Текст книги "Дафна"

Автор книги: Жюстин Пикарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

– Брэнуэлл Бронте, – произнесла Дафна вслух. – Брэнуэлл? – повторила она, но ответа не последовало – только скрип дощатого пола, когда она шла к своему столу.

Почему Брэнуэлл Бронте? Зачем писать сейчас его биографию? Конечно, это риск, печально известный безнадежный случай, он прославился лишь своими неудачами, но могла ли она просто отбросить его в сторону, прекратить уже начатые изыскания о нем? Возможно, Тод права: ей пойдет на пользу, если книга получится удачной, Брэнуэлл может даже стать ей спасательным кругом. И все же мысль, что Брэнуэлл оказался в воде вместе с ней, не слишком ее воодушевила: он будет тонуть, уже пьяный или одурманенный опиумом, – мертвый груз, который потащит ее во тьму, на глубину, они будут спутаны воедино, конечности переплетены… И в самом деле, какой смысл погружаться в эту бездну – Брэнуэлла – или пытаться спасти его, когда ей предстоит решать множество собственных безотлагательных проблем? Необходимо поговорить с Томми и его врачами, она должна как-то оправдаться перед Китсом за то, что поместила его отца в частную клинику, хотя, возможно, девочки уже достаточно взрослые, чтобы все понять правильно: они уже не раз видели его пьяным, погруженным в депрессию и меланхолию, давшую повод для его семейного прозвища – Угрюмец. («Не называйте меня так, – часто говорил он, но Дафна только смеялась в ответ, – Этот смех, – говорил он, – знаменитый смех Дюморье…»)

Несмотря на все препятствия, несмотря ни на что, Дафна знала: отказаться от книги еще хуже, чем продолжать писать. Мысль о том, что она окажется без работы, была ей невыносима – иначе ее поглотит пустота и ощущение собственной бесполезности. Ей необходимо чувство цели, устойчивого каркаса, внутри которого она могла бы поместить свое растущее беспокойство. Если слова не помогли ей наладить отношения с Томми, она должна найти способ как-то составить другие предложения, собрать их в параграфы, страницы, как много времени это ни потребовало бы, напомнить самой себе, что она все еще писатель, пусть и потерпела неудачу во всех остальных сферах своей жизни.

И она была почти уверена, что Брэнуэлл – ее тема; он занимал ее мысли уже после поездки в Йоркшир прошлой зимой, когда она посетила дом приходского священника в Хоуорте, прошла по комнатам строгого каменного дома, где жила семья Бронте, побывала на кладбище, где они покоились. Брэнуэлл отправился туда первым, в тридцать один год, неудачник в кругу своей семьи, мучимый ощущением, что не совершил в жизни ничего значительного, ничего хорошего, терзаемый призраками ненаписанных шедевров, неизданных романов, незавершенных картин, – ясным пониманием, что не оправдал надежды, превратившиеся в золу, в пыль.

Дафна сидела перед пишущей машинкой, стараясь смотреть вниз, отводя взгляд от моря, остова разбитого судна, глубины. «Держись подальше от воды, – говорила она себе, – смотри на страницу». И она пыталась заставить действовать свой писательский мозг, чтобы он наконец щелкнул и начал формировать связи, но не дал ли он осечку?

Надо было найти выход гнетущему беспокойству, но оно, вероятно, шло оттуда, из залива, с места кораблекрушения. Она заглянула в свою записную книжку, которая была с ней во время поездки в Хоуорт, когда она провела долгие часы в библиотеке прихода Бронте, читая фрагменты дневников и писем, детские истории об Ангрии, заставляя себя переноситься назад во времени, а когда каменные стены стали чересчур гнетущими, она вышла из дома, направляясь тропой, ведущей через болота, и стараясь добраться до мест, описанных в «Грозовом перевале» [3]3
  «Грозовой перевал» – единственный роман Эмили Бронте (1818–1848), опубликован в 1848 г. под псевдонимом Эллис Белл.


