Текст книги "Дафна"

Автор книги: Жюстин Пикарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Глава 30

Корнуолл, август

То была годовщина моей свадьбы, исполнился год со дня нашего бракосочетания, но мы с Полом, увы, так и не стали едиными настолько, чтобы хоть изредка употреблять слово «наше». Это его дом, его автомобиль, его работа, его книга. Да, он начал писать книгу о Генри Джеймсе и Джордже Дюморье.

– Почему бы нет, – сказал Пол, – раз уж ты не воспользовалась моим предложением взять эту тему для своей диссертации. А идея, кстати, превосходная…

Он спросил, впрочем, как бы я хотела отметить годовщину, но, похоже, веселился при этом, словно вспомнил понятную только нам двоим шутку, и я ответила, что хотела бы отдохнуть от Лондона и съездить в Корнуолл.

– Поближе к Менабилли? Что ж, почему бы и нет. Полагаю, Фоуи – место ничуть не хуже других…

И он выбрал для нас чудесную маленькую гостиницу в Фоуи с видом на море. Мы выехали позавчера, двигаясь в жутком потоке машин под проливным дождем, всю дорогу почти не разговаривая. Прибыли, когда уже было темно; казалось, эта тьма растекалась, обволакивая нас черным облаком несчастья. Но когда мы проснулись утром, светило солнце, затопляя и пронизывая все мое существо, и я ощутила, что вновь преисполнена надежды, неожиданной, как высокое синее небо. Я повернулась к Полу и поцеловала его. И он не отвернулся.

– Люблю тебя, – сказала я, действительно ощущая это, видя, как серебристый свет с моря струится в открытые окна, а в зеркале напротив кровати отражается морская рябь и мы с Полом, сплетенные вместе.

Потом мы завтракали на открытой террасе, и воздух был таким чистым, не сравнить с лондонским, дул легкий ветерок, на противоположном берегу виднелся Феррисайд. И тут мой оптимизм выплеснулся наружу: вместо того чтобы помалкивать по поводу Дафны, я сказала Полу:

– Видишь красивый дом на той стороне? Это Феррисайд: Джеральд Дюморье купил его в двадцатые годы, чтобы сделать семейным загородным домом. Именно здесь Дафна написала свою первую книгу.

Он задумчиво кивнул и спросил:

– Ты бывала в Фоуи раньше?

– Только однажды, в раннем детстве, и почти ничего не помню, но я видела его на картинках и разглядывала географические карты…

– И конечно же, читала книги Дафны Дюморье…

– Да! – воскликнула я, благодарная ему за то, что он наконец это признал, не впадая в гнев. – Я перечитывала их снова и снова: главное в этих романах – читаешь, и кажется, будто сама живешь в местах, которые она описывает в таких мельчайших деталях, что ты словно прогуливаешься по выдуманным ею ландшафтам.

Пол молча смотрел на меня и улыбался, и тогда я решила воспользоваться благоприятным моментом и сказала ему, что хочу прогуляться вдоль побережья, из Фоуи к полридмаутскому пляжу, граничащему с Менабилли.

Небо по-прежнему было синим, ветер дул в спину, когда мы вышли из Фоуи по дороге, ведущей вниз с холма в сторону бухты Редимани, где Дафна жила в маленьком белом домике в начале Второй мировой войны, до того как получила за «Ребекку» достаточно денег, чтобы арендовать Менабилли у семейства Рэшли. Пока мы шли, я без умолку рассказывала Полу обо всем этом: как Дафна начала писать «Ребекку» в 1937 году в Египте, где проходила служба ее мужа Томми, а когда разразилась война, отправилась с детьми в Фоуи – в Феррисайде жили ее мать и сестры. Отец Дафны к тому времени умер, а Томми сражался далеко, так что ей трудно было справляться одной с дочерьми Тессой и Флавией и малышом Китсом.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил Пол.

– Из книг. Хотя мемуары и автобиография Дафны не слишком откровенны, достаточно много информации можно получить из ее эссе. Напоминает поиски скрытых кусочков головоломки или спрятанных сокровищ.

– И что это за сокровища?

– Не знаю. Может быть, в этом и есть смысл поисков? Ты не знаешь, что в конце концов найдешь, даже не представляешь, в каком направлении движешься, пока не достигнешь цели.

