Текст книги "Хроника одного скандала"

Автор книги: Зои Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

А пока я наблюдала за Шебой со стороны, с интересом прислушиваясь к сплетням, что курсировали о ней в учительском кругу. Величавое одиночество Шебы служило ей своеобразным силовым полем, отражающим бесцеремонные расспросы коллег о семье и политических симпатиях. В присутствии откровенной глупости, однако, пасует даже изысканность, и среди учителей нашлись такие, которых не отпугнула замкнутость Шебы. Время от времени я видела, как кто-нибудь из них, отловив Шебу на школьной парковке, застает ее врасплох своим пошлым любопытством. Добиться от нее откровенности так никому и не удалось – разве что кое-каких сведений в качестве поощрительного приза. Благодаря таким любителям сунуть нос в чужую жизнь весь педагогический коллектив узнал, что Шеба замужем, что у нее двое детей, муж читает лекции в Сити, дети учатся в частной школе, а живет она «в здоровенном особняке» в Хайгейте [4]4
  Фешенебельный жилой район в северной части Лондона.


[Закрыть].

Понятно, что добытая столь сомнительным путем информация зачастую приводила к путанице. Однажды я услышала, как Тереза Шрив, которая ведет уроки профориентации, сообщила завучу старших классов Мариан Симмонз новость о том, что отец Шебы, оказывается, знаменитость.

– Ага, точно, – сказала Тереза. – Он уж помер, но вроде как был большим ученым.

– На чем специализировался? – поинтересовалась Мариан.

– Чего?

– В какой научной области работал? – уточнила Мариан.

– Ой, а я и не знаю! Его звали Дональд Тейлор. Кажется, изобрел слово «инфляция».

Из чего следовало, что отцом Шебы был Рональд Тейлор, экономическое светило из Кембриджа, скончавшийся пять лет назад, вскоре после того как отказался от Ордена Британской империи. (Официальной причиной называлось его несогласие с наградной системой, однако в прессе муссировался слух, будто он рассчитывал на титул и оскорбился, что не получил его.)

– Да будет вам известно, Тереза, – вмешалась я, – что отца миссис Харт звали Рональд. Он не изобрел, как вы выразились, слово «инфляция», а разработал крайне важную теорию о связи инфляции с покупательской способностью.

Тереза надулась, что в обычае у нынешней невежественной молодежи, когда кто-либо позволяет себе критику в их адрес.

– Угу, – буркнула она.

Тогда же всем нам стало известно, что у Шебы возникли «сложности с дисциплиной на уроках». Не скажу, чтобы это стало особой неожиданностью. Учитывая соседство школы Сент-Джордж с Хайгейтом, многие считают ее одним из тех безмятежных учебных заведений, где аристократические чада тихо-мирно фланируют с виолончельными футлярами в руках. Увы, аристократы не обрекают своих наследников на учебу в Сент-Джордже. Юных виолончелистов отсылают в Сент-Ботолф, Кинг-Генриз [5]5
  Привилегированные частные школы для девочек и мальчиков соответственно.


[Закрыть]или в частные школы других лондонских районов. Наша школа служит загоном для недорослей пролетариата, отпрысков местной бедноты, которые вынуждены протолкаться здесь минимум пять лет, прежде чем ступить на уготованную им судьбой стезю слесарей и продавцов. В прошлом году из двух с половиной сотен наших выпускников ровным счетом шестеро получили на экзаменах оценки выше тройки. Школа Сент-Джордж представляет – как бы помягче выразиться? – крайне нестабильную часть общества. Нападения на персонал здесь не редкость. За год до появления Шебы трое восьмиклассников, свесившись из окна химической лаборатории, зашвыряли школьную секретаршу Дерде Рикман бунзеновскими горелками. (Как следствие: трещина ключицы и четырнадцать швов на голове.)

