Текст книги "Том 10. Последние желания"

Межстранное^*

Теперь очень трудно писать рассказы. Требуют, требуют, а потом все равно недовольны. Если выдумаешь что-нибудь правдоподобное, вроде современной действительности, – так вот зачем выдумал «вроде», когда сама голая действительность ярче? И верно, ярче. А если пишешь не относящееся – опять не годится: что это за писатель, вокруг миры потрясаются, а он, горя мало, высасывает что-то из пальца.

Единственное средство – ничего не выдумывать, а так, сидеть и полулениво старые какие-нибудь сказки вспоминать, самому себе их рассказывать, без усилий, без заботы, – относятся они к действительности или нет.

Вот я так сижу и вспоминаю, какие сказки когда слышал. А пишу потому, что «не было еще примера, чтобы писатель не писал», – так говорит один современный мудрец.

Может быть, сказка моя есть в какой-нибудь книге. А может быть, мне ее рассказывали: не то старая богаделка, что по воскресеньям когда-то к нам ходила… не то семилетний Боря, знакомый мальчик, умерший от дифтерита. Он вечно сказки рассказывал.

Не помню… Возможно, что и богаделка кое-что говорила, а кое-что Боря… Да мне все равно. Сказка такая длительная, не утомительная. Про двух королей.

То есть, королей-то в сказке много, но начинается она с двух старых королей. Правили они двумя соседними королевствами, и оба королевства были по полземли, такие громадные. Правили они, правили, и сколько себя помнили – все время друг с другом воевали. Когда уж сильно люди ихние устанут, было на короткое время как бы замирение; не настоящее, а вроде. Тут сейчас короли пользуются, съедутся друг с дружкой, и один спрашивает: «Что ж это мы все воюем? Нельзя ли как-нибудь…» А тот отвечает: «Действительно; да что ж делать-то. Видно, такая судьба».

Тем временем войска, отдохнув, опять в бой; короли подчас еле-еле успевают по своим местам разъехаться.

Ну, жили долго короли, наконец умерли, стали править их законные наследники. Правят, правят, а война своим чередом идет себе. Опять, – как свалятся войска передохнуть на малое время, – короли шмыг друг к другу – потолковать.

Один говорит: «Да что это мы все воюем?» А другой: «Видно, судьба; страны наши рядом, вплотную, граница, как ниточка тонкая, разве ниточка может сдержать? Вот если бы…» Не договорились, как уж опять на границе бои загудели, едва-едва удавалось королям к своим местам прошмыгнуть.

Долго ли, коротко ли, умерли и эти короли. Ихние молодые наследники стали править. А война все себе идет. И стало уж народу как бы маловато. Положим – меньше народу, меньше хлеба едят, а все-таки скучно, и молодые короли стали подумывать жизнь переменить. Молодые смелые, чего, от роду не видано, – они все-таки мечтают. Как в первый раз улучили минутку, съехались, один, не теряя времени, говорит: «И чего мы все воюем? Нельзя ли так устроить, чтоб и без войны пожить?» А другой сейчас же: «Я, говорит, и сам об этом уже девять лет мечтаю. Это все оттого, что живем, а граница, как ниточка тонкая. Разве есть возможность удержаться? Если что придумать, – другое дело…»

Сейчас же наскоро стали придумывать, закипели тем временем бои на границах, придворные королей разыскивают, но они и в ус не дуют: молодые, смелые. Пусть, говорят, хоть там что угодно, дела эти привычные, а мы, пока своего совета не кончим, с места не сдвинемся.

Неизвестно, как бы это обернулось, да благо короли скоро все обдумали, во всем согласились, тут же велели написать бумагу подробную, оба под ней подписались и скрепили семьюдесятью печатями на вечные времена.

А тут как после этой бумаги должна была наступить перемена жизни, то и своих мест благополучно достичь королям оказалось плевое дело.

Придумали все же короли вот что.