К тому времени мы уже вышли из бухты и взбирались по ступенчатой тропке к небольшому разрушенному форту на другой стороне – замку Святой Катерины. Подъем был крутым, и я почувствовала головокружение, может быть, оттого, что преодолела первую половину ступенек бегом. Когда мы добрались до стен замка, я внезапно вспомнила, что уже была здесь в очень раннем детстве, по крайней мере у меня возникло такое ощущение. Возможно, я все это придумала: мое воспоминание сильно смахивало на сон. Я держала маму за руку, а она говорила: «Не подходи близко к краю», – а мне хотелось заглянуть за край стены замка, увидеть тропинку, ведущую к скалам и волнам, хотелось, чтобы мы стояли там вместе с ней, взявшись за руки, и смотрели вниз, на море, и она бы сказала мне…

– О чем ты думаешь? – спросил Пол, вторгшись в мои грезы.

Я ответила, что пытаюсь вспомнить, была ли я прежде здесь с мамой.

– И она что-то мне сказала, но я не могу восстановить эти слова в памяти, хотя, мне кажется, они совсем близко…

– Дежавю [36]36
  Déjà vu (фр.) – уже виденное.


[Закрыть], – сказал Пол. – Наверное, для этого есть некая физиологическая причина. Какой-то механизм запуска оптических и нервных проводящих путей…

Я не ответила – не могла придумать, что сказать, но мне не хотелось, чтобы он решил, будто я продолжаю отмалчиваться, поэтому я просто взяла его руку и поцеловала.

– Моя дорогая девочка, – сказал он, и мы, держась за руки, снова отправились в путь по прибрежной тропинке в сторону Менабилли; высоко над нами парили стрижи, выписывая акробатические пируэты.

– Не уверена, что именно этой дорогой шла Дафна из Феррисайда, когда впервые увидела Менабилли, – сказала я. – В те времена была старая дорожка, ведущая к дому от развилки на выезде из Фоуи, – может быть, она выбрала этот путь. Вряд ли мы сейчас сумеем так пройти, возможно, вторгнемся в чьи-то владения…

Пол рассмеялся: он как раз и предполагал, что я планировала повторить маршрут Дафны, прокравшись сквозь разросшийся лес, чтобы добраться до особняка.

– Откуда ты знаешь? – спросила я удивленно.

Ведь мне не доводилось рассказывать ему полную историю о том, как Дафна впервые обнаружила Менабилли, когда он был заброшен и наполовину скрыт под плющом. Однажды ей пришлось встать очень рано, когда едва брезжил рассвет, и идти многие мили через покинутое поместье сквозь оргию первозданной природы – буйно разросшийся подлесок. Все было так, как она описывала в «Ребекке».

Какой-то миг Пол выглядел смущенным, а затем произнес:

– Рейчел мне рассказывала. Она всегда обожала Дафну Дюморье.

– Так ты, значит, здесь уже бывал? – спросила я.

Мне внезапно пришло в голову, что они приезжали сюда вместе, но он ведь ничего мне не сказал, хотя и видел уже все это раньше и слышал все, что я говорила ему сегодня, в годовщину нашей свадьбы, – Рейчел ему уже рассказала, они уже прожили с ней этот наш день. Почему я ничего не поняла, почему не захотела видеть очевидного?

Пол отвернулся, но я не могла дать ему отмолчаться, я сказала, что должна знать. Он какое-то время задумчиво смотрел на море, а потом выпалил скороговоркой:

– Да, мы приезжали в Менабилли, в лесной домик. Рейчел хотела пожить там несколько дней, она работала тогда над стихами. То был старый егерский домик, который можно было снять на время отпуска, хотя эта услуга особо не рекламировалась. Но Рейчел сумела обо всем разузнать. По существу, это единственный способ увидеть Менабилли – снять этот маленький дом с привидениями на территории имения. Ей там нравилось, но мне он казался весьма зловещим…

– Ушам своим не верю: почему же ты не рассказал мне раньше? Почему молчал?

– Не знаю. Впрочем, знаю: было множество причин. Не хотел говорить с тобой о Рейчел и особенно об этой поездке. Она была последней, когда мы были вместе, как раз накануне расставания. Ведь именно тогда Рейчел сказала, что ей предложили работу в Америке, и это оказалось для нас началом конца. Я чувствовал, что она собирается меня бросить. А потом, когда ты начала одолевать меня разговорами о Дафне Дюморье, я подумал: «Господи, это происходит опять и похоже на кошмар: одна и та же история повторяется снова и снова, почему я не подумал, что делаю, когда женился на тебе?»

