Текст книги "Увязнуть в паутине (ЛП)"

Автор книги: Зигмунт Милошевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

3

Беседа с Каролем Венцелем пошла совершенно не так, как Шацкий себе представлял. Он ожидал, что просто-напросто прикажет пожилому человеку как можно скорее прибыть к нему, тем временем, голос в трубке был молодой, и его владелец не имел намерения прибывать в прокуратуру.

– И только не надо меня смешить, – убедительно говорил Венцель. – В перечне мест, в которых я не хотел бы с вами разговаривать, – Венцель выговаривал «р» вибрируя звуком, по-школьному верным образом, – ваша контора находится в первой пятерке. Ну, может быть, десятке.

– Почему? – спросил Шацкий.

– А как пан считает?

– Если пан скажет, что опасается клопов, то я подумаю, что годы общения с гебисткими папками вогнали пана в нечто вроде паранойи.

Шацкий жалел, что не может напрямую оценить психическое состояние своего собеседника.

– Не собираюсь я пану объяснять очевидное, – обрушился Венцель. – Но по доброте сердца советую, что, раз уже пан в своем следствии – чего бы оно ни касалось – добрался до того, что пан желает побеседовать со мной, то я рекомендовал бы сохранять осторожность. Никаких допросов в прокуратуре, разговоры исключительно посредством частного телефона, максимальная осторожность в отношении коллег, начальства и полиции.

Неожиданно Теодор Шацкий почувствовал, что телефонная трубка делается очень тяжелой. Ну почемуу? Почему это встречает именно его? Почему в этом следствии не может быть одного-единственного обыкновенного элемента? Порядочного трупа, подозреваемых из преступного мира, нормальных свидетелей, которые с боязнью в сердце приходят к пану прокурору на допрос. Зачем весь этот зоопарк? Почему каждый очередной свидетель более странен, чем предыдущий? Ему-то казалось, что после котоподобного доктора Яромира Врубеля его уже ничего не удивит, а тут пожалуйста: поначалу сумасшедший люстратор, а теперь еще и охваченный манией преследования псих.

– Алло, вы еще слушаете?

– Да, прошу прощения, сегодня у меня был тяжелый день. Я крайне устал, извините, – сказал Шацкий, лишь бы что угодно сказать.

– Кто-нибудь уже расспрашивал про пана?

– Не понял?

– Кто-нибудь приходил уже к вашим родным или знакомым, расспрашивая о вас по каким-то несерьезным причинам? Это могли быть Агентство внутренней безопасности, Управление по охране государства, полиция? Так как, случалось что-либо подобное?

Шацкий сообщил, что нет.

– Тогда все еще может быть не так и паршиво. Но встретимся завтра. Обязательно заскочите ко мне после десяти. Буду ждать.

Прокурор Теодор Шацкий автоматически кивнул. Ему не хотелось ссориться. Вместо этого ему хотелось прочитать новое письмо от Моники.

Год назад над нашим морем. Солнце было фантастика, как в Греции. Вчера я заметила, что платьице тебе понравилось, так что voila: можешь иметь его постоянно. А если бы хотел увидеть живьем какие-нибудь другие мои тряпки (признаюсь, сейчас их немного), то встретимся после полудня в городе.

4

Они встретились на минутку в Уяздовском парке.[122]122
  Самый центр Варшавы. 500 метров от Лазенковского парка. Парк был заложен в XIX веке в модном тогда пейзажном стиле. Самые интересные элементы: пруд, скала с водным каскадом, смотровая площадка.


[Закрыть] То было первое место, которое пришло ему в голову, неизвестно почему. Он рос в этой округе и, если верить детским фотографиям, то в этом парке бывал вначале в обычной, потом в прогулочной коляске, потом с мамой за ручку, в конце концов – сам приходил сюда с девушками. Чем сам он делался старше – тем прекрасный городской парк становился миниатюрнее. Когда-то он казался наполненным тропинками, ведущими в никуда и не открытых и не исследованных мест, теперь же, входя в ворота, Шацкий словно на ладони видел все парковые закоулки.

Он пришел пораньше, чтобы немного побродить. Старую детскую площадку с выгнутыми металлическими лестничками, с которых слезала краска, заменили более современные игрушки. Веревочная пирамида и целый запутанный городок для лазания с мостиками, спусками и качелями. Все это с подстилкой их мягких плит, чтобы падения были не такими болезненными. Одна только песочница стояла в том же самом месте, что всегда.

Теодор помнил, что всякий раз, когда приходил сюда с матерью, он нерешительно останавливался с игрушками в руках и глядел на детей, которые уже игрались вместе. Он дрожал, поскольку знал, что произойдет через мгновение. Мама осторожно подталкивала его в сторону детей, говоря: «Ну что, иди, поиграйся с ребятами. Спроси, не хотят ли они с тобой подружиться». Вот он и шел, словно на казнь, уверенный, что прямо сейчас его высмеют и отвергнут. И хотя никогда такого не случалось, всякий раз, когда он с мамой проходил через калитку парка, его давил один и тот же страх. И до сих пор, когда на приеме он подходил к группе неизвестных себе людей, первым появляющимся в голове вопросом было: «Привет, меня зовут Теодор. Могу я с вами подружиться?».

