Текст книги "Кречет. Книга IV"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
И действительно, словно два гулких голоса переговаривались в ночи, и звук их был страшен Среди окружающего безмолвия.
– И что… что же нам теперь делать? – прошептал Мулен, самый молодой из матросов.
– Готовьте оружие… а потом пусть будет так, как им хочется, – заявил Турнемин. – Мы должны были уснуть, отведав рагу, что ж, притворимся спящими, но держитесь начеку! Как говорит доктор, подождем гостей. Но для начала уберите со стола блюдо и опорожните тарелки.
Еду вывалили в мусорное ведро на кухне, а пустую посуду снова поставили на стол; каждый занял свое место и, наспех перекусив хлебом и сыром, глотнув хорошенько из бутылки, проверил, заряжен ли его пистолет или мушкет и снят ли предохранитель.
Грохот барабанов становился все громче и свирепее, а потом вдруг смолк. Беседа окончена. И в наступившей тишине ясно раздался скрип рессор приближавшейся повозки.
Как ни был отважен Жиль, холодок страха все же пробежал у него по спине. Неужто и здесь, на самом краю земли, его нашла возникавшая в ночи, как призрак, повозка Смерти, катафалк Анку, которым пугали детей в бретонских дюнах?
Он быстро перекрестился и заметил, что побледневший ирландец сделал то же самое.
– Господа, – произнес Турнемин, – пора занять позицию, чтобы ни один без моего сигнала не шевельнулся… и спаси нас. Господь! На всякий случай благодарю вас за верную службу…
Четверо бретонцев и Финнеган живописно повалились на стол, среди тарелок и стаканов, Жиль лег на пол возле своего стула, а Понго предпочел отойти к дивану поближе к дверям. Однако все устроились так, чтобы не было видно рук – в одной каждый сжимал нож, а в другой – заряженный пистолет. И стали ждать…
Прошло совсем немного времени. Скрип повозки сначала приблизился к дому, потом чуть-чуть удалился и стих. Приглушенные голоса, стоны, где-то неподалеку открылась дверь. Стоны стали глуше, потом раздался ужасный крик, и все смолкло.
– Это в овине, рядом с домом, – прошептал Жиль. – Внимание! Идут к нам.
Доски веранды взвизгнули под каблуками сапог, и Жиль, расположившийся так, чтобы держать под прицелом дверь, увидел, как кто-то вошел в комнату. Двое – Жиль приоткрыл глаза и узнал Лаброша и Тонтона. Первый громко расхохотался.
– Сработало, гляди-ка! Храпят себе, словно боровы! А красавчик-то, что кричал на нас днем, валяется на полу, как тряпка… Ах ты, белокожая тварь!.. Вот тебе.
Покрытый пылью сапог из грубой кожи угрожающе приблизился к Турнемину, но ударить не успел. Жиль перехватил его на лету и дернул.
Надсмотрщик упал, а Понго одним прыжком перемахнул через комнату и, сев верхом на Лаброша, приставил к его горлу кинжал. Жиль вскочил на ноги и направил пистолет на Тонтона.
– Свяжите его, и как следует, – приказал он матросам. – Но так, чтобы мог ходить. И этого тоже, Понго.
Через мгновение беспомощные надсмотрщики сидели рядышком на диване, а Турнемин грозно стоял перед ними.
– Пора объясниться. Что за комедия тут разыгрывается? Зачем было нас усыплять? И что вы собирались здесь делать? Убить без риска для собственной жизни?
Лаброш заорал:
– Да идите вы к черту!.. Мы вам ничего не скажем. Мы выполняем приказы, вот и все.
– Молодцы, ценю исполнительность. Но у меня тоже есть один очень исполнительный слуга, он всегда выполняет мои приказы совершенно точно. Понго, объясни господам, как ты с ними поступишь, если они немедленно не расскажут все начистоту.
Индеец уперся коленом в живот Лаброшу, схватил его за волосы и запрокинул ему голову одной рукой, а другую с кинжалом поднес к глазу пленника.
– С чего начать? – спросил он спокойно. – Скальп или глаза?
– С-с-скальп? Это что? – задыхаясь, пролепетала жертва.
