Текст книги "Хроника одного скандала"

Автор книги: Зои Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Я-то сочла его напыщенным болваном, но оставила свое мнение при себе.

– Я бы, собственно, так не…

Однако Ричард уже покончил с этой темой.

– Десерт, десерт! – ухнул он своим шутовским баритоном. – Что сегодня на третье, Бэш?

На третье у Шебы было ванильное мороженое и магазинный шоколадный торт.

– Нам подавай все и сразу. Боюсь, Барбара, вы попали в семью чревоугодников.

Боится? Ни намека на страх или смущение не было в голосе Ричарда, отрезавшего щедрые ломти торта для каждого из сидящих за столом. Мне были противны эти его беспрестанные разъяснения семейных традиций. Под видом гостеприимства эти реплики скрывали демонстративное отторжение меня от дома. Куда тебе понять наш вольный, роскошный стиль жизни.

После десерта Шеба пригласила меня взглянуть на гончарную мастерскую в подвале.

– Вы произвели на Ричарда такое впечатление! – сказала она по пути. – Обычно он никому не рассказывает о своей книге.

Польщенный вид дался мне немалым трудом.

Спустившись по лестнице, мы оказались в большой, чуть сыроватой комнате с лимонного цвета стенами, оборудованной обжиговой печью и гончарным кругом. Одна из стен была увешана полками с работами Шебы. До тех пор я не видела ничего из сделанного ее руками, а когда она упоминала о своих поделках, сама не знаю почему, я представляла себе примитивную глиняную посуду вроде тех бесформенных серых горшков, которые продаются в сувенирных лавках. Однако на полках в мастерской я увидела нечто совершенно иного рода. Вещицы были изящные, я бы даже сказала, одухотворенные: мисочки с тонкими кружевными краями, вазы с ручками в форме животных и птиц, целые ряды расписных тарелочек.

– Бог ты мой! Шеба, ваши работы так… милы.

– Правда?

– Нет, не милы… Они просто чудесны. Я ведь, когда речь заходит о гончарном искусстве, представляю себе… что угодно, только не такую прелесть. – Я показала на большую чашу с орнаментом из желтых роз и пухленьких голубых воробышков. – Нет, взгляните на это! Завидую я вашему мастерству, Шеба. Можно посмотреть поближе?

Шеба кивнула:

– Конечно.

Я осторожно сняла чашу с полки.

– Как вам это только удалось? Какая расцветка! А птички… я от них в восторге.

– Она ваша.

Я опустила чашу.

– Что вы, что вы! Исключено. Я не напрашивалась, Шеба, клянусь…

– Конечно, нет. Мне самой хочется подарить вам эту вещь.

– Но я…

– Умоляю, Барбара, не надо поднимать шум из-за такой безделицы. – Шеба улыбнулась. – Забирайте эту чертову чашу – и дело с концом.

Переход от шумных возражений к смиренному согласию всегда непрост.

– Вы уверены? – спросила я.

– Абсолютно.

– Что ж… Спасибо. Я очень, очень тронута. Сто лет не получала таких чудных подарков. Чаша великолепная. – Я запнулась, опасаясь, что перегну палку со своими благодарностями, и резко сменила тему: – Полли – красивая девушка.

– Угу, – буркнула Шеба.

Разложив два раскладных стула, прислоненных к стене, она жестом пригласила меня устраиваться.

Решив, что тема Полли исчерпана, я соображала, о чем бы еще поговорить, но не успела отметить благотворную тишину мастерской, как Шеба продолжила:

– Кто мог подумать, что Полли так похорошеет. Это произошло совершенно неожиданно. До восьми лет она была просто страшилищем. Сущий крысенок. При виде нее люди терялись. Единственное, что я слышала, – это тактичные комплименты ее «цветущему виду». А мне было плевать. Я ее еще больше любила за то, что она некрасивая. До двух лет с рук ее не спускала. Честное слово, всюду носила, как какую-нибудь инфанту на паланкине. – Шеба задумалась. – Должно быть, это хорошо, что малыши со временем превращаются в трудных подростков. Уж очень мы их любим в детстве. Чувство такой силы и глубины долго выносить невозможно.

– Вы хотите сказать, что у Полли сейчас непростой характер?

Шеба криво усмехнулась.

– К чему осторожничать, Барбара. Вы же видели, она настоящая заноза. Вбила себе в голову целую кучу «концепций». Вегетарианство. Феминизм. Всякое такое. К тому же не терпит, если вы их не разделяете.

