Текст книги "Дафна"

Автор книги: Жюстин Пикарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Глава 13

Менабилли, ноябрь 1957

– Это леди Браунинг, – сказала Дафна, когда телефонный оператор Букингемского дворца наконец ответил на ее звонок.

– Попытаться соединить вас с сэром Фредериком? – спросил мужской голос, звучащий несколько озадаченно. – Уже почти полночь, леди Браунинг, полагаю, он ушел из офиса еще в начале вечера.

– Наверно, вы правы, – сказала Дафна, стараясь говорить спокойно и властно, хотя ей хотелось разрыдаться от охватившего ее беспокойства, граничащего с паникой. – Дело в том, что обстоятельства чрезвычайные, мне нужно поговорить с каким-нибудь ответственным лицом, это ужасно срочно.

– Подождите минутку, – сказал оператор, и линия, казалось, отключилась на несколько секунд, затем раздались слабые щелчки, и Дафна затаила дыхание, опасаясь, что их разговор прослушивается.

– Алло! – сказала она. – Слышит меня кто-нибудь?

Она побарабанила пальцами по столу в холле и бросила быстрый взгляд назад, однако дальние концы и закутки темного коридора разглядеть было невозможно: пространство, освещаемое электрической лампой, в котором она стояла, было слишком мало.

Наконец в трубке раздался голос:

– Леди Браунинг? С вами говорит дежурный офицер. Могу я вам чем-нибудь помочь?

– Вы должны выслушать меня очень внимательно, – сказала она, сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться. – Существует заговор, угрожающий жизни членов королевской семьи, вы должны отнестись к этому со всей серьезностью. Мой долг предупредить вас, а ваша обязанность, получив мое предупреждение, – предпринять необходимые действия.

– Не могли бы вы сообщить побольше подробностей? – Голос мужчины был по-прежнему спокоен.

– Подробностей заговора?

– Да, это очень бы нам помогло.

Пока он говорил, она почувствовала, что теряет нить мыслей, – они раскручиваются и путаются в ее голове, а детали заговора, совсем недавно вполне для нее очевидные, становятся неясными.

– Леди Браунинг? – переспросил он. – Я не вполне уверен, что вы действительноледи Браунинг.

– Приношу свои извинения, – сказала она после долгой паузы. – Мысли путаются, я нахожусь в некотором замешательстве… А сейчас мне надо идти.

Она повесила трубку, даже не попрощавшись. Вроде бы она когда-то знала ответ на вопрос, заданный офицером, но теперь план заговора исчез, забылся. Такое же чувство охватило ее, когда она проснулась ни свет ни заря прошлым утром после снившегося ей и раньше кошмара: она сознавала во сне, что должна сделать что-то важное, касающееся какой-то встречи, денег и конкретных чисел, – не количества тех едва ли поддающихся исчислению неясных фигур, что следили за ней у Британского музея, а цифр из области арифметики, может быть, сумм, потраченных ею в Менабилли, которые она подсчитывала в конце каждой недели. Пробуждение сопровождалось чувством опустошенности, словно что-то ускользнуло от нее, ее неправильно поняли, все перепуталось, а она осталась всеми покинутой.

Она не обсуждала этот телефонный звонок с Томми, не была даже уверена, что во дворце сказали ему о нем. А может быть, он предпочел не касаться этой темы, надеясь обойти молчанием подробности этого вечера, то обстоятельство, что он, как подозревала Дафна, не вернулся домой той ночью. После ужасного, постыдного телефонного звонка во дворец она пыталась дозвониться до него, набирая его номер в Челси через каждые полчаса, потом с интервалами в пять минут, пока наконец не приняла в четыре часа утра двойную дозу снотворных пилюль, чтобы не позволить себе сделать то, чего ей хотелось, – набрать номер телефона Снежной Королевы.

