Текст книги "Хроника одного скандала"

Автор книги: Зои Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава шестая

Третья пятница марта ознаменовала нечто вроде перелома в наших с Шебой отношениях. Эту дату я отметила золотой звездой. Обеденный перерыв в тот день был продлен на полчаса, чтобы весь коллектив школы успел сфотографироваться в «директорском садике». Общий портрет учителей Сент-Джорджа – еще одна традиция, основанная при власти Пабблема. Любитель свидетельств – при необходимости и сфальсифицированных – своего сомнительного демократизма, Пабблем помещает коллективные портреты на ежегодных информационных бюллетенях школы. А расходы на фотографа возмещает, настойчиво «советуя» каждому члену коллектива приобрести минимум три снимка по бешеной цене – один для себя лично и два на сувениры для друзей.

Пятница выдалась ледяной и промозглой, в связи с чем учителя роптали, гуськом семеня по тропинке к вотчине Пабблема.

– Меняю к чертям эту прогулку на войско оловянных солдатиков, – буркнул Билл Румер, вызвав порцию смешков от своих прихлебателей.

– О-о-о… Все это чертовски ску-учно, – простонала Элейн Клиффорд, терзая волосы грязным розовым гребнем.

(Бунты коллектива Сент-Джорджа ни пламенностью, ни революционностью не отличаются. Напротив, в них всегда улавливается радость от мирной предсказуемости неприятных событий.)

В половине первого наконец явил себя и Пабблем. На пятки директору наступали Фелпс и Дженкинс – со скамейками, позаимствованными из спортзала. В своем небывалом тщеславии Пабблем мнит себя «личностью творческой» и ежегодно сочиняет новый вариант будущего снимка коллектива. То он укладывает нас всех прямо на траву, вынуждая фотографа щелкать кадры сверху, с забора садика. То пытается (безуспешно) заставить нас одновременно подпрыгнуть. Миссис Фрибл, учитель домоводства, так неудачно скакнула, что отправилась в травм-пункт с трещиной в мизинце на ноге. В этом году Пабблему взбрело в голову подключить к снимку самых младших и фотогеничных учеников школы. Педагоги, по его задумке, должны были сидеть на скамьях, а детишки в порыве восторженного обожания льнуть к стоящему впереди директору.

К вящему изумлению Пабблема (учителя-то были к этому готовы), детишки жутко тормозили процесс. Добрую четверть часа директор усаживал своих подчиненных на ледяные скамейки и пристраивал их посиневшие ладони на стиснутых коленях, в то время как четыре ребенка – три девочки и мальчик, – отобранные для снимка, выражали справедливый протест. Кому приятно восседать на плечах у Пабблема или скрючиваться сзади, выглядывая между его ног?

В перерыве Пабблем с фотографом и детьми повторял разученные позы, а остальным было позволено отлепиться от скамеек и размять ноги. В компании нескольких коллег я наблюдала, как Пабблем терзает детей, забрасывая их командами, которые с каждой секундой звучали все грубее: «Встать здесь! Вот так! Взять мою руку!» Я не выдержала – отпустила какую-то остроту. Стоявшая позади Шеба звонко расхохоталась, заработав гневный взгляд Пабблема. Я же с невинным видом подняла глаза к небу. На тот момент я была в немилости у Пабблема – буквально на днях вручила ему переделанную докладную записку, которую он счел никуда не годной даже в сравнении с первой. Во время нашей последней удручающей встречи Пабблем сообщил, что мой отчет уничтожит, зато включит отрывки из моих прежних, «менее вздорных документов» в обширный доклад, который намерен составить собственноручно. И который, по словам Пабблема, станет глубоким исследованием всех текущих дисциплинарных проблем Сент-Джорджа. Проект глобален, однако Пабблем намерен завершить его к годовой школьной конференции. Условное заглавие доклада – «В чем наши ошибки».

Фотосессия возобновилась, и после довольно вялых пререканий дети наконец подчинились, но у нас в итоге осталось лишь сорок пять минут на отдых перед уроками второй смены. Пока учителя расходились, Шеба подошла ко мне с извинениями за свой смех и приглашением перекусить вместе с ней и Сью. Втроем мы отправились в «Ла Травиату».

– У меня есть новость! – сказала Сью, как только мы устроились за столиком.