[Закрыть].

Закрыв глаза от яркого солнечного света, Дафна представила себе перо, движущееся по листу бумаги, – руку Брэнуэлла, пишущего свои ангрианские хроники, возбужденного, даже взбешенного, запертого знойным днем в своей душной комнате, – сгустившиеся тучи вот-вот прольются ливнем, и грянет гром, а он все ждет, ждет, когда наконец сможет вырваться на свободу. А может быть, и не было выхода из созданного им для себя и сестер воображаемого фантастического ландшафта, который они называли «инфернальным миром»? А что если и не было лучшего мира, чем этот мир Ангрии со всеми его войнами и завоеваниями, романтическими легендами и трагедиями Гондала?

– Гондал, – прошептала она слово, которое уже стало для нее своим, – так она называла свои самые сокровенные выдумки, тайны и фантазии; Гондал был островом, уже исследованным ею, но еще не покоренным.

Дафна вообразила, как она протягивает руку, берет перо из рук Брэнуэлла и возвращает его к жизни на листе бумаги – рыжеволосого мальчугана, сгоревшего дотла в адском пламени своего инфернального мира, но вновь воплощенного в ее блестящей книге, самой лучшей из всего, ею написанного, сравнимой с вершинами творчества Шарлотты и Эмили, да и Брэнуэлла тоже, – ведь, доказав, что он забытый гений, она сумеет вновь обрести себя.

И тогда она опять услышала за спиной издевательский смех, или он раздавался внутри ее? Было ли это сорочье воркотание, или крик чайки, или зов кроншнепа, описывающего круги, парящего в небе? Откуда шел этот звук?

Дафна вспомнила, как играла в детстве с сестрами и друзьями в саду в Кэннон-Холле: другие девочки называли эту игру «Шаги бабушки», а сама Дафна – «Старая ведьма». Она должна была стоять в конце сада, повернувшись спиной ко всем остальным, а они одна за другой подползали к ней все ближе. Каждые несколько минут Дафна внезапно оборачивалась, пытаясь застать их в движении, и, если это удавалось, застигнутой ею врасплох девочке приходилось возвращаться на прежнюю позицию. Но всегда кто-то из них беззвучно приближался и был готов схватить ее, пока она стояла спиной к ним. Так и теперь Дафна испытывала покалывание в шее сзади, словно ждала, что чья-то рука похлопает ее по плечу или она почувствует у своего уха чье-то дыхание, но не обернется, потому что не должна смотреть назад, она никогда не сможет возвратиться назад.

Менабилли,

Пар,

Корнуолл

9 июля 1957

Дорогой мистер Симингтон!

Простите, что пишу Вам, хотя нас не представили друг другу. Мы с Вами никогда не встречались, но я отношусь к Вашим горячим поклонникам и провела много часов, изучая Ваше великолепное, вышедшее в «Шекспир-хед» издание избранных трудов семьи Бронте, которое Вы подготовили к печати совместно с Вашим покойным коллегой мистером Уайзом. Я горжусь своей многолетней принадлежностью к Обществу Бронте, хотя и никогда не имела возможности познакомиться с мистером Уайзом, как я понимаю, бывшим в 1920-е годы президентом Общества.

Я вступила в Общество Бронте девушкой, за несколько лет до того, как мистер Уайз получил этот пост, когда президентом еще был сэр Уильям Робертсон Николл. На этот шаг меня вдохновила гувернантка, разделявшая со мной страстное увлечение семейством Бронте. Даже мой первый роман «Дух любви» получил свое название из строфы моего любимого стихотворения Эмили Бронте «Вопросы к самой себе».

Я пишу сегодня к Вам не как автор романов, но как исследователь-любитель, надеясь получить от Вас совет, поскольку, конечно же, осведомлена о Вашем статусе ведущего специалиста по семейству Бронте, и в частности по тому, что касается загадочного Брэнуэлла.

