Текст книги "Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев"

Автор книги: Зоя Ножникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Встречи на границе Московии

По морю, по суше ли, рано или поздно посольства добирались до границ Московского государства. И сразу все менялось. С одной стороны, позади оставались многие опасные западни дороги, с другой стороны – жизнь иностранцев должна была подчиняться строгим правилам, установленным русскими. У границы посольства встречали приставы – специальные великокняжеские и царские чиновники, которые сопровождали дипломатов до столицы.

* * *

Вот что писал Герберштейн:

«Во время дальнейшего путешествия посла пристав быстро разузнает прежде всего имя посла и отдельных слуг его, равно как имена их родителей, из какой кто области родом, какой кто знает язык и какое занимает положение: служит ли он у какого-либо другого государя, не родственник ли он, или свойственник, или друг посла и бывал ли прежде в их стране. Обо всем этом в отдельности они тотчас доносят письмами великому князю. Затем, когда посол уже немного проедет, его встречает человек, сообщающий, что наместник поручил ему заботиться о всем необходимом для посла в дороге; вместе с ним находится писарь».

^{Записи в русских посольских книгах о встрече посольства Герберштейна} 

Не все иностранцы сразу понимали, зачем русским нужны имена их родителей. Но Барон знал, что у русских вежливое обращение предполагает употребление как имени, так и отчества, и западных европейцев в Московии они часто называли по-своему. К Николаасу Витсену, к примеру, обращались «Николай Корнельевич». Кроме того, хозяева должны были представлять себе, насколько знатны приезжие, чтобы обходиться с ними согласно их положению.

Уже первый ночлег на московской земле обеспечивался русскими. У Герберштейна это было так:

«Мне был отведен пустой дом, в который для начала доставили лавки, стол и тонкую специально выделанную кожу для окон. По их меркам дом был хорош. Мне представили писца, который ежедневно распоряжался доставкой еды и питья, именно: большого куска говядины, куска сала, живой овцы, одного живого и одного забитого зайца, шести живых кур, зелени, овса, сыра. Соль же привозили лишь один раз в неделю, перца и шафрана вполне довольно. Все это каждый день привозилось на обычных у них повозках. В рыбные дни мне привозили забитую рыбу и много больших копченых на воздухе без соли осетров; еще графинчик с водкой, которую они всегда пьют за столом перед обедом. На другой повозке – три сорта хорошего меда и два сорта пива. Одно из них было приятно сладкое».

* * *

Однако посольства желали двигаться дальше, и по этому поводу между гостями и хозяевами не раз бывали столкновения.

Герберштейн: «Так как московиты видели, что мы направляемся дальше, то стали умолять нас, чтобы мы по крайней мере отобедали, и их пришлось послушаться. Я знал причину, почему нас так долго задерживали в этих пустынях, – а именно, что мы слишком поздно предупредили о нашем приезде, и они послали из Смоленска к великому князю уведомление о нашем приезде и ждали ответа, можно ли нас впускать в крепость или нет. Но я решил проверить их намерения и после обеда двинулся по дороге к Смоленску. Когда другие приставы заметили это, они немедленно помчались к провожатому и известили его о нашем выезде. Тут поднялся переполох. Они стали просить нас, присоединяя к просьбам даже угрозы, чтобы мы остались. Однако, пока они бегали туда и обратно, мы почти прибыли к следующему месту ночлега, и мой пристав сказал мне:

– Сигизмунд, что ты делаешь? Зачем ты разъезжаешь в чужих владениях по своему усмотрению и вопреки распоряжению господина?

Я отвечал ему:

– Я не привык жить в лесах вроде зверей, а привык жить под крышей и среди людей. Послы вашего государя проезжали через державу моего господина по своему усмотрению днем и ночью, и их провожали через большие и малые города и селения. То же самое пусть будет позволено и мне. И нет у вас на то приказа вашего господина, да я и не вижу причины и необходимости в таком промедлении.