На следующий день она чувствовала себя опустошенной, униженной и в то же время испытывала странное, ка-кое-то химическое ощущение выброса адреналина в вены, заставлявшее ее ходить взад и вперед, мешавшее усесться за письменный стол, писать или читать, делать хоть что-нибудь вместо того, чтобы кружить по дому. Она позвонила доктору в Фоуи и попросила его приехать.

– Я не могу выйти из дома, – сказала она ему.

– Почему бы вам не вызвать такси, чтобы вас отвезли к врачу?

– Нет, вы меня не поняли. Я не могу покинуть Менабилли.

Он приехал вскоре после полудня, когда утренний прием был закончен, и она сказала, что не может ясно мыслить из-за бессонницы.

– Плохо, что вы одни в пустом доме, – сказал доктор. – Вас терзает тревога, неудивительно, что вы не можете уснуть.

Дафна кивнула и заставила себя улыбнуться, чтобы не возбуждать лишних подозрений.

– Вы совершенно правы, но так уж получилось: мой сын вернулся в свой пансион, а Тод, экономка, вы ее знаете, помогает Анджеле в Феррисайде ухаживать за нашей больной матерью. Так что все у нас сейчас пошло кувырком… Мне нужен только хороший ночной сон, и тогда я снова приду в норму.

Он послушал у нее пульс и выписал новейшие снотворные таблетки, а для укрепления нервной системы – тонизирующее средство с железом. После его ухода она вышла прогуляться с собакой, надеясь, что дикие анемоны в лесу и пустынное, продуваемое всеми ветрами морское побережье принесут ей успокоение. Однако с запада стремительно надвинулась тяжелая завеса дождя, затмив бледный зимний свет. С пронзительными криками ныряли в воду чайки с острыми как нож клювами, словно собираясь наброситься на нее и выклевать глаза. «Трудно вообразить себе более заброшенное место», – подумала Дафна, устало шагая тропою Ребекки назад к Менабилли, ощущая капли дождя, текущие по ее лицу, как слезы. В тот вечер она поужинала тостами с сардинами, выпила не до конца бокал вина, слишком кислого, на ее вкус. Спать она отправилась рано, приняв две новые таблетки, и задремала, просыпаясь время от времени, охваченная необъяснимым, тяжким беспокойством из-за расписания поездов Пар – Паддингтон, нарушений в их движении и задержек отправления. В конце концов, когда уже за окном запели птицы, она погрузилась в более глубокий сон. Ей снилось, что она отправляется в Лондон из гавани Фоуи на лодке, то была лодка Томми, которая, стоило ей выйти в открытое море, начала наполняться водой, а она не успевала ее вычерпывать достаточно быстро, чтобы оставаться на плаву, и сознавала, что ей пришел конец, что она гибнет.

На следующее утро она вновь испытала странное ощущение некоего химического процесса в крови и все же, несмотря на возбуждение, заставила себя попытаться разрешить свои проблемы наиболее разумным образом. Ощутив, что в ее мозгу вновь зреет страх заговора, а хаос в мыслях подобен буйству гортензий в саду, она поняла, что должна возвращаться в Лондон. Надо последовать совету доктора: избавиться от тишины пустого дома, провести какое-то время с Томми, повидать Питера, который сумеет понять, что она имеет в виду, если речь пойдет о том темном, что, по-видимому, составляет часть их фамильной наследственности, – предрасположенности к несчастью, прослеживаемой в их родословной. Совсем не обязательно, что она станет говорить с ним об этом, но сама мысль о такой возможности, если возникнет необходимость, показалась ей утешительной.

В тот вечер, когда Дафна приехала в Лондон, Томми был удивлен, но не выказал никакой неприязни.