Кто-то закрыл ему глаза ладонями.

– Грошик за твои мысли, прокурор.

– Ничего интересного, как раз мечтал про секс с теми вот людьми в песочнице.[123]123
  ???


[Закрыть]

Девушка засмеялась и убрала руки. Теодор глянул на нее и почувствовал себя совершенно беззащитным. Он отступил на шаг. Моника заметила этот жест.

– Ты меня боишься?

– Как и всякую femme fatale. Но я хоте поглядеть, как ты сегодня выглядишь, – соврал Шацкий.

– Ну, и как? – спросила она, становясь в контражуре. На ней была апельсинового цвета рубашка с подвернутыми рукавами, белая юбка и тапки-японки. Моника выглядела словно аллегория лета. Ее свежесть и энергия были буквально невыносимыми, и Шацкий подумал, что необходимо бежать, в противном случае он будет не в состоянии сопротивляться и превратит свою выстраиваемую с такими трудами жизнь в кучку дымящихся углей.

– Необычно, – сказал он наконец, зато от всего сердца. – Похоже, что для меня очень даже необычно.

Они прогуливались, болтая о несущественных вещах. Шацкому доставляло удовольствие слушать голос Моники, потому-то он подначивал, чтобы девушка говорила как можно больше. Он даже слегка подразнил ее своим столичным превосходством, узнав, что родилась она в Пабьанице.[124]124
  Пабьянице (польск. Pabianice) – город в Лодзинском воеводстве, в Пабьяницком повяте, недалеко (около 3 км) от центра воеводства – Лодзи. Второй по населению город Лодзинской агломерации и третий по населению после Лодзи и Пётркув-Трыбунальски.
  Город расположен среди обширных лесов, из которых берёт начало река Нер. Благодаря этим лесам П. исстари представлял все удобства для охоты и короли польские приезжали сюда для отдыха, развлечений (pobawic się, откуда, по преданию, произошло древнее название города Pobawianice).


[Закрыть] Моника рассказывала о своей семье, о том, чито ее отец недавно умер, о младшем брате, о старшей бездетной сестре, связавшейся с наркоманом, и о матери, что решила на старость вернуться в Пабьянице. Ее рассказы рвались, им не хватало завершения. Шацкий не всегда поспевал за ними, но это ему не мешало.

Они прошлись вокруг пруда, где дети бросали куски булок безразличным от переедания уткам, перескочили по камушкам искусственный ручей, источник которого был в ржавой трубе – уж слишком заметной – и выбрались на небольшое возвышение, увенчанное памятником чему-то неопределенному. Это была современная скульптура, немного походящая на пончик, только без морщин. Вся статуя была покрыта признаниями в любви, и Шацкий вспомнил, что и сам когда-то вырезал свои собственные инициалы и своей «симпатии» из восьмого класса.

Теодор оперся о статую, Моника присела в ее углублении. Внизу в своем ущелье шумела Лазенковская трасса, с другой стороны от них находился Уяздовский замок,[125]125
  Уяздовский замок (польск. Zamek Ujazdowski) – варшавская резиденция польского короля Августа II, которая занимает участок между Уяздовским и Лазенковским парками. Её история восходит к XVI веку, однако нынешнее здание было в основном сооружено в конце XVII века.
  Король Станислав Понятовский надстроил дворец ещё одним этажом, но после раздела Польши он был перестроен под казармы и военный госпиталь. Во время фашистской оккупации дворец был сожжён, а его стены в 1954 году решено было снести, несмотря на протесты архитекторов и историков искусства, чтобы по приказу главнокомандующего польской армии, Константина Рокоссовского, построить здание театра польской армии.
  В 1975 году, однако, замок был вновь отстроен в том виде, который он должен был иметь во времена Августа II. В настоящее время в нём размещён центр современного искусства.


[Закрыть] слева же красовался – а как еще – замок-костёл, в котором еще несколько дней назад он сидел на корточках возле трупа Хенрика Теляка.

Они ничего не говорили, но Шацкий знал, что если вот прямо сейчас не поцелует Монику, то – несмотря на все последующие объяснения и попытки рационализации поведения – никогда не перестанет об этом жалеть. Так что он преодолел стыд, страх перед тем, что его высмеют. Он наклонился и неуклюже поцеловал девушку. Губы у нее были большими и более твердыми, чем у Вероники, раскрывала она их меньше и вообще не была чемпионкой в поцелуях: либо стояла, застыв на месте, либо крутила головой и резко совала свой язык в рот. Теодор чуть не фыркнул от смеха. А вот вкус ее был классный – что-то сигаретное, что-то от плода манго и арбуза. Но она быстро отпрянула.