У одного королевства-полземли, у другого – полземли. Но у каждого та половина его королевства, что ближе к границе-ниточке, совсем не считается; там и домов нет, и трава не растет, а только войска воюют. Граница-ниточка между ними незаметная, а с обеих сторон по полкоролевства воюют себе да и воюют, – столько лет. Так вот и решились короли: махнем мы рукой на эти наши половины. Все равно они нам ни к чему. Трава не растет, земля не родит, люди либо бьются, либо битые лежат, что там! А лучше мы сведем людей, какие остались, в задние наши королевства и выстроим по высоченной меднокаменной стене, чтобы обе шли от моря и до моря, вгладь; между стенами военная земля толстым пустырем ляжет, ничья, без травы, без людей, с одними мертвецами. Зверья там давно никакого нет, пускай ее; уж такая граница, в два полкоролевства, за двумя стенами, – не прежняя ниточка нарисованная. Через нее народы друг друга не увидят, значит, и воевать не снимутся. Сейчас же войска отозвать, что остались, разоружить, поставить на работу, – стену строить. А потом те на военной службе будут считаться, кто вдоль стены останется – стену сторожить. Дело нетрудное: если кто и без ноги, без руки, – справится.

Были два вопроса; первый вопрос: а ну как на аэропланах через стены преступно полетят? Или по морям вздумают объезжать? Сотню казнишь, другую, а все-таки будет повадка. Нельзя ли в корне пресечь?

Подумали, увидели: можно пресечь. Все аэропланы уничтожить и, кто знал, как их строить, сразу же казнить. Так мало-помалу и забудется это дело. Корабли тоже сжечь, и уже за дальнейшим следить неусыпно.

Тут второй вопрос: королям-то надо же когда видеться? Решили оставить по яхточке для своего употребления, а на них, чтобы самые верные, старые люди.

Так сделать – не попадет человек с моря ни в чужую страну, ни в пустырь. И будет хорошо.

Короли, хоть и молодые, были самые настоящие короли, а потому, как они между собой решили и на бумаге написали, так все и сделалось. Прочитан был в обоих королевствах приказ по войскам: «Назад! Пошли назад. Полкоролевства своего назад от границы прошли, команда: „Стоп“».

Стали. «Строй стену!» Строят. Но как войска по причине долгой войны оставалось маловато в обоих королевствах, то согнали в помощь всякий народ. Наскребли, что было, кто хоть как-нибудь рукой владел, – строй. Народишку по причине все той же долгой войны вообще было не густо, и само собой сделалось, что некому об аэропланах и думать; даже и старые, не будь приказа их жечь, сами бы сгнили, пока люди скопом около стены возились по королевскому повелению.

Боялись короли сначала, не начнут ли праздношатающие, пока стены стройкой не окончены, в пустырь нос совать; но праздношатающих не оказалось, да и на пустыре такая голь вонючая виднелась, что не манила, а рады были ее застроить стеной, да на волю Божью оставить: пусть Он, что хочет с ней делает, хоть сатане отдает в вечное владение.

Вот и стены достроены, вгладь, от моря до моря; и вдоль каждой поставлена вечная стража, чтоб ни дырочки, ни щелочки не сделалось, чтоб и зверь не прокопал, а человек и близко не подходил. Птицы, конечно, перелетали, да пусть их, воронье больше.

И наступил в двух полкоролевствах, отдаленных межстранным пустырем, великий мир.

Чужого народу не видать, точно и на свете его нет, а между собой драться – не из-за чего, да почти что и некому; все воины, кто остался, и целые, и безрукие, в один ряд стоят и стену стерегут.

Был далеко в море, против пустыря, скалистый остров, где порешили короли на своих яхточках съезжаться. На том острове и сроду никто не жил, потому что весь он-в пятачок, и неудобный.