– Скальп снимается так, – любезно пояснил Турнемин, – кожа вокруг черепа надрезается и волосистая часть одним рывком снимается с головы. Ну а глаза – тут и объяснять нечего… Сами-то вы что предпочитаете?
– Не надо! – завопил Тонтон, предвидя собственную участь после того, как индеец расправится с его напарником. – Мы все скажем!
– ..при одном условии, – прохрипел Лаброш. – Когда вы узнаете, что вас интересует, вы нас отпустите.
– Там видно будет. Не вам ставить условия…
Достаточно далеко, но в пределах поместья, раздался рев, вырвавшийся из груди такого множества людей, что трудно было сказать наверное, сколь велик этот хор. И тут же прозвучал взрыв, из-за плетня и полосы деревьев, ограждающих поля индиго, вырвалось пламя и взмыло в небо, будто хотело лизнуть его своим языком…
– Смотрите! Взорвали какую-то постройку.
Как горит!.. И огонь движется к нам с удивительной скоростью… – произнес Пьер Менар, наблюдавший в окно за местностью.
Жиль быстро подошел к Тонтону.
– Живо говори, а не то я размозжу тебе выстрелом голову, пока Понго будет резать на куски твоего приятеля. Что за взрыв? Кто вопил?
Что за пожар?
– Мы скажем, только давайте быстро… а потом вы нас отпустите. Это все рабы. Легро приказал, чтобы их освободили, как только вы приедете на плантацию. Сейчас они жгут постройки и ждут, пока спустятся с Красного Холма остальные.
– А надсмотрщики где?
– Все уехали, а Москит первый. Кому хочется попасть в лапы к разбушевавшимся дикарям?
– Где Легро?
– Вот этого не знаю, клянусь. Он еще утром отчалил. А куда, не знаю. У него есть где-то потайное место, но только Москит может его найти.
– А вы как же? Почему не уехали? И что делали здесь?
– Мы должны были проверить, справилась ли с работой Дезире… и принести кое-что, чтобы завлечь сюда взбунтовавшихся рабов. Потом полить вас ромом, а бутылки разбить, чтобы негритосы поверили, что вы перепились после того, как… ну это…
– Что это?
– Ну… в соседнем здании. Легро тут всегда наказывал… особо провинившихся. Мы привели двух негров, сказали, что к вам, что вы хотите немного развлечься с дороги…
– Понго! Следи за ними! Доктор! За мной!
Они побежали к постройке, которую поначалу приняли за овин. Но открывшееся при свете лампы, которую держал доктор, зрелище заставило их вскрикнуть от ужаса. В полумраке на крюках мясника были подвешены крепко связанные мужчина и женщина, тела их корчились в муках. Мало этого, обоих пытали огнем. У женщины на ногах не осталось кожи, а у мужчины вообще вместо туловища – одна большая рана. И все же оба еще были живы, жизнь, словно зверь-мучитель, цеплялась за них своими когтями.
– Господи! – простонал Жиль. – Как мог ты допустить такое?
Раздались два милосердных выстрела, и Турнемин согнулся пополам – его тошнило. Финнеган, видевший и похуже, держался, но тоже позеленел и тяжело дышал.
– Вы сделали единственное, что еще можно было для них сделать, – проговорил он ровным, без всякого выражения голосом. – Но нужно снять несчастных и постараться их спрятать. Через десять минут рабы будут тут, боюсь, силы не равны. Так попытаемся, по крайней мере, умерить их гнев… однако ловушка расставлена со знанием дела.
– Да они все с ума сошли! – сквозь зубы рычал Жиль, помогая доктору снимать с крюков еще теплые трупы. – Отпустить на свободу доведенных до отчаяния, впавших в слепую ярость людей – все равно что подписать смертный приговор плантации. От нее ничего не останется… разве что зола. Взгляните сами. Пожар разрастается.
– Но огонь движется к нам, а не к особняку.
Теперь я, кажется, понял до конца план Легро.
Он знал, что делает, когда вынес из дома все, до последней нитки – особняк стал совершенно непригодным для обитания, и вы поселились у него. Он понимал, что его собственное жилище сгинет в огне, но ему плевать: особняк-то останется.