– Извини.

– За что?

– Я же знаю, что у тебя семья. Знаю, что у тебя сломано сердце. Знаю, что мне не следовало бы, но сдержаться не могла. Извини.

Шацкий подумал, что Моника права. Он и хотел сказать, что все это не так, но не мог. Во всяком случае – столько.

– Пошли, – сказала Моника чуточку веселее и схватила Теодора за руку. – Проведешь меня на остановку.

Они спустились с горки – когда-то она казалась ему такой огромной – и шли по аллее вдоль стоящих за оградой сборных домиков, живого доказательства того, что временное сохраняется дольше всего. Поначалу они ничего не говорили, вдруг девушка сильно ущипнула Теодора в бок. Он даже перепугался, что останется след.

– Эй, пан прокурор, мы только что целовались в романтических декорациях, так что, похоже, нечего отчаиваться? Мне понравилось, а тебе?

– Улет! – соврал Шацкий.

– Скажу больше: мне и на самом деле понравилось. Возможно, мне даже удалось бы это полюбить, хотя до сих пор считала, что поцелуи – это такой скучный момент перед сексом, – громко рассмеялась Моника. Прозвучало это как-то натянуто. – Мне не следовало бы тебе об этом говорить, но раз уж мы стали почти любовниками, то, наверное, можно. – Снова смех. – Похоже, что вскоре тебя повысят.

– Почему ты так считаешь? – спросил Теодор, имея в виду, что они почти что стали любовниками.

– Сегодня меня про тебя расспрашивали люди из ABW. В свою очередь, они должны были проверять тебя уже какое-то время, раз знают, что мы встречаемся. Дебилы, они расспрашивали про такие глупости, что я чуть не умерла от смеха. Не знаю, какое значение это может иметь для безопасности страны, но…

Шацкий ее не слушал. Возможно ли, чтобы Венцель был прав? Неужели он коснулся вещей неприкасаемых? Но ведь это же чушь, простое стечение обстоятельств. Он встряхнулся и довольно резко начал расспрашивать Монику о подробностях. Девушка была удивлена, но отвечала. Через минуту он уже знал, что их было двое, довольно молодые – меньше тридцати лет – одетые словно агенты ФБР в сериалах. Удостоверения предъявили. Люди конкретные, спрашивали коротко и точно. Некоторые вопросы: не разбрасывается ли он деньгами, не рассказывает ли о преступниках, вроде как, были обоснованными. Другие – относительно политических взглядов, навыков, вредных привычек – уже в меньшей степени. Вопреки самому себе, прокурор все сильнее нервничал. Он не мог успокоиться. Раз нашли Монику, то с еще большей легкостью доберутся и до его семьи.

Романтические настроения неожиданно испарились. Они уже почти выходили – Моника все сильнее изумленная его настырными расспросами – когда вдруг ему вспомнилось, что это все-таки свидание. И он предложил девушке взвеситься на старинных весах, стоящих у входа в парк.

Это был аттракцион – один из значительнейших в его детстве. Поначалу обслуживающий весы старичок измерял рост, затем усаживал на сидение, какое-то время перебирал гирьки, затем резко дергал за вытертый рычаг и подавал картонный билетик, на котором были выдавлены – только выдавлены, без краски – дата и вес. Смешно, сколько у него было таких картонок, и все куда-то пропали. А может, сохранились у родных?

– Не смейся, – возмутилась девушка. – Чтобы ты убедился, какая я малорослая, а к тому же толстая? Не может быть и речи.

Шацкий засмеялся, но на душе сделалось неприятно.

5

А дома у него снова получился обалденный секс. Чем чаще он виделся с Моникой, чем больше о ней мечтал, тем лучше получалось с Вероникой. И он понятия не имел, почему так получается.

Шацкий лежал рядом со спящей женой и размышлял.

Во-первых, нужно признать, что это не ABW выпытывало Монику, и узнать у Венцеля, кто его загоняет за флажки и зачем. Проверить в самом Агентстве и, возможно, подать рапорт о совершении преступления. Это последнее ему как раз не было и нужно, принимая во внимание Веронику. Как правило, будут какие-то утечки, и про его роман – квази-роман пока что – супруга может узнать из прессы.