Естественно, наибольшие проблемы доставляют мальчишки, но и девицы тоже не подарок. Менее склонные к физическим атакам, они не уступают мальчишкам в сквернословии, а в таланте оскорблений даже превосходят. Не так давно одна из моих девятиклассниц по имени Дениз Каллаген, злобное существо с очевидными задатками мегеры, не утруждаясь долгими раздумьями, обозвала меня «жвачной старой стервой». Оговорюсь, что инциденты такого рода на моих уроках редки, а когда все же случаются, я почти всегда способна подавить бунт в зародыше. А вот для учителей помоложе поддержание в классе дисциплины – это непрекращающаяся и зачастую кровавая битва. У Шебы же, новобранца армии учителей, причем новобранца хрупкого, с хрустальным голосом и полупрозрачными нарядами, беспорядки грозили обернуться катастрофой.

Позже я узнала подробности неприятного случая на первом уроке Шебы. Администрация выделила ей помещение, претенциозно именуемое «студией», – примыкающую к мастерским хибару, которая после ухода предшественницы Шебы несколько лет служила кладовкой. Внутри там темновато и сыро, но Шеба постаралась оживить свой класс постерами и геранью, специально для этой цели срезанной утром в саду.

Над планом своего первого урока (в девятом классе) она потрудилась основательно, намереваясь начать со вступительной беседы о сущности керамики – о том первобытном творческом импульсе, который керамика олицетворяет, и ее важной роли в развитии ранних цивилизаций. Второй пункт плана – знакомство детей с глиной. Шеба хотела предложить им слепить миску. Любую, какую захочется. Результаты этой «пробы пера» она собиралась обжечь и продемонстрировать на следующем уроке. Звонок возвестил о начале первой смены, в класс стали стекаться ученики. Энтузиазм Шебы граничил с эйфорией: как все это будет здорово, ликовала она в душе.

Когда все девятиклассники – или почти все, по расчетам Шебы – зашли в класс, она поднялась из-за стола, но не успела даже представиться, как ее прервал Майкл Бийл, тощий юнец с кривыми, вечно нечищеными зубами.

– Я от вас тащусь, мисс! – заорал он, ринувшись к ней через весь класс.

Храбро улыбнувшись, Шеба попросила его вернуться на место. Тот пропустил ее просьбу мимо ушей и остался стоять рядом. Через несколько минут к нему присоединился еще один. С ног до головы оглядев Шебу, этот второй (Джеймс Торнэм, если не ошибаюсь) гнусавым речитативом объявил во всеуслышание, что «у училки сиськи маловаты». Еще не стих гвалт восторга от его остроумия, когда третий шут, вскочив на стол, завел песню: «Дай взглянуть на твои сиськи», что вызвало негодование женской части класса. «Дай взглянуть на твой хрен», – раздались выкрики вперемешку с предложениями раздобыть для этой цели лупу.

Шеба уже была на грани слез. Собрав волю в кулак, она строго приказала острякам угомониться, и, к ее собственному удивлению, класс притих. Шеба повторила попытку представиться, как вдруг одна из девочек, судя по внешности азиатка, которая поначалу показалась Шебе самой скромной и воспитанной, демонстративно откинулась на спинку стула и выпалила:

– Ой, гляньте-ка! У нашей мисс прозрачная юбка. Трусы видны, чес-слово!

Класс вновь взорвался:

– Мисс, мисс, а где же комбинашка?..

– Ну же, мисс, покажите сиськи…

– Откуда юбочка, мисс? Из Оксфама? [6]6
  Оксфордский комитет помощи голодающим – благотворительная организация, занимающаяся оказанием помощи голодающим и пострадавшим от стихийных бедствий в различных странах.


[Закрыть]

Шеба расплакалась.

– Пожалуйста, – умоляла она, но ее голос тонул во всеобщем оре. – Прошу вас, оставьте свои гадости хоть на минутку.

Повторюсь, все эти подробности я узнала много позже, однако уже тогда из веселых пересудов в учительской составила общее впечатление о проблемах Шебы. Школьные злые языки трепали направо и налево, что Шебу легко довести. Что она в любой момент может разреветься. Дней через десять после начала четверти я услышала, как Элейн Клиффорд передает кому-то из учителей мнение своих восьмиклассников о Шебе.

– Ребята, похоже, при ней ходят на головах, – говорила Элейн. – Она вроде как умоляет их успокоиться, а через секунду начинает кипятиться и набрасывается с оскорблениями. Непечатными.

