Текст книги "Дафна"

Автор книги: Жюстин Пикарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Но если уж быть честной с самой собой (а она стремилась к этому изо всех сил – видеть все в более ясном свете), подлинной причиной ее нежелания встречаться с Питером было место, где располагался его офис, – на Грейт-Рассел-стрит, через дорогу от Британского музея, – осознание близости Питера к сцене ее позора (именно позора, другого слова тут не подберешь) вызывало в ней растущее чувство неловкости. Много мучений доставляли ей и попытки выбросить происшедшее из головы, но все же она вновь и вновь возвращалась к нему. Ведь Питер мог видеть, как она встречалась со Снежной Королевой у Британского музея чуть менее двух лет назад. А вдруг он заметил и то, как она поспешно покидала место действия, преследуемая человеком в мягкой фетровой шляпе? Что мог он тогда подумать?

И чем больше Дафна старалась забыть об этом, тем настойчивее преследовали ее навязчивые мысли. Наконец она обхватила руками голову и закрыла глаза, чтобы ничего не видеть. Но стало гораздо хуже: теперь она еще отчетливее и ярче видела всю эту позорную сцену, бесконечной лентой раскручивающуюся в ее сознании.

– Ничего не поделаешь, – произнесла она вслух, – мне придется поговорить с Питером.

И она направилась к дому, надеясь, что там сейчас никого нет и никто не сможет подслушать ее телефонный разговор.

Войдя в дом, Дафна пошла туда, где начинался длинный коридор, стены которого были обшиты деревянными панелями и в окружении отслуживших свой срок плащей, висящих на ржавых крюках, изношенной обуви и детского велосипеда примостился на маленьком столике телефон. Над ним висело небольшое зеркало, но она отвернулась от него, ища номер телефона Питера в своей записной книжке.

– Музей тридцать девять сорок шесть, – сказала она, переводя дыхание, заставляя себя не видеть ничего зловещего в случайном сочетании цифр.

Дафна набрала номер, втайне надеясь, что никто не ответит, но трубку взяла секретарша и соединила ее с Питером.

– Дафна, – сказал он, – какая радость слышать тебя!

Но Питер был удивлен, она поняла это по его голосу, – время для телефонного звонка было необычное: нарушалась повседневная рутина, стабильное расписание, предполагающее телефонные разговоры с друзьями и родственниками только по вечерам, а не в рабочие часы, если, конечно, не произошло ничего чрезвычайного.

– Извини, что отрываю тебя от дел, – сказала она, – но такое впечатление, будто надо мной нависло проклятие. У меня обнаружилась соперница…

Дафна осеклась, вспоминая чувства, испытанные ею месяц назад в Лондоне, на станции метро «Слоун-Сквер», когда она оказалась на самом краю платформы и внезапно подумала, как легко было бы прыгнуть вниз, дождавшись следующего поезда, как просто не быть: всего один, последний шаг – и тогда не надо будет пытаться что-то предпринимать, все прекратится… Но теперь, как и тогда, она отшатнулась от края пропасти: не могла подобрать слов, чтобы рассказать Питеру о встрече со Снежной Королевой, произошедшей так близко от него.

– Ты слышал когда-нибудь об Уинифред Герин? – продолжала Дафна. – К несчастью, она тоже притязает на Брэнуэлла.

– Я видел заметку в «Тэ-эл-эс», – сказал Питер, – Не беспокойся, твоя биография будет намного лучше, чем у мисс Герин. К тому же я уверен: книг о Брэнуэлле Бронте может быть и несколько, если учесть, что до сих пор все его игнорировали.

– Виктор думает по-другому. Он меня не слишком обнадежил, сказал, что все мои усилия вернуть Брэнуэлла к жизни будут без толку, если мисс Герин придет к финишу первой. Бедный Брэнуэлл, его уже почти удалось возродить, и тут его вновь убили…

– Не обращай внимания на Виктора. Если ему не нужна книга, она нужна мне. Ты ведь знаешь: я с радостью ее опубликую.