Во-вторых, является ли Камиль Сосновский, таинственный покойник из конца восьмидесятых годов, от которого всякий след простыл, его отсутствующим звеном? Тем человеком, которого заставил его найти Еремияш Врубель? Тем самым упырем, в которого с таким страхом всматривался в течение всей психотерапевтической сессии Хенрик Теляк? Шацкий понятия не имел, что бы все это могло означать. Из теории терапии расстановок следовало, что исчезнувшей особой должна была быть женщина, первая и большая любовь Теляка – с утратой которой он так никогда и не согласился. И в смерти которой чувствовал себя виновным. Чувство вины и утраты было бы тогда причиной, по которой дочь Теляка – идентифицируя себя с покойницей и одновременно желая облегчить отцу его страдания – покончила с собой. А сейчас? Трудно было даже догадываться о чем-либо, раз о Сосновском было известно только то, что его убили во время взлома. И ничего более. Мог ли Теляк быть убийцей, одним из взломщиков? Весьма сомнительно. Собственно говоря, даже невероятно. Вопросы, вопросы, сплошные вопросы…

В-третьих, действительно ли он сам влюбился в эту девушку с маленькими грудями? Наверное: нет. Но раз нет, то почему же она все время стояла у него перед глазами? Почему она была последней мыслью перед сном и первой после пробуждения? Шацкий фыркнул. Текст, помилуй Боже, ну прямиком из Мнишкувны.[126]126
  Хелена Мнишек (настоящая фамилия Мнишек-Тхожницка) (в первом браке – Чижинская, во втором – Равич-Радомыская) (польск. Helena Mniszek; 24 мая 1878, Курчице, Волынская губерния, Российская империя – 18 марта 1943, Сабне (ныне Мазовецкое воеводство Польши) – польская писательница. Автор популярных романов и повестей о светской жизни аристократического общества Польши и Литвы. Уже при жизни писательницы несколько её произведений были экранизированы. Самый знаменитый роман: «Прокаженная» (1909, до 1938 года вышло 16 изданий!).
  Почему Мнишкувна. Сегодня в польском языке, как и в русском, у фамилий-прилагательных есть форма мужского и женского рода. Например, Ковальский – Ковальская. Однако раньше система образования женских фамилий была более сложной: по суффиксам можно было определить, замужем женщина или нет.
  Незамужняя девушка: Девушка, которая никогда не была замужем, носила фамилию отца с суффиксом – увна или – анка/-янка, в зависимости от конечного звука мужского варианта фамилии (-увна для фамилий, оканчивающихся на согласный, – анка – на гласный). Например, Кордзяк (отец) – Кордзякувна (дочь), Морава (отец) – Моравянка (дочь).
  Жена: Замужняя женщина или вдова получала фамилию мужа с добавлением суффикса – ова или – ня/-ына: Новак – Новакова, Коба – Кобина, Пухала – Пухалина.
  Эта традиция в XX столетии начала постепенно угасать. Сегодня она сохраняется разве что в речи пожилых людей.


[Закрыть] Все это либо так, что любой роман – это подлая эмоциональная графомания, либо сам он способен все переживать это словно пацан. А тут нечему и удивляться, раз в последний раз он влюбился, будучи пацаном, в своей нынешней жене. Быть может, пришло время влюбиться как мужчина? Тут мелькнула мысль, что, быть может, необходимо испытать новую влюбленность как раз на супруге, но он быстро ее отбросил. Мир такой огромный. А жизнь всего лишь одна.

Шацкий пошел отлить перед сном, осторожно захватив с собой и лежащий на столике у кровати мобильный. С недавнего времени, дома он всегда отключал вызов, так как боялся вопроса: «кто на этот раз» и своей лжи.

Сообщение было коротким: «Что же ты наделал. Я сейчас сойду с ума. М». Укрывшись в безопасных внутренностях туалета, Шацкий набрал ответ: «Я? Это ты перестань подсыпать мне наркотик в кофе» и счастливый вернулся в кровать.

Там прижался к Веронике и моментально заснул.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

среда, 15 июня 2005 года

Японцы построили машину, которая просверлит насквозь земную кору. Испанцы арестовали 16 человек, подозреваемых в исламском терроризме. Голландцы сожгли мечеть. «На меня производит впечатление и развитие событий в Польше, и вокруг Польши, и те различные аргументы, которые ко мне поступают», сказал депутат Цимошевич; он не исключает, что, все же, стартует в выборах. Его коллега по правительству, Магдалена Шрода, в свою очередь, находится под впечатлением польских учебников, в которых мама мечется по дому с тряпкой и готовит еду, а папа – это милостиво приходящий на обед бизнесмен. И она объявляет феминистический крестовый поход. А Лех Качиньский, еще недавно убеждающий, будто бы сексуальная ориентация не может быть предметом публичной манифестации, согласен с гомофобными крестовыми выступлениями Всепольской Молодежи – Парад Нормальности. Ведущая в течение 120 минут в Гродзиску Велькопольским «Легия» сыграла вничью с Гроцлином 1:1 и позорно проигрывает по штрафным путевку в финал Кубка Польши. В Варшаве либо солнце и почти тридцать градусов, либо же небо настолько темное, что зажгут фонари, и неожиданные грозы. От удара молнии гибнет тридцатипятилетняя женщина.

