Текст книги "Увязнуть в паутине (ЛП)"

Автор книги: Зигмунт Милошевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

6

У тебя три новых голосовых сообщения: «Привет, позвони мне»; «Какой смысл иметь мобилку, раз ты или отключаешь ее, или не забираешь с собой? Позвони, как только прослушаешь сообщение»; «Привет, а вот угадай, кто говорит. Если ты жив, купи по дороге батон и сигареты для меня, потому что я забыла. Если нет, посети меня во сне и скажи, где лежит твой полис».

Шацкий прослушал последнее сообщение и рассмеялся. В такие моменты он тут же вспоминал, почему полюбил ту девушку, которая единственная могла сочувственно поглядеть на него, когда он строил из себя клоуна в университете. Боже, сколько же это уже лет. Десять лет после свадьбы, а со знакомства? Четырнадцать. Больше трети его жизни. Почти половина. Невозможно поверить. В последний момент, уже перед девятью вечера, он успел вскочить в магазин за батоном и сигаретами. Продавщица – та же самая, что и десять лет назад – улыбнулась ему. Странно, а ведь он никогда и словом обмолвился с ней помимо тех слов, которые необходимы, когда делаешь покупки. Какое-то мгновение ему хотелось сказать что-то больше, ведь знакомы они были уже столько лет, но заплатил без слова и вышел. Дома попал в самый центр преисподней.

– Папа, папа, ну почему мой день рождения нельзя отметить в Макдональде?

– А почему ты до сих пор не спишь? – не дал Шацкий сбить себя с толку.

– Потому что мама мне не говорила.

– Серьезно?

В большой комнате скрипнуло кресло.

– Эта девица врет точно так же, как и ты, – крикнула Вероника из глубины квартиры.

Шацкий глянул на дочку, которая с ангельской миной стояла в прихожей.

– Я никогда не лгу, – прошептал он.

– И я тоже никогда, – прошептала Хеля.

Вероника пришла к ним и беспомощно глянула на каштанововолосую девочку.

– Сделай хоть что-нибудь, ведь что бы там ни было, ты ее отец. Скажи, что она должна почистить зубы и отправляться спать, и скажи ей, что дня рождения в Макдональде у нее не будет. Только через мой труп.

– Так ведь все устраивают дни рождения в Макдональде, – сказала Хеля.

– Все меня не интересуют, – буркнула Вероника. – Вы меня тоже не интересуете. Где ты был столько времени, – спросила она у Шацкого, целуя его в нос в качестве приветствия. – Пил? – прибавила она, морща брови.

– Нужно было встретиться с Олегом, а пил я только яблочный сок и чай, – гладко соврал Теодор. Он сам страдал типичным прокурорским извращением – ему казалось, будто лжет каждый, и пытался выяснить, в какой момент. Но ему было известно и то, что нормальные люди, пока он им сам прямо не скажет, что их обманывает, или до тех пор, пока не ляпнет невообразимую чушь, все принимают за добрую монету.

– Нужно было бы пригласить их к нам, давно уже не виделись. Интересно, как там у Наталии…

Теодор Шацкий повесил на вешалку плащ и пиджак. С облегчением стащил туфли и галстук. А может, было бы лучше научиться ходить на работу в сорочке-распашонке и сандалиях, подумал он, было бы гораздо удобнее. Хеля все это время стояла в прихожей, спустив голову и скрестив руки на груди. Теодор поднял ее вверх, прижал к себе.

– А если мы найдем какое-нибудь необыкновенное место? – сказал он. – В сто раз лучше Макдональда, с громадной игровой площадкой? Где можно играть в догонялки, и вообще?

– Нет таких мест, – ответила Хеля.

– А если такое найдем?

– Тогда я подумаю.

– Хорошо, а в этом случае, почистишь зубки и дашь нам немного времени, чтобы мы его нашли?

Та молча закивала головой, позволила опустить себя на пол и побежала в ванную. Вопрос, где теперь они найдут игровую площадку, чтобы иметь возможность отпраздновать день рождения Хеле за разумные деньги?

Шацкий отправился в кухню, вынул из холодильника банку пива, открыл ее и встал рядом с Вероникой. Жена прижалась к нему и заурчала.

– Я едва жива.

– Как и я, – заметил он.

Они стояли молча; тишину прервал писк, сигнализирующий поступление SMS.

– Это тебе, – буркнула Вероника.