Он предоставит рабам… среди которых наверняка есть трое-четверо его подстрекателей, всю грязную работу: пусть сожгут его дом, уничтожат вас, а уж потом он вернется с вооруженным отрядом и уничтожит всех, кто останется, включая своих зачинщиков. А дальше останется устроить вам пышные похороны и обосноваться во владениях окончательно в качестве законного хозяина.
– Дьявольский план. Но ведь и риск большой.
– Да не слишком. Не думаете же вы, что Легро будет жалеть о погибшем урожае или о сгоревших службах, если речь идет о владении целой плантацией? Даже ничего объяснять не придется ни губернатору, ни главному управляющему: так уж случилось – только он уехал, как рабы взбунтовались, а вы стали их жертвой.
Между тем Жиль и Финнеган вынесли трупы во двор. Взглянув на горизонт, Турнемин убедился, что огонь охватил уже все службы и вспыхнувшие, как свечи, хижины. Ветер доносил до них запах едкого дыма и дикий рев голосов. Глухой, хриплый их рокот становился с каждой минутой громче. На фоне яркого огня зоркий глаз мог уже разглядеть покачивающиеся курчавые головы и руки, вооруженные мачете, острыми пиками и орудиями труда, превратившимися в оружие.
– Времени зарывать их у нас уже нет, – сказал Жиль. – Давайте бросим в реку. Потом захватим всех наших и будем отступать. Дорога на Кап-Франсе неподалеку, на том берегу.
И через несколько минут изуродованные тела нашли покой в черных блестящих под луной волнах Лембе и медленно поплыли по течению в сторону моря.
– Вернемся за остальными – ив путь. Нет ничего зазорного в том, что мы хотим выбраться живыми из…
Он не окончил фразы. Противоположный берег, как раз против дома Легро, ожил, сквозь деревья показались огоньки факелов. В лесу, спускавшемся с холма к самой дороге, были люди…
– Поздно! – выдохнул Финнеган. – Это рабы с дальних поселений, они перешли реку и под предводительством зачинщиков зашли с тыла, чтобы отрезать нам путь к отступлению. Скорее к нашим, попробуем держать оборону.
Они бегом вернулись к дому, спешно закрыли окна тяжелыми ставнями с бойницами.
– Дай Бог, чтобы у них не было огнестрельного оружия, – сказал Турнемин. – В этом наше единственное превосходство.
– Легро еще не потерял рассудок – он никогда не даст взбунтовавшимся рабам ружья. Тем более, что их предводители уверены, что застанут нас мирно спящими. Ну а превосходство наше долго не продлится – кончатся заряды…
Вернувшись в дом. Жиль обвел взглядом своих спутников, подолгу останавливаясь на каждом.
– Мы в ловушке, друзья мои. Мне бесконечно жаль, что я сам завел вас в эту западню, из которой у нас нет ни единого шанса выбраться живыми. Через несколько минут сотни взбунтовавшихся рабов – сейчас они жгут хозяйственные постройки – будут здесь. Отступить за реку мы тоже не можем – противоположный берег занят противником. Слышите?
Вновь заговорил тамтам, на этот раз совсем близко – он рокотал жалобно и страшно, словно то сами джунгли давали ужасную клятву. Наверняка тот, кто бил в барабан, стоял у самой воды на том берегу Лембе. Правда, теперь и непосвященным не приходилось сомневаться в том, что именно он хотел сказать: то был безусловный и ясный призыв к атаке, сигнал к штурму – словно чем-то шершавым провели по и без того натянутым нервам осажденных.
– Фа… факелы спускаются к воде… – проблеял молодой Мулен, делая героические усилия, чтобы голос его звучал твердо.
– Ну так приготовься стрелять, – сказал Жиль и положил на плечо матросу руку, стараясь его успокоить. – Но сначала предупреди меня, если увидишь, что кто-то приблизился на расстояние выстрела. Не падай духом! Может быть, придет подмога.
– Откуда? – буркнул Финнеган. – С других плантаций? От Ленормана и Гийотена? Им сейчас со своими рабами забот хватает. Бунт невольников в одном имении – всегда угроза для соседей.