1

Шацкий скривился, пристраивая ситроен возле аптеки на углу Жеромского и Макушинского на Белянах. Бордюры в этом месте были слишком высокими даже для гидравлической подвески французского внедорожника. Он быстро нашел низкое здание, в котором проживал Венцель, и бегом поднялся на третий этаж. Прежде чем нажать на кнопку звонка возле защищенных на удивление толстой броней дверях, он стиснул большие пальцы в кулаках и глянул в потолок. Если сейчас он не получит чего-то, что позволит ему решить дело Теляка – это конец.

Карел Венцель открыл, сразу же дважды удивляя прокурора: за дверью была установлена солидная решетка, которая дополнительно отделяла квартиру от коридора, сам же Венцель выглядел как человек, которого никто не мог бы подозревать, что он на должности в Институте национальной памяти. Скорее уже, что он работает менеджером в процветающем рекламном агентстве. Венцель обладал довольно никчемным ростом, ненамного выше – если вообще выше – Тома Круза, но больше ни в чем ином обвинить его было нельзя. Босой, в шортах и белой рубашке-поло он казался человеком, состоящим только и исключительно из мышц. Но не избыточно, как культурист, но как человек, проводящий всякое свободное мгновение в занятиях спортом. Загорелый, гладко бритый, с черными густыми волосами, подстриженными под еж. Наверное, ему было столько же лет, сколько и Шацкому, но прокурор рядом с историком выглядел словно его дядя.

– И вы не спросите, не следил ли кто за мной? – спросил Шацкий, более злораднее, чем собирался, одновременно думая о том, что если бы сам он поднялся на цыпочки, Венцель мог бы пройти у него под мышкой.

– Им известно, где я проживаю, – отрезал Карел.

Любая мелочь внутри квартиры, казалось, кричала: здесь проживает холостяк. Общая площадь не могла превышать тридцати квадратов, и когда-то квартира наверняка состояла из комнаты и кухни. Теперь же оба помещения были объединены в одно целое. Два окна выходили на ту же, западную сторону. Между ними на стене было нарисовано еще одно, а в нем – горы. Шацкий не был уверен полностью, но, похоже, то были Высокие Татры с Козим верхом и Замарлой, видимыми со стороны Гусеничного пруда. Давно уже не наслаждался этим видом. Жизнь проходит, а он только: работа, жена, работа, дочка, жена, работа. Но все это изменится. Уже меняется.

Одна стена помещения была полностью закрыта стеллажом с книгами и папками – только это свидетельствовало о профессии хозяина. Все остальное – небольшой письменный стол, объединенный с раскладной лежанкой, телевизор, компьютер и звуковая аппаратура, колонки в каждом углу, плакаты всех серий «Звездных войн» на стенах и дизайнерская кофе-машина на почетном месте в кухонном углу – все это были игрушки взрослого мальчишки, проживающего в одиночку.

– Кофе хочешь? – спросил Венцель, указывая на экспрессо.

Шацкий кивнул. Он подумал, что хозяин мог бы, по крайней мере, ради формальности, предложить переход на «ты», хотя они были плюс-минус ровесниками и работали в одной профессии. Пока Венцель крутился возле кофе-машины, прокурор размышлял, то ли вначале рассказать историку про дело, то ли о том, что его уже вычислили. Выбрал первое.

Он тщательно сообщил о ходе терапии, описал потенциальных убийц: Рудского, Ярчик, Каима, Квятковскую; кратко изложил разговор с Врубелем, который предложил ему искать недостающего человека; он рассказал про «счастливые» номера Теляка, про газеты и про странное убийство Камиля Сосновского, о котором в полицейских архивах не осталось и следа; о беседе с капитаном Мамцажем и картотеке, вычищенной департаментом «D», о котором Подольский не желал говорить.

Венцель какое-то время молчал, а потом расхохотался.

– Как по мне, так ты уже все знаешь, – сказал он. – Нужно лишь объединить факты.

– Умоляю, только без загадок.

– Этот Сосновский, в ванне, с перерезанным горлом, со связанными вместе руками и ногами. Ты наверняка знаешь, кого еще связали точно таким же образом в восьмидесятых годах, только несколькими годами ранее. Все знают.

– О Боже!

– Тепло.

– Ксёндз Ежи.[127]127
  Ежи Попелушко (польск. Jerzy Popiełuszko; при рождении Альфонс Попелушко, польск. Alfons Popiełuszko; 14 сентября 1947, Окопы, Подляское воеводство – 19 октября 1984, Влоцлавек) – римско-католический священник из Польши, капеллан и активный сторонник профсоюза «Солидарность». Был убит сотрудниками Службы безопасности МВД Польской народной республики. Мученик католической Церкви, причислен к лику блаженных 6 июня 2010 г.


[Закрыть]

– Вот именно.

– Хочешь сказать, что Сосновского убила гэбня? Зачем?

Венцель пожал плечами.