– Но я не собираюсь уходить от тебя.

– Пока что нет.

– Что ты имеешь в виду? Это ты все делаешь неправильно с самого начала – ведешь себя так, словно собираешься меня бросить.

Мы продолжали идти, мы шли даже быстрее, чем раньше, как будто хотели обогнать сами себя, а может быть, убежать друг от друга. Небо затянуло облаками, стрижи исчезли, и когда пошел дождь, я едва не расплакалась – не могла поверить, что все вышло так плохо, сама не знаю почему. К тому времени как мы добрались до тропки, ведущей вниз к пол-ридмаутскому пляжу, дождь лил вовсю: потоки воды низвергались на нас с темного неба. Камни стали скользкими, и мне хотелось, чтобы Пол протянул руку и помог мне, но он ушел вперед и не оглядывался. Я позвала его, но он не услышал – был слишком далеко. Я медленно побрела вслед за ним и, дойдя до пляжа, спустилась к самой кромке воды: прилив сменился отливом, оставив на песке мусор – пластиковые бутылки, битое стекло, старую спортивную обувь, опутанную бледно-зелеными гниющими водорослями, – все это производило под дождем угнетающее впечатление.

И тогда мне пришло в голову, что остатки потерпевшего крушение судна, которые вдохновили Дафну написать «Ребекку», я могла бы представить себе не такими романтичными и таинственными, как в книге, а похожими скорее на полуистлевшие кости мертвого животного. Трудно вообразить, что было так же грязно, когда Дафна жила в Менабилли и гуляла здесь каждый день, не хочу даже думать, что этот усеянный мусором пляж служил прибежищем для Ребекки (хотя именно здесь Дафна придумала ее), местом, куда Ребекка уходила и чувствовала себя свободной, пока ее не застрелил Максим в старом эллинге чуть выше береговой линии. Домик этот по-прежнему здесь, но его, несомненно, принарядили, и выглядит он теперь как маленький изящный коттедж, арендуемый в сезон отпусков, со сборчатыми ситцевыми занавесками на современных окнах с алюминиевыми рамами, но там, где кончаются внутренние дворики с террасами и аккуратные цветочные клумбы, озеро осталось прежним, с лебедями и утками, скользящими под дождем по темной воде.

Пол стоял на маленьком мостике через ручей, вытекающий из озера в море, и глядел на воду. Я смотрела на него, думая, как же все неудачно вышло. Еще утром он меня любил, а теперь нет, он полюбил меня, когда мы встретились в Кембридже, а теперь разлюбил. И я никак не могла в этом разобраться.

Потом я все-таки двинулась к нему, и он сошел вниз. Мы встретились на песке. Я ничего не сказала, только уткнулась лицом ему в грудь, чувствуя себя такой несчастной в потоках дождя, как будто насквозь пропиталась холодной водой, хлынувшей из шлюза. Хотелось, чтобы он меня обнял.

– Прости, – сказал Пол и слегка пошлепал меня по спине.

Следовало бы рассказать ему тогда о том, как я познакомилась с Рейчел, и тоже извиниться, но я чувствовала себя слишком усталой, чтобы начинать разговор, и слишком смущенной. Казалось бессмысленным о чем-то говорить, и я просто стояла под дождем с закрытыми глазами, от всего отгородившись, – от серого неба, серого песка, разбросанного вокруг мусора и волн, вспенивающих воду на прибрежной гальке. В конце концов Пол предложил возвращаться в Фоуи, и, когда я даже не пошевелилась в ответ, он попытался приподнять мою голову, чтобы видеть лицо.

– Пойдем, – сказал он. – Тебе станет лучше после горячей ванны.

– Я еще не хочу идти. Мне нужно увидеть Менабилли.

Он нахмурился и вздохнул, потом пожал плечами и сказал:

– Ну, тогда можно пройти немного по тропинке и зайти в лес, чтобы по крайней мере укрыться от дождя. Вряд ли кто-нибудь выйдет из дома в такую погоду, чтобы высматривать нарушителей. Но бога ради, если мы в самом деле наткнемся на егеря или кого-то еще, предоставь оправдываться мне. Скажу, что уже арендовал этот домик раньше, а теперь захотел еще раз на него взглянуть, вспомнить прошлое.