Шацкий пошел в прихожую и вынул телефон из пиджака. «Спасибо за чудесный вечер. Пан очень невежливый, зато ужасно милый прокурор. МГ».

– И что там? – спросила Вероника.

– Рекламная акция. Отошли сто сообщений и, возможно, выиграешь кружку. Какую – не знаю, я стер.

Последние слова были абсолютной правдой.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

среда, 8 июня 2005 года

Аргентина победила Бразилию со счетом 3:1 в рамках ЧМ. Родился первый ребенок, матери которого трансплантировали фрагмент яичника другой женщины. Архиепископ Станислав Дзивиш прибывает в Краков и обещает, что не станет сжигать никакие заметки Иоанна-Павла II. В Попове продолжается конференция «Женщины в тюрьме». Одна треть осужденных – это, как правило, жертвы домашнего насилия. Домашний кинотеатр и 10 тысяч злотых может с сегодняшнего дня получить человек, который укажет виновников жестокой резни бакланов в заповеднике на Езёраке. Формируется рекламный кодекс польских пивоварен. Будет запрещено использовать изображения лиц или персонажей, которые особым образом влияют на несовершеннолетних. В Варшаве, в ПКиО, состоялся большой праздник в честь пятидесятилетия Дворца Молодежи. На Уяздовских Аллеях открыт памятник генералу Стефану «Гроту» Ровецкому; его высота 6 м 15 см; на Павяке открыт бронзовый памятник вязу, который для заключенных был символом свободы. Полиция ликвидировала шайку преступников, производящих спирт из жидкости для опрыскивания лобовых стекол. Арестованы 10 тысяч литров готового продукта и два человека. Максимальная температура в городе – 13 градусов, облачно, небольшие осадки.

1

Теодора Шацкого вечно изумляло число трупов, запиханных в Управлении Судебной Медицины на ул. Очки. Кроме Теляка, на остальных столах для вскрытия лежало еще три тела, четыре следующих ожидало под окном на больничных носилках. В воздухе висел запах бифштекса по-татарски,[53]53
  В оригинале именно так, в действительности же, боюсь, там воняло формалином – Прим. перевод.


[Закрыть] приправленный легким душком фекалий и рвоты – результат исследования кишок и желудка. «Трупные хирурги», что собрались заняться Теляком, был относительно молоды, старшему около сорока, младший – на вид – словно только что закончил институт. Шацкий пристроился под стенкой. Вскрытия никогда его не увлекали, хотя он и знал, что хороший патологоанатом способен из трупа вычитать больше, чем вся Криминалистическая Лаборатория (которой так гордилась столичная полицейская комендатура), из обнаруженных на месте происшествия следов. В общем, он желал иметь вскрытие как можно быстрее за собой.

Старший врач, натягивая латексные перчатки, поглядел на него с ухмылкой.

– Так это пан прокурор поручил нам проверить, сам ли покойник вонзил себе вертел в глаз?

«У-у-у, – подумал Шацкий, – только не патологоанатом-остряк. Для самого начала дня этого было бы слишком».

– Мы должны это знать, – спокойно ответил он.

– Весьма остроумная теория, – злорадно ухмыльнулся врач и начал тщательный осмотр тела.

Помощник делал заметки.

– На конечностях и туловище не выявлено синяков, резаных, колотых или рваных ран, равно как и входных отверстий от пуль, – диктовал патологоанатом. Очень осторожно он приподнял запавшее веко, под которым когда-то находился глаз Теляка. – Отсутствует правый глаз, фрагменты стекловидного тела и роговицы видны на щеке, – он сунул палец в глазницу и извлек остатки чего-то серого. Шацкий прищурился, чтобы утратить резкость взгляда. – Кость черепа за правой глазницей раздроблена, втиснута вовнутрь, вероятнее всего, с помощью острого орудия, – он приподнял и внимательно осмотрел голову, разводя волосы. – Помимо указанного, на голове покойника никаких других повреждений не выявлено.

– Прямо в дрожь бросает относительно следующей рекомендации, – повернулся хирург к Шацкому и отработанным движением надрезал грудную клетку и живот Теляка в форме буквы Y, собрал кожу и закрепил ее на подбородке трупа, а в то же самое время его помощник «снял скальп» с черепа. – Звучать она может, скажем, так: «Обращаемся с просьбой установить, мог ли покойник, обнаруженный с отрезанной головой под трамвайным вагоном, в состоянии отрезать ее себе перочинным ножиком, после чего лечь на рельсах в ожидании подъезжающего рельсового транспортного средства.