– Либо затем, чтобы заставить его стариков умерить свою деятельность, либо просто ошиблись. Такие вещи случались. Я вкратце расскажу, кому ты наступил на мозоль, чтобы ты понимал, о чем речь. Схему их организации ты более-менее знаешь. Департамент III занимался оппозицией, департамент IV – церковью, затем наблюдение за фигурантами, выработка личных источников информации, центральная картотека, система папок и так далее…

Шацкий кивнул.

– Народ считает, будто бы это была подобной милицейской бюрократия, ну а эсбеки походили на поручика, которого Ковалевский играл в «Контролируемых разговорах», такие себе неуклюжие функционеры, собирающие никому не нужные данные. Кстати, Барею я терпеть не могу. А Хенчиньского[128]128
  Относительно Бареи см. сноску на стр. 77. «Контролируемые разговоры» – своеобразное продолжение фильма «Мишка» Бареи. «Разговоры» снял в 1991 году режиссер Сильвестр Хенчиньский. В отличие от «Мишки» – это сильно политизированный фильм (IMHO) и не такой смешной.


[Закрыть] за эти разговоры тоже не люблю.

– Потому что?

– Потому что все это ложь. Ложь, которая к тому же на руку всем тем сволочам. И которое им на руку все время. Ложь, из-за которой люди поверили будто бы ПНР – то была такая чудаковатая страна, где, возможно, и не было легко, но, по крайней мере, смешно, так все замечательно веселились.

– А разве немного было не так? – Шацкий лично просто обожал фильмы Бареи.

Историк вздохнул и глянул на гостя так, словно собирался покинуть дом.

– Спроси у Камиля Сосновского. Ты и вправду считаешь, будто бы это единственная жертва? Да почему же, черт подери, никто не желает понять, чем была ПНР! Так вот, это была тоталитарная система, основанная на репрессиях и угнетении граждан посредством самых различных средств, где наибольшее право голоса имел – как бы патетически это не прозвучало – аппарат террора, то есть присутствующие повсюду, следящие практически за каждым и в любой момент готовые отреагировать службы! Курва, – Венцель явно завелся, – неужто ты не понимаешь, что они все время желают, чтобы ты верил в «Мишку» и «Брюнета вечерней порой»? Ничего удивительного. Ведь там ничего не говорится про тюрьмы, несчастные случаи и исчезновения людей. Нет Третьего отдела, шантажа, продажных тварей. Нет там и Департамента «D».

– Извини, – сдался Шацкий. – В восемьдесят девятом году мне было всего семнадцать лет.

– А мне было восемнадцать. Так что с того? Разве это освобождает тебя от знания истории? Разве позволяет свести твое детство и жизнь твоих стариков к «последней сосисочке»?[129]129
  Отсылка к фильму «Последняя сосисочка графа Барри Кента», съемки которого ведутся в фильме «Мишка».


[Закрыть] Поздравляю можешь купить полкило сарделек и положи на могилу Куроня.[130]130
  Яцек Куронь (польск. Jacek Kuroń, 3 марта 1934 года, Львов – 17 июня 2004 года, Варшава) – польский диссидент и государственный деятель, выдающийся представитель оппозиции властям ПНР. (…)Под конец жизни Куронь критически оценивал результаты рыночных преобразований в Польше и Восточной Европе. В интервью 2001 года он заявил следующее: «Я хотел создать демократию, но не продумал, каким образом. И вот доказательство: я думал, что капитализм может реформировать сам себя, всё необходимое, например самоуправление рабочих… Вот доказательство моей слепоты… Единственное, о чём я сожалею – это о своём участии в правительстве. Моё правительство помогло людям принять капитализм». В последней своей речи в апреле 2004 года он обратился к альтерглобалистам, протестовавшим против Всемирного экономического форума в Варшаве, со словами: «Это вам, мои дорогие друзья, предстоит совершить то, на что не способны нынешние политические элиты: создать новое понимание общественного сотрудничества, внедрить идеалы свободы, равенства и социальной справедливости».


[Закрыть] Пускай посмеется.

– Изо всех сил извиняюсь, – процедил Шацкий, – только я не работаю в ИНП. Не узнаю ежедневно про гэбистские преступления. А когда прихожу, чтобы узнать, так вместо того, чтобы получить информацию, меня посылают нахуй. Хочешь, чтобы я ушел, так и скажи. Не хочешь – расскажи, что знаешь. Остальным можешь заткнуться.

Венцель сморщил брови и прошелся рукой по волосам.

– «D», то есть дезинформация и дезинтеграция. То была самая закамуфлированная структура во всем МВД, они сами говорили: «конспирация в конспирации». Отдел существовал как в центре, так и в воеводствах в виде отдела «D». То были спецы по грязной работе. Их действия заключались в распространении сплетен, попытках рассорить оппозицию, очернить ее деятелей. Ну и более простые вещи: шантаж, похищения, избиения, а так же убийства. Я понимаю, что ты об этом не слышал, но ведь существование таких людей просто логично. Ты способен поверить в аппарат террора, который ограничивается исключительно доносами и признаниями сотрудников? Вот именно…

Теодор Шацкий никогда об этом не задумывался. Ба, он даже не слышал никогда о ком-либо, кто бы о подобном размышлял. Но должен быо признать, звучало все это весьма достоверно.

