Текст книги "Кречет. Книга IV"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)
Она была так прелестна, что Жиль, распахнув дверь крошечной комнатушки, застыл на пороге.
В платье из лазурного полотна с целомудренно прикрытым муслиновой манишкой глубоким вырезом, манжетами одного с манишкой цвета, в маленьком чепчике из той же ткани на бледном золоте шелковистых волос, девушка прилежно трудилась, склонив над работой почти детский нежный профиль, опустив длинные мягкие ресницы, под которыми. Жиль знал это, прятались темно-синие, почти фиолетовые, очи. Она так старательно вышивала, что в уголке рта показался розовый кончик языка. Комнату наполнял запах высушенного на лугу чистого белья, сухих трав, разложенных на открытых полках между стопками простыней, и казалось, аромат этот исходит от самой Мадалены.
Дверь отворилась без скрипа, и девушка ничего не заметила, но, когда Жиль решился войти в бельевую, она вздрогнула, словно очнулась от сна, повернулась к нему и, узнав посетителя, внезапно залилась краской. Она хотела встать, но от неожиданности стала неловкой – пяльцы выскользнули у нее из рук.
– Здравствуйте, Мадалена, – произнес Жиль, нагнувшись, поднял рукоделие и подал его хозяйке. – Я, кажется, испугал вас. Простите, надо было мне постучать.
– Да что вы, я вовсе не испугалась, – улыбнулась девушка, снимая с белоснежного фартука приставшие к нему шелковые ниточки. – Просто задумалась. А вы застали меня врасплох. Я вам нужна, господин шевалье? К вашим услугам.
«Как бы я хотел служить ей!» – подумал Жиль, взволнованный звучанием нежного голоска, и, мгновенно забыв о цели своего визита, пожирал глазами прелестное создание. «Все бы отдал, только бы сжать ее хоть на миг в объятиях, поцеловать нежные губки, прекрасные глаза встревоженной лани. Я готов упасть перед ней на колени, а должен спрашивать, хочет ли она лечь в постель с клерком нотариуса. Что за глупость!»
Девушка все ждала ответа, с удивлением глядя на него, и Жиль успокоил ее улыбкой.
– Я не вправе давать вам никаких распоряжений, Мадалена, а сюда к вам пришел задать один вопрос. Только сначала сядьте. Я хочу немного с вами поговорить…
– Говорить со мной, темной крестьянкой, да о чем. Господи?
– О чем-то очень важном. О вас.
– Обо мне? Но…
Турнемин увидел, как разволновалась девушка, взял ее за руку и мягко заставил присесть на табурет. Потом, выпустив ладонь Мадалены, которую ему так хотелось задержать в своих руках, он уселся сам на край стола для глажки.
– Не пугайтесь. Я не сделаю вам ничего плохого, совсем напротив, но прежде чем приступить к делу, которое, собственно, привело меня сюда, хочу сказать, что желаю вам только счастья.
Такое предисловие не только не успокоило, но, казалось, наоборот, еще больше взволновало девушку.
– Вы желаете мне счастья? Но я здесь вполне счастлива…
– Хотите сказать, что вам нравится в Америке?
– Да, пожалуй. Очень красивая страна, и люди здесь любезные. А чернокожие такие услужливые, такие кроткие…
– Все так. Но они всего лишь рабы. Значит, нам нравится Америка и… американцы?
– Ну да… Почему вы об этом спрашиваете, господин шевалье?
– Прекратите меня так называть. В Америке дворянские титулы ничего не значат. Обращайтесь ко мне, как ваш брат: господин Жиль, – нервно оборвал ее молодой человек.
– О нет! Я никогда не осмелюсь! – воскликнула Мадалена.
Она порозовела, а глаза ее засверкали, как звезды. От ее красоты сердце у Жиля зашлось, и он решил перейти к делу. Если он немедленно не прекратит ходить вокруг да около, то не сможет противостоять безумному желанию заключить ее в объятия, и жизнь станет вовсе невыносимой.
– Мадалена, – сказал он резко, – что вы думаете о Неде Биллинге?