– Скандал будет ужасный, Виктор – жуткий собственник. Даже думать не хочу, что станет, если он обнаружит, что моей книгой интересуется кто-то еще. Мне просто нужно писать побыстрее и обойти соперницу.

– Вот и молодец! Вспомни дядюшку Джима, как он редактировал пьесы, публиковал романы, писал так, словно завтра не наступит…

Они попрощались и договорились пообедать вместе в Лондоне в сентябре. Питер также обещал посетить Менабилли до конца лета. А потом Дафна вернулась в свою писательскую хибару, преисполненная решимости сохранять впредь присутствие духа. Однако последняя фраза Питера засела в ее голове. Что это значит, размышляла она, писать так, словно завтра не наступит? Где она окажется, когда не будет будущего? Может быть, это будет место получше, чем здесь?

Менабилли,

Пар,

Корнуолл

27 июня 1959

Уважаемый мистер Симингтон!

Уныние царит у нас в Корнуолле, несмотря на солнечную погоду, после того, как я в последнем выпуске «ТЛС» прочитала новости, которые, несомненно, дошли и до Вас. Тем не менее прилагаю к письму копию этой заметки, на случай если Вы ее не видели.

Я написала мисс Герин, выразив уверенность, что нам обеим найдется место в жизни Брэнуэлла, но, если быть откровенной, настроение у меня подавленное из-за предстоящей публикации ее версии биографии. Последняя книга мисс Герин сопровождалась множеством газетных рецензий – в «Иллюстрейтед Лондон ньюз» они заняли целую страницу! Книгу приветствовали как каноническое описание жизни Энн Бронте, ее по-настоящему заметили, в отличие от другой, соперничающей с ней биографии Энн, опубликованной месяцем раньше той, что была написана мисс Герин, и впоследствии канувшей бесследно. Несомненно, мисс Герин имела успех в первую очередь у критиков, но, думаю, ее новая книга будет и хорошо продаваться тоже.

Меня также беспокоит, что мисс Герин наверняка получит всякого рода поддержку со стороны Общества Бронте и лондонских критиков. Она уже известный биограф, и любая ее следующая книга будет встречена с интересом и симпатией. Нам следует помнить: хотя мои романы считаются популярными, я не являюсь фаворитом критиков. Напротив, меня презрительно третируют как автора бестселлеров: или дают скверные рецензии, или не замечают вовсе, поэтому, если наши две биографии Брэнуэлла будут изданы одновременно и станут соперничать, мою книгу отодвинут на второй план – я не питаю иллюзий на этот счет.

Мои проблемы усугубляет и то, что мисс Герин живет в Йоркшире, более того – в Хоуорте, поэтому имеет возможность изучите местный колорит в мельчайших деталях. Возможно, она уже и сделала это, работая над биографией Энн.

На моей стороне, однако, Ваша компетентность и, надеюсь, некоторые оригиналы рукописей, недоступные мисс Герин. Меня очень ободрило известие, что Вам удалось без лишнего шума нанести визит в музей Бронте во время праздничного уик-энда. Полагаю, Вы последовали моему совету и дали немного денег музейному смотрителю мистеру Митчеллу? Была также очень рада узнать, что Вы позаимствовали в пасторском доме некоторые рукописи Бронте и отправили их в Лидс, чтобы с них сняли копии в типографии. Когда Вы сможете послать их мне? Нетрудно понять, с каким нетерпением я этого жду.