После этого они сказали, что свернут немного в сторону, в деревню, под крышу, ссылаясь на то, что уже надвигается ночь и, кроме того, отнюдь не подобает въезжать в крепость так поздно.

Но мы, не обращая внимания на выдвинутые ими доводы, направились прямо к Смоленску, где нас приняли вдали от крепости и в таких тесных хижинах, что мы смогли ввести лошадей, только выломав предварительно двери в стойлах. На следующий день мы еще раз переправились через Борисфен и ночевали у реки почти напротив крепости в двух приличных домах.

Наместник принял нас через своих людей и почтил даром: напитками пяти сортов, именно: мальвазией и греческим вином, а остальные были различные меда, а также хлебом и некоторыми кушаньями.

Проехав десять миль, мы достигли места, где река Вопец, истекающая от Белой, впадает в Днепр близ некоего монастыря. Ранним утром на следующий день монашек перевез меня и графа через большую воду, ибо Днепр сильно разлился, пока мы снова не попали на дорогу, до которой не достигало половодье. Лодчонка не могла вместить много. На ней монах по очереди перевез большинство прислуги и седла. Наши сундуки и тюки перевезли на веслах кораблем к Дорогобужу. Лошади же переправлялись другим путем, переплывая от одного холма к другому на расстоянии трех миль.

Затем, проехав две мили, мы снова прибыли к речке под названием Уша; там был высокий мост, по которому мы и проехали. Потом мы добрались до большого леса, рядом с которым шла дорога, рядом же текла и река. Но воды было так много, что остаться на дороге мы не могли. Мы двинулись в лес, было очень поздно. Снегу было почти по колено, он был совсем рыхлый, да и земля под ним рыхлая. Кругом лежало множество огромных толстых деревьев, рухнувших от старости и от ветра; через них нам приходилось перебираться. И уже глубокой ночью кто-то из наших наткнулся в лесу на поляну. Там мы провели ночь совершенно без пищи. Кое-кто остался в лесу и выбрался к нам только утром. Сопровождавшие нас приставы могли бы довести нас до домов, бывших совсем близко, если бы хотели. Шел мелкий дождь, и было довольно сыро.

Зимние снега почти растаяли, реки были полны воды; да и ручьи, выйдя из берегов, катили огромное количество воды, так что через них переправиться можно было только с опасностью и великими трудностями, ибо мосты, сделанные час, два или три тому назад, уплывали от разлива вод. Цесарский посол, граф Леонард Нугарола, чуть было не утонул. Я тогда стоял далеко от берега на мосту, вот-вот готовом уплыть, и следил за переправой поклажи. Лошади переправлялись вплавь. Лошадь графа стойко держалась рядом с лошадьми московитов, которые вели себя так, будто ничего особенного не происходило. В толкотне лошадь графа сорвалась задними ногами в глубину ручья, потому что из-за снега не было видно, где кончался берег. Смелое животное вырвалось-таки из воды, но граф упал навзничь из седла, к счастью, зацепившись ногой за стремя. Из-за этого его вытащило из глубины на мелководье, где нога его выскочила из стремени; он лежал в воде на спине, лицо его было закрыто испанским плащом, он был беспомощен.

Два пристава, бывшие ближе всех к графу, сидели в своих епанчах, как у них называются их плащи, так как шел мелкий дождик, и даже ногой не шевельнули, чтобы подать ему помощь. Двое моих родичей, господин Рупрехт и господин Гюнтер, братья бароны Герберштейн и прочие, поспешили на помощь, причем Гюнтер чуть было сам не угодил в глубину. Я укорял обоих московитов, что они не помогли графу; мне отвечали:

– Одним надлежит работать, другим – нет.

После этого графу пришлось раздеваться и надевать сухое платье.