– Уходите из Сент-Джорджа? – предположила я.

– Нет, – кисло возразила Сью. – Ну же, Шеба, угадай.

– Ой, никогда не умела угадывать, – сказала Шеба. – Скажи сама, Сью.

– Ладно, только обещайте никому не говорить, потому что я хочу сохранить тайну, пока…

– Вы беременны, – перебила я.

У Сью вытянулось лицо.

– Откуда?..

– Так это правда? – воскликнула Шеба. – Какая чудесная новость, Сью!

Толстуха снова расцвела.

– Еще и трех месяцев нет, так что пока это секрет. Но ты наверняка заметила, что я набираю вес.

Шеба тактично промолчала. По правде говоря, несколько недель беременности ничего не добавили к пантагрюэлевским объемам Сью.

– Выглядишь великолепно, – заверила Шеба. – Просто замечательно!

Сью затараторила об именах для младенца, отделке детской и прочих проблемах будущей мамаши. Я на какое-то время погрузилась в свои мысли, а когда вновь включилась в беседу, речь шла о родах.

– Ты только представь! – возмущенно ахнула Сью. – Тед запрещает мне рожать без обезболивающих.

– Что ж, Тед молодец, – сказала Шеба.

Сью заморгала.

– М-м-м… Конечно, в чем-то он прав. Ты-то наверняка не стала глупить и сразу согласилась на эпи… как его там, этот обезболивающий укол?

– Вообще-то нет. Полли я рожала больше суток без всяких лекарств. Начиталась книжек о пороках современной медицины. А еще не хотелось ударить в грязь лицом перед Ричардом, ведь его первая жена Марсия обоих детей рожала в бассейне, под присмотром акушерки. Я и так сдала позиции, когда поехала в роддом. Если честно, во время последних схваток я уже готова была на любые лекарства, но поздно. Врачи сказали, что это повредит ребенку. Пришлось пройти через все муки.

– А как… – Сью перешла на многозначительный шепот – верный признак того, что тема щепетильная. – А с Беном как было? – Она скосила на меня глаза. Коллеги, понятно, посвятили ее в мой faux pas [14]14
  Промах (фр.).


[Закрыть]касательно сына Шебы.

– Ой, с Беном все прошло невероятно легко. Я заранее согласилась на обезболивание. В больницу мы с Ричардом пришли в три часа дня, а в десять вечера играли в скребл, когда одна из акушерок зашла в палату, осмотрела меня и сказала: «Господи, да у вас уже шейка на десять сантиметров раскрыта. Ребенок вот-вот появится!» Меня тут же увезли в родильное отделение, и через двадцать минут Бен закричал. Так что и с ним обошлось без лекарств.

– Понятно… – начала Сью, но Шеба еще не закончила.

– Когда Бен родился, его стали обмывать и все такое. Все как обычно. Акушерки говорили, какой он хорошенький, какой чудный мальчик. А потом вдруг стали шептаться между собой. Помню, я все повторяла: «В чем дело? В чем дело?» – а они не отвечали. Потом врач пришел, тоже что-то шептал, шептал. Тут я уж завизжала, и только тогда врач подошел ко мне. Он сказал: «Шеба, у вашего ребенка синдром Дауна. Мне очень жаль».

Я глянула на Сью. Ее лицо с перекошенным ртом напоминало трагическую маску; она готова была зареветь.

– Позже Ричард сказал, – продолжила Шеба, – что был почти рад. Мол, он уж боялся, что ребенок полный калека – с одним глазом или что-то в этом роде. А мне было не до радости. Я только и твердила, что это какая-то ошибка. Мы с Ричардом отказались от УЗИ. Оба здоровы, откуда взяться больному ребенку? А УЗИ мы всегда считали лишним: вдруг у ребенка обнаружится дефект, что тогда делать? Избавляться, потому что он далек от совершенства?

Помолчав, Шеба невидящим взглядом обвела ресторан.