Я зачарована факсимиле ангрианских рукописей, которые Вы воспроизводите в издании «Шекспир-хед», восхищена трудом, потраченным Вами на расшифровку мельчайшего почерка, которым писали Брэнуэлл и Шарлотта. Такому любителю, как я, конечно, очень сложно различить почерки четырех детей Бронте: глазу непосвященного они кажутся удивительно похожими. Меня, однако, поражает большой объем написанного Брэнуэллом, но так и не опубликованного, более того, отвергнутого как не имеющее ценности без всякой попытки расшифровки. Чем больше я читаю и думаю о Брэнуэлле, тем сильнее моя уверенность, что вокруг него создан некий миф, скрывающий его истинную сущность. Я хочу сказать, что истории о его дебоширстве были использованы для его дискредитации.

Мне кажется, из-за того, что его сестрами так восхищаются, так их любят, возникла необходимость презирать их бедного, ничтожного брата.

Я обращалась к миссис Уир, бывшему секретарю Общества Бронте, которая сказала, что Вы владеете многими рукописями Брэнуэлла, что Вы, по сути, главный собиратель его работ, но, возможно, я что-то неправильно поняла, и все рукописи в действительности хранятся в доме приходского священника – музее Бронте в Хоуорте – или в коллекции Бротертона в университете Лидса. Зная, что Вы раньше были куратором и библиотекарем в обоих этих почтенных заведениях и поэтому являетесь единственным в своем роде экспертом, я беру на себя смелость обратиться к Вам. Буду очень благодарна Вам, если Вы сообщите, где я могла бы найти рукописи Брэнуэлла, а также выскажете свое мнение о его писательском таланте.

Короче говоря, я очарована Брэнуэллом и не могу понять, почему современная академическая наука игнорирует его и представляет в ложном свете. Я совершенно уверена, что Хитклиф был создан Эмили на основе образа Нортенгерленда, вымышленного alter ego [4]4
  Второе «я» (лат.).


[Закрыть]Брэнуэлла, как и мистер Рочестер Шарлотты, и что сестры Бронте обменивались идеями и рукописями со своим братом гораздо чаще, чем принято думать. Отсюда мое стремление узнать, считаете ли Вы эту теорию достойной дальнейшей разработки.

Искренне Ваша,

Глава 2

Ньюлей-Гроув,

Хорсфорт,

Лидс.

Телефон: 2615 Хорсфорт

11 июля 1957

Дорогая миссис Дюморье!

Было большой радостью получить письмо от Вас и узнать о Вашем интересе к Брэнуэллу Бронте. Как Вы совершенно правильно заметили, к нему крайне несправедливо относились ученые-филологи и комментаторы, начиная с миссис Гаскелл [5]5
  Элизабет Гаскелл (1810–1865) – английская писательница, автор романов «Мэри Бартон» (1848), «Крэнфорд» (1853) и др.; в 1857 г. выпустила двухтомную биографию Шарлотты Бронте.


[Закрыть]. Я единственный поставил перед собой задачу восстановить его репутацию, что отдалило меня от остальных ученых, но мое исключительное знание рукописей Брэнуэлла, несомненно, сполна вознаградило меня.

Я взял на себя смелость выслать Вам вместе с письмом две чрезвычайно редкие книги, обе из числа изданных мной приватным образом и ограниченным тиражом, сочинений Брэнуэлла. Первая из них – прекрасно переплетенный экземпляр «А уставшие отдыхают», истории об Александре Перси, известном также как Нортенгерленд, – этот промышлявший пиратством сумасбродный герой, возможно, уже знаком Вам по хроникам Ангрии, сочиненным детьми Бронте, хотя эти конкретные приключения были написаны Брэнуэллом уже в более зрелом возрасте. Только 50 экземпляров этого издания вышли в свет в 1924 году как результат моего литературного сотрудничества с мистером Клементом Шортером, бывшим коллегой по Обществу Бронте.