В тот день, проехав еще с полмили, мы добрались до еще одной речки, побольше. Там присланные заблаговременно крестьяне быстро связали плот, а из ивовых прутьев – канат, к которому и прикрепили плот, на котором могли переправиться шесть-восемь человек. С его помощью, медленно и с трудом, мы перебрались на другой берег. Нам пришлось двигаться с большими трудностями, через множество длинных мостов, которые зачастую были совсем разбиты, и бревна иной раз лежат так далеко друг от друга, что прямо не верится, что по ним могут пройти лошади; иногда бревна моста лежали уже в воде, в беспорядке, вкривь и вкось; через них нам приходилось перебираться, что мы, слава Богу, проделали, не понеся никакого урона. У Вязьмы мы выдержали борьбу с водой, бревнами и снегом и поехали по ровной дороге до самой Москвы».

* * *

По-своему полными опасностей были дороги и других посольств. Олеарий, к примеру, жаловался:

«Когда мы проходили по реке мимо крепости, нас приветствовали салютом. Бог отвратил большое несчастие, так как в лодку, в которой находился посол, когда она проезжала у башни, откуда стреляли салют, от гула выстрела упала большая доска с крыши, ударившись оземь у самой головы посла».

Однажды Олеарий наблюдал, как русские принимали шведских послов:

«Пристав выехал навстречу с пятнадцатью разодетыми русскими в лодке. Чтобы показать высокое положение свое, они, очень медленно и не производя особого движения лодки, опускали свои весла в воду, так что они еле отошли от берега, временами останавливая совершенно, чтобы лодка господ шведов к ним приблизилась. Они подали весло в лодку послов, чтобы ее потащить за собою. К этой цели подучили они и рулевого, правившего лодкою послов. Когда господа послы заметили, к чему стремятся русские, то один из них закричал приставу, чтобы он ехал быстрее: к чему такая несвоевременная церемония? Ведь ею пристав ничего не может приобрести для великого князя, а они ничего не потеряют для своих государей. Когда теперь лодки столкнулись посередине реки, пристав выступил и сказал, что великий государь и царь Михаил Федорович, всея России самодержец (прочтением всего его титула), велел ему принять королевских господ послов и приказал их, со всем их народом, при достаточном провианте подводах, доставить в Москву. Когда на это получен был ответ, то пристав повел их на берег и пригласил в некий дом, в небольшую, от дыма черную, как уголь, и натопленную комнату. Стрельцы своими ружьями, составляющими, наравне с саблями, общее оружие их, дали салют, без всякого порядка, кто только смог раньше справиться.

^{Прием царем Алексеем Михайловичем шведского посольства, 1674 г.} 

Господам послам для привета предложены были несколько чарок очень крепкой водки и двух родов невкусный мед с несколькими кусками пряника. Они и мне дали попробовать этого угощения, прибавив по-латыни:

– Стоит подбавить немного серы и – готово питье для ада».

Голштинцы долго ожидали на границе, пока их примут на московской стороне:

«Все это время мы провели очень весело, – писал Олеарий. – Ведь это место около Ладожского озера, где мы должны были ждать, вследствие воды, веселых окружающих его видов и нескольких небольших островов с разного рода дичью, представляется очень приятным. Близко лежат два острова, поросшие кустарником и массою малины, отстоящие один от другого на выстрел из ружья. К этим островам некоторые из нас иногда ездили поохотиться. Вокруг островов бесчисленное количество тюленей всевозможных цветов; когда они располагались на разбросанных вокруг широких камнях, на солнце, то мы их очень легко могли доставать из-за кустов.

Когда подошло время нашей встречи, пристав вышел к нам навстречу со многими словами и сказал:

– Его царское величество Михаил Федорович (и перечислил все его титулы), прислал меня сюда, чтобы вас, княжеских голштинских послов, принять, вместе с вашими людьми, снабдить провиантом, ладьями, лошадьми и всем необходимым и доставить в Москву.