– Конечно, я и сейчас так считаю, – сказала она. – Но тогда я вряд ли предвидела все… Я была просто уверена, что проблем не может быть. И после родов продолжала твердить, что это ошибка. Только никакой ошибки не было. Когда мне принесли его в первый раз, я с первого взгляда поняла, что он другой. Если честно, он был мне… противен. Ужасно, правда? Но ничего не поделаешь, что было, то было. Я могла думать только об одном: «Зачем он родился? Он не должен был появляться на свет». Первый месяц я ужасно страдала. А потом взглянула на него с другой стороны и постепенно успокоилась. Когда Бену исполнилось три месяца, я уже была от него в полном восторге. Он все время улыбался, и мне стало казаться, что мой сын даже умнее других малышей…

Она посмотрела на меня, затем на Сью.

– Боже! Что ж вы такие мрачные! Не надо, прошу вас! Сегодня такой счастливый день! Я совсем не хотела вас огорчать.

Мы со Сью послушно улыбнулись.

– Продолжай, – сказала Сью. – Никого ты не огорчаешь.

Но Шеба покачала головой:

– Наговорились о родах, довольно на сегодня.

На обратном пути Сью заскочила в аптеку, тем самым позволив нам с Шебой вдвоем пройти оставшиеся до школьных ворот пятьсот ярдов. Серое утро по-английски внезапно расцвело в великолепный, хрустящий морозцем день. На открытых участках чувствовалось, как пригревает солнце.

– Надеюсь, вас не расстроил рассказ о Бене и… прочем? – спросила я.

– Нет-нет, что вы.

– Видите ли, мне очень неудобно из-за того случая на школьной кухне…

Шеба остановилась прямо посреди улицы, повернулась ко мне, сощурив глаза от солнца.

– Ох, Барбара! Вам было гораздо тяжелее, чем мне. Не надо так переживать. Вы ведь ничего не знали… Я однажды такое сотворила! Рассказала коллеге мужа анекдот об одноногом человеке. А у этого коллеги не было одной ноги, представляете? Он сидел за столом, когда я пришла на вечеринку, и я ничего не заметила.

– О боже…

Мы обе расхохотались и продолжили путь. После смеха молчание казалось особенно неловким. Пока я придумывала подходящую тему, Шеба остановилась, раскинула руки и с блаженным стоном запрокинула голову.

– О-о-о-о! Как это здорово, что впереди выходные!

Потом на миг закрыла глаза, и игольчатая тень от ее изумительных ресниц легла на щеки.

– Уезжаете куда-нибудь? – осторожно поинтересовалась я.

– Неееет! – Она открыла глаза. – Никуда не поеду. Даже из постели не вылезу без крайней необходимости. Я и Ричарда предупредила, что решила пробездельничать два дня подряд.

– Звучит восхитительно, – сказала я.

В самом деле, разве не восхитительна жизнь человека настолько занятого, что он жаждет полного безделья? Однако Шеба истолковала мой завистливый тон по-своему.

– Боже, Барбара! – воскликнула она. – Вас ждет много дел в выходные?

Вмиг перебрав бездну ответов, я выбрала тот, что по крайней мере приближался к полуправде:

– Не совсем. Кое-что накопилось. То да се. По мелочи, знаете ли…

И вновь молчание. Я вслушивалась в скромный топоток своих каблуков по асфальту. Я приказывала себе открыть рот: «Ради всего святого, скажи хоть что-нибудь, тупица немая!»Увещевания пропали втуне.

И тогда заговорила Шеба:

– Послушайте-ка, Барбара… а может, придете на воскресный ужин?

От удивления я отупела окончательно.

– Что? На ужин? С вами?!

Шеба рассмеялась, но по-доброму.

– Со мной, Ричардом и Беном. И Полли тоже. В понедельник у них выходной в школе, так что она приедет на выходные.

Интересно, а Сью тоже приглашена? Я терялась в догадках. Наверняка приглашена – немыслимо, чтобы она позвала меня без своей подруги.

– Но вы ведь сами сказали, что мечтаете побездельничать. Я не хотела бы вторгаться… Вам придется хлопотать из-за меня… Нет-нет.

Шеба мотнула головой:

– Подумаешь, ужин. Готовить-то все равно надо, никуда не денешься. Уж поверьте, Барбара, ничего из ряда вон вас не ждет. Зато я буду счастлива познакомить вас с Беном и Полли.

– Да, конечно…

– Я настаиваю, Барбара.

– Что ж… Пожалуй, я могла бы… Спасибо.

– Воскресенье подходит, Барбара?