– Люди разные вещи себе творят, – прокурору пришлось говорить громче, чтобы перекричать визг механической пилы, которой помощник кромсал череп. Как и обычно в такой момент, он хотел выйти, он терпеть не мог мокрого чмокания, которое сопровождало вскрытие головы. Когда отвратительный звук – ну один в один, как при попытке пробить кухонный слив – все же раздался, во рту он почувствовал горечь желчи.

Шацкий ожидал следующей порции шуток, но хирурги сосредоточились на своей работе. Младший что-то там подвязывал внутри тела; старший уверенными движениями инструмента, до боли похожего на хлебный нож, вырезал из Теляка внутренние органы и клал их на вспомогательном столике в ногах трупа, после чего подошел к вскрытому черепу.

– Ладно, с потрохами можно и подождать, там и так ничего нет. Поглядим, что с головой, – он пододвинул к голове трупа небольшой алюминиевый столик, осторожно извлек серо-красный мозг Теляка и уложил его на подносе. Загляну вовнутрь черепа и вдруг наморщил брови.

– Вот это должно было быть для него совершенно невыносимым, так что, возможно, он и вправду покончил с собой, – очень серьезно сказал он. Шацкий сделал пару шагов в его сторону.

– Что случилось? – спросил он.

Врач ладонью что-то выискивал в голове Теляка, явно пытаясь вытащить оттуда нечто сопротивлявшееся. У Шацкого перед глазами стали сцены из «Чужого». Патолог изогнул руку, как будто желал провернуть ключ в замке, и медленно извлек ладонь. В пальцах он держал развернутый презерватив.

– Думаю, у него была навязчивая идея. И что он не мог с нею жить. Бедняга…

Врач задумчиво опустил голову, его помощник трясся от сдерживаемого смеха. Шацкий закусил губу.

– Вы же наверняка понимаете, что в кодексе имеется статья, касающаяся надругательства над останками, – холодным тоном произнес он.

Патологоанатом выбросил презерватив в корзину и глянул на Шацкого так, как дети в классе глядят на нелюбимого первого ученика и любимчика учительницы.

– И как это у вас получается быть такими деревянными чинушами? – спросил он. – Специальные тренинги?

– Мы проходим психологические тесты во время учебы, – ответил на это Шацкий. – Можете продолжать, или мне позвонить в контору и попросить пару дней отпуска?

Врач на это ничего не ответил. Молча он осмотрел внутреннюю часть черепа и – крайне тщательно – мозг, затем порезал на кусочки внутренние органы. Шацкий распознал сердце, печень и почки. Он пытался подготовиться к наихудшему – к кишкам и желудку. Снова к горлу подкатило. Нужно было утром выпить не кофе, а чаю, подумал он. Наконец хирург заглянул в желудок; в воздухе почувствовался кисловатый запах.

– Ваш клиент перед смертью рвал, – сообщил патологоанатом прокурору. – И прилично.

Шацкий сразу же подумал о пустом пузырьке из-под снотворного, который был найден в комнате покойного.

– Мы можем проверить: чем? – спросил он.

– В смысле: морковкой или же котлеткой? – не смог отказать себе в иронии врач.

– В смысле: токсикология.

– Понятное дело, что можем; выдайте только заказ. Проверять все или только конкретные субстанции?

– Конкретные.

– А вам известно, какая это? Лучше будет сразу выписать заказ в токсикологию. И быстрее.

На это Шацкий ответил, что ему это будет знать, когда патологоанатом начнет зашивать.

– Договорились, – сказал тот. – Клиент был здоров, во внутренних органах нет каких-либо болезненных изменений. Сердце в порядке, легкие некурящего, рака нет, опухолей нет. Хотелось бы и мне быть в таком состоянии, когда исполнится полтинник. Причина смерти очевидна, то есть: повреждение мозга с помощью острого орудия. Вертел пронзил мозолистое тело и ствол, самые древние части мозга, ответственные за базовые жизненные процессы. Идеальный удар. Покойник погиб молниеносно. По сравнению с этим, выстрел в висок – это смерть длительная и болезненная. Вертел прошел сквозь мозг и остановился на теменной кости, след виден изнутри. То есть, удар был достаточно сильным, но не настолько мощным, чтобы пробить череп.