Меня это встревожило. Директор у нас к сквернословию относится терпимо, но, строго говоря, за ругань в присутствии детей можно и места лишиться. Учителя, особенно неопытные, нередко пытаются договориться с наиболее необузданными из своих подопечных, а потерпев неудачу, дают волю гневу. Правда, в большинстве случаев подобная метаморфоза строится на продуманной или показной ярости. Учитель изображает бешенство. Если дети чувствуют, что учитель реально теряет над собой контроль – кричит, чертыхается и так далее, – восторгу их нет предела. Они празднуют победу, и они в чем-то правы. Мне очень хотелось отозвать Шебу в сторонку и как можно тактичнее объяснить ее ошибку. Я этого не сделала. Постеснялась. Не нашла способа поднять такой деликатный вопрос, не показавшись при том назойливой. Оставив свои советы при себе, я терпеливо ждала.

На третьей неделе работы Шебы наш географ Джерри Сэмюэльс, вылавливая по углам школы прогульщиков, оказался рядом с мастерскими и услышал жуткий шум из студии Шебы. Внутри творилось нечто невообразимое. Восьмой класс устроил глиняную баталию. Кое-кто из мальчишек разделся до пояса. Двое заводил пытались оседлать печь для обжига. Шеба, вся в слезах, скорчилась в углу, практически под своим столом.

– Сколько лет работаю, – рассказывал в учительской Сэмюэльс, – ни разу ничего похожего не видел. Сцена из «Повелителя мух», да и только.

Глава вторая

Вы ни за что не догадаетесь, что за каша из воспоминаний хранится в вашей голове, пока не попытаетесь выстроить былое в хронологическом порядке. Из желания добиться максимальной точности в своем рассказе я составила своеобразный график – иллюстрацию первого года работы Шебы в школе. На ночь я кладу его под матрац, вместе с этими записями. Иллюстрация – пожалуй, громко сказано. Это всего лишь простенький чертеж на миллиметровке, но я надеюсь, что пользу он принесет немалую. Вчера я купила в книжном магазине упаковку самоклеящихся золотых звездочек, чтобы отмечать наиболее судьбоносные моменты. Звездой, к примеру, уже отмечен на графике наш первый с Шебой разговор в учительской. Далее следует довольно продолжительный перерыв – вплоть до четвертой недели работы Шебы, когда она, если мои подсчеты верны, впервые увидела Конноли.

Это событие связано с продленкой. Несмотря на проблемы с дисциплиной, Шебу никто не освобождал от внеклассных обязанностей: контроля за посещаемостью, дежурств по столовой и наиболее, пожалуй, тяжкой – проверки домашних заданий. Продленка проводится в Главном корпусе ежедневно с половины четвертого до шести вечера. Организовал ее наш директор несколько лет назад, с целью «обеспечения спокойной рабочей обстановки для тех учеников, которым трудно сосредоточиться дома». Среди педагогов мероприятие это в высшей степени непопулярное, поскольку именно сюда отправляют наказанных за любые проступки. Дежурные учителя вынуждены обуздывать школьных хулиганов после занятий, когда дети особенно взвинченны.

В день дежурства Шебы на продленку явились десять человек. Едва она приступила к проверке домашних заданий, как между двумя девятиклассницами разгорелась жесточайшая свара: одна обвиняла другую в том, что та прилепила жвачку к ее волосам. Следующие три четверти часа Шебе пришлось в буквальном смысле удерживать спорщиц на расстоянии друг от друга. Лишь когда она отослала одну из девочек к завучу, страсти улеглись и Шеба смогла наконец обратить внимание на других детей. В классе остались три девочки и шестеро ребят, которым, судя по предъявленным учительским запискам, продленку вменили в качестве наказания. Все они с угрюмым вызовом глазели на Шебу, и только один парень на задней парте был поглощен работой. Позже Шеба вспоминала, как была тронута его по-детски прилежной позой: от усердия он высунул кончик языка, а левой рукой тщательно прятал тетрадь от посторонних глаз. То был Стивен Конноли.