Можно было бы помянуть ежедневник – вроде как мне нужно убедиться, что воскресный вечер свободен… Я не стала этого делать из страха открыть Шебе девственно-чистую целину листков моего календаря.

– Вполне. Сью тоже придет? – Я покраснела. Вопрос вырвался против моей воли.

Шеба, похоже, ничего не заметила.

– Она не сможет. Уезжает с Тедом в Эбергейвни.

– Вот оно что. Понятно. – Неужели я получила приглашение только потому, что Сью отказалась? Меня покоробила роль дублерши Сью.

Шеба прервала паузу:

– Можно на другой раз перенести, когда Сью будет свободна.

– Нет-нет!

– Я так и подумала. – Шеба улыбнулась. – В том смысле, что… не такая уж мы неразлучная троица, верно?

Мы подошли к воротам школы.

– Вот, возьмите. – Шеба достала из сумки листок и ручку. – Мой адрес… и телефон. Вы ведь на машине поедете? Если заблудитесь, сможете позвонить.

Я молча смотрела на листок, который она сунула мне в руку.

– Так я вас жду, Барбара? Договорились?

– Разумеется. Договорились.

– Ну, до встречи.

Я проводила ее взглядом. Полы длинного зеленого кардигана хлопали на ветру, юбка мешала идти, обвиваясь вокруг ног в шерстяных колготках. Шеба, как всегда, сражалась со своими непослушными волосами.

– Черт, – выдохнула она, поднимая с земли выскользнувшую из кудрей заколку.

Я сложила бумажку с адресом, надежно спрятала во внутренний карман сумочки и двинулась к Старому корпусу. Я шла медленно и не поднимая головы – во-первых, чтобы прокрутить в памяти недавний разговор, а во-вторых, чтобы скрыть глупую ухмылку, с которой ничего не могла поделать.

* * *

В воскресенье я проснулась очень рано и
торжественно поклялась себе, что подожду со
сборами на обед к Шебе хотя бы до полудня.
Для меня крайне важно (и довольно сложно) не
придавать чрезмерного веса подобного рода событиям. Любая перемена в моей устоявшейся
жизни, малейшее отклонение от привычного
распорядка (работа, магазин, телевизор и т. д.)
приобретает громадное значение. В этом смысле я сущее дитя: могу неделями жить в ожидании, но способна и испортить все гнетом собственных надежд. К девяти утра, вопреки всем клятвам, я дважды вынула новые босоножки из шкафа – убедиться, что они не слишком вызывающи. С остальным нарядом, вывешенным еще с вечера, проблем не было. Белую блузку я накрахмалила до скрипа, а костюм стального цвета выглядел совсем как новый (после школьного банкета двухлетней давности так и лежал нетронутым в пакете из химчистки). Однако босоножки меня тревожили. Я купила их накануне, в субботу, на распродаже в Арчуэе: темно-сиреневые, с крошечными бантиками спереди и высоким каблуком – гораздо выше, чем я привыкла носить. Миленькие? – спрашивала я сама себя, разглядывая их со всех сторон. Или элементарно дешевые? Как будут выглядеть с колготками? Если нелепо, то прилично ли появиться в гостях без колготок?

В три часа я приняла ванну. Пока волосы сохли, попыталась оценить босоножки свежим взглядом – заскочила в спальню и уставилась на них с порога. Когда я сделала это в первый раз, они мне понравились. Очень даже ничего. Красивые. Изящные. Вполне годятся для одинокой женщины, приглашенной весной на ужин к коллеге. Но я повторила эксперимент, и, когда вновь влетела в спальню, босоножки буквально мозолили глаза и вопили: молодишься, старушка.Устав от шарады с обувью, я переключилась на юбку. Примерила. Похоже, я слегка поправилась за два года – одна из пуговиц на туго натянутом поясе с треском оторвалась и просвистела в пыльную темноту под шкафом. Стыдно признаться, но я устроила натуральную истерику со злыми слезами, срыванием юбки и разглядыванием себя с колченого стула в самом большом зеркале, что висит над камином.