– И все-то ты мечешься туда-обратно, – заметил он, открывая ей дверь. – Я получил телеграмму, что ты выезжаешь сегодня из Корнуолла, но не кажется ли тебе, что ты слишком много ездишь? Так нам скоро придется покупать акции железной дороги…

Томми вопрошающе смотрел на нее, а ей захотелось, чтобы он ее обнял, как в былые годы, до того, как они начали избегать друг друга. Но он был по крайней мере спокоен, вернувшись к своей обычной сдержанной манере, летняя тряскость прошла, он не казался рассерженным, и она подумала, что ее подозрения относительно Снежной Королевы, возможно, беспочвенны: ведь, в конце концов, он здесь, в своей квартире, где нет никаких следов другой женщины. Может быть, худшее позади…

Хотя пребывание в Лондоне, как и прежде, раздражало Дафну, на этот раз ее невроз принял иные, более знакомые и управляемые формы. Конечно, она по-прежнему ощущала, что людские волны буквально захлестывают ее, но ей уже не казалось, что ее преследует безликий мужчина в мягкой фетровой шляпе. Если исключить периоды приступов болезни, она понимала, насколько противна здравому смыслу ее паранойя, однако ее беспокоила невозможность предсказать, когда начнется очередной приступ помешательства.

И тогда она решила: единственное, что она может сделать, чтобы излечиться, – сосредоточить свое внимание на Брэнуэлле Бронте, крепко держаться за него, даже пребывая в состоянии сильнейшего смятения, сделать свое писательство средством выхода из той неразберихи, в которой она оказалась, превратив беспорядочную жизнь Брэнуэлла в красиво сочиненную биографию. Она позвонила своему издателю Виктору Голланцу, чтобы тот назначил ей дату беседы – надо, мол, обсудить идею новой книги.

– Я хотела бы встретиться с ним как можно скорее, – сказала она секретарше Виктора, – желательно завтра, дело весьма срочное.

Когда же встреча была ей назначена и дата занесена в ее ежедневник, она позвонила Питеру и предложила пообедать сегодня вместе в «Кафе Ройяль».

– С тобой все в порядке? – спросил он после того, как они заказали бутылку вина и она вдруг осознала, что отбивает ногой чечетку под столом.

– Конечно, – ответила она. – А почему ты спрашиваешь?

– Ты в Лондоне, а не в Менабилли: не очень-то это в твоем духе. Хотя, конечно, я рад, что ты здесь.

– Мне нужно было сменить обстановку. Дома я начала немного нервничать, к тому же предстоит как следует поработать в Британском музее.

И она стала рассказывать ему о рукописях Бронте и о непонимании, окружавшем Брэнуэлла. Пытаясь объяснить смысл своих изысканий, Дафна боялась, что Питер ее не поймет, что она излагает свои идеи недостаточно ясно.

– Звучит как речи безумца? – спросила она.

– Вовсе нет. Похоже, ты сумела влезть в шкуру Брэнуэлла. А может быть, наоборот: он забрался под твою?

Она рассмеялась, но Питер внезапно посерьезнел и сказал:

– Будь осторожна, Дафна. Не потеряйся в Ангрии или Гондале.

– Не беспокойся. Я оставляю за собой след из хлебных крошек, чтобы найти дорогу назад.

– И куда же ты возвращаешься?

– К Томми, конечно, – ответила она, чувствуя, как рыдания поднимаются к горлу, и прикусив губу, чтобы не расплакаться.

Он накрыл ладонью ее руку и сказал:

– Ты так ему преданна.

– Это я-то? Вряд ли Томми согласился бы с тобой.

– Кстати, как Томми?

– Вернулся на работу. Видно, что пытается совладать со своими проблемами. Врачи, правда, дали ему строгое предписание не перетруждаться. Он уже не столь молчалив, как во время вашей последней встречи, вновь стал похож на себя, хотя и не скажешь, что особенно разговорчив…

– И Брэнуэлл уходит в молчание?

– Да, – сказала она, – и он тоже не подает мне голоса.

На следующий день она обедала с Виктором Голланцем, который сразу же согласился с ее предложением написать биографию Брэнуэлла.