– Но ведь совсем рядом форт Порт-Марго, – возразил Пьер Менар. – Где форт, там солдаты.
Пламя пожара хорошо видно с моря на целую милю.
– Это верно. В крепости тридцать солдат во главе с капитаном. Но даже если предположить, что они в такой час не перепились до полусмерти, вряд ли им придет в голову тащиться сюда среди ночи, чтобы посмотреть, что происходит.
Во первых, их обязанность – охранять форт, а во-вторых, они не сумасшедшие. Вот утром – другое дело, обязательно пришлют кого-нибудь подобрать трупы.
– Ну что же, – вздохнул Жиль. – Как видно, приходится рассчитывать только на собственные силы. Займите места у бойниц, господа, и да хранит нас Господь…
Но тут Лаброш и Тонтон вскочили с дивана и испуганно завопили в два голоса:
– Не надо! Отпустите! Ради Бога, дайте нам бежать! Может, еще успеем. Если мы попадем им в руки живыми, они нас…
– Что? – холодно прервал Жиль. – Боитесь, вас постигнет та же участь, что и несчастных в сарае? Нет уж. Вы останетесь здесь и можете не рассчитывать, что мы милостиво избавим вас от страшной смерти – последнюю пулю мы прибережем для себя, если ничего другого не останется.
– Нет! – заорал Тонтон вне себя от ужаса. – Я не хочу…
Глаза его вылезли из орбит, а волосы встали дыбом. Жиль с презрением отвернулся, а Понго мастерским ударом свалил надсмотрщика на пол, и тот мгновенно затих, но Лаброш, пользуясь тем, что напарник отвлек на себя все внимание, вдруг бросился к двери, распахнул ее головой и, извиваясь в надежде освободиться от веревок, побежал через двор.
Жиль кинулся было за ним, но застыл на пороге и, осенив себя крестом, снова захлопнул дверь: в тот самый миг, когда надсмотрщик спрыгнул со ступеней веранды, из темноты леса вырвалась на свободное пространство черная вопящая орда с факелами.
Рабы устремились к дому, но, заметив посреди пустого двора человека со связанными руками, остановились. Внезапно наступила тишина…
Жиль видел сквозь щель в ставне, как факельщики обошли вокруг Лаброша, образовав нечто вроде арены. Между ними появились страшно худые мужчины с горящими не хуже просмоленных тряпок в руках их товарищей глазами, женщины – некоторые из них держали в руках куски сырого мяса и время от времени жадно впивались в них зубами. Видно, восставшие забили по дороге какого-то зверя, чтобы утолить голод. У многих мужчин были бутылки с тростниковой водкой, и они прихлебывали из них. Иные уже едва держались на ногах.
– Я и не думал, что на плантации так много рабов, – сказал Финнеган удрученно. – Их не сосчитать. Нет, нам не справиться…
Тишина стояла такая, что слышно было потрескивание факелов и срывающееся дыхание застывшего возле самой стены дома Лаброша, возле которого полукругом стояли негры.
– Что это с ними? – спросил Жиль. – Почему они не нападают?
– А куда торопиться? – отозвался Финнеган. – Нам из дома не выйти, и раз уж первая жертва сама бросилась им под ноги, почему бы не начать с нее? То, что я скажу, ужасно, но этот несчастный дал нам весьма ценную отсрочку. Если они не дадут ему умереть быстро…
– Вы считаете, что они будут…
– Казнить Лаброша? Конечно. И не вздумайте ускорить его смерть метким выстрелом. Это будет сигналом к атаке на нас.
– Но я не смогу спокойно смотреть на его мучения.
– Однако вам придется смириться… ради всех, кто находится тут вместе с вами. Сами подумайте: если мы доживем до рассвета, солдаты из форта еще смогут нам помочь. В этом краю ночь – опасная колдунья, но день всегда заставляет ее прятаться назад в свою нору. К тому же Лаброш – палач, причем один из самых кровавых. Если вас не мучает память о тех двух его жертвах, которых мы предали реке, просто закройте глаза и заткните уши.