Через некоторое время, напомнив, как положено, что домашние задания необходимо сделать к пяти часам, Шеба поднялась из-за стола и прошла в конец класса. Заметив, что учительница идет к нему, мальчик опасливо моргнул и выпрямился.

– А что? – сказал он. – Я ничего такого не делаю.

Издалека он казался Шебе пяти– или шестиклассником, но вблизи выглядел старше. Шеба обратила внимание на широкие плечи, крепкие руки и крупные ладони. На подбородке у него уже пробивался пушок.

Шеба всегда настаивала на поразительной привлекательности Конноли, и справедливости ради замечу, что некоторые из освещающих ее дело журналисток сошлись с ней во мнении. (Несколько недель назад одна пишущая для «Мейл» репортерша охарактеризовала внешность Конноли как «хмурую, но экзотическую».) Сама я, признаться, этого не нахожу, хотя ценитель красоты Конноли из меня далеко не лучший, поскольку я никогда не испытывала влечения к ученикам. Однако, если бы такое случилось, полагаю, я остановила бы выбор на ком-нибудь помиловиднее и помладше, с гибким телом и нежным лицом. Конноли миловидным не назовешь. Он неуклюж, топорно сложен. Жидкие волосы цвета мочи, безвольный пухлый рот и заметно обезображенный в детстве нос (увлекся парень, играя в догонялки на поцелуи, и прозевал колдобину). Внешние уголки его глаз с очень тяжелыми веками настолько опущены, что наводят на мысль о трагедийной маске. Шеба неизменно восхищается его безупречной кожей, и в этом она, по-видимому, права – мальчишка был избавлен от гнойных прыщей, бича большинства подростков. Однако «оливковый», по утверждению Шебы, цвет его кожи я бы скорее определила как «грязный». При взгляде на этого юнца мне всегда хотелось хорошенько пройтись по его щекам мочалкой.

На столе перед Конноли Шеба увидела выдранный газетный клочок с рекламой распродажи в «Харродз». Иллюстрацией служил «высокохудожественный» штриховой набросок дамы в меховой накидке, с осиной талией и презрением на лице. Конноли, как выяснилось, срисовывал это произведение искусства в тетрадку по математике. Шеба заверила его, что ругать не собирается, а подошла, просто чтобы взглянуть, чем он занят.

– Неплохая работа, – похвалила она.

Конноли скорчился – то ли от смущения, то ли от похвалы. («И головой мотал из стороны в сторону, будто слепой», – вспоминала Шеба.)

– Только, знаешь, – продолжала она, – не стоит копировать чужие рисунки. Почему бы тебе не нарисовать что-нибудь из жизни? Или даже придумать что-то свое?

На миг польщенный, Конноли тут же снова замкнулся и раздраженно передернул плечами.

– Нет, видишь ли, – поспешила исправить положение Шеба, – я хотела сказать, что у тебя должно здорово получаться. Замечательный рисунок.

Сменив тему, она поинтересовалась его именем и возрастом; посетовала, что не видела его у себя в студии. Вопрос о том, какой факультатив он выбрал вместо гончарного дела, напугал Конноли. Он буркнул что-то невнятное.

– Какой? – переспросила Шеба.

– Для отстающих, мисс, – хрипло каркнул парень.

Вопреки утверждениям некоторых журналистов, Конноли не был ни «дефективным», ни «слаборазвитым». Как и у доброй четверти учеников Сент-Джорджа, у него возникли «проблемы с грамотностью», у нас принято именно так это называть. Иными словами, парень с трудом читал и писал, в связи с чем и посещал дополнительные занятия для отстающих. Расспросив его поподробнее, Шеба узнала, что и ее класс керамики он не посещает именно из-за этих дополнительных занятий.

– Но ведь так не должно быть, – удивилась Шеба. – Надо что-то делать!

Шеба успела увидеть еще одно неопределенное движение плеч, прежде чем оторваться от беседы с Конноли. Один ее подопечный из восьмого класса пытался поджечь другого, семиклассника, с помощью зажигалки.