Съехались короли, не нарадуются. «У меня, – говорит один, – мир и тишина за моей стеной». Другой тоже: «И у меня, – говорит, – за моей великолепно. Даже делать нечего, и как-то неловко: всякий король – военный человек, а теперь ни полков, ни нашивок, и мундир только один: мундир „Королевской Стены“».

Поговорили так, и еще о будущем немного: короли должны же и о будущем своей страны печься. Что, мол, если начнет народ сильно плодиться? За последнее время, когда война шла, ребятишек совсем уже не стало, где же! Ну а теперь, как бы не снялись родить; разведется народ чрезмерно – тоже худо может произойти. Стали было короли предельные цифры вырабатывать, да бросили: преждевременно. Успеется.

И разъехались по своим местам. А на местах так успокоились, что следующий срок съезда оба пропустили. Когда опять свиделись на острове – были уже оба пожилые. Стали толковать, у обоих та же история! Все тихо, мирно; не только аэропланов не заводят, а даже книжки забыли, как печатают.

Половина людей землю пашет, половина стенную службу несет. И то, дай Бог, справиться: от безруких, безногих воинов пошел народ родиться какой-то кривой; что в мыслях разлета не замечалось-это к лучшему, а вот и телом-то работники – накосо; к работе слабы, и стену сторожить могут, а землю пахать – скверно пашут.

Говорили короли – не договорились, а потом признались друг другу: пропадает у них куда-то хороший народ. Как родится ребенок не кривой, не косой, с понятием, подрастет, – так и пропал неведомо куда. Уж и родители привыкли: «Ну, этот пропащий», – говорят. – «Да вы следите за ними». – «Чего следить, мы не умеем, и это воля Божья, наоборот не пойдешь». Покоряются.

Не легче того: у самих королей сыновья пропали: у одного два младших, а у другого-средний. Наследники не пропали, они такие уродились, нехитрые, из непропадающих.

Посетовали короли, согласились меры усилить, – что ж это в самом деле? У министра дочь даже пропала! И с тем разъехались, благо море тихое: а то яхточки-то поветшали, без прежних матросов, опытных. Перемерли иные, значит, не очень разъездешься.

Однако наследники этих королей приняли вечный завет, и, хоть не скоро, хоть кое-как, а все же они на острове тоже съехались. «Ну, что?» – спрашивает король. «Да что, все хорошо. Только народу мало у меня. Все пропадают. А стена стоит?» – «Стоит».

Помолчали, разъехались. Но как ездили они теперь уже на гребных галерах, то натерпелись большого страха. Море было тихое, но застала их ночь в море не против своих берегов, а против межстранного пустыря.

Далеко, берега ночью не видно, – но хуже: какие-то синие длинные огни ходячие на пустыре точно мелькают. Может, померещилось, а ночью испугались все очень, друг другу ничего не сказали, молча претерпели.

И опять стали жить тихо, мирно, только на остров больше не поехали до самой своей смерти. Наследникам хоть передали завет об острове, но не настоятельно, и новые короли его исполнить не решились. И так хорошо было жить: народ занят повиновением, короли правлением, а если кому есть нечего, и не пропадает, и на службу у стены не годится, то тех мирно казнили.

В самые последние века люди и пропадать как будто стали меньше: все тут, какие есть. Уж редко кто и помнил, что есть за стеной пустырь, а за пустырем другая стена и другое королевство. Знали свою стену, что ж больше? Знать нужно то, что на пользу тебе и отечеству, а бесполезное знание может только вредить при случае.

Жизнь упрощалась, каждое королевство укреплялось, и так бы это все до сих пор и шло по-прежнему, в мире и повиновении, если бы не случилось раз на утренней заре великое дело, невиданное и никем не слыханное.

А случилось оно так.

Стража стенная дремала в обоих королевствах, и все было, как всегда, только пришел, видно, час. Поднялись над стенами, над обеими, голубые длинные птицы. И так много было этих птиц, что все летели, летели, и все небо ими наполнилось. И когда наполнилось, – без особого шума накренились и упали обе стены в разные стороны, внутрь каждого королевства. Кстати, задавили и всю стражу, что вдоль, от моря и до моря стояла, – так и приняла она смерть на своем посту.