Встреча со своим обнаженным телом меня всегда расстраивает. У меня очень неплохое тело. Достойное, я бы сказала. Исправно мне служит. Проблема в том, что оболочка – крепкая, чуточку морщинистая, оснащенная неизменной сумкой – не делает чести или по крайней мере сильно уступает внутреннему содержанию. Только ночью, в постели, мне иногда удается избавиться от ощущения собственного тела, его возраста. Темнота возвращает мне мои двадцать лет. Или даже десять. На секунду-другую сбросить прежнюю, поношенную шкуру очень приятно, но меня всегда мучило желание понять, каково это – обладать красивым телом. Настолько красивым, что из него не хочется выскользнуть. Несколько лет назад мы с Дженнифер провели выходные в Париже. В маленьком бистро на Монмартре девушка танцевала на барной стойке. Плясунья была хорошенькой и совсем, совсем юной. Все мужчины в заведении пускали слюни при одном взгляде на нее. Откровенно говоря, зрелище смехотворное, но, заметив, как они ею любуются, я вдруг подумала, что все отдала бы – ум, здоровье, сбережения – за малую толику такой власти.

Должно быть, я здорово расшумелась, страдая по поводу своей внешности, потому что соседка принялась тарабанить в стену. Я наконец перестала реветь, слезла со стула, заварила чаю. До сих пор Порция – это моя кошка – следила за безумствами хозяйки с глубочайшим, истинно кошачьим презрением, но пока я прихлебывала кипяток, время от времени шмыгая носом, она сменила гнев на милость и подошла ко мне, чтобы потереться об ноги.

Я постепенно приходила в себя. Что за беда? Обувь как обувь, беситься не из-за чего. Юбка, конечно, подвела, но ее можно и на булавку застегнуть. Или же надеть другую, черную, на резиновом поясе. Колготки не идут к босоножкам? Обойдусь без колготок.

Из дому я вышла заблаговременно, чтобы купить цветы для Шебы. Выбор в магазинчике у метро довольно скуден; я кляла себя за то, что торчу там слишком долго. Выскочив наконец с букетом из гвоздик и чайных роз, я едва успела сесть в машину, как вспомнила где-то прочитанный совет никогда не объединять цветы разных оттенков. Дескать, это дурной тон. Уж не знаю, каким чудом мне удалось удержаться, чтобы не вернуться в магазин за другим букетом.

Шеба жила в большом викторианском особняке на Бойс-лейн: три этажа, нижний с громадным эркером, садик с вишневым деревцем перед домом. По дороге я немного заплутала, а припарковаться смогла только за две улицы, так что у нужной двери появилась взвинченная и взмокшая. Да и ремешки босоножек успели натереть ноги.

– Барбара! – воскликнула Шеба, распахнув дверь. – Вы сегодня очаровательны! – Она обняла меня и взяла протянутый букет. – Чудные цветы! Ну, заходите, заходите. Сейчас я принесу выпить.

По длинному коридору мы прошли в гостиную размером, навскидку, со всю мою квартиру. Здесь все было огромным – ковры на паркете, обшарпанная мебель, камин с зевом, похожим на вход в пещеру. По настоянию Шебы я опустилась в кожаное кресло, настолько глубокое, что стоило мне откинуться на спинку, как ноги оторвались от пола и я оказалась в полулежачем положении. Пытаясь принять более достойную позу, я случайно подцепила пальцем детский носок, засунутый между сиденьем и подлокотником.

– Боже, что мы за неряхи! – Шеба хлопнула себя по лбу. Впрочем, она всего лишь разыгрывала смущение. Забрав у меня носок, она небрежно швырнула его в деревянную миску на кофейном столике. – Погодите минутку, Барбара. Я только цветы в вазу поставлю. Ричард с детьми сейчас спустятся…

В первый раз пригласив к себе Дженнифер, я в ожидании ее прихода буквально вылизала всю квартиру, даже Порцию искупала, ей-богу. И все же появление Дженнифер застало меня врасплох. Я испытала жуткое чувство беспомощности, будто выставленная напоказ. Будто не моя самая заурядная гостиная была открыта чужому взору, а корзина с грязным бельем. Шебе же и в голову не пришло стесняться своего неряшливого быта перед коллегой. У нее мозги по-другому устроены. С безусловной самонадеянностью аристократки она считала идеальными и свою гостиную, и свою невзрачную громоздкую мебель, и разбросанное по углам детское белье.