– История семьи Бронте всегда казалась мне не менее драматичной, чем их книги, – сказал он.

– Предупреждаю вас, что это будет очень серьезное научное исследование. Хочу сделать нечто действительно стоящее.

– Это можно сказать обо всем, что вы пишете.

– Если бы только критики согласились с вами… – заметила Дафна, стараясь, чтобы ее голос не дрожал.

– Кого это волнует? В этой стране ничьи книги не продаются лучше ваших.

– Меня прежде всего. Надеюсь, эта книга докажет всем наконец, чего я стою.

– Вы это доказали уже много раз миллионам читателей.

– Увы, такого ощущения не возникает. Иногда я чувствую себя неудачницей. И знаете, Виктор, я боюсь, что, когда вы рекламируете меня как автора бестселлеров, это отталкивает критиков. Ведь сейчас это нечто, чего следует стыдиться, не так ли?

Виктор взглянул на нее и рассмеялся, как будто услышав удачную шутку, и она улыбнулась ему в ответ, беспокоясь при этом, не дергается ли ее правый глаз. Ей было трудно сосредоточиться на том, что он говорил об издательском бизнесе, но она заставила себя это сделать, и тогда разговор потек более свободно: она спросила, что ему известно о Т. Дж. Уайзе и слухах по поводу его фальсификаций. Виктор ответил, что сталкивался с несколькими поддельными первыми изданиями Браунинга, к которым приложил руку Уайз, ходили также слухи, что он выдирал страницы из редких книг в Британском музее, а затем, соблюдая осторожность, продавал их частным коллекционерам. Однако о мистере Симингтоне Виктор ничего не слышал, считая тем не менее, что любого из бывших коллег Уайза, по-видимому, следует считать ненадежным, потенциально не заслуживающим доверия. Дафна бросилась защищать Симингтона, убежденная, что о нем нельзя судить столь же резко и несправедливо, как о Брэнуэлле. Она была охвачена неожиданным для нее самой порывом взять их обоих под свое покровительство, воспринимая любое проявление враждебности к Симингтону или Брэнуэллу как вызов ей самой.

– Не забывайте, – сказала она Виктору, – что Симингтон был откровенен со мной с самого начала: именно он предположил, что подписи Шарлотты и Эмили на рукописях Брэнуэлла могли быть подделаны.

– Возможно, и так, – согласился Виктор. – Но не могло ли это быть блефом, чтобы скрыть другой обман? В конце концов, именно Симингтон в первую очередь несет ответственность за эти фальсификации: если он ими не занимался сам, то это делал Уайз с ведома Симингтона. Не исключено, что он пытался сбить вас со следа.

– Звучит как чрезмерно усложненная теория заговора, – сказала Дафна, и Виктор улыбнулся:

– Дорогая моя, вы настоящий эксперт в области литературных заговоров и интриг, виртуозная мастерица жанра, и я ничуть не сомневаюсь в вашей способности распутать этот клубок.

Она рассмеялась, чего он и добивался, но в тот вечер слова Виктора досаждали ей, как жалобный комариный писк. Почему все же он завел речь о заговорах? Не шлет ли он ей некое едва уловимое послание? А если это так, в чем его смысл?

– Выглядишь усталой, – сказал ей Томми после завтрака на следующее утро. – Почему бы тебе не прерваться и не отдохнуть?

– Мне нужен отдых, но не от работы, – ответила она.

Проблема заключалась в том, что, стоило ей только сесть за письменный стол и начать читать свои записи, сделанные в Британском музее, или набрасывать ориентировочный план биографии Бренуэлла, она всякий раз мысленно возвращалась к встрече со Снежной Королевой, вновь переживая ее, восстанавливая их диалог. Она размышляла, не мог ли их разговор принять иное направление, не могла ли она быть более убедительной, столь же неумолимой, как ее соперница.