Уверена: Вы понимаете, что теперь, столкнувшись со столь серьезным соперником, мы не можем позволить себе терять время. Полагаю, мисс Г. кружит сейчас по Хоуорту в своем автомобиле, наводит справки, а я прикована к моему письменному столу в Менабилли. И все же по крайней мере мистер Митчелл, кажется, готов помочь нам. Возможно, Вам придется превратиться в детектива, чтобы мы смогли собрать побольше информации и материалов. Кстати, если случится удобный момент, не могли бы Вы попросить мистера Митчелла дать Вам ознакомиться с медицинским справочником, принадлежавшим преподобному Бронте? Насколько мне известно, он до сих пор хранится в пасторском доме. Во время моего последнего визита в Хоуорт несколько лет назад я имела возможность взглянуть на него. Это медицинский словарь: преподобный Бронте делал свои пометки на некоторых страницах, и, насколько я помню, его записи стоят рядом со статьями, посвященными кошмарам, белой горячке и эпилепсии. Если память мне не изменяет, его комментарии могут оказаться весьма важными – подтвердить, в частности, мою теорию, что Брэнуэлл страдал эпилепсией в легкой форме, известной как petit mal. Это объяснило бы, почему отец не отправил его в школу.

Весьма огорчилась, узнав о разыгравшемся у Вашей супруги артрите. Противная штука. Возможно, у Вас с женой то же самое, что у меня с мужем: когда один из нас здоров, другой испытывает кризис. В настоящий момент я в добром здравии, мой муж, напротив, не столь бодр. Однако все проходит, и я смогу, надеюсь, побывать в Йоркшире до конца лета.

Пока всё. Удачной Вам охоты!

Искренне Ваша,

Глава 23

Ньюлей-Гроув, июль 1959

Симингтон в то утро был переполнен эмоциями, изумлен и, как никогда, близок к ликованию: впервые за последнюю четверть века он увидел свое имя напечатанным в «Таймс литерари саплмент».

– Послушай, дорогая, – говорил он Беатрис, размахивая газетой, как победным флагом. – Письмо в «Тэ-эл-эс» от Дафны Дюморье о ее брэнуэлловских разысканиях, где она с большой симпатией отзывается обо мне. Она пишет: «Я понимаю, что, живя в Хоуорте, мисс Герин занимает более выгодную позицию…»

– Кто такая мисс Герин? – прервала его Беатрис, убиравшая после завтрака фаянсовую посуду со стола.

– Мисс Герин, – объяснил он, все еще приятно возбужденный и неспособный раздражаться, – та женщина из Хоуорта, что пишет биографии всех Бронте. Сейчас как раз настала очередь бедняги Брэнуэлла, именно на него теперь обращено ее внимание. А мы с Дафной вступили с ней в состязание и надеемся финишировать первыми. Вот почему миссис Дюморье пишет: «Я понимаю, что, живя в Хоуорте, мисс Герин занимает более выгодную позицию, и, если биография Брэнуэлла будет, как говорится, у нее в кармане, с моей стороны глупо пытаться проявить себя на том же поле. Однако, к счастью, в моем распоряжении библиотека Бронте, принадлежащая мистеру Алексу Симингтону, редактору и составителю в содружестве с покойным Т.Дж. Уайзом несравненного издания произведений, писем и жизнеописаний членов семьи Бронте, вышедшего в „Шекспир-хед“. Длительная переписка с мистером Симингтоном в последние годы утвердила меня в убеждении, что Брэнуэлл Бронте и его произведения, большая часть которых до сих пор не расшифрована, слишком долго пребывали в забвении. Уверена, что и мисс Герин, и я можем внести свой вклад, чтобы исправить подобное положение вещей, и если мы подойдем к этой теме по-разному (а наши взгляды на Брэнуэлла – мальчика и юношу – во многом не сходятся), то читающая публика, несомненно, будет заинтересована настолько, чтобы приобрести обе наши книги, когда они наконец выйдут. Убеждена, что ни мисс Герин, ни я не испытываем чувства соперничества, скорее мы ощущаем себя учеными, с равной страстью поглощенными исследованием одного и того же предмета». Ну что скажешь теперь, Беатрис? Перед тобой несравненный редактор, так сказать, катализатор исследования, вызывающего страстный интерес публики!

– Замечательно, милый, – сказала Беатрис, – но не следует чересчур перевозбуждаться. Ты не должен вновь начинать таскать эти старые коробки, рискуя еще раз упасть.