Тем вечером, рассказывала позже Шеба, она вспомнила разговор с мальчиком и взяла себе на заметку поговорить с завучем о пересмотре расписания Конноли. Нельзя лишать парнишку, подумала она, занятий искусством – возможно, единственного предмета, к которому у него есть склонность. Шебе хотелось помочь.

В наше время благие намерения учителей средних школ – не редкость. Педагоги из молодых втайне лелеют надежду «изменить мир». Насмотревшись американских фильмов, где хорошенькие учительницы приручают школьных головорезов с помощью цитат из Дилана Томаса, мои юные коллеги тоже загораются желанием завоевать сердца питомцев поэзией и состраданием. Во времена моей учебы ни о чем подобном не помышляли. Мы с однокурсниками не рассчитывали добиться уважения учеников или воплотить в жизнь мечты. Надежды наши не заходили дальше обучения школьников элементарным умениям и навыкам плюс разве что некоторым правилам личной гигиены. Возможно, мы были слишком практичны, но, на мой взгляд, взлет педагогических амбиций и одновременный рост детской безграмотности – далеко не простое совпадение. Пусть мы меньше заботились о душах учеников, зато прочно вбивали в их головы правила деления столбиком.

Разумеется, Шебе не удалось добиться для Конноли другого графика учебы. Она дошла до самого Теда Моусона, но нарвалась на бесцеремонный отказ.

– Составить расписания без малого полутора тысячам учеников, – заявил Моусон, – не проще, чем разыграть шахматную партию в трех измерениях. Одному керамику подавай, другому столярное дело. Эдак я сутками буду здесь торчать.

Шеба рассыпалась в извинениях – ей совсем не хотелось доставлять начальству неприятности.

– Школа-то у нас общеобразовательная, – с игривым укором попенял ей Моусон, – а не какой-нибудь лицей для избранных, черт побери.

Последнее замечание взбесило Шебу, уловившую в нем намек на ее аристократическую наивность, и она дала себе зарок добиться своего, даже если для этого потребуется визит к директору. Обещания она так и не исполнила. Закрутилась, по ее собственным словам. Слишком много было дел. А я осмелюсь предположить, что она просто потеряла к проблеме интерес, как это чаще всего и случается с доморощенными реформаторами.

Через несколько дней после знакомства с Конноли Шеба обнаружила в ящике своего стола набросок – примитивный карандашный женский портрет на линованной бумаге, выполненный в излюбленном романтическом стиле уличных художников. Громадные глаза дамы пьяно косили, а ненормально длинные руки заканчивались беспалыми ладонями. Незнакомка таращилась в пространство с выражением хмельной чувственности. В глубоком вырезе блузы вспухали густо заштрихованные прелести. «Соблазнительная леди», – корявыми печатными буквами подписал свое произведение неизвестный художник.

Шебе не составило особого труда догадаться, что она и есть «соблазнительная леди», что рисунок задумывался как портрет и что постарался над ним тот самый светловолосый парнишка с продленки. Нет, Шеба не обиделась и не занервничала. Напротив, она была приятно удивлена и польщена. На общем фоне царящей в школе жестокости эксцентричный поступок Конноли покорил ее своей невинностью. Учитывая отсутствие подписи, Шеба решила не смущать автора и не показывать виду, что разгадала тайну. Рано или поздно, подумала она, Конноли себя проявит. В самом деле, незадолго до каникул Шеба наткнулась на Конноли за порогом своей студии – он явно поджидал, когда она пойдет обедать.

Шебе запомнилось, что парень был легко одет, не по сезону. На дворе стоял промозглый октябрь, а Конноли в футболке и хлопчатобумажной куртчонке. Он почесал живот, ненароком задрав футболку и продемонстрировав Шебе заметную впадину, уходящую к лобку. «А я и забыла, как выглядит юное мужское тело», – сказала мне как-то Шеба.

– Видели рисунок? – спросил Конноли.

Шеба разыграла изумление:

– Как? Значит, это твой?

Конноли робко признал ее правоту.

Похвалив портрет, Шеба поинтересовалась, почему он не подписан.

– Погоди-ка минутку, – добавила она, вернулась в студию и выдвинула нижний ящик стола, где хранила рисунок. – Подпишешь?