Летели голубые птицы, летели, на землю садились; на птицах люди, и людей этих село видимо-невидимо.

Навстречу им королевские подданные, кто посмелее, повылезли, а другие сразу от страху дома поумирали.

Вылезли, на своих местах каждый, и оба короля.

Смотрят, сразу растерялись, войска хотят собрать: ни стен, ни войска – ничего нет.

А те с птиц своих повсеместно слезают, осматриваются; а на жителей – никакого внимания до поры до времени.

Нашлись все-таки смельчаки, из тех, что почище говорили, издали кричат: «Ай, ай, кто вас привез?» Министры королевские оправились, что-то припомнили: надо переговоры:

– Кто вы за люди? Из какого королевства? Обернулись люди, а сами большие такие, быстрые; прислушались и говорят:

– А мы люди. Мы – иностранные. Стало нам мало полземли, хотим теперь всю занять.

– Да чьи же вы? – спрашивают.

– Как чьи? Свои. Деды и отцы наши, за стеной скучая, подземными ходами шли себе на свободу, в межстранное. Ходы темные еще от древней от войны остались; ну и шли, пока вы стену сторожили. А теперь мы везде будем жить.

Короли, каждый, выступили:

– Это – мое королевство. Где ваш король? Я с ним воевать буду.

А те смеются:

– Мы – все короли. Сколько нас людей, столько королей. Так что воевать вам не стоит. Вон и с моря к берегам наши суда подходят, и там все короли. Только у нас такие короли, что друг с другом никогда не воюют. И теперь вся земля, и ваша, и наша, будет одна наша.

– Как же так ваша? А мы-то куда?

– А куда хотите. Да на что вы нужны?

Переглянулись меж собой королевские подданные, и короли переглянулись с министрами, – не знают, что ответить; никогда не думали, на что они нужны.

Так это и кончилось, так и стали межстранные, голубые, большие люди, которые все сплошь короли, жить по всей земле целиком, и стала земля вся ихняя, со всеми цветами, со всеми хлебами, с кораблями и птицами, которых они настроили.

Комментарии

«Среди истинно культурных художников имя З. Н. Гиппиус занимает видное место, – написал А. Белый в 1906 г., как раз на пике славы своей выдающейся современницы, приветствуя выход ее четвертой книги прозы „Алый меч“. – Из писательниц женщин она одна вооружена всем, что составляет основу и мощь утонченной культуры. В этом ее незабываемое значение». Убежденный почитатель таланта «мадонны Серебряного века», он первым обратил внимание на две, по его мнению, главные особенности, которыми окрашена вся проза поэтессы: «изысканная красота формы» и «дыхание Тайны».

Насколько был прав А. Белый, читатель может убедиться и сам, прочитав новый сборник прозы Зинаиды Гиппиус. «Последние желания» – это очередной том (десятый из четырнадцатитомника), продолжающий прервавшееся в издательстве «Русская книга» Собрание сочинений классика Серебряного века. В книге впервые собраны вместе произведения разных лет, «забытые» автором: они публиковались в журналах, газетах, альманахах в 1893–1916 гт., но не были ею включены в сборники. И незаслуженно, потому что и в этих повестях и рассказах, как и во всем творчестве Гиппиус, «чувствуется рука крупного художника; в ней ум и полеты большого таланта» (А. Белый).

Не для себя^*

Живописное обозрение. 1894. № 44, 45, 47, 48.

«Любила Чацкого когда-то…» – Из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума».

Надсон Семен Яковлевич (1862–1887) – поэт, кумир молодежи 1880-х гт.

Золя Эмиль (1840–1902) – французский прозаик. Автор 20-томной серии романов «Ругон-Маккары» (1871–1893).