Оставшись в комнате одна, я дала волю любопытству и как следует рассмотрела обстановку. Одну из стен украшали несколько картин (аляповатый модерн, не в моем вкусе) и какое-то деревянное, возможно африканское, орудие довольно подозрительного вида. Я решила, что вблизи от него наверняка воняет. Книжный шкаф демонстрировал богатую, но не слишком интеллектуальную коллекцию литературы, собранную, несомненно, под влиянием газет, публикующих списки «Книги года». С первого взгляда понятно, что настоящих ценителей литературы в этой семье нет. Каминная полка явно играла роль бюро находок: здесь нашли себе место листок с детскими каракулями, розовый обломок конструктора, паспорт и престарелый банан.

Словом, в гостиной царил беспорядок, который я вряд ли стерпела бы. И все-таки при виде этого хаоса меня кольнула зависть. Личные вещи, обстановка – все, что окружает одинокого человека, – так и норовят напомнить об унылой стабильности его существования. Ты можешь с тоскливой точностью назвать происхождение любого предмета, к которому прикасаешься, или дату, когда прикасалась к нему в последний раз. Пять подушечек, взбитые и изящно разложенные на диване, так месяцами и лежат, если только ты сама не вздумаешь устроить из них художественный беспорядок. Уровень соли в солонке уменьшается с безнадежно одинаковой скоростью: день за днем, день за днем. Сидя в доме Шебы, среди мусора, оставленного его неаккуратными обитателями, я поняла, какое удовольствие можно получить от того лишь, что твоя повседневная жизнь проходит рядом с другими.

– Вы, значит, и есть Барбара.

Подняв голову, я увидела обладателя голоса. Высокий мужчина с седыми всклокоченными волосами с порога щурился на меня сквозь очки с очень толстыми стеклами.

– Привет, – сказал он. – А я – Ричард.

Шеба упоминала о разнице в возрасте с мужем, но я была сражена тем, насколько велика эта разница. Ричарда рановато было называть пожилым, но и под определение «мужчина средних лет» он уже не подходил. Его плечи обвисли, как края перегруженной вешалки. Ладони заметно сморщились и пожелтели.

– Шеба отзывается о вас с такой любовью, – продолжал он, приблизившись и протягивая мне руку. Я отметила, что ремень туговато затянут под его выпирающим животом, а к прическе, издалека казавшейся просто небрежной, на деле явно приложил руку стилист. Ричард не собирался покорно двигаться навстречу старческому маразму. – По ее рассказам я понял, что таких, как вы, культурных людей в Сент-Джордже – раз, два и обчелся.

– Ну, не знаю…

– Ого! – воскликнул он, обрывая мой протест. – Жена оставила вас без выпивки?! Чудовище. Что вам предложить?

Он потер ладони и ухмыльнулся. Глаза за стеклами очков казались выпученными, как у насекомого. Синеватые губы производили отталкивающее впечатление. Непристойная картинка неожиданно всплыла у меня перед глазами: этот старый лиловый рот, прижатый к груди Шебы.

– Все рав… А что у вас есть?

Ричард замахал руками:

– Да что вашей душе угодно! Семейство у нас пьющее.

– Что ж… В таком случае я не возражала бы против хереса.

– Херес? – По его лицу скользнула тень издевки. – Херес, говорите? Похоже, вы выбрали единственное, чего у нас, возможно, и нет.

Ричард открыл бар и принялся звенеть бутылками.

Шеба внесла вазу с цветами.

– О-о! Уже познакомились? – Ее взгляд тревожно метнулся от мужа ко мне. – Дети с минуты на минуту спустятся.

Оживление в голосе Шебы отдавало фальшью. Должно быть, ей пришлось покрутиться, чтобы уговорить мужа меня принять. Так и есть, решила я. Это объясняло и нарочитое благодушие, с которым Ричард меня обхаживал. В семейной бухгалтерии его согласие на ужин со мной, похоже, стало существенной прибавкой к графе прихода.

– Дорогая… – Ричард вынырнул из глубин бара. – Не в курсе, у нас есть херес? Барбара хочет хереса.

– Нет-нет, – возразила я. – Подойдет и что-нибудь другое. Белое вино…

– Вспомнила! – сказала Шеба. – На кухне есть марсала. Я ее подливаю в некоторые блюда. Марсалу пьете, Барбара?