И он спросил, а чего гэбистские убийцы могли хотеть от молодого студента.

– Как я уже и говорил: либо его старики, либо это была ошибка. Чем занимались его родители?

– Это тоже странно, – буркнул Шацкий. – Понятия не имею. То был интеллигентский дом, они могли быть юристами, врачами. Мне их не удалось пока что найти, исчезли. Есть у меня определенные фантастические подозрения, но, скорее всего, они взяли дочку и выехали с ней за границу. Это было самым лучшим, что они могли сделать в этой ситуации.

– Наверняка так оно и случилось. Во всяком случае, ты должен знать, что дебилы у красных не работали. Непосредственное покушение, как произошло в случае Попелушки, означало скандал, судебное расследование, бурю на Западе. А вот если у кого-то во время грабительского нападения убили мать – именно так ведь погибла Анеля Песевич[131]131
  Мать известного журналиста, сценариста (соавтора К. Кешлевского), сенатора Кшиштофа Песевича была убита 22 июля 1989 года точно тем способом, которым был умертвлен ксёндз Ежи Попелушко. Преступников так никогда и не нашли. Впоследствии сам Песевич неоднократно становился жертвой шантажа со стороны спецслужб.


[Закрыть] – ну что же, бывает. У кого-то пропал ребенок или пострадал в ходе несчастного случая, у другого жена сгорела во время пожара квартиры… Просто неудача. Но те, которые должны были прочитать данное сообщение – наверняка его поняли. Знаешь, когда убили мать Песевича?

– Ну?

– Двадцать второго июля.[132]132
  1944 – Созданный днем ранее в Хелме близ Люблина Польский комитет национального освобождения издал Манифест к польскому народу, в котором сформулировал программу построения народно-демократической Польши. Через четыре дня правительство СССР подписало соглашение с Комитетом, которым признавалась его власть на освобождаемой польской территории. В конце года Комитет был преобразован во Временное правительство Польской Республики.
  1952 – Принята конституция Польской Народной Республики.
  1983 – В Польше отменено военное положение, введенное генералом Ярузельским.


[Закрыть] Думаешь, это случайность? Некоторые аспекты этих убийств – как они связывали жертв, важная дата – были словно подпись красных бандитов. Когда убили твоего Сосновского?

– Семнадцатого сентября.

– Ну, сам видишь, еще вопросы есть?

У Шацкого пересохло в горле. Он попросил стакан воды.

– Ты два раза повторил, что это могло быть случайностью. Такое и вправду бывало?

– Да. К сожалению. Не забывай, офицеры не ходили «на работу». Иногда через различных посредников нанимали самых обычных преступников, чтобы не марать себе рук. А бандюга, он бандюга и есть. То неправильно прочитал адрес, то этажи спутал, то офицеры плохо расследовали дело и послали не туда, куда нужно. У нас подобные случаи задокументированы. Потрясающе! Тем более потрясающе, что те, которые сражались, в том числе и их семью, знали, что рискуют. А те не имели со всем этим ничего общего, жили себе спокойно. Но это означает еще и то, что во времена тоталитаризма никто не может жить спокойно. И что отказ от борьбы, прятанье головы в песок как не оправдывает тебя, так и не защищает.

Теодор Шацкий укладывал в мыслях полученные сведения. Можно принять, что Сосновский был убит людьми безопасности. Возможно, в связи с деятельностью родителей, о которой сам он не имел понятия. Дата его убийства стала счастливой для Теляка. Почему? Был ли он каким-то образом замешан в убийство? Или на этой смерти чего-то заработал? Прокурор прямо спросил об этом у Венцеля.

– А где этот Теляк работал?

– Он был директором полиграфической фирмы со звучным названием Польграфекс. Довольно процветающей, мы узнали, что он отложил приличную сумму, и застрахован был на немногим большую сумму.

Венцель в очередной раз за этот день расхохотался.

– Знаешь, чьей собственностью был этот Польграфекс?

Шацкий отрицательно покачал головой.

– Польских Азартных Предприятий. Известных тебе, возможно, тем, что обладают, практически, монополией на ведение казино в Польше. А так же тем, что никакой прокурор или налоговый инспектор не в состоянии схватить их за задницу. А кроме того тем, что там полно бывших гэбистов. Если ты задумывался над тем, был ли Теляка замешан в службы безопасности, то можешь быть уверен. Наверняка был. Вопрос, был ли он замешан в убийство парня. И потому ли был теперь убит. Но вот тут я тебе уже не помогу. Можно еще попытаться проверить был ли он офицером СБ в восьмидесятых годах, но если работал в «D», то все наверняка было вычищено подчистую.