И действительно, все оказалось проще, чем я думала. Он помнил, где проходила тропинка, ведущая в Менабилли, – она упиралась в запертые на висячий замок ворота с вывеской «Частная собственность». Мы перелезли через ворота и почти сразу оказались в лесу. Деревья образовывали свод высоко над нашими головами, подобный куполу зеленого собора. Дождь продолжал идти, но уже не так сильно, как раньше, и вокруг нас раздавались какие-то вздохи, приглушенные густым подлеском, – то ли шелест ветра в листве, то ли шум волн, бьющихся о берег. По обе стороны тропинки росли рододендроны, но не такие, какие я видела раньше: эти были гигантскими, высотой более пятидесяти футов, некоторые из них повалились, обнажив бледные корни, что придало им какой-то непристойный вид; на близком расстоянии можно было ощутить исходящий от них кисловатый запах. Мы хранили молчание, и только когда тропа разветвилась, Пол сказал:

– Менабилли налево и вверх, а егерский домик – направо.

Мы стояли у омута, заросшего изумрудными водорослями, но не полностью: черная вода виднелась между зелеными островками. Омут казался очень глубоким и опасным, но, возможно, впечатление было иллюзорным и создавалось множеством теней, отбрасываемых на воду странным растением с гигантскими листьями, слишком экзотическим для английского леса. Я сделала несколько шагов по тропке, ведущей направо, чтобы увидеть лесной домик, похожий на избушку колдуньи из сказки братьев Гримм, правда каменный, а не из имбирных пряников, тесно окруженный деревьями, которые вместе с густыми темными зарослями зловещих рододендронов словно стискивали его.

– Пойдем, – сказал Пол. – Нам лучше повернуть назад.

– Но я хочу увидеть Менабилли, – еще раз повторила я, сознавая, что веду себя как глупый капризный ребенок.

– Это частная собственность, – сказал он раздраженно. – Господи боже, там нет ни музея, ни кафе с магазинчиком, который торгует носовыми платками Ребекки с ароматом азалий. Ну хватит, мы и так забрели достаточно далеко.

– Ладно, возвращайся назад в Фоуи, обойдусь без тебя, раз не хочешь остаться со мной.

– Не будь такой инфантильной!

– Что ж, продолжай! – воскликнула я, внезапно впав в ярость. – Скажи еще, что мне пора повзрослеть! Ведь ты этого хочешь, не так ли?

И я пошла назад к развилке, где он стоял и ждал меня. Но я не собиралась возвращаться вместе с ним к пляжу, я направлялась в другую сторону – к Менабилли. Он звал меня, но я не обернулась, а потом было уже поздно – он ушел, и я осталась на тропинке одна и стала взбираться по склону. Шум от моих шагов заглушался опавшей листвой. Я все еще кипела от ярости: мне хотелось громко кричать, топать ногами, хотелось спросить Пола, почему он привез меня именно туда, где пришел к концу его первый брак. Этот поступок казался мне чудовищным, и я поймала себя на том, что бормочу себе под нос одно и то же слово «чудовищно, чудовищно», будто это какое-то заклинание. А потом за поворотом я внезапно увидела в просвете между деревьями серые каменные стены и изящные симметричные окна… Это был он – Менабилли.

Я охнула от изумления и замерла, затаив дыхание, словно даже самый слабый звук, исторгнутый мной, мог потревожить обитателей дома и выдать мое присутствие. Мне чудилось, что сам дом тоже дышит, и я боялась вспугнуть его. Но все было тихо и спокойно, а потом из гущи деревьев послышался какой-то треск, и я побежала прочь с тропинки с бешено бьющимся сердцем, надеясь укрыться в подлеске. Треск продолжался всего несколько секунд, а потом я увидела, что было причиной шума, – пара фазанов, которые бежали гуськом по тропинке и выглядели не менее испуганными, чем я. Мелькнула мысль, что надо бежать вслед за ними, догнать Пола и попытаться как-то уладить наши отношения. Но я не сделала этого: так и осталась сидеть в маленькой прогалине между рододендронами, ожидая чего-то, а чего – сама не знала. Но ничего не случилось, было только молчание дома и вздохи деревьев, и через какое-то время я поняла: этого достаточно, это все, что мне нужно.