– Конечно. Но прошу, не нужно беспокойства…

– Господи! – воскликнула Шеба, ткнув пальцем на мою ногу. – Да вы поранились.

Я посмотрела вниз. Ну вот, чего и следовало ожидать – ремешок этой дурацкой обувки растер ногу до крови.

– Ой, бедняжка, – сказала Шеба. – Новые, да? Сейчас принесу пластырь…

– Право, не стоит…

– Глупости. Я мигом. – Шеба испарилась.

Ричард криво усмехнулся:

– Ох уж мне эти дамы с их шпильками.

– Какие там шпильки…

– Бэш тоже обожала носить высоченные каблуки, – гнул свое Ричард, – пока однажды в погоне за автобусом не заработала трещину лодыжки. Тут уже я топнул ногой. Ха! Благо у меня-то обе были здоровы. Короче, заставил ее носить сабо.

После недолгой паузы он продолжил:

– Лично я не вижу никакого смысла в высоких каблуках. Говорят, походка на них у женщин эдакая сексуальная, верно? Спина выгибается, попа оттопыривается. Замечательно. На ум сразу приходят краснозадые павианы… – Ричард умолк. – Налью-ка я себе стаканчик, пожалуй, пока ждем ваш херес.

Шеба вернулась с марсалой и упаковкой пластырей. Следом за ней вошла семнадцатилетняя Полли – угрюмая, но довольно хорошенькая, с кудрявыми волосами, как у отца, и тонким, гибким телом матери.

– Полли, познакомься. Это Барбара, моя подруга с работы, – представила Шеба.

– Здрасьте, – процедила Полли, стрельнув в меня взглядом. – А это зачем? – Она кивнула на пластыри в руке Шебы.

– Барбара ногу растерла.

Полли уставилась на мою кровоточащую ступню.

– Ф-фу!

– Полли! – с вялым укором буркнул Ричард.

Шеба протянула мне пластыри и туалетную бумагу – вытереть кровь с ноги.

– Мне водку с лимоном, па! – Полли с утробным вздохом плюхнулась на диван.

– Ладно, – снисходительно отозвался отец, явно потакающий ее капризам, и улыбнулся мне: – Дочь у меня – законченная алкоголичка.

– Ты сейчас экзамены сдаешь, Полли? – спросила я, согнувшись, чтобы заняться ногой. – Справляешься? – Кровь пропитывала бумагу, но ни в какую не останавливалась.

– Легко-о, – скучающе протянула Полли, демонстративно пощипывая волоски у себя на руке.

– Полли! – воскликнула Шеба.

– А что? – огрызнулась та. – Что я, по-твоему, должна была сказать?

То ли хамство дочери выбило Шебу из колеи, то ли она предпочла не раздувать скандал. Во всяком случае, продолжения не последовало. Я хмыкнула, показывая, что не в обиде, хотя, конечно, оскорбилась. То, что я сейчас скажу, прозвучит дико в устах учителя с многолетним стажем, но факт есть факт: контакты с молодым поколением – не моя стихия. Я чувствую себя уверенно только в школьном классе, где правила поведения – независимо от того, выполняются они или игнорируются, – обозначены со всей четкостью. В любой же иной обстановке я просто теряюсь. Ну не дается мне тот небрежно-грубый стиль общения с детьми, который нынче стал de rigueur [15]15
  Модный (фр.).


[Закрыть]. Небрежность мне вообще не свойственна. Игры за рамками приличий и пошлые шутки не по мне. В компании молодежи я тушуюсь, а почувствовав, что надоела, напускаю на себя холодность и неприступность.

Подошел Ричард с моим хересом.

– Прошу, дорогая, – произнес он игриво, копируя выговор жителей северных провинций.

Я скомкала туалетную бумагу и упаковку от пластыря.

– Куда это выбросить?

– Дайте мне. – Шеба забрала у меня розовый от крови комок. – Загляну на кухню, проверю, как там наш ужин.

В этот момент сверху по лестнице прогрохотали тяжелые шаги, и в гостиную влетел круглолицый, светловолосый мальчик.

– Ура! Ура! – закричал Ричард и, присев на корточки, ракинул руки для объятий. – К нам пришел Бен! Ура! Ура! – Заливаясь смехом, ребенок бросился к отцу; Ричард подхватил его, перевернул вверх ногами. – Как жизнь там, внизу, Бенно?