После того, как послы дали ответ, он подал им руку и повел нас сквозь ряды стрельцов в гостиницу. Когда был дан салют из ружей, то это проделано было с такою неосторожностью, что секретарь шведского резидента, стоявший с нами, чтобы глядеть на это торжество, получил большую дыру в своем колете. Угощение, которым пристав нас принял, состояло из пряников, водки и варенья из свежих вишен.

Наш пристав, принеся послу для приветствия хлеб и соленую семгу, спросил, должны ли они ежедневно доставлять нам провизию и заставлять готовить ее или же нам будет приятнее получать деньги, на сей предмет назначенные его царским величеством, и давать нашему повару готовить кушанья по нашему способу. Мы, как это всего обычнее у посольств в этих местах, просили передавать нам деньги и закупали сами. Такса же везде определялась самим приставом, так что мы все получали очень дешево: да и вообще во всей России, вследствие плодородной почвы, провиант очень дешев. Ведь 2 копейки за курицу – это в нашей монете 2 шиллинга или 1 грош мейссенской монеты; 9 яиц получали мы за 1 копейку. Мы получали ежедневно 2 рубля и 5 копеек, то есть 4 рейхс-талера 5 шиллингов: дело в том, что на каждое лицо, от высшего до низшего, пропорционально, назначается известная сумма.

На всем нашем пути мы нигде не видали большей толпы детей лет от четырех до семи, как здесь, в Ладоге. Когда некоторые из нас ходили гулять, эти дети толпами шли позади и кричали, не желаем ли мы купить красной ягоды, которую они звали «малина» и которая в большом количестве растет во всей России. Они давали за копейку полную шляпу, и, когда мы расположились для еды на зеленом холме, человек с пятьдесят стали кругом нас. Все, и девочки, и мальчики, были со стриженными волосами, с локонами, свешивавшимися с обеих сторон, и в длинных рубахах, так что нельзя было отличить мальчиков от девочек.

Здесь мы услыхали первую русскую музыку. Когда мы сидели за столом, явились двое русских с лютнею и скрипкою, чтобы позабавить господ послов. Они пели и играли про великого государя и царя Михаила Федоровича; заметив, что нам это понравилось, они сюда прибавили еще увеселение танцами, показывая разные способы танцев, употребительные как у женщин, так и у мужчин. Ведь русские в танцах не ведут друг друга за руку, как это принято у немцев, но каждый танцует за себя и отдельно.

А состоят их танцы больше в движении руками, ногами, плечами и бедрами. У них, особенно у женщин, в руках пестро вышитые носовые платки, которыми они размахивают при танцах, оставаясь, однако, почти все время на одном месте».

* * *

Голштинское посольство, продолжал Барон читать Олеария,не спеша двигалось к Москве. Казалось бы, все должно быть спокойно, однако то и дело кто-нибудь попадал в западню:

«Мы ехали на лошадях, а вещи наши и утварь послали вперед на пятидесяти подводах. Этот багаж повстречали на дороге несколько немецких солдат. Они понаведались в корзину с провизиею, выбили дно в бочке с пивом, напились и отняли у нашего конвойного стрельца его саблю. Когда они наткнулись на нас, и сделанное ими дело стало известно, двое из них были сильно избиты нашим приставом, и шпаги и ружья у них были отняты.

Однажды наш повар отправился за две мили вперед для заказа кухни, а мы, из-за плохой дороги, не могли поспеть за ним в тот же вечер, и в этот день нам пришлось провести ночь на поле, без еды.

В эти дни мы встретили также несколько военных офицеров, которые, по окончании войны под Смоленском, возвращались из Москвы. Так, например, на ямской станции Зимогорье мы встретили полковника Фукса, а в Волочке полковника Шарльса с другими офицерами. Когда они пришли посетить послов, их угостили испанским вином. Так как все несколько часов подряд сильно пили, то наш трубач Каспер Герцберг до того захмелел, что спьяна смертельно ранил шпагою одного из наших стрельцов. Раненого мы оставили лежать, дали ему и тем, кто должны были ухаживать за ним, немного денег и отправились дальше.