Она все же пыталась поддерживать заведенный порядок: по утрам читала рукописи в Британском музее, днем работала дома за письменным столом, потом обедала с Томми, а иногда – с Флавией и ее мужем, жившими неподалеку. Время от времени Дафна осознавала, что разговаривает сама с собой, – это было не так уж страшно в минуты одиночества, но часто она была не одна – в автобусе или читальном зале, и люди смотрели на нее. И тогда она приказывала себе сосредоточить всю свою волю, напрячь каждый нерв и мускул, чтобы не терять контроль над собой. Эта стратегия, казалось, работала, пока не пришло письмо от мистера Симингтона, переправленное Тод на лондонский адрес. Стоило Дафне открыть конверт, как на стол выскользнула театральная программка с именем Герти, набранным большими жирными буквами, и Дафну внезапно охватила паника. Благодарение Всевышнему, Томми в это время не оказалось дома. А если бы он был?

Дафна бегло просмотрела письмо Симингтона со странной отсылкой к «Сентябрьскому приливу», а затем выбросила его в мусорную корзину на кухне вместе с театральной программкой. Выйдя из кухни, она решила, что так дело не пойдет: она не может оставлять письмо и программку в корзине. А что если Томми заметит их вечером и начнет в чем-то подозревать ее? Дафна извлекла все выброшенное ею вместе с конвертом и разрезала на мелкие кусочки, которые поместила в другой, чистый конверт, поспешно сбежала по ступенькам, вышла на улицу и, повернув налево, миновала сад Челси-Хоспитал [29]29
  Инвалидный дом в Челси для ветеранов войны, основан в 1682 г.


[Закрыть]и спустилась к набережной. Она уже собиралась бросить конверт в урну, но вдруг увидела мужчину, наблюдающего за ней с другой стороны дороги. С конвертом в руках Дафна подошла к парапету, отделявшему тротуар от реки, и оглянулась, чтобы проверить, продолжает ли незнакомец следить за ней, но он притворился, что смотрит в другую сторону. Тогда она поспешно бросила конверт в Темзу и стала наблюдать, как течение уносит непрочный белый бумажный прямоугольник, который все не тонул… но почему же, почему он не тонет? Затаив дыхание, Дафна перегнулась через парапет, чтобы проследить за конвертом, и вот он исчез наконец под Челсийским мостом. Она подумала, не подойти ли поближе, чтобы в этом убедиться, но тут заметила еще одного человека, стоящего на мосту; на нем была мягкая фетровая шляпа. И Дафна пошла прочь, а перейдя дорогу, побежала и не останавливалась до самого дома.

Она ничего не сказала Томми о людях с набережной, но чувствовала, что они занимают все больше и больше места в ее сознании, и знала, что должна проявлять осторожность и суметь, опередив их, вернуться в Менабилли.

– За твоими перемещениями трудно уследить, – сказал ей Томми, когда она объявила ему, что возвращается в Корнуолл.

– Как и за твоими, – парировала она с улыбкой, ласково погладив его руку.

Могут ли наблюдатели последовать за ней в Менабилли? Нет, конечно же, там она в безопасности: дом спрятан от посторонних глаз, его не видно ни с дороги, ни с моря, даже осенью, когда опадают листья, Менабилли защищен непроходимыми чащами вечнозеленых растений – кипарисовых сосен, высоченных елей, острого бамбука и гигантских папоротников, разросшихся на болотистой земле между зарослями крапивы и ежевики, в густом лабиринте переплетенных рододендронов. Леса защищали Ребекку, и, может быть, все эти годы ее душа, пребывая в чистилище, каким-то образом ограждала от бед Дафну, стоя на страже у врат ее тайного мира…