Но Жиль понимал, что не смотреть не сможет – есть что-то завораживающее в ужасном зрелище, как, впрочем, и в самом страхе. Прислонившись спиной к стене дома, Лаброш даже не пытался взобраться назад по лестнице – он окаменел. Он глядел широко раскрытыми глазами, как к нему, словно из кошмарного сна, приближаются четверо чернокожих. И только когда они схватили его, он очнулся и закричал.
То, что произошло дальше, под стать ужасам, преследующим по ночам и самых крепких мужчин. Пока те четверо срывали с Лаброша одежду, еще несколько под руководством негра-великана в белой накидке, – кажется, это была довольно грязная простыня, – складывали дрова и вбивали по углам кострища четыре кола. К ним и привязали за руки и за ноги вопящего надсмотрщика, повалив его на поленницу. Из толпы вышла женщина с сосудом на голове и вылила его содержимое на Лаброша. Это, вероятно, было масло, потому что светло-коричневая кожа жертвы стала блестящей.
– Они хотеть он поджарить, – заключил Понго: он совершенно невозмутимо следил за приготовлениями, которые вызывали такой протест у его хозяина. – Масло не давать жаркое подгореть.
Жиль, задохнувшись, с изумлением уставился на индейца. Никуда не денешься – в его жилах текла кровь ирокеза. И Понго не видел в подобного рода развлечениях ничего противоестественного, раз речь шла о противнике.
– Как будто кулинарный рецепт даешь… – упрекнул Турнемин оруженосца.
– Это есть рецепт кухня… ритуальный кухня: если враг умирать достойно, его мясо кушать хорошо – укреплять храбрость воины. Но он – плохой кухня. Трус. Он кричать! – добавил индеец и с отвращением плюнул.
И действительно, несколько факельщиков подожгли дрова, пламя лизнуло покрытое маслом тело, и раздались нестерпимые вопли. Жиль не выдержал и отвернулся.
– Твоя не прятать лицо! – теперь сам упрекнул его Понго. – Только женщина иметь право прятать лицо. Твоя есть мужчина и переносить много горя. Твоя это терпеть.
– А ты бы вытерпел, если бы на его месте оказался я?
– Твоя никогда нет на это место. Понго убивать твоя до… потому что Понго твоя любить.
Но этот человек не заслуживать жалость – он сам не знать жалость к другие люди.
Жиль нашел руку друга и пожал ее.
– Ты тоже дорог мне, Понго. Когда придет смертный час, я рад буду умереть рядом с тобой.
И, как ни странно, успокоенный, он перевел взгляд на освещенный не хуже театральной сцены двор. Появилась луна, и, хотя она пока висела красноватым диском на верхушках деревьев, свет ее добавлял трагической краски к происходящему. Однако самое страшное, как оказалось, было впереди.
Лаброш еще жил, когда его палачи перерезали веревки, которыми он был привязан к кострищу, и с трудом вытащили его из пламени. Человек в белой простыне опустился на колени рядом с потерявшим человеческое обличье телом, одним ударом мачете вспорол ему грудную клетку, запустив в нее руку, вырвал сердце и бросил его сбежавшимся на страшный запах собакам.
Лаброш отмучился, но и теперь его не оставили в покое. Негр в белом ловко искромсал тело широким треугольным лезвием и с церемониальной важностью раздал куски двум десяткам мужчин и женщин, казалось, едва державшимся на ногах и с многочисленными следами побоев. Они схватили их и принялись есть с ужасающей жадностью.
– Наверное, последние из тех, кто пострадал от рук этого мучителя, – сказал осипшим голосом Финнеган и закашлялся. – Эти несчастные вершат суд страшно, но часто справедливо.
Жиль вытер со лба пот, от которого щипало глаза. Теперь, когда жуткие крики стихли, ему было проще выносить кошмарное зрелище.
– Мы словно в ад заглянули, – прошептал Турнемин. – А что там с остальными? – спросил он у матросов, наблюдавших в другие окна за рекой, а потому избежавших вида этой сцены. А молодой Мулен еще и уши заткнул скомканными лоскутами от подушки, чтобы ничего не слышать.