И она в очередной раз ушла на одно из бесконечных собраний Женского института [32]32
  Организация, объединяющая женщин, живущих в сельской местности.


[Закрыть], а к исходу дня Симингтон был уже удручен, чувствовал себя обманутым. Письмо Дафны в «Таймс литерари саплмент» называлось «Литературное излишество», и у Симингтона внезапно закралось подозрение: не означает ли это завуалированное послание в его адрес? А что если он окажется лишним для них обеих – миссис Дюморье и мисс Герин, которые опубликуют свои биографии Брэнуэлла, его же, когда дело будет сделано, низведут до роли незначительного помощника Дафны и не более того? И чем больше Симингтон думал об этом, тем чудовищнее казалась ему подобная несправедливость. Вскоре мрачное состояние духа окончательно овладело им, затмив все, не оставив и следа от его недавней радости, и вот он уже вспоминал о том, как его лишили работы в музее Бронте и университете Лидса, о многочисленных испытанных им унижениях и разочарованиях.

И через несколько часов, чувствуя себя совершенно несчастным, Симингтон решил написать письмо миссис Дюморье, изводившей его просьбами прислать копии рукописей Брэнуэлла, взятых им в музее Бронте шесть или семь недель назад. О том, что он позаимствовал их оттуда, кроме нее, не знал никто, даже мистер Митчелл, смотритель музея, пустивший его в библиотеку в воскресенье, когда она была закрыта для посетителей, и оставивший его там без присмотра. Митчелл был неплохим малым, он служил в музее со дня его открытия в 1928 году и уважал Симингтона как масона, принадлежа к этому братству и сам, как, впрочем, и лорд Бротертон, да и Брэнуэлл тоже. Симингтон теперь уже не посещал заседания ложи, но старые связи приносили ему пользу, как в случае с тем же Митчеллом.

– Нам лучше держаться вместе, старина, – сказал он, приехав в пасторский дом и пожимая руку Митчеллу, как масон масону.

Что же касается факсимильных копий рукописей Брэнуэлла, то пусть Дафна еще немного подождет, сказал он себе. Он напишет ей, что забастовка печатников надолго задержала процесс снятия копий. Умение терпеть – это, в конце концов, добродетель (подобный урок стоит преподать богатой и знаменитой романистке). Какое-то время он раздумывал, а потом мысли, которые следовало изложить в письме Дафне, полились сплошным потоком.

Уважаемая миссис Дюморье!

Я весьма благодарен Вам за любезное упоминание моего имени в Вашем письме, опубликованном в «Таймс литерари саплмент», которое я сегодня прочитал с большим интересом. Оно побудило меня к размышлениям, поскольку, что ни говори, «литературное излишество» не является чем-то новым. Оно началось еще во времена первых исследователей творчества греческих и латинских классиков, а потом из университетов континентальной Европы перекочевало в Оксфорд и Кембридж. После евангелистов, Шекспира, ранних английских драматургов с ростом количества университетов последовало усиленное изучение английских писателей, включая викторианцев и прерафаэлитов, вплоть до конца прошлого века. Увеличение числа студентов и изучение ими Браунинга, Россетти, Суинберна и многих других писателей, включая Бронте, – все это явилось постоянным источником избыточности.

Тут Симингтон отложил перо: в голове стучало, мысли путались, он сам не вполне понимал, что пытается объяснить Дафне. «Сосредоточься, Симингтон», – сказал он себе, но сконцентрировать внимание ему было трудно с того дня три недели назад, когда он поскользнулся в сумерках на садовой тропинке, пытаясь перетащить картонную коробку с рукописями Брэнуэлла из дома в деревянный сарай за разросшимся садом. «Где же сейчас эта коробка?» – недоумевал он. Там хранились рукописи, взятые им из музея Бронте. В тот вечер он почему-то решил, что они будут надежнее укрыты в сарае, но уже в саду вдруг засомневался, остановился, поставил коробку на землю, а когда вновь попытался поднять ее, потерял равновесие и упал.