Шеба следила за их дурачествами с улыбкой. Полли потягивала водку и даже не подняла глаз.

– Денежек мне припас, Бенно? Ну-ка, ну-ка, поглядим. – По-прежнему держа сына вниз головой, Ричард встряхнул его пару раз. Из карманов брючек посыпалась мелочь; Бен заверещал от восторга.

– Довольно, – сказала Шеба. – Не будем сходить с ума перед самым ужином.

Ричард опустил ребенка.

– Ладно, мистер Бенно Макбенджамено. Давайте приведем себя в порядок. Позвольте представить эту леди. Ее зовут Барбара. Она пришла к нам в гости.

– Привет. – Мальчик шагнул вперед и протянул мне ладошку. – Меня зовут Бен.

Признаться, я с ужасом ждала знакомства с ним. Боялась сморозить какую-нибудь глупость или попасть впросак, если не пойму, что он говорит. Однако все прошло отлично. Бен произносил слова чуть сдавленно и гнусаво, но вполне разборчиво.

– У меня уже подружка есть. Ты знала? А мне только одиннадцать.

– Нет, не знала, – ответила я.

– Ее зовут Сара. На следующей неделе она придет к нам на чай.

– Правда?

– Сара его соседка по парте, – объяснила Шеба.

– Не соседка, мам! – возразил Бен. – Она моя подружка. Мы хотим вместе танцевать медленный танец.

– В самом деле? Это мы еще посмотрим. – Шеба перевела на меня взгляд и многозначительно повела бровью: – С каждым поколением гормоны просыпаются все раньше.

Бен внимательно следил за матерью.

– Гормоны? – спросил он. – А что это, мам?

Ужинали мы все вместе за круглым столом в просторной кухне на первом этаже. Шеба приготовила салат и картофельную запеканку с мясом. Ричард открыл бутылку риохи.

– В этом доме Бэш – шеф-повар, – сообщил он, наполняя мой бокал, – ну а я – сомелье.

Разговор за столом не прекращался. Бен рассказывал о недавней школьной экскурсии в лондонский зоопарк, а мы восхищались тем, как здорово он имитировал голоса животных. Шеба заставила меня описать провальный поход в Сент-Олбанз, и мой рассказ вызвал гомерический хохот Ричарда. Услышав, что я отозвалась о Пабблеме как о местном варианте чеховского Матвея Ильича, Ричард вскинул брови.

– Тургенев, говорите? Отлично, отлично, – одобрил он, словно поставил галочку на полях моего очерка, и в качестве награды за то, что я оказалась не полной невеждой, завел длинный монолог о своей книге.

Писал Ричард, похоже, о тяготении прессы к консерваторам, но, услышав это мое предположение, протестующе завопил: дескать, его мысли «чуточку тоньше и проницательнее». Безумно долго он втолковывал мне «важнейший момент» книги – об уловках, к которым прибегают журналисты в использовании глаголов. По мне, так все это звучало крайне глупо, однако ради согласия в компании я симулировала осознание всей глубины его идеи.

За весь ужин случился лишь один неуклюжий момент, в котором моей вины не было. Произошло это, когда Шеба попыталась уговорить Полли поесть как следует, а та заорала, чтобы мать оставила ее в покое.

– Ты ведешь себя безобразно, Полли. Я не позволю тебе разговаривать со мной в таком тоне, – тихо и четко произнесла Шеба.

– Тогда не цепляйся со своей жрачкой, – огрызнулась дочь.

– Я не цепляюсь, – возразила Шеба. – Я всего лишь не хочу, чтобы ты морила себя голодом.

– Оставь ее, Бэш, ради всего святого, – встрял Ричард.

Он же прервал повисшее на несколько секунд молчание:

– Тяжелый случай, верно, Барбара? В обществе принято считать хорошие манеры отражением любви и почтения, а они по большей части не что иное, как замаскированная под моральные принципы эстетика. Вы со мной согласны?

– Прошу тебя, Ричард… – пробормотала Шеба.

– Нет, я серьезно. Ясно же, что вежливость по отношению к взрослым далеко не всегда вытекает из уважения к мудрости старшего поколения. Общество просто-напросто не приемлет грубости молодежи. Нам это неприятно, верно? Как вы считаете, Барбара?