Синие звезды померкли. Мадалена опустила голову, машинально взяла пяльцы, словно хотела завершить на этом разговор, но не ответить она не посмела.
– Почему вы меня об этом спрашиваете? – прошептала она, не отрывая глаз от работы.
– Потому что он хочет взять вас в жены. Что я должен ему ответить?
Глаза цвета летней ночи вдруг широко распахнулись, с изумлением и ужасом.
– И вы взяли на себя труд задавать мне подобные вопросы?
Жиль не стал разбираться, отчего в голосе девушки прозвучали гневные и возмущенные нотки, боясь, что найдет для себя слишком обнадеживающий ответ.
– А почему не я? – ласково спросил он. – Ваш брат утверждает, что вы не решитесь дать ответ без моего согласия. Вот я и подумал, что так будет проще: вы можете полагаться в своем решении только на себя.
– То есть, если я согласна, то все: и вы, и мама, и Пьер – тоже возражать не будете?
– Вот именно… но при одном условии – если вы сами желаете этого замужества. Я хочу, чтобы вы поняли, Мадалена: вы свободны, абсолютно свободны в выборе и можете распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению. Вы не обязаны следовать за моей семьей. А теперь отвечайте. Хотите вы выйти замуж за Неда Биллинга?
Всем сердцем, всеми силами души Турнемин желал, чтобы прелестное дитя покачало белокурой головкой и чтобы девушка еще раз повторила, что она и так вполне счастлива и не желает менять привычного образа жизни на судьбу миссис Нед Биллинг. Но Мадалена лишь отвела взгляд и принялась вышивать на белом шелке ветку яблони.
– Благодарю, что вы так заботитесь о моем счастье, господин шевалье, но, как вы сами понимаете, я не могу дать ответ немедленно. Мне нужно подумать.
– Долго? – тут же спросил Жиль, представив с ужасом, какой невыносимой чередой потянутся полные неопределенности дни.
– Не знаю. Супружество влечет за собой большие перемены в жизни, но, кажется, миссис Хантер полюбила меня. Она наверняка поможет. И потом, мне надо повидаться с Недом. До сих пор я никогда не смотрела на него как на будущего мужа…
Теперь она говорила и говорила, и Жиль не знал, как остановить поток слов, рисующих планы новой жизни, от которых у него разрывалось сердце. В конце концов он решил спастись бегством. Открывая дверь, он лишь произнес:
– Вам предстоит взвесить все «за» и «против», Мадалена. Но… не заставляйте бедного парня ждать слишком долго. Не будьте жестокой. Подумайте: он любит вас… – добавил Турнемин, имея в виду, разумеется, себя.
Но решимости Жиля не хватило, чтобы переступить порог, покинуть нежное создание, и он не удалился, а прошелся по комнатке, разглядывая содержимое больших полок, корзины со свежевыстиранным бельем, очаг с утюгами… Здесь, и только здесь, он сможет разрешить сомнение, которое тяжелым камнем лежало у него на сердце и вместе с невозможной любовью составляло муку его жизни. Достав из кармана крошечный обрывок кружева, найденный в парке, он вернулся к Мадалене, не сводившей с него глаз.
– Через ваши руки проходит все белье в доме, не так ли? – спросил он спокойным тоном, вновь установившим между ними дистанцию.
– Все личное белье, господин Жиль, – ответила она, покраснев, поскольку речь шла и о его, Турнемина, белье, и о вещах его жены.
– В таком случае, не вспомните ли вы, откуда этот кусочек кружева? – задал он второй вопрос, вложив ей в руку невесомое вещественное доказательство, на которое, впрочем, она едва взглянула.
– Да, конечно, помню! – воскликнула она. – Он от одной из нижних юбок хозяйки. Мне было страшно неприятно, когда я обнаружила после стирки, что кусочек кружева оторвался. Он, правда, небольшой, но и не такой маленький, чтобы можно было незаметно зачинить это место. Теперь я смогу пришить его. Посмотрите сами.