И Симингтон снова взялся за перо, чтобы продолжить письмо Дафне.

Возможно, Вы удивлены, что от меня нет никаких известий последние две-три недели. Забастовка типографских рабочих по-прежнему задерживает отсылку дубликатов рукописей Брэнуэлла, да и моя собственная деятельность прервалась три недели назад. Моя жена ушла тогда на собрание благотворительного комитета помощи старикам, я же, выйдя в сад и пытаясь поднять с дорожки картонную коробку, потерял равновесие и растянулся во весь рост, сильно разбив правую бровь. Я пролежал там без сознания до 10.30 вечера, пока меня не обнаружили. Но сейчас я, похоже, уже оправился и в ближайшие несколько дней вернусь к работе!

Это падение сопровождалось некоторыми неприятными обстоятельствами, которые он не счел возможным упомянуть в своем письме. Беатрис обвинила его в том, что он упал, будучи мертвецки пьяным. Она нашла в его кабинете бутылку из-под виски и утверждала, что от него разит перегаром.

– Ты потерял сознание не оттого, что ударился, – шипела она. – Просто напился в тот вечер, как свинья, воспользовавшись моим отсутствием.

В голове стучало все сильнее, но тщетно мечтал Симингтон о маленьком глотке виски, чтобы приглушить боль: Беатрис зорко следила за ним, когда была дома, но даже когда уходила, он не мог пополнить запасы спиртного из-за отсутствия денег.

И тут Симингтон вспомнил: он на мели и должен продать Дафне хоть что-нибудь, если не все. Эта мысль по крайней мере немного взбодрила его: что бы там она ни писала в «Таймс литерари саплмент» по поводу того, что располагает его библиотекой, ему-то лучше знать, так это или нет. Она владела лишь частицей, малой долей его богатства, сосредоточенно изучала жалкие крохи, а бриллианты оставались у него. Так кто тогда «литературное излишество»?

– Во всяком случае не я, – пробормотал Симингтон, закрывая глаза, потому что комната кружилась перед его взором, – нет, не я…

Глава 24

Хэмпстед, июнь

В то утро Рейчел приехала очень рано, как мы и договаривались. Я уже ждала ее в холле, готовая сбежать по ступенькам вниз, к входной двери, надеясь, что соседи еще будут спать. Похоже, Рейчел угадала мои мысли, потому что, когда я юркнула в машину, усевшись рядом с водителем, она сказала:

– Не беспокойтесь: никто не станет свидетелем нашего тайного предрассветного бегства.

И хотя она при этом рассмеялась, я невольно густо покраснела, мысленно проклиная свою глупую стеснительность и неисправимое простодушие, неумение быстро придумать остроумный ответ.

На Рейчел было алое шелковое запахивающееся платье, открывавшее ее гладкие белые ноги, и кожаные сандалии с ремешками и на высоких каблуках, дававшие возможность хорошо разглядеть красивый педикюр. Все это могло показаться совершенно неподходящим для поездки в Йоркшир, но она выглядела удивительно раскованно. Сидя рядом с ней в своих блеклых джинсах, темно-синей футболке и легких парусиновых туфлях на резиновой подошве, я ощущала себя плохо одетой школьницей, от которой не ожидаешь услышать ничего интересного, и думала, что, взяв меня с собой в поездку, она, наверно, уже жалеет об этом. Но, должно быть, Рейчел прониклась ко мне жалостью, пока очень быстро везла меня прочь от Лондона во взятом напрокат автомобиле, а солнце на небе всходило все выше.

Во всяком случае, она больше не шутила и не вспоминала о Поле, а попросила меня рассказать все, что я знаю о мистере Симингтоне. Так я и сделала, довольная тем, что могу размотать засевший у меня в голове запутанный клубок этой истории.

