказал, что хочет кого-нибудь из своих послать с корабля в город к генерал-губернатору для выполнения необходимых церемоний вежливости, он извинился и сказал, что этого не разрешит. Я видел здесь странные суда, похожие на кельнские баржи, покрытые травой.

На корабль пришел купец из Риги Харман Беккер. Он предложил послу свою усадьбу, чтобы там расположиться, так как он беспокоился, что нам придется пройти карантин.

4 октября. В городе издан приказ не допускать чужих.

8 октября. От генерал-губернатора пришли жаловаться, что наши люди были в кабаке на берегу и плохо себя вели, вопреки обещанию и запрету».