Топтавшийся на пороге Конноли нерешительно глянул на нее.

– Зачем, мисс?

Шеба рассмеялась.

– Да просто так. Мне было бы приятно, но если не хочешь, то и не надо. Хотя обычно художникам нравится, когда признают их талант.

Конноли пересек комнату и склонился над столом.

– У меня есть рисунки и получше, – сказал он. – Здесь руки не вышли.

Шеба объяснила, что руки вообще даются с трудом, что для будущего художника очень важно как можно больше рисовать и изучать строение тела. Неожиданно она заметила, что Конноли глазеет на ее собственные руки. Ей стало неловко – уж очень они неженственные и неухоженные. Опустив листок на стол, Шеба скрестила руки и спрятала ладони под мышками.

– Я поговорила с мистером Моусоном насчет твоего расписания, – сказала она. – К сожалению, все не так просто, как мне казалось. (Хорошо знакомый со школьными порядками, Конноли молча кивнул.) Но я вовсе не сдалась, – поспешно добавила Шеба. – Я буду добиваться для тебя более удобного расписания, а ты пообещай, что будешь рисовать.

После краткой паузы Конноли нерешительно признался, что на портрете изображена Шеба. Его модель кивнула:

– Я так и подумала.

Парень вдруг разволновался до икоты. В попытке его успокоить Шеба отпустила шутку насчет пышногрудости леди на портрете.

– Ты мне явно польстил, – сказала она, чем окончательно сконфузила мальчишку. Тот побагровел и умолк теперь уже надолго.

Тот случай пролил бальзам на самолюбие Шебы. «Такое искреннее восхищение, – говорила она, – для меня было в новинку». Впервые услышав эту фразу, я, помнится, позволила себе некоторый скептицизм. Допустим, чувства Ричарда за годы брака поугасли или обесценились в глазах Шебы, но разве ей недоставало поклонников без Конноли? Быть того не может. Это Шебе-то? Которая ввергает мужчин в ступор своими прозрачными блузками? «Это совсем другое дело», – настаивала Шеба. Понятно – вокруг полно мужиков, которые исподтишка таращатся на нее или откровенно дают понять, что очарованы ею, но ни один из них до Конноли не отважился ее добиваться. Прежде она считала, что мужчин останавливает уважение к ее браку, но позже усомнилась…

– Скорее всего, дело в другом. Если все испытывают такое благоговение перед институтом брака, то откуда берутся измены? Возможно, причина кроется в самих мужчинах, с которыми я обычно общаюсь.

Почти все друзья Ричарда – люди науки, которых приводит в ужас сама мысль о возможности показаться «вульгарными» или бестактными. Даже пытаясь флиртовать, они делают это как бы в шутку, а их комплименты всегда словно в кавычки заключены, чтобы не дай бог дама не оскорбилась и не вздумала отвесить пощечину.

Несколько лет назад некий гостивший у Хартов финн, профессор лингвистики, сопровождал Шебу из оперы до дома – Ричард в тот день чем-то отравился и вынужден был уехать раньше. Помогая своей спутнице выйти из машины, профессор ее обнял. Жест был недвусмысленный, но ни к чему не привел. По словам Шебы, что-то ее в финне отталкивало: казалось, она раздражает его уже тем, что посмела понравиться. Встретив сопротивление (а на деле замешательство, которое он принял за отпор), профессор вмиг превратился в пошляка и грубияна. «Так и знал, что все вы, фифочки, только дразнить горазды», – заявил он Шебе.

Словом, один лишь Конноли – по молодости лет или природной тупости неспособный оценить скандальность своей цели – рискнул не только подступиться к Шебе, но и настаивать на ухаживании. Он ее не боялся, он на нее не злился. Он не лез из кожи вон, чтобы соответствовать такой красавице. Он откровенно пожирал ее глазами. Будто спелый персик, по выражению Шебы.