Вторая книга, «Манускрипты Лиланда», была издана мною столь же малым тиражом год спустя и является сборником подготовленных мной к печати писем Брэнуэлла его близкому Другу, скульптору по имени Джозеф Лиланд. Оригиналы документов содержались в библиотеке, которую я собрал для сэра Эдварда (позднее лорда) Бротертона и которая размещалась в то время в Раундхей-Холле, его особняке в Лидсе, где я имел удовольствие работать. Как Вы, несомненно, знаете, сэр Эдвард занимал пост президента Общества Бронте с 1927 года до своей смерти в 1930-м.

Надеюсь, что оба эти тома будут Вам по-настоящему интересны. Если вы захотите оставить их себе, не откажите в любезности прислать мне чек на 4 фунта стерлингов.

Как я понимаю, у Вас имеется полный комплект издания «Шекспир-хед»? Я весьма признателен Вам за Ваши доброжелательные замечания по поводу моей работы в качестве редактора этих томов Бронте. Я много лет трудился над этой грандиозной задачей, причем под конец мистер Уайз не мог оказать мне серьезную помощь, поскольку имя его было тогда окутано туманом, сопровождавшим, как предполагали, раскрытие совершенных им подделок в других случаях. Конечно, это происходило более двух десятилетий назад, и тогда с моей стороны было бы неуместно каким-либо образом комментировать эту темную историю. Да и теперь я не желаю вносить свою долю обвинений и суждений. Пусть это останется между нами – а я знаю, что могу рассчитывать на Вашу осмотрительность и на то, что тайна эта не будет раскрыта, – но я очень сильно сомневаюсь в подлинности многих подписей Шарлотты и Эмили Бронте, неоднократно появлявшихся на более ранних рукописях.

И как мы теперь можем быть уверены, что именно Эмили, а не Брэнуэлл, написала эти чудесные стихи?

Мистер Симингтон задумался, вычеркнул последнюю фразу из письма и что-то неодобрительно буркнул, когда с его авторучки капнули чернила на только что подсушенную промокательной бумагой страницу. Он наклонил голову, чтобы внимательно рассмотреть написанное им, щурясь, посмотрел сквозь очки в затененный угол комнаты и вздохнул. Был полдень, но дневной свет не проникал в кабинет мистера Симингтона, шторы были опущены согласно его всегдашним инструкциям, чтобы защитить от солнца, от этого разрушительного света содержимое его книжных полок. Да и сам мистер Симингтон выглядел таким же бледным, как страницы манускриптов, только что извлеченных им из тщательно запрятанных коробок и папок, – казалось, он не часто отваживается выйти наружу.

Он был почти уверен, что, как обычно, закрыл за собой дверь кабинета и положил ключ в карман, но вдруг забеспокоился, не ошибся ли он, и вновь встал, чтобы убедиться: дверь надежно закрыта, – хотя уже несколько раз за утро делал это.

– В такие дни осторожность не может быть чрезмерной, – пробормотал он себе под нос, как всегда делал, запирая свой кабинет, будто эти слова обеспечивали дополнительную защиту, помимо регулярных проверок двери.

В доме стояла полная тишина, если не считать жужжания умирающей мухи у закрытого окна. Его жена Беатрис ушла по своим многочисленным делам. Чем она занималась во время этих прогулок, недоумевал он, куда ходила? Времена, когда они нанимали слуг на полный день, остались в далеком прошлом. Беатрис должна быть довольна, что у них делают уборку раз в неделю, и, хотя она не прекращала ворчать, Симингтон опасался, что даже эти расходы для него чрезмерны.