Я улыбнулась.

– А мальчиков напрочь отвергает. Один в политике не разбирается, другой «на сексе сдвинут», – продолжала Шеба. – Согласитесь, для юной девушки слишком жестоко или по меньшей мере неумноотказывать парню по таким причинам. То есть… Я хочу сказать, что в семнадцать вроде как положено влюбляться, верно?

Я пожала плечами:

– Каждому свое.

– В ее возрасте я была глупее и наивнее. И куда более ранима. Зато умела веселиться. Боже, как я радовалась жизни! Как мечтала стать взрослой! Помню, воображала себя в постели с будущими любовниками. У меня их была целая коллекция: ковбой, врач, арабский шейх… У шейха в гареме я непременно была «бунтаркой». Самой гордой из его жен… – Она рассмеялась. – Знаете, мне становится жалко Полли, когда я вспоминаю свои детские фантазии. Кого она-то ждет? Местного лидера борцов за права животных? – Шеба резко оборвала себя, словно устыдившись собственной горячности. – Одним словом, – через миг добавила она, – с молодежью нелегко. Кому, как не вам, это знать.

Я не стала возражать и посмотрела на полки:

– Расскажите, где вы этому научились? Что-нибудь заканчивали?

В ответной улыбке Шебы сквозила грусть.

– Не совсем. Поступила в Сент-Мартин, прослушала начальный курс. А потом познакомилась с Ричардом – он читал там лекции – и вышла за него замуж.

– Вот как! Должно быть, вы были совсем юной!

– Двадцать лет. И никакой беременности. Он сделал предложение, я и согласилась. Подумала – чем не занятие? – Она снова рассмеялась. – По правде говоря, я всегда была трусихой, самостоятельной жизни боялась. Так что для меня такое традиционное замужество – самый настоящий бунт.

– А как к нему отнеслись ваши родители?

– О-о, они были в ужасе. Особенно отец. Заявил, что воспитывал меня не для того, чтобы я превратилась в семейную клушу. Даже после свадьбы только и твердил, чтобы я нашла работу. Ради него я многое перепробовала. Закончила курсы машинисток и устроилась к одному из его друзей в фонд помощи бездомным, но меня скоро выгнали. Не справлялась. Поступила на учительские курсы. А потом забеременела. Учительское жалованье не покрыло бы расходов на няню, так что я осталась дома. Я обещала и себе, и другим, что выйду на работу, когда Полли исполнится пять лет, но сразу после ее дня рождения поняла, что жду второго ребенка. Ну а потом родился… Бен. Нам только в прошлом году удалось устроить его в хорошую школу. Тогда-то речь снова зашла о работе. – Шеба по-детски задрала подбородок: – Ну вот, теперь вы знаете, почему я в жизни ничего не добилась.

– Да как вы можете такое говорить, Шеба? У вас двое чудесных детей. Бен – замечательный мальчуган. Я не верю, что вы жалеете о потраченных на него силах. Воспитать двоих детей, один из которых нездоров, – это великое, великое достижение. Никакая карьера с ним не сравнится.

Шеба с досадой поморщилась:

– Да-да, конечно, я понимаю. Все это я понимаю. И поверьте, не стесняюсь гладить себя по головке за свой самоотверженный родительский труд. Но воспитание детей – не совсем то, о чем… Материнство просто не может принести такое удовлетворение, какое приносит успешная карьера. Что бы вы ни говорили, Барбара, моя жизнь скучна и незаметна. Это ужасно – не оставить после себя ничего достойного.

Я только собралась возразить, как Шеба меня перебила:

– Простите, Барбара, не хотелось бы вас обременять, но мне очень нужен совет. Можно кое о чем вас спросить? Поговорить больше не с кем… Понимаете, у меня возникла проблема. В школе.

Я кивнула, стараясь выглядеть достойной ее доверия.

– Я слушаю. Что случи…

– Дело в… – Шеба нервно пригладила волосы. – Дело в одном из учеников. Собственно, вы его знаете. Это один из тех ребят, с которыми вы помогли мне справиться в прошлой четверти.

– Который?

– Светловолосый. Стивен Конноли, помните?

– Ну как же.

Шеба изложила мне громоздкую версию своих отношений с Конноли. Сказала, что подружилась с мальчиком, что, интересуясь искусством, он часто заходил к ней в студию после уроков, показывал свои рисунки, а она учила его обжигу. Однако в последнее время заметила, что он к ней неравнодушен, и теперь теряется в догадках, как же быть. На мой вопрос, откуда она знает о влюбленности, Шеба после секундного замешательства все же призналась, что на прошлой неделе, когда она выходила из школы, Конноли поджидал ее на улице и попытался поцеловать.