– Женщина могла бы нанести такой удар? – спросил Шацкий.

– Спокойно. Черепная кость в глазнице тонкая, не нужно большой силы, чтобы ее пробить, а дальше – сплошное желе. Мне сложно говорить про рост преступника, предупреждая ваш следующий вопрос, но думаю, что он не мог быть ни слишком высоким, ни слишком низким. Процентов на семьдесят, он был того же роста, что и жертва, но это исключительно для вашего сведения, написать подобное в заключении я не могу.

– А мог он это совершить сам?

Врач ненадолго задумался. Второй хирург в это время бесцеремонно упаковывал внутренние органы в разрезанного Теляка, заполняя пустые места смятыми в шар газетами.

– Сомнительно. Во-первых, это был бы первый известный мне случай, когда кто-то покончил с собойименно таким способом. И дело тут даже не в вертеле, но в самом факте того, что кто-то воткнул себе что-то в мозг через глаз. Вы можете представить нечто подобное? Потому что я – нет. Во-вторых, это было бы трудно и технически – вертел штука длинная, ее трудно толком схватить, трудно приложить силу. Но, конечно же, фокус выполнимый. На все сто процентов исключить подобное я не могу.

Шацкий поблагодарил и ненадолго вышел, чтобы позвонить Олегу и узнать название лекарства.

– Транкилоксил, действующее вещество: альфазолам, таблетки по два миллиграмма, – вычитал полицейский из собственных заметок. – Да, при случае? мы провели дактилоскопию.

– И? – спросил Шацкий.

– На бутылочке отпечатки только Теляка и Ярчик. И никаких других.

2

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ. Ядвига Теляк, родилась 20 ноября 1962 года, проживает на улице Карловича в Варшаве; образование высшее, не работает. Отношение к сторонам: супруга Хенрика Теляка (жертва), за дачу фальшивых показаний не привлекалась.

Предупрежденная об уголовной ответственности по ст. 233 УК показывает следующее:

С 1988 года я была супругой Хенрика Теляка, из этой связи родилось двое детей: Катаржина в 1988 году и Бартош в 1991 году. В сентябре 2003 года дочь совершила самоубийство. До этого времени мои отношения с мужем были нормальными, хотя, естественно, случались моменты и лучше и хуже. Но после смерти дочери мы сильно отошли друг от друга. Мы старались делать вид, что все в порядке, мы считали, что так будет лучше для Бартека, которому тогда было 12 лет. Но все это было лишь притворством. Мы даже говорили о том, как расстаться цивилизованным образом, и вот тут Бартек заболел. То есть, он и раньше был болен, но вот тогда ему стало плохо, и после обследований оказалось, что у него смертельный порок сердца. Если не случится чуда, или же если мы не получим орган для пересадки, в течение пары лет он умрет – так нам сказали. То было ужасное сообщение, которое, как это ни удивительно, нас сблизило. Вместе мы боролись, стараясь привлечь самых лучших врачей и самые современные клиники. Нам это стоило огромных денег, но муж руководил полиграфической фирмой, так что мы были людьми обеспеченными. По причине болезни сына, у нас даже не было времени все время вспоминать смерть дочери, и это было хорошо. Но Хенрик чувствовал себя всем этим придавленным. Он не мог спать, срывался с криком среди ночи, принимал успокоительные средства. Пил, но никогда не напивался. Осенью прошлого года он встретил Цезария Рудского и начал постоянно ходить к нему на сеансы психотерапии. Я не помню, как они познакомились, пан Рудский что-то заказывал в «Польграфексе», если верно помню. Поначалу терапия улучшения не приносила, но через какое-то время, где-то месяца через три, муж немного успокоился. Он был таким же печальным, но приступов паники у него уже не случалось. В то же самое время, благодаря пребыванию в германской клинике, состояние сына несколько улучшилось, и у нас появилась надежда, что теперь он сможет подождать нового сердца чуть дольше. Это был февраль. Муж все время посещал психотерапию, потому меня не удивило, когда он сообщил, что желает принять участие в двухдневной групповой терапии. Я даже в чем-то обрадовалась, что побуду пару дней сама. Не совсем уверена, но в воскресенье перед терапией муж, похоже, встречался с паном Рудским. В четверг его еженедельного сеанса уже не было, а в пятницу, прямо с работы, он поехал на Лазенковскую. Вечером он позвонил, сообщив, что нужно будет отключить телефон и связаться со мной не сможет и что встретимся уже в воскресенье. Я ответила, что сжимаю за него кулаки. В воскресенье утром позвонила полиция. Вечером в субботу мы с сыном сидели дома. Поначалу Бартек вроде как должен был выйти к приятелям, но у него разболелась голова, и он остался. Я почти что до полуночи смотрела по телевизору детектив, Бартек на компьютере играл в автомобильные гонки.