Мы прибыли в деревню Будово, где живет русский князь. Едва прибыли мы в деревню, как наши лошади начали скакать, лягаться и бегать, точно они взбесились, так что иные из нас оказались на земле раньше, чем самостоятельно успели спуститься. Мы сначала не знали, в чем дело. Когда мы, однако, поняли, что явление зависит от пчел, которых в этой деревне очень много, да почувствовали, что и сами мы не смогли бы обезопасить себя от них, то мы накинули наши кафтаны на головы, выехали деревни и расположились в открытом поле на зеленом пригорке. Позже нам сообщили, что крестьяне раздразнили пчел, чтобы выжить нас из деревни.

Наконец мы достигли последнего села перед Москвою, Николы Нахимского, в двух милях от города. Отсюда пристав послал эстафету в Москву для сообщения о нашем прибытии».

^{Копорье, из А. Олеария}

^{Копорье, поздняя гравюра} 

* * *

К счастью, об этом путешествии осталось у Олеариянемного и хороших воспоминаний:

«В дороге, когда мы доехали до крепости Копорье, нас прекрасно встретили салютными выстрелами, а наместник господин Бугислав Розен прекрасно угостил нас, накормив в тот же вечер сорока восемью блюдами и разными винами, медом и пивом. Угощений и пиршеств на следующий день было не меньше, но даже еще обильнее и с прибавлением к ним музыки и другого веселья. В три часа после обеда нас с салютными выстрелами и на свежих лошадях отправили дальше. Отсюда поездка шла через двор русского боярина, именем Никиты Васильевича; так как он расположен в семи милях от Копорья, а мы оттуда поздно выбрались, то нам пришлось ехать всю ночь, пока мы прибыли ко двору. Рано утром в три часа [28]28
  Счет времени дня шел от восхода солнца.


[Закрыть]боярин нас любезно принял и угостил разными кушаньями и напитками из серебряной утвари. У него были два трубача; при столе, особенно при тостах – чему он, вероятно, научился у немцев, – он заставлял их весело наигрывать. По всему было видно, что это человек веселый и храбрый.

^{Русский боярин XVII в.} 

Перед нашим уходом он велел выйти к нам своей жене и ее родственнице, которые обе были очень молоды и красивы лицом и прекрасно одеты; их сопровождала некрасивая спутница для того, чтобы еще более выдвинуть их красоту. Каждая из женщин должна была пригубить чарку водки перед господами послами, передать ему в руки и поклониться ему. Русские считают это величайшею честью, которую они кому-либо оказывают, чтобы указать, что гость был им приятен и любезен. Если дружба и близость очень велики, то гостю разрешается поцеловать жену хозяина в уста».

* * *

Терпеливо преодолев разложенные на длинной дороге в Москву западни, иностранцы вступали в русскую землю, и здесь начиналось долгое ожидание.

Ожидаем в терпении.
Глава 3

Первым испытанием, подстерегавшим посольства после пересечения границы, оказывался момент встречи хозяевами гостей. Несмотря на то что ритуал официальной встречи был выработан столетия назад и, в соответствии с законами дипломатии, никогда не менялся, иностранные посольства нередко находили в нем повод для недоумения и недовольства.

Первая встреча

Подробнейшим образом о том, как принимают и обходятся в Московии с послами,рассказал Герберштейн:

«Вот как было с нами в 1517 году. Приближаясь к границам Московии, посол отправляет в ближайший город вестника с сообщением, что он, посол такой-то, намерен вступить в пределы Московского государя. Вслед за этим начальник города тщательно исследует, каким государем отправлен посол и какое у него самого положение и достоинство, а также сколько лиц его сопровождает, причем их интересуют имена и отчества всех, даже слуг.