При всех недомолвках рассказ занял немало времени. Шеба дотошно посвятила меня во множество деталей своей «дружбы» с Конноли. Слушая ее, я отметила, что она старается подобрать как можно более верные слова. Несколько раз она даже прерывалась, чтобы исправить себя или уточнить какой-нибудь нюанс о времени очередной встречи или приветствии, которым она встретила Конноли в тот или иной день. Создавалось впечатление, что она отчитывается перед полицией.

– Когда, вы говорите, он на вас напал? – спросила я, дождавшись конца рассказа.

– Не напал, нет…

– Неважно. Когда это произошло?

– М-м… В прошлый четверг.

– Вы виделись или говорили с ним после этого случая?

– Пару раз он заходил в студию, но я его прогоняла.

Я немного подумала.

– Если ситуация действительно такова, какой вы ее описали, Шеба, ваши дальнейшие действия очевидны. Мальчишка вас преследует. Его необходимо остановить. Вы обязаны немедленно сообщить директору и призвать ученика к порядку.

Шеба пришла в ужас.

– Нет! – выдохнула она. – Нет-нет, ни в коем слу…

– Но он ведь пытался вас поцеловать. Это очень серьезно.

– Нет, Барбара, нет, – повторила Шеба. – Видимо, я все неправильно рассказала. Конноли совершенно безобиден. Поймите, под поцелуем я имею в виду милый, романтический порыв. Никакой агрессии! Мне достаточно было сказать «нет», как он остановился. Мальчик влюблен. Ничего хорошего не выйдет, если его накажут.

Мы помолчали.

– Шеба, – наконец сказала я, – заранее прошу прощения, но вопрос напрашивается сам собой. Вы питаете какие-то чувства к этому ребенку?

Шеба вспыхнула.

– М-м… да. То есть… О чем вы? Не влюблена ли?.. Боже, нет! Разумеется, нет. Мне приятно с ним общаться, он очень милый. Я просто… хотела узнать, как мне себя вести, чтобы его не обидеть.

– Понятно. А теперь послушайте. То, что я сейчас скажу, вам не понравится. Вы новичок в нашем деле и к тому же полны достойных, но абсолютно нереальных представлений о роли учителя. А все очень просто: заводить дружбу с учениками – не ваша забота. Нарушая пункты договора между учеником и учителем, пытаясь быть с подопечными «своей в доску», вы лишь наносите им вред. Не стану утверждать, что в точности поняла проблемы этого парня, но одно ясно: он привязался к вам сильнее, чем допустимо. Настоятельно советую донести ситуацию до сведения руководства или по крайней мере дать понять ученику, что вы намерены это сделать. Вы обязаны, Шеба… обязанытвердо заявить этому Конноли, что любые контакты между вами исключены.

На протяжении моей речи Шеба кивала как заводная, а под конец заявила, с жаром и решимостью:

– Вы правы, Барбара. Совершенно правы. Я понимаю. Я так и сделаю. Как все это глупо с моей стороны – ужас. Но уж теперь я поблажки не дам, обещаю.

Она вынула из шкафа несколько старых газет и начала заворачивать чашу. Приняв этот жест за сигнал к окончанию беседы, я тоже поднялась со стула.

– Спасибо, – сказала Шеба, протягивая мне сверток. – Это просто здорово, что мы поговорили. Я ведь целую неделю только об этом и думала. Глупо, правда?

Покачав головой, я осмелилась по-дружески потрепать Шебу по плечу.

– Вовсе нет, вовсе нет. Неопытному учителю всегда трудно. Я рада, что вы со мной поделились.

У подножия лестницы я обернулась к Шебе:

– Не сочтите за любопытство, но вы еще кому-нибудь об этом рассказывали?

– Нет. Больше никому.

– Даже Сью?

– Нет. А что?

– Мне пришло в голову, что лучше ничего не говорить Сью. Человек она неплохой, но… – Я хмыкнула. – Немного простовата, верно?

– Пожалуй, – согласилась Шеба. – Я вообще больше никому не скажу.