Теодор Шацкий жалел, что в протоколах допросов нет двух дополнительных рубрик. Содержащиеся в них сведения не могли бы представлять собой доказательств или улик по делу, но для людей, возобновляющих или продолжающих следствие, они были бы бесценными. Во-первых, описание допрашиваемой личности; во-вторых, субъективная оценка лица, ведущего допрос.

Напротив Шацкого сидела женщина, которой было сорок три года. Которая была ухоженной, худощавой, высокой и классически красивой. Тем не менее, она вызывала впечатление пожилой и измученной. Может, это по причине смерти, которая столь неожиданно ворвалась к ней в дом? Сначала дочка, потом муж, вскоре – скорее всего – и сын. Сколько пройдет времени, пока и сама не уйдет из этого мира? О своих трагедиях она рассказывала тоном, совершенно лишенным эмоций, как будто бы рассказывала содержание очередной серии какого-то сериала, а не о собственной жизни. Где та ненависть, которую сам он наблюдал на кассете у Рудского? О которой ему рассказывали участники терапии? Ненависть которая волшебным образом могла толкнуть совершенно чужого человека на преступление? Возможно ли, что это боль довела ее до такого состояния? И возможно ли, что вообще появилась какая-то боль, раз она столь сильно ненавидела мужа и так сильно желала его смерти?

– Лично вы Цезария Рудского знаете? – спросил он.

Та отрицательно покачала головой.

– Отвечайте, пожалуйста, полными предложениями.

– Нет, пана Рудского я не знаю. Я никогда его не видела. Если только не считать снимка на суперобложке психологических советов, которые есть у нас дома.

– А знает ли пани Эльжбету Ярчик, Ханну Квятковскую или Эузебия Каима?

– Нет, эти имена мне ничего не говорят.

Шацкий показал ей снимки, но никого на них женщина не узнала.

Взгляд пустой, эмоций – ноль. Шацкий искал способ, чтобы вывести ее из этого состояния. Если это игра, будет непросто.

– Почему ваша дочь покончила с собой?

– Это необходимо?

– Простите, но у нас здесь не светская беседа, а допрос свидетеля в деле об убийстве.

Женщина кивнула.

– Вы спрашиваете: почему. Этого никто не знает. Почему пятнадцатилетняя девушка решила наесться таблеток? Не думаю, чтобы сам Господь смог ответить на этот вопрос. Когда сын нашел ее… – Голос ее сломался, женщина замолчала. – Когда сын ее нашел, – продолжила она через какое-то время, – нам казалось, это несчастный случай. Это было утро, она не вышла к завтраку. Я кричала, чтобы она вставала, иначе опоздает в школу. Сама я была взбешена, так как договорилась с подружкой, которая приехала из Познани, и мне не хотелось, чтобы та ждала. Я сказала Бартеку, чтобы тот подогнал сестру. Понятное дело, он начал строить из себя обиженного, что все им пользуются. Но пошел. Я слышала, как он поднимался по лестнице и пел: «Вставай, сестренка, не строй дурачонка…» Я как раз делала для них бутерброды, и тут майонез брызнул мне на брюки. Меня чуть удар не хватил, потому что то были брюки, в которых я хотела выйти, а если бы надела другие – тогда бы блузка не соответствовала, ну и тому подобные бабские проблемы. Я подумала, что застираю пятно водой и высушу феном. Так получалось, что я уже опаздывала. И вот я как раз оттирала пятно смоченным бумажным полотенцем, когда пришел Бартек. Я только глянула на него и уже ни о чем не спрашивала, а только побежала наверх.

Она закрыла глаза. У Шацкого пересохло во рту, его комната сделалась маленькой и темной. Хеле было только семь лет. Мог ли он себе представить, что ей уже пятнадцать и не спускается к завтраку, а он, взбешенный, идет, чтобы вытащить ее из кровати, потому что сам не желает опоздать на вскрытие? Ну да, подобное он представлял. Точно так же, как часто видел ее синей и неживой – жертвой идиота или просто стечения обстоятельств. Или же лежащей на столе для вскрытий на Очки – как ее череп вскрывается с громким чмоканием. «Ну, ладно, а потроха нарежем потом»…

Ему не хватало воздуха. Прокурор поднялся и налил негазированной минералки в два стакана, один из которых поставил перед женой Теляка. Та глянула на него.