Глава 31

Менабилли, октябрь 1959

Дафна проснулась с ощущением растущего беспокойства и подступающей к горлу отвратительной, едкой тошноты. Заставив себя встать с постели, она занялась повседневными делами: быстро позавтракала и сразу же – к рабочему столу в писательской хибаре до самого обеда. Но, усевшись за стол в окружении высящихся гор бумаг – новых расшифровок рукописей Брэнуэлла, подготовленных ее прилежными помощницами в Британском музее, невнятных писем мистера Симингтона, – почувствовала, что паника еще сильнее охватывает ее. Она должна наконец начать писать книгу и опубликовать ее раньше, чем мисс Герин свою, однако исследования отняли у нее все силы, а Брэнуэлл по-прежнему оставался неуловимым, проскальзывая сквозь пальцы и исчезая в этих беспорядочных кипах бумаг.

Прошлым вечером она приняла дополнительную таблетку снотворного – она должна спать, иначе сойдет с ума, лежа ночь за ночью без сна, – но даже когда засыпала, ее мучили кошмары, в которых рукописи Бронте в ее руках крошились, рассыпались в пыль и золу, а Снежная Королева смотрела на нее и заливалась смехом.

– У вас не просто дурной стиль, – говорила она Дафне, сохраняя холодное выражение лица, даже когда улыбалась. – У вас его вообще никогда не было. Вам что-нибудь говорит словосочетание «мертвая проза»? Вы ведь понимаете, о чем я, не так ли?

– Томми вас больше не любит, – шептала во сне Дафна, но голос ее был чуть слышен, она чувствовала, как ее руки замерзают от ледяного дыхания Снежной Королевы, мысли едва-едва со скрежетом ворочались в голове, она не могла писать, даже здраво рассуждать была не в состоянии, словно мальчик в сказке, попавший в объятия Снежной Королевы, узник ее ледяного дворца, пытающийся разрешить непосильную задачу – китайскую головоломку, не имеющую решения.

В дневные часы кошмары немного отступали, но не исчезали полностью: Дафна чувствовала, как в ней клокочет ярость, которую она не позволяла себе выплеснуть наружу: доктора твердили, что Томми необходим покой, чтобы оправиться от нервных срывов. Дафна пыталась улыбаться, говорить с ним ласково, как мать, ухаживающая за больным ребенком. Но когда она выходила из-за обеденного стола и уединялась в своей писательской хибаре, то вся кипела от гнева: Томми продолжал пить, пряча спиртное в шкафчике старой ванной комнаты или в отдаленной части дома, так же как прятал от нее письма Снежной Королевы и свою предательскую любовь к ней. И когда Дафна думала об этом, к ярости примешивался страх: ее мучило подозрение, что Снежная Королева получила лучшее, что было в Томми, – его очаровательную учтивость, ум и острословие, Дафне же приходилось довольствоваться жалкими остатками, осколками и обрывками, которые он приносил домой, чтобы она склеила их снова. Но Дафна не знала, как собрать воедино своего мужа из отдельных фрагментов: он оказался для нее столь же неразрешимой проблемой, как Брэнуэлл. Когда они сидели сегодня за обедом, Дафна испытывала к нему холодное презрение, ощущая, что ее душа пуста, впала в оцепенение, а сама она уже не способна больше заботиться о нем, прощать его слабости – она истратила весь остаток сочувствия к нему.

– Собираюсь взять лодку и выйти сегодня в море, если погода позволит, – сказал Томми, когда служанка убрала тарелки со стола. – Полагаю, ты едва ли хочешь присоединиться ко мне?

Она посмотрела, как Томми прикладывает салфетку к губам, – он сохранил утонченность манер, хотя в его повадке появилась какая-то почти собачья скрытность. Ей хотелось ответить: «Не вижу смысла находиться рядом с тобой, зная, что все твои мысли – о выпивке: твои руки не смогут крепко держать румпель, пока ты не опрокинешь стаканчик, а потом тебя развезет и ты станешь агрессивным». Но она лишь улыбнулась и сказала:

– Звучит заманчиво, дорогой, но мне нужно работать.