– Никакого движения, – отозвался Жермен. – Они, вероятно, охраняют дорогу, чтобы мы не сбежали. С факелами, да при такой луне дом как на ладони, а в руках у них стрелы, луки, топоры. Как видно, ждут сигнала.
– Теперь наша очередь, – вздохнул Жиль. – Так просто нас не возьмешь. В любом случае, живыми не сдаваться. Все что угодно лучше, чем это…
Однако сигнала все не было. Несколько человек побежали к сараю, где Турнемин и Финнеган нашли трупы замученных, – значит, точно, их кто-то направлял, – но через некоторое время вернулись, разумеется, с пустыми руками. Толпа нерешительно заколыхалась. Жиль видел, как сотни глаз повернулись к немому закрытому наглухо дому.
– Господи Боже мой! – прорычал Жиль. – Если бы я мог с ними объясниться…
Его взгляд упал на Тонтона: тот по-прежнему лежал на полу, хотя давно уже пришел в сознание. Жиль схватил его за веревки и поднял на ноги.
– Ты работал надсмотрщиком и должен знать языки африканцев.
Круглые глаза мулата наполнились ужасом.
– Я?.. Да что вы! Нет! Нет!.. Я не говорю… не понимаю. Только Москит… и господин Легро, конечно. Я… умоляю… не ходите туда…
– Тебе что за дело? Может, такой случай больше и не представится. Они колеблются, и, черт меня побери, если половина, по крайней мере, не понимает по-французски.
– Интересно знать, где они его выучили, – рявкнул Финнеган. – Повторяю вам, Легро очень часто обновлял рабочую силу. Те рабы, которых вы сейчас видите, покинули Африку не больше года назад. Вряд ли они могли приобщиться к языку Вольтера; копаясь в земле под ударами плети.
– Ну и ладно! Я все же рискну. Наверняка те, что видели, как я утром вырвал кнут у Лаброша, тоже тут. Они меня узнают.
– Не слишком на это рассчитывайте! Они ведь даже от работы не отрывались, помните?
– Слушайте, Финнеган! Нам представляется шанс вступить в переговоры, надо им воспользоваться. Я выйду один…
– Нет, – отрезал Понго. – Один нет! Моя тоже.
– Согласен. Прикроешь меня. Так надо. Восставшие ищут нового хозяина и не знают точно, сколько нас тут. Если мне не удастся договориться, вы еще достанете меня пулей, прежде чем я окажусь на костре, а потом, может, они вообще забудут заглянуть в дом…
– Не забудут! Сначала перебьют нас, а потом подожгут дом…
Между тем рабы закончили обсуждение ситуации. Негр-великан в белой простыне – вышел вперед, остановился приблизительно в центре между домом к своими людьми и, воздев руки к дымному от пожара небу, начал нечто вроде проповеди – хоть и непонятно, но зрелищно. Его грудной голос рокотал басом, как недавно тамтамы. Вытянувшись черно-белой стрелой к небу, он словно заклинал это и одновременно угрожал дому. Трудно было усомниться в истинном значении гневных нот его молитвы. Он, без сомнения, обещал кровожадным богам новые жертвоприношения.
И все же Жиль вышел.
Причем снял не только камзол, но и рубашку, чтобы те, с кем он собирался говорить, видели, что при нем нет оружия. Толпа застыла от удивления, когда Турнемин показался на ступенях крыльца. Даже читавший проповедь замер: он так и стоял с воздетыми к небу руками, но про молитву и мстительные заклинания забыл, – он смотрел на белого человека, высокого, как он, и совершенно не похожего на привычных и ненавистных плантаторов.
Невольники, привыкшие к толстым, увешанным плетками и пистолетами хозяевам, не знали, что и подумать об этом человеке с загорелой, покрытой шрамами, свидетельствующими о его воинской доблести, кожей того медного цвета, который свойствен лишь привычным к непогоде и жгучему солнцу белым, их сбивал с толку холодный стальной блеск его глаз, светлые волосы, обрамляющие гордое красивое лицо с хищным профилем, и даже то, что он появился до пояса обнаженным, в одних лосинах и сапогах. Все уставились на него, и потому никто не заметил темную тень в углу веранды – выскользнувший вслед за хозяином Понго тоже разделся, но зато вооружен был до зубов.