Гораздо позже, когда Шеба наконец сообщила мне всю правду о романе с Конноли, когда я узнала все то, что она скрыла в то первое, странное, фальшивое признание, я страшно разозлилась. У меня в голове не укладывалось, к чему было Шебе делиться такой урезанной правдой. За каких-нибудь два дня до ужина со мной она кувыркалась с Конноли в городском парке. Быть может, этот якобы откровенный разговор со мной доставил ей извращенное удовольствие? Или же она обнародовала невинную версию своих отношений с учеником в качестве защиты от возможных обвинений в чем-то гораздо худшем?

Поначалу я склонялась к объяснению поведения Шебы самыми низкими мотивами, но со временем мелодраматические краски поугасли. Я знаю, что называть прелюбодейку средних лет невинной – чистое безумие, и все же в Шебе есть что-то невинное. Нечего и говорить, она может пойти на любой грех, но интриганкой ее не назовешь. Коварство, необходимое для интриг, ей не присуще, – во всяком случае, намеренное. В ее первом псевдопризнании я сейчас скорее вижу детское желание сбросить с души гнет тайны и при этом не столкнуться с ужасными последствиями полного разоблачения. Там, в подвале, она хотела рассказать все. Ей просто недостало мужества. Пугающая бледность, которую я приняла тогда за признак душевных переживаний, на деле изобличала подавленное желание полного очищения.

Когда мы поднялись из подвала, дети уже исчезли в своих комнатах, а Ричард на кухне готовил кофе. Мы с Шебой прошли в гостиную, где вскоре появился и Ричард с подносом в руках. Он устроил настоящее представление, с песнями, танцами, фанфарами и колпаком для чайника на голове. Судя по этому концерту и витиеватым благодарностям, в которых рассыпалась Шеба, я сделала вывод, что вклад Ричарда в домашнее хозяйство был довольно скуден.

Без малого час мы еще беседовали втроем – в основном о планах на лето. Ричард с Шебой собирались на месяц в Прованс.

– Мы каждый год туда ездим, – сказала Шеба. – У моих родителей там дом… точнее, лачуга. Отец тысячу лет назад купил ее за бесценок. Никаких удобств, но домик миленький. Недалеко от Авиньона, если вам это о чем-нибудь говорит.

Я поделилась мыслями насчет поездки в Мадрид, и Ричард, в юности поживший в Испании, забросал меня советами о том, как мне себя вести и что стоит увидеть.

В половине одиннадцатого я начала прощаться.

На обратном пути я остановилась у ближайшего к дому супермаркета, чтобы купить молока и хлеба на утро. Стоявший передо мной мужчина выкладывал свои покупки на ленту с ужасающей, пугливой аккуратностью: банку растворимого кофе, одну-единственную булочку с заметным пятном грязи на поджаристой корке, консервы из тунца, большую банку майонеза, две упаковки бумажных платков. Мне вспомнился небрежно-экстравагантный ужин у Хартов. Уж они-то, подумала я, никогда не отовариваются в подобных магазинах, где цены зашкаливают, а о гигиене слыхом не слыхивали. О нет, Харты не упускают выгоды от оптовых закупок и наверняка устраивают шумные семейные набеги на флагман филиалов «Сайнсбериз» в Западном Хэмпстеде. Я с легкостью представила, как они разоряют магазинные полки, швыряя в тележки упаковки туалетной бумаги и перекрикиваясь друг с другом: «А как у нас обстоят дела с рисом, дорогая?» Мужчина у кассы провожал каждую свою покупку сосредоточенным взглядом. Дома он соорудит себе тоскливый сандвич с тунцом, размешает в кипятке ту стружку, что заменяет ему кофе, и поужинает перед телевизором, по привычке всех одиноких людей. А потом обратится к щедрому запасу бумажных платков… Зачем они ему? Часто болеет? Плачет втихомолку? Мастурбирует?

Молоденькая кассирша по ошибке приплюсовала мой хлеб с молоком к его чеку.

– Нет-нет, – злобно буркнул мужчина и, послав мне презрительный взгляд, со звоном опустил разделитель покупок на ленту.

Я давно заметила, что одиночки терпеть не могут друг друга. Боятся, что общение с себе подобными умножит их собственную нелепость. Во время совместной поездки в Париж мы с Дженнифер наблюдали одну сцену: служащий аэропорта Хитроу поинтересовался у двоих стоявших рядом толстяков, куда они летят. Толстяки, как оказалось, летели каждый сам по себе, и предположение, что они могут быть вместе, вызвало у обоих панику. Отпрянув друг от друга, они хором выпалили: «Он не со мной!»