Разузнав это, он посылает для приема и сопровождения посла кого-нибудь со свитой, сообразуясь как с достоинством государя, отправившего посла, так и с рангом самого посла. Кроме того, он тотчас же дает знать великому князю, откуда и от кого едет посол. Посланный встретить посла также шлет с дороги вперед кого-либо из своей свиты, чтобы дать послу знать, что едет большой человек, чтобы встретить его в таком-то месте, и сообщается место. Русские используют титул «большой человек». Этот титул прилагается ко всем важным особам, не исключая князей и знати; они не именуют никого ни храбрым, ни благородным, ни бароном, ни сиятельным, ни превосходным, ни светлостью, ни высокородием или благородием и не украшают их другими какими бы то ни было титулами.

При встрече этот посланный не двигается с места, так что в зимнее время велит даже размести или растоптать снег там, где остановился, чтобы посол мог объехать его, а сам не двигается с наезженной торной дороги. Кроме того, при встрече у них обычно соблюдается следующее: они отправляют к послу вестника внушить ему, чтобы он сошел с лошади или с возка. Если же кто станет отговариваться или усталостью, или недомоганием, они отвечают, что-де ни произносить, ни выслушивать их господина нельзя иначе, как стоя. Мало того, посланный тщательно остерегается сходить с лошади или с возка первым, чтобы не показалось, будто он тем самым умаляет достоинство своего господина. Поэтому, как только он увидит, что посол слезает с лошади, тогда сходит и сам.

В первое мое посольство я ехал от Новгорода на почтовых лошадях. Как только я подъехал к Москве, навстречу мне послали толмача Истомина, который уговаривал меня сойти с коня. Однако я сообщил встретившему меня, что устал с дороги, и предложил ему исполнить то, что надлежало, сидя на лошади. Но он, приведя упомянутое основание, никак не считал возможным пойти на это. Толмачи и другие уже слезли, уговаривая и меня тоже слезть. Я отвечал им, что как только слезет московит, слезу и я. Видя, что они так высоко ценят это обстоятельство, я тоже не захотел выказать небрежение по отношению к своему господину и умалить его значение перед столь диким народом.

Но так как он отказался сойти первым, и из-за такой гордыни дело затянулось на некоторое время, то я, желая положить этому конец, вынул ногу из стремени, как будто собирался слезть. Заметив это, посланный тотчас же слез с лошади, я же сошел медленно, так что он был недоволен мной за этот обман».

* * *

Во второе посольство Герберштейна,в 1526 году, на последних милях дороги к Москве происходило примерно то же самое:

«У Вязьмы мы выдержали борьбу с водой, бревнами и снегом и поехали по ровной дороге до самой Москвы.

Когда мы находились на расстоянии полумили от нее, за рекой, нам навстречу выехал старый заслуженный пристав, который прежде был послом в Испании, с известием, что его господин выслал нам навстречу больших людей, – при этом он назвал их по имени, – дабы они подождали и встретили нас. К этому он добавил, что при встрече следует сойти с коней и стоя выслушать слова их господина. Затем, подав друг другу руки, мы разговорились. Когда я, между прочим, спросил его, отчего это он так вспотел, он тотчас ответил, повысив голос:

– Сигизмунд, у нашего господина иной обычай службы, чем у твоего.

И вот, едучи так, видим стоящий длинный строй, словно какое-нибудь войско. При нашем приближении они немедленно слезли с лошадей, что сделали в свою очередь и мы сами. При встрече главный из них сначала повел такую речь:

– Великий господин Василий, Божией милостью Царь и господин всея Руссии и проч., – вычитывая весь титул, – узнав, что прибыли вы, послы брата его Карла, избранного римского императора и высшего короля, и брата его Фердинанда, послал нас, советников своих, и поручил нам спросить у вас, как здоров брат его Карл, римский император и высший король.