Он проделал обратный путь сквозь горы книг, крепостными валами высившихся вокруг письменного стола – большого бюро из красного дерева, занимавшего доминирующее положение в кабинете, – и перечитал пришедшее нынешним утром письмо, на которое он пытался написать ответ. Оно лежало среди обычных счетов и рекламы. Более неожиданного письма трудно было себе представить – от известной романистки Дафны Дюморье. Симингтон никогда не читал ее книг, хотя смутно помнил, что смотрел одну из ее пьес в Лидсе после войны. Беатрис убедила его, что они должны сходить в театр, – она была поклонницей Дюморье. А как звали главную героиню? Симингтон с силой прижал большие пальцы к вискам, словно мог выдавить ответ из своей головы, а потом торжествующе улыбнулся: Гертруда Лоуренс, вот как ее звали, а пьеса называлась «Сентябрьский прилив». Он не мог вспомнить ни подробностей сюжета, ни других произведений Дюморье, кроме одного, знаменитого, по которому был снят фильм, – «Ребекка», хотя у Беатрис был где-то в доме стеллаж с книгами, незначительными, как он полагал, любовными романчиками, гораздо более подходящими для чтения его жене, чем ему самому. Но, несмотря на это, письмо польстило его самолюбию: Дюморье была знаменита и занимала весьма высокое положение в обществе, в чем Симингтон убедился, найдя несколько упоминаний о ней и ее семье в своем замусоленном экземпляре справочника «Кто есть кто». Он испытал некоторое удовольствие, обнаружив, что Дафна – дочь сэра Джеральда Дюморье [6]6
  Джеральд Дюморье (1873–1934) – актер, антрепренер и кинопродюсер.


[Закрыть], который играл Капитана Крюка и мистера Дарлинга в первой постановке «Питера Пэна» Дж. М. Барри [7]7
  Джеймс Мэтью Барри (1860–1937) – писатель и журналист, уроженец Шотландии.


[Закрыть], и внучка Джорджа Дюморье, автора «Трильби» [8]8
  Джордж Луи Палмелла Бюссон Дюморье (1834–1896) – график, карикатурист и писатель, прославившийся романом «Трильби» (1894).


[Закрыть]– романа, который очень нравился Симингтону много лет назад, в пору его юности. Все эти факты почему-то соединились в его сознании в необычайно притягательный образ крылатого существа, некой красивой бабочки, вроде тех, что он коллекционировал в детстве – ловил сачком и усыплял эфиром, прежде чем приколоть в одном из многочисленных деревянных ящиков, которые он все еще хранил на чердаке пыльным штабелем.

Симингтон воображал также, что Дафна Дюморье, должно быть, очень богата. Он смутно припоминал некую статью в одном из журналов, обширную коллекцию которых держал в коробках. Эту заметку он отложил для Беатрис. Там описывались отшельническая жизнь Дафны в уединенном особняке в Корнуолле, на берегу моря – месте действия «Ребекки», которую Беатрис особенно любила, и замужество писательницы: она вышла за прославленного военного, получившего после войны рыцарский титул и впоследствии назначенного на высокий пост в Букингемском дворце. Симингтон расположил все эти сведения в голове в определенном порядке, – проработав не один год библиотекарем, он во всем старался быть аккуратным, – но они не придали ему уверенности: Дафна Дюморье не вставала на отведенное ей место. Он предпочел бы не связывать себя обязательствами перед этой женщиной: почему это она решила, что он станет тратить на нее свое время, – ему надо продолжать собственное исследование, удовлетворить собственные литературные амбиции! И все же он не мог подавить страстное желание узнать побольше о ее неожиданном интересе к Брэнуэллу Бронте и, возможно, продать ей несколько своих рукописей. Хотя, наверно, нет… Он протянул руку и коснулся ломких страниц, извлеченных им из папки нынешним утром. Почему он должен доверять ей самое ценное из того, чем владеет? А что если она будет дурно, пренебрежительно обращаться с его сокровищами? Возможно, отнесется к ним так же безответственно, как все остальные, кто домогался его рукописей и от кого их следует держать подальше.