Темнело теперь рано, ночи становились длиннее, зима неотвратимо надвигалась на Менабилли. Дафна всегда боялась этих навевающих меланхолию месяцев. Она убеждала себя, что должна подружиться с темнотой, и это станет дополнительной защитой против одолевавших ее врагов. Силой своего воображения она вызывала Брэнуэлла с его белым как бумага лицом под огненно-рыжими волосами, длинной йоркширской зимой пишущего что-то при свете свечи в доме приходского священника. Кого или чего боялся Брэнуэлл? Этого Дафна не знала точно, но иногда ей казалось, что итогом ее разысканий станет спасение Брэнуэлла от некоего похитителя, подобное освобождению Гердой своего друга из-под власти Снежной Королевы. Ведь Брэнуэлл тоже был выдворен в необозримую замерзшую пустыню, почти забыт, лишен всего, на что по праву мог бы рассчитывать.

Но Герда была юной, а Дафна ощущала себя старой. Брэнуэлл был таким отчужденным, далеким от нее, как же ей отыскать его? Где карта, кто станет ее гидом? Нет, уж лучше оставаться дома, в Менабилли, пусть Брэнуэлл придет к ней сюда.

– Брэнуэлл, – прошептала она во тьме своей писательской хибары, – Брэнуэлл, поговори со мной…

Глава 14

Ньюлей-Гроув, ноябрь 1957

От Дафны – ни слова, ни единого словечка: Симингтон испытывал знакомое свинцовое чувство разочарования. Но, как всегда, была уйма несделанной работы, ее приливная волна накрыла письменный стол, захватив даже пространство пола рядом с ним. «Нужно составить план действий», – говорил он себе, стараясь приободриться, хотя трудно было не испытывать ощущения подавленности. Еще с 1930 года Симингтон с головой ушел в бумажную работу, а сейчас рылся в своих папках, пытаясь отыскать несколько рукописей Бронте, и, хотя не сумел этого сделать, пересмотрев множество тайников и коробок, письма, которые он находил в процессе поисков, захватывали его и одновременно приводили в ярость – он не мог удержаться, чтобы не перечитать их. Они относились к тем ужасным месяцам, что последовали после его увольнения из музея в доме приходского священника, когда Симингтона обвинили в краже целого ряда рукописей, рисунков, писем и книг и стряпчие, назначенные Обществом Бронте, преследовали его, требуя все вернуть.

Симингтон хранил копии своих ответов стряпчим и их письма. Вновь и вновь перечитывая переписку с ними, он чувствовал, что ему не хватает дыхания, грудь сдавило так сильно, что стало больно двигаться, и приходилось подолгу сидеть за столом не шевелясь: кипа бумаг лежала перед ним, развернутая, как колода карт; но сколько он их ни перетасовывал, расклад оказывался проигрышным. Дверь была заперта, чтобы предотвратить внезапное вторжение Беатрис, которая, впрочем, хоть и не показывая это явно, продолжала держаться от него на расстоянии.

Беатрис, как и всегда, конечно же, понятия не имела о его неприятностях. Когда его лишили должности хранителя музея и библиотекаря в доме приходского священника, Симингтон объяснил это Беатрис просьбой лорда Бротертона сделать выбор между работой на него, Бротертона, и в Обществе Бронте: в сутках явно не хватало часов, чтобы совместить то и другое. Эта версия звучала правдоподобно, поскольку обязанностей у Симингтона действительно было в избытке: огромное количество материалов необходимо было приобрести, приобщить к архиву, каталогизировать (и не только документы, но и реликвии семейства Бронте: собачьи ошейники, носовые платки с кружевами, домашние тапочки, рукавички – все это считалось столь драгоценным, словно принадлежало святым и было отмечено Божьей благодатью). Однако Бротертон никогда не знал всех обязанностей Симингтона, не просил его отказаться от работы в доме Бронте, ведь лорд был непоколебимым поборником Общества Бронте, содержавшего музей, а также его президентом до самой своей смерти.