^{Инструкция Фердинанда I послам в Московию Герберштейну и Леонарду Нугаролису, 1526 г.} 

Потом то же было сказано и о Фердинанде. Мы отвечали, как принято у них:

– По милости Божией каждый из нас оставил своего господина в добром здравии.

Второй же из главных сказал графу:

– Граф Леонард, великий господин, – перечисляя весь титул, – поручил мне выехать тебе на встречу, проводить тебя до самой гостиницы и заботиться обо всем для тебя необходимом.

Третий сказал то же самое мне. Когда это было сказано и выслушано с той и другой стороны с непокрытой головой, первый снова сказал:

– Великий господин, – вычитывая титул, – повелел спросить у тебя, граф Леонард, по здорову ли ты ехал.

То же самое было сказано и мне. Согласно их обычаю мы отвечали им:

– Да пошлет Бог здоровья великому государю. По благости же Божией и милости великого князя мы ехали по здорову.

То же лицо снова сказало следующее:

– Великий князь и проч., – всякий раз повторяя титул, – послал тебе, Леонард, иноходца с седлом, а также еще одного коня из своей конюшни.

Это же самое было сказано и мне. Когда мы поблагодарили за это, они подали нам руки, и оба по очереди спросили нас обоих, по здорову ли мы ехали. Наконец, они сказали, что нам следует почтить их господина и сесть на подаренных коней, что мы и сделали. Переправившись через реку Москву и отправив вперед всех прочих, мы поехали следом.

На берегу перед нами открылся монастырь; отсюда через прекрасное, тянувшееся до самого города поле среди толп народа, сбегавшегося со всех сторон, нас проводили в город и даже в самые гостиницы – хорошие деревянные дома, расположенные по местному обыкновению один напротив другого.

Дома были пусты. В них не было никаких жильцов, ни утвари. Были только стол, лавки, но ничем не закрыты окна; все это было доставлено. Новые приставленные к нам лица объявили каждый своему послу, что он вместе с теми приставами, которые прибыли вместе с нами, имеет от господина распоряжение заботиться обо всем для нас необходимом. Они назначили также в нашем присутствии писаря, говоря, что он приставлен затем, чтобы ежедневно доставлять нам пищу и прочее необходимое. Наконец, они просили нас, чтобы мы, если будем в чем-либо нуждаться, дали бы им о том знать. После этого они почти каждый день навещали нас, всегда осведомляясь, всего ли хватает. Способ содержания послов у них различный: один для немцев, для литовцев – другой, свой для каждой страны.

Я имею в виду, что назначенные приставы имеют определенное, и притом свыше предписанное количество, в каком выдавать хлеб, водку и другие напитки, мясо, рыбу, соль, перец, лук, овес, сено, солому и все остальное по числу отдельных лиц и лошадей. Они знают, сколько должны выдавать каждый день поленьев для кухни и для топки печей и бани, сколько соли, перцу, масла, луку и других самых ничтожных вещей. Всего было вдоволь сравнительно с тем, как там привыкли жить; я, по крайней мере, бывал сыт всегда.

Тот же порядок соблюдают и приставы, провожающие послов в Москву и из Москвы. Но хотя они обычно доставляли достаточно и даже с избытком как пищи, так и питья, однако почти все, что мы просили сверх того, они давали вместо названного. Они всегда привозили напитков пять сортов: три сорта меду и два – пива. Их ежедневно привозили на небольшой тележке с лошадкой. Но живой рыбы не давали, это у них не принято. Поэтому иногда я посылал на рынок купить кое-что на свои деньги, в особенности живую рыбу. Они обижались на это, говоря, что тем самым их господину причиняется великое бесчестье. После этого по постным дням мне всегда доставляли живую рыбу.