* * *

Всю первую половину семестра я собиралась с духом для беседы с Шебой о ее проблемах с дисциплиной в классе и наконец за неделю до зимних каникул решила, что готова к
разговору. Однако в понедельник утром я была
остановлена крайне неожиданной и неприятной новостью. Пережидая свободную вторую пару, я подошла к окну своего кабинета и увидела Шебу,
шагающую через школьный двор в сторону
Старого корпуса в обществе Сью Ходж, завуча
по музыке. До тех пор я представления не имела, что они знакомы, но, судя по оживленной
жестикуляции Шебы, эти двое успели даже подружиться. Они шли рядышком, так близко друг к другу, что раздутый парусиновый мешок, заменявший Сью дамскую сумочку, колотил Шебу по бедру Шеба этого будто и не замечала. Запрокинув голову, она хохотала над неведомыми мне словами Сью – я видела выгнутую длинную шею и две темные точки ноздрей. Сью тоже смеялась. Наша музыкантша – женщина крупная, ей бы следовало воздерживаться от хохота. Смех Шебы, сопровождаемый трубным звуком, который издавала Сью, пробился даже сквозь стекло. Ха, ха, ха.Я задернула шторы, чтобы они не уличили меня в шпионстве.

Я далеко не паникерша по природе и, разумеется, не стала делать из увиденного трагедию. Однако еще через три дня, в четверг, я совершенно случайно услышала, как физик Боб Бейкер ехидным тоном нашептывает Антонии Робинсон, что «Шеба-то, похоже, скорешилась с Ходж».

– На днях я сам видел, – добавил Боб, – как Сью пристраивает велосипед Шебы в багажник своей машины, чтобы подвезти нашу недотрогу домой.

Подтвердились самые мои мрачные подозрения. Шеба выбрала в подружки – кого же? Сью Ходж! Случись это в начале семестра, я могла бы надеяться, что их близость – всего лишь мимолетная ошибка, очередной недолговечный союз, рожденный необходимостью, а не симпатией. Но ведь Шеба достаточно долго продержалась в гордом одиночестве, а значит, сближение со Сью – хорошо обдуманный и взвешенный выбор? Мой шок быстро прошел, уступив место негодованию. Столько недель стойкого отпора любым заигрываниям – для того лишь, чтобы в итоге стать жертвой этого нелепого существа?

Самой мне частенько приходилось сталкиваться со Сью. Обе курильщицы, мы при первой возможности старались улизнуть на перекур в «Ла Травиату», итальянское кафе по соседству со школой. Нет, мы не садились за один столик. Своего рода froideur [7]7
  Враждебность (фр.).


[Закрыть]между нами ведет начало от давнишнего инцидента, когда Сью застала меня хихикающей над стенгазетой ее класса, под заголовком «Дем Боунс [8]8
  «Dem Bones» – классический панк-альбом группы «Broken Bones».


[Закрыть]: культурные корни негритянских духовных гимнов». Сью до ужаса вычурна: вечно ее дети отплясывают под аккомпанемент «Пинк Флойд», а сама она распевает с ними «Американский пирог», тренькая на своем противном банджо. Под личиной свободомыслия скрывается самодовольное ничтожество. Сью изображает из себя хиппи, а на деле она из тех кошмарных бабенок, что семь дней в неделю пользуются прокладками, словно собственное тело преподносит им такую мерзость, которую непременно нужно вобрать в тряпку, завернуть в пакет и сунуть на самое дно мусорной корзины. (Я знаю, о чем говорю, – приходилось бывать в школьном туалете после Сью.)

Но главное, что делало интерес к ней Шебы абсолютно непостижимым, – это безнадежное занудство Сью. Она ведь ходячая антология банальностей; особа, для которой образец розыгрыша – жарким летним днем незаметно подкрасться к кому-нибудь и оглушить восторженным ревом: «Припекает, э-э?!» Много лет тому назад, задолго до случая со стенгазетой, мне, на беду, довелось полчаса проторчать на автобусной остановке в компании Сью. Вообразите, в какой-то момент она обернулась ко мне и провозгласила с ликованием поэта, только что сочинившего гениальную эпиграмму: «Держу пари, придут штук пять кряду!»