Она подошла к шкафу, достала пышную батистовую юбку с тремя рядами кружева и показала Жилю вырванный клок на нижней оборке.
– Глядите, – добавила она, приложив обрывок к волану, – подходит, видите?
– В самом деле, подходит.
– А могу я спросить, где вы нашли его? Ваша супруга всегда очень требовательна к белью, и, боюсь, она или Фаншон заметят починку.
– Я нашел его в парке, должно быть, Жюдит зацепилась за куст, – ответил он рассеянно, потому что рассудок его был занят ужасным открытием, которое он только что сделал благодаря кусочку оборки, однако замечание Мадалены вывело его из задумчивости.
– В парке? Никогда не видела, чтобы госпожа Турнемин прогуливалась в парке, во всяком случае, пешком – на лошади она действительно часто выезжает или в коляске…
– Значит, один раз все-таки прошлась пешком. Не Святой же Дух прицепил к кусту обрывок кружева.
– А где именно вы его нашли?
– Неужели это столь важно? Забудьте об этом, Мадалена… Думайте лучше, как побыстрее дать ответ тем, кто его ожидает.
Жиль вышел, не оглядываясь, спустился в конюшню и нашел там Понго – тот никогда далеко не отходил от лошадей.
– Оседлай мне Мерлина, а для себя – мою лошадь, – приказал Жиль. – Надоело мне топтаться на одном месте. Давай поскачем немного по лугам. Да! Когда вернемся, перенесешь свои вещи в дом. Около моей спальни есть небольшая комната, тебе там будет хорошо…
– Но госпожа сказала…
Он подошел к индейцу чуть не вплотную.
– Помни хорошенько, Понго! Я не желаю больше слушать, что нравится, а что не нравится моей жене. Я здесь хозяин, и она первая обязана мне подчиняться. А я не вижу надобности изменять своим привычкам, чтобы угождать ей.
Понго скептически улыбнулся, обнажив большие заячьи зубы.
– Странные слова для молодой влюбленный муж… – сказал он.
– Влюбленный? Я действительно любил Жюдит, но теперь, думаю, от этой любви не осталось ничего. Или остается поверить поэту, что любовь и ненависть суть одно и то же! Иди за Мерлином.
Понго повиновался с удовольствием. А спустя несколько минут они уже оба скакали галопом через парк к парому, который перевезет их на другой берег Гарлема.
А в бельевой под крышей Мадалена заливалась горючими слезами.
Вдоволь наскакавшись по Бронксу и вдоль берега Ист-Ривер, Жиль скинул пропыленную одежду, нарядился в более элегантный костюм и, снова сев на лошадь, направил ее в город с твердым намерением утопить в роме все тревоги – женщины, похоже, ополчились на него. Только что он испытывал непреодолимое желание стремя к стремени скакать по американским прериям рядом с верным Понго, а теперь с наступлением вечера с такой же настойчивостью искал чисто мужской компании. К черту всех женщин с их причудами, жеманством, кознями и переменчивостью, хотя бы на час…
Где найти мужскую компанию, он знал от Тима. У него был даже выбор: «Кофейный дом» Освего Маркета или «Таверна Француза» на углу набережной и Брод-стрит, ставшая за короткое время любимым местом отдыха нью-йоркской знати. Был, правда, еще «Кеннедиз», но там танцевали, а потому женщин собиралось не меньше, чем мужчин.
Руководствуясь сразу несколькими соображениями, Турнемин выбрал «Таверну». Во-первых, между вылазками к индейцам туда непременно наведывался Тим Токер, чтобы съесть парочку печеных омаров и опорожнить кувшин-другой «Старой Мартиники», лучшего, по его мнению, рома во всем Нью-Йорке. Во-вторых, «Таверна» стала своеобразной морской биржей, и туда стекались все новости, и, наконец, если уж решаешься набраться, что с порядочным человеком случается нечасто, то лучше делать это красиво, в приличной компании, а не просто напиться, как свинья, в портовом кабаке или в пропахшей зловонием соседнего кожевенного заводика забегаловке среди охотников.