Ренан Жозеф Эрнест (1823–1892) – французский прозаик, драматург, философ, историк-востоковед. Автор книг «Жизнь Иисуса», «Апостол Павел», «История Израиля» и др.

Миро (греч. myron) – маслянистое благовонное вещество. «Одним миром мазаны» – синоним поговорки «одного поля ягоды».

Авсеенко Василий Григорьевич (1842–1913) – историк, прозаик, критик, публицист. Автор салонных романов, которые сам называл «поэзией… красивого цинизма, капризов скучающего артистического своеволия, бешеных денег и сумасшедших туалетов».

Шопен Фридерик (1810–1849) – польский композитор и пианист.

Имеретин – представитель грузинской этнической группы.

«Апостол» – богослужебная книга, содержащая библейские тексты Посланий и Деяний апостолов.

Бокль Генри Томас (1821–1862) – английский историк и социолог. Автор известного труда «История цивилизации в Англии», переведенного на русский язык в 1861 г.

Гёте Иоганн Вольфганг (1749–1832) – немецкий поэт, прозаик, драматург, философ, естествоиспытатель.

Фауст – герой одноименной трагедии Гёте.

«Мария Стюарт» (1800) – трагедия Ф. Шиллера.

Как это случилось^*

Живописное обозрение. 1895. № 23–26.

Мать-мачеха^*

Живописное обозрение. 1896. № 5–8.

Лист Ференц (1811–1886) – венгерский композитор-романтик, пианист, дирижер.

Бетховен Людвиг ван (1770–1827) – немецкий композитор, пианист, дирижер.

«Жизнь за Царя» (1836) – опера М. И. Глинки; с 1939 г. по новому либретто С. М. Городецкого шла под названием «Иван Сусанин».

Патти – итальянские певицы, сестры Карлотга(1835–1889) и знаменитая Аделина (1843–1919), приезжавшие на гастроли в Россию.

Неуловимая^*

Живописное обозрение. 1897. № 1.

Не разыгрывать же мне прекрасного Иосифа! – Прародитель двух колен Израилевых Иосиф Прекрасный в молодости был продан в рабство к начальнику телохранителей египетского фараона Потифару. В его доме он подвергся искушению: жена Поти-фара, влюбившись в красивого юношу, попыталась его соблазнить, но Иосиф отверг ее притязания. По лживому доносу развратницы его посадили в темницу.

Табльдот (фр.) – общий обеденный стол.

Тарраш Зигберт (1862–1934) – немецкий шахматист-гроссмейстер, врач по образованию.

Каламянковая пара – недорогой летний костюм из коломянки, одноцветной ткани светлых тонов.

Прогимназия – среднее учебное заведение, состоящее из четырех, позже из пяти классов. Давало незаконченное среднее образование.

Последние желания^*

Живописное обозрение. 1900. № 1, 2.

Тэн Ипполит (1828–1893) – французский философ, социолог искусства, историк.

Бортнянский Дмитрий Степанович (1751–1825) – композитор; создатель нового типа хоровой духовной музыки.

Деранжемент (фр. derangement) – беспорядок, хлопоты, расстройство.

Потапенко Игнатий Николаевич (1856–1929) – прозаик, драматург, критик.

Белоподкладочник – бытовое название состоятельных студентов, носивших форменную одежду на белой подкладке. Остальные студенты довольствовались тужурками на темной подкладке.

Маркс Карл (1818–1883) – философ, социолог, основоположник марксизма, утопического учения о неизбежности перехода к коммунизму в результате пролетарской революции и установления диктатуры пролетариата.

Катков Михаил Никифорович (1818–1887) – публицист, редактор и издатель газеты «Московские ведомости» (в 1851–1856 и 1863–1887 гг.), журнала «Русский вестник» (с 1856 по 1887 г.). Издания Каткова обрели известность обличениями нигилизма шестидесятников; в 1880-е гг. оказывали серьезное влияние на правительственную политику. У Каткова печатались Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев, Н. С. Лесков, К. Н. Леонтьев, К. П. Победоносцев, Вл. С. Соловьев и др.