На следующий день, в пятницу, я уже заняла свое обычное место в «Ла Травиате», когда в кафе появилась Сью на пару с Шебой. Обе вопили и гоготали всю дорогу от входа до столика. Веселились без удержу – не иначе как близкие каникулы сказывались. Или же, подумала я тогда, за этой взвинченностью они скрывают неуклюжесть своих отношений. Даже устроившись за столиком, новоиспеченные подружки время от времени разражались хихиканьем. Сью то и дело вертела головой, будто желала убедиться, что их исступление не осталось незамеченным ни одним из посетителей. Не собираясь обеспечивать ей поддержку, я заслонилась книгой, и все же их смех преследовал меня на протяжении всего ланча. Когда я наконец вышла из кафе, в маленькой жестянке-пепельнице на моем столике остались пять окурков. А на душе было черным-черно.

Сейчас, пожалуй, самое время объяснить, почему на меня так подействовала встреча в «Ла Травиате». Видите ли, несколько лет назад я получила жестокий удар от моей тогда лучшей подруги Дженнифер Додд. В один злосчастный день Дженнифер заявила, что не хочет иметь со мной никаких дел. Больше года мы были самыми задушевными подругами, и ничто не предвещало столь крутого поворота. Понятно, что я пришла в замешательство. Незадолго до нашего разрыва Дженнифер начала встречаться с неким молодым человеком, художником и декоратором, нанятым для кое-каких работ в ричмондском доме ее сестры. Правда, она категорически отрицала связь между чувствами к нему и внезапным охлаждением ко мне. Тогда в чем причина? Помимо брошенных вскользь туманных упреков в «чрезмерной рьяности» я не добилась от Дженнифер никаких объяснений, а когда попыталась оправдаться, она захлопнулась, как раковина. Чем больше я ее обхаживала, чем дольше расспрашивала, тем холоднее и несноснее становилась Дженнифер. Во время нашего последнего разговора она в буквальном смысле слова пригрозила мне судом, если я не оставлю ее в покое.

Месяца полтора спустя, субботним, помнится, днем, я решила съездить в центр за подарками к Рождеству. На Морнингтон-Крисчент в вагон метро вошла Дженнифер со своим кавалером.

Они заняли места напротив и чуть в стороне. Заметив меня, Дженнифер тут же отвернулась, а вот ее спутник – Джейсон, если не ошибаюсь – упорно, с наглым вызовом продолжал на меня смотреть. Этот самый Джейсон был довольно неприятным типом с сальной кожей, пустым взглядом и так называемой «развитой» мускулатурой, которую мужчины добывают поднятием тяжестей в спортзалах. Во время нашей прежней (первой и единственной) встречи я приложила массу усилий, чтобы удержаться в рамках вежливости, а потом как можно мягче поделилась с Дженнифер своими опасениями. Откуда же взялась его агрессивность по отношению ко мне? Согласитесь, ему не с чего было уничтожать меня взглядом. Впрочем, я не испугалась, что тут же и доказала, ответив ему ледяным взором. А он вдруг, в явно бессильной ярости, повернулся к Дженнифер, вцепился ей в плечи и поцеловал. Цель была очевидна – продемонстрировать свое единоличное право на мою подругу. Отлепившись наконец, кавалер послал мне сардоническую улыбку и безобразно неприличный жест. Да, да, он оскорбил меня на виду у пассажиров переполненного вагона. Я не верила своим глазам. На следующей же остановке я выскочила из поезда и целых полчаса проплакала на скамейке станции «Гудж-стрит».

Глядя, как Сью в «Ла Травиате» льнет к Шебе, я вспомнила все эти неприятности и волей-неволей распереживалась. Близость с Дженнифер была куда как важнее и глубже зарождавшихся во мне надежд на дружбу с Шебой, и все же доставленная Дженнифер боль оказалась сродни той, которую я испытала в «Ла Травиате». Я знала, какую ошибку совершила с Дженнифер: приписала ей интеллект, которого и в помине не было. Выходит, последние шесть недель я была во власти той же самой ошибки и в отношении Шебы? Какое счастье, что Шеба открылась во всей красе прежде, чем я впустила ее в свое сердце. Я в очередной раз обманулась. Нет между нами с Шебой внутреннего сходства. Нет никакого родства душ. У нас вообще нет ничего общего, решила я.