Симингтон бросил взгляд на папку со счетами для оплаты хозяйственных расходов, лежащую слева от пресс-папье. Счета были аккуратно помечены и размещены маленькими стопками, каждый следующий добавлялся к предыдущему, но денег не прибавлялось: дом буквально съедал их, как, впрочем, и Беатрис, – на что она тратит все деньги? Он зажмурился и вздохнул, а когда открыл глаза, комната на миг поплыла перед ним, прежде чем обрести устойчивость в пыльной полутьме. Ничего не поделаешь: придется отдать часть своих бумаг этой Дафне Дюморье, но сейчас, во всяком случае, немного.

Симингтон вновь взял авторучку и занес ее над цифрой четыре, которую предложил в качестве оплаты за две книги. Он уже потратил несколько минут, чтобы установить эту цену, не желая выглядеть скупым и алчным: Симингтон не мог допустить повторения предыдущих сделок, доставивших ему много неприятностей, так что он даже вспоминать о них не желал, но дарить ей книги он тоже не хотел. Конечно, у него были и другие экземпляры: из пятидесяти оригинальных копий каждого издания только пятнадцать он предназначал вскоре после их выхода на продажу букинистической фирме, оставляя себе другую часть тиража. Но он огорчался, даже если одна из книг Брэнуэлла уходила из дома, вместо того чтобы надежно храниться под его неустанным попечением.

Еще одна капля чернил упала на страницу, Симингтон промокнул ее и задумался. Он не хотел заканчивать письмо, были еще соображения, которыми он желал поделиться с Дафной; она, как видно, на удивление много знала и обращалась к нему в письме с доставлявшей ему удовольствие почтительностью – давно уже никто не согревал его подобным уважением. Но он знал, что должен тщательно выбирать слова: ему нельзя говорить ей слишком много – на все своя цена. Он гадал, много ли она уже разузнала о его соредакторе в «Шекспир-хед»: знает ли она о скандалах, сопровождавших Уайза? Конечно, миссис Уир проявила благоразумие, все тогда было замято и спрятано под ковер, но, даже несмотря на это, шепотки и слухи не прекращались все эти годы. А что если до нее дошла молва о проделках мистера Уайза как фальсификатора первых изданий и подписей авторов, похитителя рукописей? Хотя Уайз и умер двадцать лет назад, Симингтон чувствовал необходимость провести некую грань между собой и своим бывшим коллегой, не желая, чтобы его продолжала пятнать связь с ним.

Он вычистил кончик пера и написал: «Я сомневаюсь, что кто-нибудь в настоящее время мог бы разгадать тайну рукописей семьи Бронте. Я много лет пытался сделать это…» Симингтон заколебался, раздумывая, стоит ли добавить: «…и потерпел неудачу», но решил не добавлять. «Я уверен, вы понимаете: это весьма деликатное обстоятельство, – продолжал он, – но совершенно очевидно, что если кто-то ставил на рукописях Брэнуэлла поддельную подпись Шарлотты или Эмили, он ясно осознавал, что подпись одной из сестер Бронте принесет ему гораздо больше денег, чем подпись их брата, замалчиваемого, как это ни прискорбно, во влиятельных литературных кругах уже более ста лет. К счастью, мне удалось сохранить в моей личной коллекции несколько рукописных оригиналов Брэнуэлла, которые никто уже не сможет подделать. И должен вас заверить: они могут служить доказательством высочайшего уровня его произведений». Здесь Симингтон остановился и вычеркнул эти последние фразы. Они звучали так, словно он писал рекомендацию Брэнуэллу, жалкому железнодорожному служащему. Нет, так дело не пойдет, это совсем никуда не годится. Он скомкал вторую страницу письма, решив закончить послание своим предыдущим замечанием, что никто не сможет разрешить загадку рукописей Бронте. Так перед Дафной откроются более волнующие перспективы: она, возможно, воспримет это как завуалированный вызов и втянется в переписку. Симингтон поставил свою подпись одним росчерком пера, подчеркнул ее и вновь промокнул страницу. Потом отложил перо и начал выстукивать ногтями по зубам известный только ему код. «Это новое начало, – думал он. – И очень хорошее начало».