Madame de Cevigne – Севинье (маркиза Мари де Рабю-тен-Шантиль; 1626–1696), французская писательница, автор знаменитых писем к дочери-памятника эпистолярного жанра.

Писемский Алексей Феофилактович (1821–1881) – прозаик.

Озеров Владислав Александрович (1769–1816) – драматург. Автор трагедий «Эдип в Афинах» (1804), «Димитрий Донской» (1807) и др.

Тютчев Федор Иванович (1803–1873) – поэт.

Мюссе Альфред де (1810–1857) – французский поэт-романтик, прозаик, драматург. Автор романа «Исповедь сына века» (1836).

«Домострой» – памятник русской литературы XVI в., свод патриархальных житейских правил и наставлений, основанных на беспрекословном повиновении главе семьи.

Индиспозиция (фр. indisposition) – недомогание, нездоровье.

Реприманд – (фр. reprimande) – выговор, строгое внушение.

Детская совесть^*

Живописное обозрение. 1892. № 3.

Два сердца^*

Северный вестник. 1892. № 3.

Слова, слова…^*

Труд. 1892. № 4.

Эолова арфа – струнный инструмент, издающий звуки при малейшем дуновении ветерка (назван в честь Эола, владыки ветров). Воздушные арфы (в виде ящика-резонатора) устанавливались на крышах, в гротах, беседках. Особенно популярны были с конца XVIII в. (в том числе и в России).

Клобук – головной убор монахов.

«Крейцерова соната» (1887–1889) – повесть Л. Н. Толстого.

Опопанакс – род многолетних растений, содержащих вещества, используемые в парфюмерии.

Неприятное воспоминание^*

Труд. 1893. № 2.

Кретон – хлопчатобумажная ткань из окрашенной в разные цвета пряжи, создающей геометрический орнамент. Использовалась для обивки мебели и драпировок.

Ренан Жозеф Эрнест (1823–1892) – французский прозаик, драматург, философ, историк-востоковед; автор известных книг «Жизнь Иисуса», «Апостол Павел», «История Израиля» и др.

Монтепен Ксавье де (1823–1902) – французский писатель и журналист. Автор мелодрам и многотомных, изобилующих эротикой и убийствами романов.

Руссо Жан Жак (1712–1778) – французский писатель и философ.

Башкирцева Мария Константиновна (1860–1884) – художница, автор знаменитого «Дневника» (на фр. яз. Париж, 1887, т. 1–2), кумир молодежи конца XIX-начала XX столетия. Впервые полностью на рус. яз. издан в 1893 г. Девушка-вундеркинд, неизлечимо больная туберкулезом, окончила за пять месяцев лицей, за два года прошла семилетний курс в парижской женской художественной мастерской Р. Жюлиана. В 1880–1881 гг. успешно выставлялась в Салоне художников (ею создано 150 картин, 200 рисунков, а также несколько скульптур). «Дневник» Башкирцевой, по ее словам, – это «жизнь женщины, записанная изо дня в день, без всякой рисовки, как будто бы никто в мире не должен был читать написанного, и в то же время с страстным желанием, чтобы оно было прочитано». Эта исповедь вызвала разноречивые оценки: от отрицательных (Л. Н. Толстой, А. П. Чехов) до восторженных (В Л. Брюсов, В. В. Хлебников, МИ. Цветаева).

Ришпен Жан (наст. имя Огюст Жюль; 1849–1926) – французский поэт, прозаик, драматург, автор произведений, анархистски отрицающих официальную мораль: «Мадам Андре», «Клейкая», «Миарка, вскормленная медведицей» и др.

Костино мщение^*

Русская мысль. 1893. № 11.

Тетя Лиза^*

Труд. 1893. № 12.