Итак, Симингтону был нанесен страшный удар: он остался беззащитным перед лицом своих врагов, которые окружали его, как стая злобных гиен. Никто не пришел к нему на помощь, даже те, кто обязан был это сделать, – собратья-масоны, знавшие, что он, как и лорд Бротертон, долгие годы был верным членом ложи. Это в конечном счете ничего не значило: франкмасонство принесло ему не больше пользы, чем некогда Брэнуэллу.

Письма, в которых выдвигались против него обвинения и перечислялось по пунктам все, что он предположительно украл, продолжали приходить еще многие месяцы, но Симингтон оставался тверд в своих письменных ответах на эти домогательства, сохраняя уверенность, что прав он, а не Общество Бронте – эти тупицы, не имеющие никакого понятия, как следует хранить такие бесценные сокровища.

При этом он с болью вспоминал о нескольких письмах и детских произведениях Шарлотты, которые его заставили вернуть (а что если именно в них таился ключ к секретам Брэнуэлла?), к тому же они, несомненно, хранились бы куда надежней под его опекой. И все же некоторые рукописи оставались у него, невзирая на всех стервятников из музея Бронте, которые так и норовили растащить эти бумаги, разрознив коллекцию и лишив ее всякой ценности.

Симингтон надеялся обрести уверенность в том, что достиг своего рода триумфа в противостоянии своим недругам, однако, перечитав письма стряпчих, ощутил горечь во рту, такую сильную, что даже порция виски не помогла бы от нее избавиться. Особую ярость, до пульсации крови в висках, вызывала обида на Общество Бронте, не оценившее его опыта и талантов. Они отстранили его от работы в расцвете сил, когда он, напротив, заслуживал продвижения по службе: мог бы стать превосходным президентом Общества, таким как Уайз еще до Бротертона, и, кстати, почему выбрали Уайза, а не его? Симингтон был столь же трудолюбив, как Уайз, и столь же талантлив как коллекционер.

Еще хуже, чем этот гнев и горечь, была охватывавшая его временами паника. Где в точности находилась каждая из припрятанных им рукописей, которые он хранил так много лет? Он не употреблял слова «украл», в конце концов, он ведь не вор, а законный попечитель. А что если настоящий вор получил доступ к его коллекции? Конечно же, это исключено: запоры надежны, он постоянно их проверяет. Должно быть, рукопись стихотворений Эмили – маленькая записная книжка с образцами ее поэзии, которую он позаимствовал в собрании Лоу, – теперь стоит целое состояние: насколько было известно Симингтону, сохранилась еще лишь одна тетрадь ее поэзии, которую более двадцати лет назад принесли в дар Британскому музею. Так трудно было уследить за всем: часть его коллекции хранилась в маленьком домике рядом с его собственным здесь же, в Ньюлей-Гроув, – Симингтон снял его в аренду в 1926 году, чтобы разместить там свой офис с помощником и секретаршей, а также библиотеку. Какой был замечательный год, когда все расширялось и шло в рост, когда еще была жива Элси и все его сокровища были при нем!

Однако полтора года назад он был вынужден отказаться от аренды: все деньги были истрачены, банк не захотел увеличить превышение кредита, и Симингтону пришлось вынести все из домика – многочисленные коробки, заполненные пачками бумаг, которые переместились в его кабинет, подвал и на чердак основного здания, к немалой досаде Беатрис. Ни помощника, который мог бы помочь ему привести все в порядок, ни секретарши у него уже не было, а работы невпроворот: он даже не знал, с чего начать.

Впрочем, начинать надо вновь с самого начала: реорганизовать коллекцию, пока не поздно, – он не должен позволить себе признать поражение. Еще раз написать Дафне, утвердить себя в ее глазах – он, как когда-то до него Брэнуэлл, ощущал, что время уходит. Надо доказать, чего он стоит, – Брэнуэллу это не удалось, – и, сделав это, он докажет значимость Брэнуэлла, они неразделимы, Брэнуэлл и он, переплетены друг с другом, как виноградные лозы, и, конечно же, это даст какие-то плоды…