– Уничтожено?

– Не шути. Такие вещи не уничтожают. Наверняка лежит в сейфе какой-нибудь виллы в Констанцине.[133]133
  Правильнее, Констанцине-Езерне (Konstancin-Jezerne). Курортное место в 20 км от центра Варшавы, где находятся виллы «столичной элиты» – артистов, политиков, бизнесменов, дипломатов, врачей.


[Закрыть]

Шацкий спросил, можно ли ему закурить. Можно, но только снаружи. Он вышел на узенький балкончик. Было душно и почти безветренно, все казалось липким. Небо затягивалось чернильными тучами, так что была надежда, что это безобразие закончится порядочной грозой. Все ждали этого с нетерпением и точкой. Он же испытывал спокойствие. С каждой мыслью очередной элемент вскакивал на свое место, в кубике Рубика два цвета уже были сложены. Правда, многие части были объединены его предположениями, даже не уликами, не говоря уже о доказательствах и фактах, но он уже чувствовал, что дело это не будет очередным «висяком» на полке. Теперь же следовало поговорить с Венцелем о другом.

– А обо мне уже расспрашивали, – сказал он, вернувшись на лежанку.

Венцель причмокнул.

– Это можно было предвидеть. Думаю, что за тобой приглядывали с того самого момента, когда узнали, что это ты будешь вести следствие. Теперь желают сблизиться, чтобы, в случае чего, молниеносно отреагировать.

– И сколько им известно?

– Лучше всего предположить, что все. Даже если и ошибешься, то незначительно.

Шацкий покачал головой. Господи, он никак не мог поверить, что все это происходит на самом деле.

– Кто такие «они»? – задал он вопрос.

– Хороший вопрос. Я уже много чего о них знаю, но все еще недостаточно. Ты «Досье «ОДЕССА» Форсайта читал?

Прокурор кивнул.

– Так что знаешь, что «ОДЕССА» – это было объединение бывших офицеров СС, которые после войны создали тайную организацию, чтобы поддерживать старых товарищей по оружию.[134]134
  ODESSA (нем. «Organisation der ehemaligen SS-Angehörigen», «Организация бывших членов СС») – название, часто употребляющееся для обозначения международной нацистской организации-сети, основанной выжившими после Второй мировой войны бывшими членами СС.


[Закрыть] Деньги, должности, бизнес, помощь в укрытии, запутывание следов, левые бумаги, иногда – ликвидация тех, которые слишком о многом догадывались. Либо тех, которые слишком настроены на раскрытии правды. И хотя я знаю, что эта аналогия может многим показаться грандиозной, у нас тоже имеется своя, назовем ее, «ОДЕСБА». Которая, возможно, функционирует значительно лучше, чем «ОДЕССА». Нашим офицерам не нужно было бежать в Аргентину, на них никогда по-настоящему не охотились, различные робкие следствия умирали в зародыше. Ведь даже заказчиков убийства Попелушки нам посадить не удалось, не говоря уже о сотнях – кто знает, а вдруг их и тысячи – дел поменьше. Подумай только: прекрасно организованная сеть, масса информации с крючками на практически всех, извлекаемые в соответствующий момент папки, крупные деньги – как из прошлого, так и полученные из грабежа государственной собственности, а так же от бизнес-деятельности, что ведется уже шестнадцать лет. Тебе известно, каким словом называют такую организацию.

– Мафия.

– Именно. Похоже, единственная, которая может равняться с наилучшими итальянскими образцами. И как раз это «они» и есть. Так что если тебе хочется каким-то образом добраться до них, сразу же забудь об этом. Ты только подумаешь об этом утром, а вечером зарыдаешь рядом с трупом собственной дочки. А если без этого не сможешь решить свое дело – отложи его в долгий ящик. Жизни жалко.

– А ты?

– Я – один из нескольких человек, которые занимаются преступлениями службы безопасности; на самом деле окружение считает меня психом и долбаным охотником на гэбню. Никто меня не поддерживает, мои исследования игнорируются. И я этому не удивляюсь. ИНП – это учреждение номер один в списке зараженных «ОДЕСБой». Причем, намного сильнее, чем – со всем моим уважением – прокуратура. Понятное дело, им известно обо всем, что я делаю, но они считают, что я не опасный. Помимо того, я смертельно болен – хотя сейчас это трудно заметить – у меня есть года два, не больше. Знаю я прилично, но прекрасно понимаю, что при жизни всего не опубликую. Может быть когда-то, когда все они вымрут, какой-нибудь историк воспользуется тем, что я собрал.

– Ты преувеличиваешь, – сказал Шацкий. – Здесь тебе не Сицилия. Наверняка мы говорим о нескольких типах, которые снимают под прикрытием какую-то контору в Варшаве, где они играются в стр-р-рашных эсбеков, потому что они вынесли из картотеки несколько папок. Я же буду делать свое.