Полевой Николай Алексеевич (1796–1846) – писатель, журналист, историк. Издатель журнала «Московский телеграф».

Деревянное масло – сорт оливкового масла, используемый в светильниках.

Послушание – обязанность, которую должен нести каждый монах или послушник (готовящийся принять монашество), а также работа или обязанность, выполняемая как искупление за какую-то вину.

Развлечение^*

Всемирная иллюстрация. 1894. № 19,20.

Среди мертвых^*

Северный вестник. 1897. № 3.

Лилит^*

Новый путь. 1904. № 4.

Лилит – героиня мифического предания. Бог, сотворив Адама, сделал ему из глины жену и, оживив, назвал ее Лилит. Жена сразу потребовала равноправия. Встретив возражения Адама, гордая Лилит улетела. В средневековой литературной традиции первая жена Адама предстает в облике соблазнительницы, женщины неземной красоты. В иудейской демонологии Лилит – злой дух женского пола.

Полетели^*

Тропинка. 1911. № 8.

Братья Райт – Уилбер (1867–1912) и Орвил (1871–1948) – американские авиаконструкторы и летчики. Первыми в мире в 1903 г. совершили длительный полет на построенном ими самолете с двигателем внутреннего сгорания.

Блерио Луи (1872–1936) – французский авиаконструктор и летчик. Первым перелетел через пролив Ла-Манш (1909).

Фурман – прав.: фарман, биплан системы французского авиаконструктора и летчика А. Фармана (1874–1958).

Цеппелин – дирижабль жесткой конструкции немецкого генерала Фердинанда Цеппелина (1838–1917).

В человеческих тисках^*

Новое слово. 1913. № 11.

Автоном и Надя^*

Новое слово. 1914. № 2.

Наверно^*

Вершины. 1914. № 4.

Публикация сопровождалась редакционным предисловием «Хотим знать, но боимся знать»: «Все мы страстно желаем знать, что будет с нами после смерти, но в то же время мы боимся этого знания. И все попытки нарисовать загробную жизнь, открыть тайну смерти, у которой „ни один смертный не открывал покрывала“, приблизиться хоть немного к пониманию этого таинства природы – все они порождены страхом перед знанием, что после смерти „ничего не будет“. И пока этого знания нет, пока мы не знаем „наверно“, мы можем жить, работать, наслаждаться жизнью, в нас еще теплится робкая надежда, что и после смерти мы не умрем, и неуверенное „а может быть“ дает нам еще силу жизни. Эту серьезную и интересную тему затронула в шутливом рассказе „Наверно“ Зинаида Гиппиус».

Все переменилось^*

Голос жизни. 1914. № 8.

Не выдуманное^*

Биржевые ведомости. 1914. 19 окт. № 14442.

Пашков дом. – Памятник архитектуры классицизма, построенный в Москве в 1784–1786 гг. архитектором В. И. Баженовым по заказу П. Е. Пашкова. С 1839 г. перешел в казну, с 1861 г. в нем разместили Румянцевский музей и библиотеку. В 1913–1915 гг. в главном корпусе был устроен большой читальный зал Румянцевской библиотеки. Ныне в составе зданий Российской государственной библиотеки.

Немец^*

Биржевые ведомости. 1914. 30 нояб. № 14526.

Странный закон^*

Голос жизни. 1915. № 4.

Детский взор («Воспоминания кстати»)^*

Биржевые ведомости. 1915. 31 окт. (Утренний вып.). № 15181.

Башибузук – турецкий солдат; в в переносном значении отчаянный, буйный человек.

Шипка… на которой всегда «все спокойно»… – Варьируется знаменитая фраза «На Шипке все спокойно» из боевых донесений Федора Федоровича Радецкого (1820–1890), генерала от инфантерии. В русско-турецкую войну 1877–1878 гг. командовал Южным отрядом, оборонявшим перевалы через Балканы (в том числе Шипку).