– У меня тоже есть дочка, – сказал он.

– Но у пана дочка имеется, – возразила женщина, напилась и стала рассказывать дальше: – Что было дальше, я просто не в состоянии вам рассказать. Помню, мы считали, что все это несчастный случай. Болезнь, сердечный приступ, кровоизлияние в мозг – ведь такие вещи случаются и с молодыми людьми, так?

Шацкий кивнул. Он пытался слушать, но перед его глазами все время стояла картина порезанных внутренних органов, которые заталкивали в живот вместе с газетами или ватой.

– Но врач сообщил нам правду. А потом мы обнаружили письмо. Ничего такого в нем нет, во всяком случае, для пана. Несколько общих предложений, никаких пояснений, почему она решила уйти. Помню форму каждой буквы, написанной на листке, вырванном из тетрадки по польскому языку. Поначалу большими, с украшениями, буквами «Дорогие» и восклицательный знак. Снизу: «Не беспокойтесь». Точка. «Я люблю вас всех, а Тебя, Папа, больше всего». Точка. «Тебя» и «Папа» с прописной буквы. Закорючка, похожая на знак бесконечности, нарисованная красным фломастером. И последнее предложение: «Встретимся в Нангиджали». Без точки. И в самом конце: «Варшава, 17 сентября 2003 г., время 22:00». Ну совсем как в официальном документе. Даже время имеется.

– В Нангиджали? – спросил прокурор.

– Сказочная страна, в которую уходят после смерти. Это из книжки Астрид Линдгрен.[54]54
  Астрид Линдгрен «Братья Львиное Сердце».


[Закрыть] Если не знаете, купите и прочтите дочке. Очень красивая сказка. Хотя лично мне она не сильно по сердцу.

– Как все это перенес ваш муж?

Женщина холодно глянула на Шацкого.

– Я понимаю, что сейчас меня допрашивают в качестве свидетеля по делу убийства, но я была бы пану благодарна, если бы пан ограничил количество глупых вопросов, – прошипела она. – Естественно, что перенес он это крайне плохо. И он чуть не умер, на две недели попал в больницу. А пан, что бы сделал пан? Забрал супругу в отпуск?

Она вытащила сигарету и закурила. Шацкий подвинул ей чашку, чтобы женщине было куда стряхивать пепел и благодарил провидение за то, что оно выслало его коллегу по комнате на бюллетень. Вопрос, и правда, был дурацким, но, по крайней мере, что-то начало происходить.

– Он чувствовал себя виноватым? – спросил он.

– Естественно, – пожала плечами женщина. – Я тоже чувствовала себя виноватой. И все время чувствую. Каждый день я думаю о том, сколько же всего мы должны были сделать плохо, что до этого дошло. И неоднократно я думаю об этом же в течение целого дня.

– Вы обвиняли мужа в смерти дочери?

– И что это за вопрос?

– Вопрос простой. В письме девочка написала, что в особенности любит отца. Быть может, их отношения были более близкими, быть может, именно в них вы доискивались причин самоубийства?

Супруга Теляка затушила сигарету, прикрыла веки и сделала глубокий вдох. Когда она вновь поглядела на Шацкого, тот чуть не откинулся на стуле, лишь бы избежать этого взгляда.

– Прошу прощения за выражения, только что пан, черт подери, инсинуирует? Что вы там выдумываете в этой своей задолбанной, чиновничьей, недостаточно оплачиваемой башке, когда говорите «более близкие отношения»? И я прошу пана, чтобы пан слово в слово запротоколировал то, что мы сейчас говорим. В противном случае, я не подпишусь даже на той странице, где находятся мои личные данные.

– Охотно, вместо того, чтобы отклониться, Шацкий еще сильнее наклонился над столом, не спуская взгляда с глаз собеседницы, холодных, словно Балтийское море в июне. – Но вначале прошу ответить на вопрос, а не оскорблять меня ругательствами.