Я их очень хорошо понимаю. Даже мы с Дженнифер временами стеснялись впечатления, которое производили на окружающих. По одиночке каждая из нас внимания не привлекала. Женщина после сорока, заурядной внешности, для мира считай что невидима. Другое дело – вместе. Я всегда подозревала, что вдвоем мы становимся предметом для шуток. Еще бы: две вопиюще одинокие дамы, которым больше не с кем провести свободное время. Водевильная демонстрация одиночества.

Меня на миг захлестнуло желание заорать на холостяка. Выложить ему, что я не такая, что у меня есть друзья, что я как раз возвращаюсь с великолепного дружеского ужина в замечательном семейном доме. Конечно, я этого не сделала. Опустив голову, я копалась в сумочке до тех пор, пока злополучный покупатель не исчез за дверью.

Поздно вечером, сидя в постели с чашкой чая в руках и Порцией под боком, я еще раз, с немалым удовлетворением, перебрала в памяти события этого вечера. У меня все прошло замечательно. С детьми я поговорила достойно. С хозяином дома тоже нашла общий язык. А когда Шебе понадобился совет, подыскала мудрые и сердечные слова. Шеба так и светилась благодарностью.

Как я заблуждалась! Но какой счастливой я была!

Глава седьмая

Где встречаться? Таков, как я понимаю, был главный вопрос любовников на первом этапе романа. Где можно остаться наедине; где этимзаняться. За неимением более подходящего места они вновь и вновь приходили на Хэмпстедскую пустошь. (Шеба не уверена в точном количестве встреч, но двадцать раз – это минимум.) Тот факт, что свидания проходили под открытым небом, чрезвычайно будоражил прессу. Огорчу журналистов: вопреки их непристойным намекам, ни Шеба, ни Конноли не получали особого удовольствия от рандеву на свежем воздухе. Насколько я понимаю, в промозглой сырости лондонских парков не так-то легко полностью отдаться страсти. Вечера в начале апреля были до того холодны, что у Шебы немели губы и пальцы, а если погода была более милосердна, насекомые и собачьи кучи все равно не давали расслабиться. Как-то на полянку, где обнимались Шеба с Конноли, забрел парень. Шеба так завизжала, что до смерти напугала невольного свидетеля – тот сам завизжал и бросился прочь. Конноли пытался успокоить Шебу, уверял, что незнакомец не вернется, но уговорить не смог, и вечер пропал.

Вскоре Шеба поняла, что они с Конноли, сами того не ведая, облюбовали уголок парка, известный как место встреч гомосексуалистов. Незнакомец, нарушивший их покой, не собирался подглядывать за милующейся парочкой – он сам искал себе голубого дружка на вечер. И все же тот случай так растревожил Шебу, что следующее свидание она назначила снова в школе, в своей студии. Разумеется, она заперла дверь и задернула шторы, но у уборщиц, которые приходили когда им заблагорассудится, тоже имелись ключи. Велик был риск попасться.

Я не устаю повторять Шебе, что подобное безрассудство трудно объяснить чем-либо иным, кроме как сексуальной зависимостью. Шеба возражает. На ее взгляд, в ее отношениях с Конноли плотского было меньше, чем я определяю своей фразой. Безжалостная вульгарность газетных статей вынудила Шебу укрыться за щитом возвышенности. Она желает дать знать всему миру, что их чувства были больше чем «преступные любовные забавы» и «секс-сеансы». О нет, их с Конноли влекла друг к другу любовь. Когда разразился скандал, журналист из «Санди экспресс» подстерег Конноли за воротами его дома с вопросом, что тот нашел в учительнице. В ответ Конноли выдал свое единственное публичное заявление по поводу скандала: «Ну, я вроде как на нее запал, нет?» После чего мамаша Конноли утащила сына в поджидавшее такси отца. Фраза прогремела на всю страну, превратившись в своего рода афоризм – редкий журналист не прошелся по его поводу. Для Шебы же эти слова стали глубочайшим оскорблением. Впервые прочитав их в газете, она решила, что Конноли сознательно умаляет их любовь – отрекается от своих чувств, потакая ожиданиям грязных газетенок. С тех пор она его простила. (Говорит, что «мальчик не понимал, как прозвучат его слова»). Однако саму цитату – вкупе с общепризнанным мнением об их романе как о непристойном сюжете для порнофильма – она по-прежнему воспринимает весьма болезненно.

Шеба признает, что несколько раз им хватало времени лишь на быстрый секс, но такие свидания, по ее словам, не устраивали ни того, ни другого. Оба жаждали встречаться «по-настоящему». У Конноли был пейджер, и, как только у Шебы неожиданно выдавалась свободная минутка, она набирала номер. Устроить «настоящее» свидание, не вызывая подозрений в семьях, было сложно, но три раза и это удалось.