А что до Брэнуэлла – он был таким же глупцом, как и Томми: много пил и метался, передвигаясь нетвердой походкой от кризиса к кризису, плакал, как маленький мальчик, когда ему становилось совсем невмоготу. Дафна уже почти оставила идею доказать, что он непризнанный гений, по крайней мере в отношении его юношеских произведений: не столь уж и важно, насколько справедливы обвинения Симингтона по поводу подделки подписи Шарлотты на ангрианских рукописях Брэнуэлла. Этот вопрос утратил всякое значение: слишком инфантильными были эти истории, чтобы кого-то всерьез волновало, кто их написал. И расшифровки рукописей прозы Брэнуэлла из Британского музея оказались столь же ненужными: их едва ли стоит цитировать в биографии, потому что они способны лишь сбить с толку читателя и не вызовут у него никаких чувств, кроме скуки.

«Так зачем же вообще беспокоиться о Брэнуэлле?» – спрашивала она себя каждое утро в своей писательской хибаре. И отвечала, что слишком поздно поворачивать назад, – эти слова она вписала в свой блокнот как послание себе самой. Она не должна уступать своей сопернице Уинифред Герин: это было бы слишком унизительно, да и не все секреты, быть может, еще раскрыты. И она принуждала себя двигаться дальше: составляла хронологию жизни Брэнуэлла, рассылала письма всем, кто мог бы обладать хоть крупицей сведений о нем.

Но увы, слишком часто выбивали Дафну из колеи новости, что мисс Герин опережает ее: наносит визиты потомкам друзей Брэнуэлла или исследует архивы дома-музея Бронте, в то время как Дафна обречена безвылазно сидеть у себя в Корнуолле нянькой при Томми. В самые черные часы (а их было в избытке) Дафна рисовала в воображении картины торжества мисс Герин, которой уже удалось добыть лучшее из написанного Брэнуэллом, отыскать ранее не известную рукопись – некий неопубликованный шедевр, сравнимый с «Грозовым перевалом» и «Джейн Эйр». Она изводила себя, воображая, как мисс Герин провозглашают величайшим литературным детективом и превосходным писателем, а ее, Дафну, отодвигают в сторону и предают забвению.

Но она не может сдаться, она должна идти дальше: мысль отказаться от книги была для нее куда горше перспективы писать ее. Отойти сейчас в сторону было бы окончательным признанием собственного поражения, а что ей потом делать с самой собой? Итак, не оставалось ничего иного, кроме как напрячь каждый нерв, призвать на помощь глубинные резервы решимости и амбиций и надеяться, что история жизни Брэнуэлла материализуется из бумаг, окружающих ее в писательской хибаре, из этих белых сугробов, которые шуршат на сквозных ветрах, проникающих в открытое окно.

«Не смотри в окно!» – приказала себе Дафна, но не могла справиться с собой: ее глаза снова и снова возвращались к почти скрытому деревьями пейзажу – серебристому морскому простору за мысом, темнеющему по мере приближения к тонкой серой линии горизонта, где вода сливается с небом, с далеким парусником на его фоне.

Конечно, то было пространство Ребекки – леса и море, размытые контуры листвы, песка и воды, но однажды днем, когда осенняя дымка переходила в сумерки и глаза Дафны разболелись от чтения рукописей, она взглянула в окно и увидела – не Ребекку, впрочем, а другую, гораздо более юную, почти скрытую подлеском. Дафна напряженно вглядывалась, вытирала выступившую на стекле влагу, мешавшую ей смотреть, пытаясь угадать, кто эта нарушительница, но призрачная фигура исчезла, растворилась в воздухе, словно ее и не было. Дафна недоумевала: то ли она ей привиделась, то ли была еще одним призраком, мелькающим вокруг Менабилли и слившимся с остальными, перед тем как исчезнуть, подобно перелетным птицам.

Но призрак Ребекки оставался здесь, вздыхал рядом с ухом Дафны или стучал в окна хижины и, казалось, приводил с собой других, безымянных призраков, утраченные мотивы, безнадежные чаяния.

– Уходи! – говорила Дафна Ребекке, пытаясь продолжать работу, стараясь заглушить стук в оконное стекло лязгом пишущей машинки. – Оставь меня в покое.

Но Ребекка лишь смеялась в ответ.

– Оставить тебя в покое? – шептала она. – Это все равно что отказаться от себя самой.

Менабилли,

Пар,

Корнуолл

10 ноября 1959

Уважаемый мистер Симингтон!

Посылаю чек на расходы в Хоуорте. Большое спасибо за весточку. Надеюсь, Вы вскоре поправитесь – ничто так не портит настроение, как плохое самочувствие.