По наступившей тишине Жиль понял, что произвел должное впечатление, но ему необходимо было заговорить первым, не дать противнику захватить инициативу.
– Надеюсь, хоть кто-то из вас меня понимает и переведет мои слова другим, – прокричал он как можно громче, чтобы голос его услышали даже в самых последних рядах. – Я ваш новый хозяин и вышел сюда просить вас сложить оружие. Я не желаю вам зла, даже наоборот. Мне известно, как вас заставляли страдать на земле, перешедшей теперь в мою собственность. С вами жестоко обращались, вас плохо кормили, вы жили хуже, чем звери в лесу, – те, по крайней мере, могут сами найти себе пропитание. Я этого не желаю, и этого больше никогда не будет! Клянусь Богом, Богом, которому я служу….
Сегодня вы свершили суд, свой суд, и никто вас не будет за это наказывать. Когда вернется Симон Легро, он ответит мне за все свои преступления и прежде всего за то, что он совершил сегодня, – это он с помощью послушных ему подстрекателей призвал вас к бунту. Вы можете меня убить, а на это он и рассчитывает: я, законный хозяин «Верхних Саванн», мешаю ему полностью завладеть плантацией. Но после моей смерти он вернется, будьте уверены. Вернется с людьми, оружием… и закон будет на его стороне. Вас ждет страшное наказание, вы будете уничтожены все до одного. Он не пожалеет: купит потом себе новых рабов и будет издеваться над ними еще пуще.
Я же объясняю, как выйти из положения без потерь. Предлагаю вам сразиться против Легро на моей стороне. Потом мы восстановим плантации… и все встанет на свои места, но ваша жизнь никогда не будет прежней. Вы заживете достойно, для начала станете «свободными людьми саванны». А лучших я отпущу на волю…
Никогда еще Жилю не приходилось произносить столь длинных речей, он и не думал, что ему может когда-нибудь понадобиться красноречие.
Но вот сейчас, стоя безоружным перед сотнями людей, он испытывал неприятное ощущение, словно имеет дело с хищниками из джунглей, до которых ни единое его слово, хоть он и произносил их от чистого сердца, не доходит. Неужели действительно никто из собравшихся при багровом свете факелов не понимал его языка?
Турнемин перевел дыхание, подыскивая, что еще можно им сказать, когда откуда-то из самой середины толпы хриплый злобный голос выкрикнул несколько непонятных слов. Негр в белой простыне, стоявший неподвижно, пока Турнемин говорил, повернулся, отыскивая глазами того, кто кричал. Было заметно, что он колеблется.
Этот, по крайней мере, точно понимал по-французски…
Великан хотел возобновить свою молитву, но тут раздался еще крик, потом еще. Крики ненависти и ярости крепли и крепли…
– Отступать, – посоветовал вполголоса Понго. – Возвращаться в дом. Они сейчас нападать…
– А может быть, нет…
– Моя говорить да… Моя хорошо знать дикая толпа рокотать ярость. Красный или черный – нет разница! Быстро!
И тут же брошенное чьей-то невероятно сильной рукой мачете просвистело возле них и вонзилось, угрожающе задрожав, в столбик веранды.
Дискуссии пора было сворачивать. Пришло время говорить оружию. Жиль прыгнул к двери, запер ее за собой и, взяв свое ружье, занял боевую позицию.
– Вы отважный человек, – буркнул Финнеган, – но это было безрассудством. Все равно, что бурю уговаривать… Положимся на Господа!
Надеюсь, в раю можно достать рому.
Дикий вопль сотен голосов прорезал ночь.
Снова бешено забили барабаны, и земля затряслась от топота бегущих ног. Толпа бросилась к дому. Словно море голов стекало с холма.
– А со стороны реки как дела? – спросил Жиль.
– Они… они переправляются, – с трудом выдавил из себя Менар – горло у него пересохло.
– Стреляйте, если сочтете нужным…
Первый меткий залп уложил наповал четырех бежавших впереди, но это не остановило остальных. Они просто перепрыгивали через неподвижные тела.
– Они нас затопят, – вскрикнул Жиль.
– Нет, – поправил Финнеган. – Они нас сожгут.