Я указывал также приставу, что хочу позаботиться о кроватях для дворян и моих друзей, которых было со мной пятеро. Но он немедленно отвечал, что у них нет обычая доставлять кому-либо кровати. Я возразил ему, что не прошу, а хочу купить, и потому сообщаю ему, чтобы он не гневался потом, как раньше. Вернувшись на следующий день, он сказал мне:

– Я докладывал советникам моего господина, о чем мы вчера говорили. Они поручили мне сказать тебе, чтобы ты не тратил денег на кровати, ибо наши послы сказали, что они и их люди обеспечивались в ваших странах кроватями, и поэтому они обещают содержать вас так же, как вы содержали наших людей в ваших странах.

По дороге к Смоленску мне как-то пришлось самому войти в дом крестьянина, так как я убедился, что пристав слишком нерадиво заботится о нашем пропитании, поскольку, по его словам, он отправил съестные припасы вперед. Я спросил у хозяйки хлеба, овса и прочего по потребности, и она продала ее охотно и за умеренную цену. Как только пристав узнал об этом, он тотчас же запретил женщине продавать мне что бы то ни было. Заметив это, я позвал гонца и поручил ему передать приставу, чтобы тот или сам заблаговременно заботился о пропитании, или предоставил мне возможность покупать его; если он не станет делать этого, то я размозжу ему голову.

– Я знаю, – прибавил я, – ваш лукавый обычай: вы набираете много по повелению господина вашего и притом на наше имя, а нам этого не даете, и продаете сами, говоря потом, будто отдали нам, да еще и не позволяете нам жить на свои средства.

Я пригрозил сказать об этом государю, а если же он не изменит своего поведения, то я его связанным приведу в Москву, ибо прекрасно знаю обычаи этой страны. Говорил я и другие сердитые слова.

Он тут же явился ко мне, снял против своего обыкновения шапку, и сказал, что он-де ничего такого не делает. Своими словами я поубавил ему спеси, и впоследствии он не только остерегался меня, но даже стал несколько благоговеть передо мной.

Нас часто задерживали в разных местах, и мы прибывали туда, куда хотели, и всюду нас задерживали долее, чем следовало бы. А чтобы мы не слишком обижались на чересчур долгое промедление, и чтобы не показалось, будто они так или иначе пренебрегают нашими пожеланиями, они все время являлись к нам со словами:

– Завтра утром мы выезжаем.

С утра мы спешно готовили лошадей и, снарядившись, ждали их целый день. Наконец вечером, придя к нам с известной торжественностью, они говорили, что в этот день у них никак не получилось. Но снова обещали пуститься в путь завтра утром и снова откладывали. Иногда нам приходилось весь день поститься, потому что мы не могли поесть, боясь пропустить время, когда за нами заедут. Но бывало, что мы выезжали только на третий день около полудня».

* * *

Через сто с лишним лет после Герберштейна, в 1633 году, въезжал в Московию голштинец Адам Олеарий.Он подробно описал, «как нас перед городом Москвою приняли и ввели в город:

Рано утром 14-го августа пристав со своим переводчиком и писцом предстали перед господами послами, поблагодарили их за оказанные нами им во время поездки благодеяния и тут же просили прощения в том, если они служили нам не так, как следует. Приставу подарен был большой бокал, толмачу и другим даны были деньги. Когда эстафета вернулась опять из города, мы приготовились к въезду в следующем порядке:

1. Спереди ехали стрельцы, которые нас сопровождали.

2. Трое из наших людей: Яков Шеве (фурьер), Михаил Кордес, Иоганн Алльгейер, все в ряд.

3. Далее следовали три ведшиеся за уздцы лошади, вороная и две серые в яблоках, одна за другою.

4. Трубач.

5. Маршал. Затем следовали:

6. Гоф-юнкеры и прислужники при столе, по трое в ряд, в трех шеренгах.

7. Далее секретарь, лейб-медик и гофмейстер.

8. Господа послы, перед каждым из которых шли четыре телохранителя-стрелка с карабинами.