Я проверила утверждение миссис Гаскелл, что, мол, когда Брэнуэлл умер, карманы его были набиты письмами от миссис Робинсон. Оно полностью опровергается Лиландом, который – как свидетельствует Марта Браун, прислуга в пасторском доме, – сказал: «Было найдено много писем, но все они – от джентльмена, знакомого Брэнуэлла, жившего по соседству с Робинсонами, у которых некогда работал Брэнуэлл».

Как было бы замечательно, если бы мы смогли установить личность этого джентльмена! Но ни слова мисс Г.! Как это ни досадно, вынуждена сообщить Вам, что она опередила нас с Робинсонами. На прошлой неделе я отправила уже второе письмо, пытаясь разыскать ныне живущих членов этой семьи, и два дня назад получила довольно холодный ответ от одного из них, преподобного Катберта, который сообщил, что мисс Герин посетила их месяц назад! Я вне себя от ярости. Если бы мой муж не чувствовал себя так плохо все лето, я нанесла бы этот визит уже в сентябре. Было бы забавно столкнуться с мисс Г. на пороге! Тем не менее я напишу весьма учтивое письмо его преподобию, хотя и сомневаюсь, что удастся получить от него какие-нибудь сведения. Наверняка он все уже выложил мисс Г.

Однако и мне удалось добиться определенного успеха. Медленно и очень внимательно изучая старые «Труды Общества Бронте», я натолкнулась на весьма интересную статью о викарии, служившем в Хоуорте с 1837 по 1839 год и квартировавшем в хоуортском доме с привидениями. Он очень хорошо знал семью Бронте, но особенно дружил с Брэнуэллом и однажды уговорил Б. провести с ним ночь в его комнате, чтобы убедиться в присутствии призраков. Брэнуэлл прежде насмехался над подобными россказнями, но, проведя ночь на ходившей ходуном вверх и вниз кровати, поверил в привидения. Без сомнения, он на следующий день живописал эту историю сестрам, и она в дальнейшем трансформировалась в сцену явления призрака мистеру Локвуду, проведшему ночь в Грозовом перевале, в старой комнате Кэти!

Все это побуждает меня нанести давно откладываемый визит в Хоуорт, который, надеюсь, я смогу наконец осуществить во время моей поездки в Йоркшир в конце ноября или в самом начале декабря. Собираюсь провести некоторое время, изучая коллекцию Бротертона в Лидсе, и, если это Вам будет удобно, посетить Вас и посмотреть на чудеса Вашей библиотеки. А может быть, Вам также удастся приехать в Лидс, чтобы пообедать вместе со мной? Потом я отправлюсь в Хоуорт, встречусь с мистером Митчеллом и ознакомлюсь с рукописями Брэнуэлла, хранящимися в пасторском доме. Я совершенно уверена, что там припрятаны многие написанные им замечательные манускрипты, к которым никто не проявлял ни малейшего интереса (кроме, конечно, нас с Вами). Всегда ведь считалось, что старая рукавичка Шарлотты представляет большую ценность и интерес для публики, чем полдюжины рисунков или заметок Брэнуэлла.

А теперь entre nous [37]37
  Между нами (фр.).


[Закрыть]– когда я доберусь до Хоуорта, где, по Вашему мнению, лучше всего остановиться? Возможно ли обосноваться в «Черном быке»? Несколько лет назад я останавливалась в гостевом доме Бронте, и хотя там было очень приятно, но несколько прохладно и довольно тесно: крошечная гостиная, где постояльцы сидят чуть ли не друг на друге. Возможно, в «Черном быке» не придется испытывать подобную стесненность, к тому же возникают весьма красочные ассоциации с Брэнуэллом, поскольку здесь место его кутежей. С другой стороны, персонал гостевого дома был исключительно любезен и крайне ненавязчив, когда же я отправилась пропустить рюмочку в «Черном быке» во время моего последнего визита, об этом сразу же узнали, и я оказалась в центре внимания, хоть и благосклонного, но весьма меня смутившего. Как и всякий исследователь, я предпочитаю анонимность, когда работаю, чтобы меня не беспокоили и дали заниматься своим делом.

Возможно, мистер Митчелл мог бы дать совет по этому поводу? Если Вы его увидите или будете писать ему, передайте, пожалуйста, что я непременно вознагражу его содействие, если он сможет показать мне некоторые музейные экспонаты, которые обычно не выставляются.

Искренне Ваша,