И действительно, в первых рядах осаждающих было немало факельщиков. Они подбегали метров на шесть-семь и швыряли факелы, а сами удирали, не стремясь подставлять грудь под пули.
И тут случилось чудо. Раздался громовой голос, такой мощный, что, казалось, он исходил из чрева земли или долетал с вершины деревьев. Голос гремел над землей, как колокол, он произносил что-то на незнакомом, наверняка африканском языке, и толпа в ужасе застыла. И даже отступила, как откатывается волна, оставив на песке несколько черных трупов. Рабы вернулись на свои прежние позиции.
– Что это было? – пропищал Мулен. – Чей это голос? Может, Господа?
– Не исключено, раз он нас спасает, – сказал Жиль. – Смотрите сами! Откройте ставни, зрелище того стоит…
На освободившейся площадке перед домом, откуда только что отхлынули нападавшие, показался черный колосс; его мощные мышцы блестели в лунном свете, он предстал во всей своей звериной красе, прикрытый лишь узкой льняной набедренной повязкой… да бинтами на ноге. Это был Моисей, а громовой голос его усиливал одолженный, вероятно, у капитана Малавуана бронзовый рупор.
Расставив ноги, он словно врос в землю, и, хотя никакого оружия, кроме невероятно сильного тела и мощного баса, у него не было, толпа покорилась: рабы смотрели на него с суеверным страхом и гнулись под звуками его глотки, как трава под ураганным ветром.
– А я-то думал, что он немой! – прошептал Жиль. – Но как он тут оказался? Чудо… настоящее чудо! Хотел бы я знать, что он им говорит…
– Он говорит, господин, что ты добрый и справедливый, что таких белых, как ты, он еще не встречал, что ты спас его из морской пучины, от акул и от работорговца, что ты готов был за него сражаться, а потом выхаживал его, как брат… Он говорит, что ты Божий посланник, и на всякого, кто тебя коснется, падет страшное проклятие…
Это очнувшаяся от сна Дезире вышла из кухни. Она подошла к Жилю, встала на колени и поцеловала ему руку.
– Прости меня, господин! Я не знала… и не могла ослушаться приказа.
– У тебя не было причин не выполнять его.
Встань, Дезире. Теперь ты будешь служить мне, а точнее, моей жене…
– С радостью, если она похожа на тебя…
– Интересно, удастся ему их убедить? – спросил Финнеган, внимательно наблюдавший за величественным спектаклем, разыгрывавшимся у них на глазах. – В толпе есть зачинщики, их вряд ли уговоришь… А потом, этот ваш спасенный из волн для них чужак.
– Конечно, – ответила Дезире. – Но он говорит на их родном языке, и к тому же, его речь – речь великого африканского вождя. За ним стоит могущество наших предков.
Но тут, как и предвидел Финнеган, снова раздались те самые злобные голоса, стараясь разрушить чары, с помощью которых Моисей завладел соплеменниками. Если рабы их послушают, колосса снесут, несмотря на всю его мощь. Вот уже те, что склонились в первых рядах под звуками его вырывавшегося из бронзового рупора голоса, снова подняли головы. На лицах недоумение и нерешительность. Чудо, которое, казалось, спасло Турнемину и его спутникам жизнь, вот-вот исчезнет и на алтарь кровожадных божеств будет принесена еще одна жертва…
Но вдруг снова наступила тишина. Толпа расступилась, как когда-то океан перед еврейским народом, и в образовавшемся коридоре показались две девушки в белых одеждах со свечами в руках. За ними шла величественная негритянка, высокая, сильная, в длинном красном одеянии и с удивительным головным убором из черных и красных перьев, делавшим ее еще выше. Она опиралась на посох из черного дерева, похожий на епископский жезл, но рукоять его изображала поднявшуюся на хвосте, изготовившуюся для броска змею. Женщина в красном приближалась. И рабы склонялись перед ней…
Турнемин не успел расспросить Дезире. Ее узнал Финнеган.
– Да это Селина! – воскликнул он. – Я давно подозревал, что она мамалой.
– Что это такое? – спросил шевалье.
– Мамалой – жрица богов Вуду.