– Мой покойный муж и моя покойная дочь прекрасно понимали друг друга. Лучше, чем кто-либо иной в этой семье. Иногда я ревновала, чувствуя себя исключенной из их общения. Ведь это было просто неестественно, они буквально могли читать мысли один другого. Когда они вместе выезжали походить под парусами, присылали разве что открытку. Когда же я выезжала с детьми на отдых, Кася каждый день требовала звонить папе. Знаете, как оно бывает. Вечно говорят, будто бы всех детей любят одинаково, да и дети тоже повторяют, что любят родителей точно так же. Но это неправда. В нашей семье Кася больше всего любила Хенрика, а Хенрик – Касю. И когда она покончила с собой, половина Хенрика умерла. Убийца не столько убил его, сколько добил. Когда уже пан его каким-то чудом поймает, то может выступить перед судом о снижении наказания, ведь он убил не человека, а наполовину покойника.

Последнее выражение она произнесла таким тоном, что у Щацкого по спине пробежали мурашки. Ему не хотелось продолжать эту беседу, но сделать этого не мог.

– Понимаю, – вежливо произнес он. – А теперь прошу ответить на такой вопрос…

– На какой?

– Обвиняли ли вы своего мужа в смерти дочери?

Та закурила очередную сигарету.

– Никто не был ей так близок, как он. Никто ее так не знал и не понимал. Как случилось, что он не смог это предупредить? Я часто задумывалась над этим, глядя, как он стоит на коленях возле ее могилы. Я ответила на ваш вопрос?

– Скажем, так, – милостиво согласился Шацкий и кратко рассказал о ходе психотерапии на Лазенковской. Когла он закончил, лицо женщины походило на посмертную маску. На нем не было заметно каких-либо эмоций.

– Мы не были идеальной и счастливой парой. И частенько я не имела бы ничего против, если бы Хенрик нашел бы себе кого-нибудь, а меня оставил. Но то, о чем пан рассказывает… нет, никогда я еще не слышала столь чудовищной чуши. Что дочка покончила с собой, а сын смертельно болен только потому, что Хенрик не был на похоронах своих родителей? Вы хоть сами себя слышите? Будто бы я все это знаю и желаю его смерти? И что происходит? Участвующая в терапии женщина настолько сильно чувствует себя мной, что берет это ваше «острое орудие» – или же кухонный вертел, о чем должна была узнать из прессы – и вонзает ему в голову? Что ваше начальство знает об этих ваших идейках?

Она вновь закурила. Шацкий тоже вытащил сигарету. Первую за этот день.

– Прошу меня понять. Убийство – это не кража приемника из автомобиля. Мы обязаны тщательно изучить каждый след.

– Если бы вы точно так же занимались кражами радио, возможно, их было бы меньше.

Шацкий – про себя – признал ее правоту. Еще он посчитал, что нет смысла тянуть дальше тему терапии. Может быть потом, когда уже будет знать побольше… Он еще раз осторожно выспросил ее про потенциальных врагов, но женщина отрицала, что Теляк каких-либо таких имел.

– Если говорить откровенно, он был бесцветным. У таких людей редко есть враги.

Интересно. Вот уже второй раз он это слышал, и второй раз у него складывалось впечатление, что его обманывают.

– Могу ли я уже забрать мужа из морга? – спросила жена Теляка перед тем, как уйти, уже после того, как тщательно прочитала и подписала протокол. Перед тем Шацкому пришлось приписать в конце обычную формулу «это все, что я могу сообщить по данному делу», и он подумал, что это не всегда соответствует правде.

– Да, да, ежедневно, с восьми до пятнадцати, необходимо заранее позвонить и договориться. Рекомендую поручить это похоронному бюро. Прошу меня извинить за откровенность, но после вскрытия человек, если такое вообще возможно, гораздо более мертвый, чем перед вскрытием. – Тут ему вспомнилось, как Кузнецов ему как-то сказал, что на Очки вообще нет атмосферы смерти, а только атмосфера мясницкой для трупов. – Будет лучше, чтобы специалисты его одели, довели до какого-то толку и положили в гроб. Вам и так нужно будет идентифицировать мужа перед тем, как гроб закроют, и до того, как покойника заберут из судебного морга. Таковы правила.

Женщина кивнула Шацкому на прощание и вышла. И хотя она покидала его кабинет как замученная жена, которую переполняли исключительно боль и печаль, Шацкий помнил, какими ругательствами она забросала идеи, появившиеся в его «долбаной чиновничьей башке». Если бы тогда она начала ему угрожать – он обязательно бы перепугался.