– Одно из самых странных обстоятельств, связанных с мистером Симингтоном, – сказала она, когда мы уже приближались к Хоуорту, – заключается в том, что все бумаги, имеющие к нему отношение, хранятся в досье дома-музея Бронте, закрытом для исследователей. Я несколько раз делала попытку ознакомиться с ними, но неизменно получала отказ. Тем более удивительно, что одной вам удалось натолкнуться на его переписку с Обществом Бронте, предъявившим ему правовые претензии. Если вы не возражаете, я хотела бы увидеть эти письма.

Она искоса взглянула на меня. На секунду, только на одно короткое мгновение наши глаза встретились, но я тут же отвернулась, словно меня застигли врасплох.

– Но они остались в Лондоне. Я не захватила их с собой.

– Нестрашно, – сказала она беспечно. – Тогда мне придется вернуться к плану «А»: силой ворваться в библиотеку пасторского дома, чтобы получить бумаги Симингтона!

Рейчел расхохоталась, и я засмеялась вслед за ней, радуясь, что напряженность, возникшая было между нами, исчезла.

И только когда я услышала, как Рейчел читает лекцию (она состоялась не в пасторском доме, а рядом – в местной баптистской церкви), я поняла, что она, возможно, и не шутила. Не исключено, правда, что я слишком увлеклась предположениями, касающимися подтекста ее выступления: Рейчел не говорила прямо о своем интересе к мистеру Симингтону, упомянув его только вскользь. Зато она рассказала о пропавшей тетради стихов Эмили Бронте, известной как «хонресфельдская рукопись»: последним ее владельцем, объяснила Рейчел, был Альфред Лоу, член парламента от консервативной партии, который жил в Ланкашире, в особняке под названием Хонресфельд.

– На двадцати девяти страницах тетради Эмили – тридцать одно стихотворение. Среди этих стихотворений – пятнадцать из двадцати одного, которые были опубликованы при ее жизни, – поведала Рейчел заинтересованной аудитории. – Одно из стихотворений, «Вопросы к самой себе», особенно вдохновило меня в моем собственном поэтическом творчестве. – Секунду или две она молчала, расправляя платье на коленях. – Факсимильное воспроизведение этого стихотворения и всей хонресфельдской рукописи было включено бывшим хранителем музея Бронте в доме приходского священника, неким мистером Дж. А. Симингтоном, в составленное им собрание стихов сестер Бронте, вышедшее в тысяча девятьсот тридцать четвертом году в издательстве «Шекспир-хед». После этой даты нет никаких упоминаний о судьбе тетради Эмили Бронте. Думаю, я здесь не единственная, кто страстно желает выяснить, что случилось с самой, по моему мнению, ценной из утраченных рукописей Бронте…

Я чувствовала, что ее слова обращены ко мне, но глаза мои были опущены долу, хотя внутри все клокотало от возбуждения. Часть моего существа рвалась на лондонский поезд, чтобы как можно скорее сесть за свой письменный стол и проверить, не упоминается ли хонресфельдская рукопись в письмах стряпчих, нанятых Обществом Бронте, к мистеру Симингтону. Я знала, конечно: это крайне маловероятно, если учесть, что тетрадь Эмили не принадлежала к собранию музея Бронте, а входила в коллекцию сэра Альфреда Лоу. Однако не исключено, что архив Симингтона в Лидсе содержал некий важный, не замеченный мною во время последнего визита ключ к этой тайне: ведь я просматривала бумаги очень быстро, поскольку искала лишь то, что имело отношение к Брэнуэллу и Дафне Дюморье. К тому же мне пришло в голову, что Рейчел может что-то разузнать, если каким-то образом получит доступ к документам, касающимся Симингтона и хранящимся в музее Бронте. А уж если она собирается это сделать, я тоже должна быть в курсе событий.

После лекции Рейчел окружила стайка поклонников. Они просили автографов на ее сборниках, а я топталась в стороне, наблюдая, как она вновь и вновь пишет яркими синими чернилами свое имя, пока наконец не надписала последнюю книгу.