Первое из этих рандеву они провели в Национальной портретной галерее. Следующее – в индийском ресторане в Хаммерсмите. (Шеба заказала козленка – как выяснилось, Конноли попробовал его впервые.) В третий раз по причинам, истории неизвестным, они отправились в городской суд Хэмптона. Во все эти заведения они ездили на такси и всякий раз хохотали до истерики – от облегчения, что подъезжавшие таксисты оказывались неотцом Конноли. Забравшись в машину, они забивались в уголок, сами себя уговаривая, что водителю не видно, как пассажиры со вздохами тискают друг друга всю дорогу до места назначения.

Из рассказов Шебы я сделала вывод, что эти встречи, несмотря на всю их игривость, дались ей нелегко. Оставаясь наедине с Конноли в студии или в парке, она еще могла поверить, что их запретная любовь – это нечто красивое, естественное и при других обстоятельствах даже жизнеутверждающее. А на людях волей-неволей вынуждена была признавать абсолютную дикость их союза. Шагая рядом с Конноли по Сент-Мартин-лейн (внеочередное свидание номер один, в портретную галерею), она поймала расплывчатое отражение в витрине магазина. Прошло какое-то время, прежде чем Шеба сумела сложить два и два и понять, что худосочная тетка средних лет, стиснувшая руку сына-подростка, – она сама и есть.

В индийском ресторане Конноли заказал к своему карри приторный коктейль. Шеба предложила взять что-нибудь безалкогольное или хотя бы пиво, но Конноли настаивал: ему требуется ром с колой. Шеба не нашла в себе сил настоять. Возможно ли читать своему несовершеннолетнему спутнику мораль о вреде алкоголя, если вот-вот займешься с ним сексом в парке, под деревьями?

После первых любовных встреч с мальчишкой Шеба начала покупать себе белье, рассчитанное на девушек в возрасте ее дочери. Эти яркие кружевные вещицы она держала в глубине своего ящика для белья и надевала только на свидания с Конноли. Копаясь однажды в корзине с поясками, в довольно людном бутике на Оксфорд-стрит, она подняла голову и встретилась взглядом с Дайаной Селвуд, женой одного из коллег Ричарда. Дайана направлялась к ней вместе с дочерью-подростком Тессой. Отпрянув от корзины, Шеба с невинным видом скрестила на груди руки. Они поболтали о детях, о мужьях.

– Ну и ну, Шеба! – воскликнула Дайана, бросив взгляд на корзину. – Снимаю шляпу. Я уж про эротическое белье и думать забыла. Как ты, черт возьми, носишь эти штуки?

– Ношу? Ты о чем? – Шеба тупо уставилась на клеть с цветастыми лоскутками. – По правде говоря, я думала, что это повязки на голову.

В первое время Конноли без устали превозносил внешность Шебы – гладил волосы, хватал своими цепкими пальцами за талию, восхищался ее миниатюрностью. Поощряемая его благоговением, Шеба стала чаще прибегать к косметике. Ричарда макияж не трогал, зато Конноли оказался благодарным ценителем искусственной красоты. Впервые увидев Шебу с ярко-красными губами и обводкой вокруг глаз, он ахнул от изумления.

– Что такое? – вскинулась Шеба. – Я выгляжу как индеец на тропе войны?

– Ты прям супермодель, – прошептал в ответ Конноли.

По утверждению Шебы, роман на стороне не сразу повлиял на ее брак. Разве что в лучшую сторону. Задерживаясь после свиданий с Конноли, она была исполнена нежности к мужу. Убирая в ящик с грязным бельем трусы, забытые Ричардом на полу ванной, или осторожно вынимая из пальцев спящего мужа зубную нить, она не испытывала ни стыда, ни раскаяния. Одну лишь благодарность за то, что он у нее есть. А какой покой охватывал ее, когда после ледяных свиданий в парке она забиралась в теплую супружескую постель, в сонные объятия Ричарда. Если ему хотелось секса, она подчинялась беспрекословно. Не так уж это было и ужасно, по словам Шебы, за один вечер отдаваться и любовнику, и мужу. Напротив, казалось естественным. Она ведь, перед тем как лечь в постель, всегда принимала душ. Да и ее многолетняя привязанность к Ричарду никуда не делась. Привычки, по словам Шебы, так просто не исчезают.