– Ну как? – спросила Рейчел, подняв изящно очерченную бровь. – Не хотите ли провести небольшое исследование в библиотеке пасторского дома? Библиотекарь выйдет на некоторое время, но я обещала, что мы не станем ничего трогать в его отсутствие…

Я не могла поверить, что нам действительно позволят находиться в библиотеке без всякого надзора (наверняка это абсолютно против правил), но Рейчел как-то сумела договориться, что неудивительно: она обладает искусством обольщать исподволь, буквально околдовывать вас, к тому же она красива, и люди хотят нравиться ей, словно ее одобрение способно возвысить их в собственных глазах.

– Я здесь совсем ненадолго, – сказала Рейчел библиотекарю, когда он открывал нам дверь, – и я всегда строго придерживаюсь кодекса чести ученого, как и моя ассистентка.

– С каких это пор я стала вашей ассистенткой? – спросила я Рейчел, когда библиотекарь ушел, не забыв нас запереть, оправдываясь тем, что должен быть уверен: никто больше не проникнет в библиотеку.

– Хотите остаться здесь или нет? – спросила она.

Я лишь кивнула в ответ, что могло создать впечатление, будто мы с ней на короткой ноге, но хотя такого тогда не было, мы все же ощущали себя товарищами, и это оказалось самой радостной неожиданностью.

Непонятно, откуда Рейчел знала, с чего начать поиски, – наверно, осторожно все осмотрела во время предыдущих посещений библиотеки, когда редактировала новое академическое издание стихотворений Эмили Бронте, – но она сразу же устремилась к большому шкафу с картотекой в дальнем углу комнаты.

– Полагаю, в нашем распоряжении есть полчаса до возвращения библиотекаря, – сказала Рейчел, вытаскивая разбухшую папку с бумагой писчего формата из нижнего ящика. – Давайте разделим это пополам и начнем читать.

– А что если он вернется раньше?

– Не волнуйтесь, детка, – сказала она, передавая мне кипу бумаг.

Мы сели друг против друга за большой стол из красного дерева, викторианский, как и все в этой комнате, расположенной в позднейшей, девятнадцатого века, пристройке к первоначальному зданию пастората, и начали читать, делая пометки.

– Ксерокс нам бы тут не помешал, – сказала Рейчел, усердно строча, но я ей не ответила: слишком была поглощена выписыванием фрагментов из писем Симингтона, начиная с того периода, когда он еще был хранителем и библиотекарем в пасторском доме.

Бумаги были уложены наспех, не по хронологии, указатель отсутствовал, выглядели они так, словно попали в папку несколько десятилетий назад и никто с тех пор к ним не прикасался, а может быть, о них и вовсе забыли. Разобраться в содержимом папки было трудно, тем более что работали мы порознь, наугад разделив бумаги между собой. Мало-помалу стало ясно, что Симингтон потратил несколько лет, добиваясь доступа к коллекции Альфреда Лоу в Хонресфельде, и в конце концов получил разрешение всего за несколько месяцев до своего увольнения из дома-музея Бронте. К тому времени, когда он стал готовить свое издание Бронте для «Шекспир-хед», он позаимствовал многие рукописи из коллекции Лоу, включая тетрадь стихов Эмили, с которой он снял факсимильную копию.

Я прочитала несколько писем Симингтона к его издателям по поводу томика стихов Эмили, который стал дополнением к первоначальному замыслу издания «Шекспир-хед» и включал факсимильное воспроизведение ее тетради, и еще одно последовавшее вскоре письмо, касающееся смерти сэра Альфреда Лоу. Мне показалось вполне возможным, что Симингтон, взяв тетрадь стихов Эмили, мог воспользоваться шансом, предоставленным ему кончиной сэра Альфреда Лоу, оставить у себя хонресфельдскую рукопись и не возвращать ее в коллекцию.

– Видите ли, я действительно считаю, что Симингтон – последний, кто доподлинно владел хонресфельдской тетрадью, – сказала я Рейчел. – Мы подходим к разгадке все ближе и ближе…

И тогда мы услышали шаги за дверью. Ключ задребезжал в замке, я подняла голову, охваченная паникой, а Рейчел смахнула все бумаги со стола в свою объемистую кожаную сумку. Когда библиотекарь вошел, она невозмутимо перелистывала «Труды Общества Бронте» с хладнокровием, приличествующим скорее герою шпионского фильма, чем почтенному ученому.

– Как движется дело? – поинтересовался библиотекарь.

– Медленно, – ответила Рейчел, пустив в ход одну из своих самых очаровательных улыбок, и повернулась к нему, явив серповидную ложбинку на груди в обрамлении золотистой кожи, – но я обнаружила очень полезную для себя статью в томе двадцать три «Трудов Общества Бронте» под названием «Дальнейшие соображения» – эпилог, написанный Дафной Дюморье к своей опубликованной ранее книге о Брэнуэлле Бронте.

– Я и не знал, что вы интересуетесь Брэнуэллом, – сказал библиотекарь.

– Не столько я, сколько моя ассистентка. Нельзя ли сделать для нее копию?

Он кивнул, и она передала журнал мне.

– Я пометила самый важный фрагмент, – сказала Рейчел, и я начала читать его вслух, отчасти для того, чтобы скрыть свое смущение, хотя, делая это, чувствовала себя довольно глупо.

– «И у Шарлотты, и у Брэнуэлла был необыкновенный аппетит к чтению, – писала Дафна в эссе, о котором я прежде никогда не слышала. – Доказательством того, что Брэнуэлл страдал от излишка плохо переваренных фактов, является и его длиннейшая рукопись „Шерсть поднимается“. Имеется расшифровка всей этой рукописи, сейчас она хранится в музее Бронте, и я ручаюсь, что ни один студент не сможет прочитать эти бесконечные страницы без знаков препинания, не заподозрив юного автора в маниакальном многословии: слова изливаются из него без малейших пауз и часто без всякого смысла, как это подчас случается с безумцем».

Я умолкла, и библиотекарь весьма любезно предложил мне объяснить, как пользоваться фотокопировальным устройством.

– Видите ли, оно довольно своеобразно, – сказал он, когда я вышла вслед за ним из комнаты, гадая, что может предпринять Рейчел в наше отсутствие.

Об этом же я думаю и сейчас, в четыре часа утра, прокручивая все в голове снова и снова и еще больше запутываясь. У меня после не было возможности хоть ненадолго остаться наедине с Рейчел: сначала с нами был библиотекарь, потом хранитель музея подошел поздороваться с ней, а затем ее увезли на чай с самыми сановными членами Общества Бронте. Ночь она собиралась провести в Хоуорте, там же, по соседству с пасторатом, позавтракать, – для меня же комнату, конечно, не забронировала, поскольку взяла с собой в последнюю минуту. Я сказала ей, что это не страшно, – сяду на лондонский поезд.

И вот я снова здесь, одна на старой кровати Рейчел, а она – там с припрятанными письмами Симингтона. Она не позвонила, а я не могу с ней связаться: у меня нет номера ее мобильного телефона, я не знаю даже названия гостиницы, где она остановилась, да и в любом случае я не смогла бы позвонить туда в четыре часа утра. И все выглядит чрезвычайно таинственным, в особенности мотивы, которыми руководствовалась Рейчел. Зачем я понадобилась ей в этом налете на библиотеку? Ведь она могла все сделать одна. Зачем ей было делиться со мной своим секретом?

Конечно, Рейчел хотелось бы взглянуть на хранящиеся у меня письма Симингтона, но они для нее не столь уж важны, ведь она охотится за тетрадью Эмили, к тому же теперь завладела всеми бумагами Симингтона из музея Бронте.

Нет, разгадка в чем-то ином, словно она хочет сделать меня своей соучастницей. А может быть, я напрасно вкладываю во все это какой-то особый смысл? Можно ли подобную ситуацию истолковать как-то иначе? И в интерпретации ли тут дело?