Не так давно «Таверна Француза» вошла в историю: в 1788 году, сразу после отбытия экспедиционного корпуса Рошамбо и флота адмирала Грасса, Джордж Вашингтон и де Витт Клинтон устроили тут банкет по случаю победы, празднуя одновременно и расставание генерала из Виргинии со своим войском. Долго еще будут тут обсуждать вечерами знаменитое меню того ужина, а еще больше – марки вин, которые подавал Сэмюэль Француз, прозванный Черным Сэмом, негр с Антильских островов французского подданства, о чем свидетельствовало его имя, – весьма колоритная фигура, к которой сам Вашингтон испытывал своего рода уважение .
Еще четверть века назад, приблизительно в 1762-м, Сэм Француз приобрел хорошенький кирпичный домик в джорджианском стиле, выстроенный лет за сорок до того французским гугенотом Юго де Лансеем – специально для таверны, так как у него был настоящий талант во всем, что касалось стола и приятной мужской компании.
Когда Жиль вошел в заведение, там уже собралось полно народу и шум стоял невообразимый. В большом зале первого этажа за широкими столами сидели небольшими группками в большинстве своем хорошо одетые мужчины, пили масляный пунш, высасывали устриц – трое чернокожих слуг безостановочно открывали раковины – или закусывали большими ломтями виргинского окорока. Через широко распахнутые двери кухни в зал залетали запахи из большой печи и жаровень, в которых крутились на вертеле куски говядины, цыплята, индейки и те самые омары с приправами, которыми славилось заведение Черного Сэма.
Сам хозяин в великолепном шелковом костюме цвета зеленого яблока руководил армией подавальщиц, прислуги и поварят, оком знатока следил за тем, чтобы обслуживание велось по всем дравилам и все желания клиентов вполне удовлетворялись: самых важных он встречал лично и провожал в зал, отделанный резной сосной, которая приобрела со временем теплый оттенок и блеск кленового сиропа, или в один из отдельных кабинетов.
Жиль, одетый с небрежной элегантностью, не остался незамеченным: Черный Сэм, хоть и видел его впервые, устремился навстречу высокому молодому человеку, оказывая ему знаки внимания, составившие отчасти репутацию его заведению.
– Какая честь для меня, господин шевалье, принимать в своем скромном доме столь важного гостя, – произнес он, отвесив Жилю поклон, не глубокий и не легкий, а такой, как нужно. – Осмелюсь, однако, сказать, что я надеялся увидеть вас здесь…
Турнемин удивленно поднял брови.
– Так вы меня знаете?
– Нью-Йорк пока не слишком большой город, важных гостей замечают сразу и передают описание их внешности и характера из уст в уста, впрочем, оценки ведь могут быть разными. Поэтому я, заметив господина шевалье, когда тот сходил вчера с корабля, позволил себе лично расспросить мистера Тимоти Токера, нашего старого клиента. Так что сегодня я не боюсь ошибиться, приветствуя от всей души вас, сударь, в своей таверне.
У Черного Сэма был бархатный низкий голос с легким напевным антильским акцентом. Жиль улыбнулся, слегка поклонился.
– Что же, в таком случае разрешите в свою очередь поблагодарить вас за теплый прием. Я как раз надеялся застать господина Токера. Он тут?
Словно боясь ошибиться, Сэмюэль обвел взглядом зал.
– Сегодня я его еще не видел. Господин шевалье желает поужинать?
– Лучше я немного подожду – может быть, появится мой приятель. Не люблю ужинать в одиночестве. У вас, мне рассказывали, играют?
– Совершенно верно. В данную минуту господин Джон Вадел мечет банк «фараона». Если предпочитаете пока поиграть, пожалуйста, я предупрежу господина Токера. Сюда, прошу вас…
Зал для игр находился на втором этаже. Просторная комната была отделана светлым деревом во французском стиле. Здесь народу собрат лось не меньше, чем в самой таверне. Несколько человек, стоя за спинами игроков в вист, наблюдали, как те священнодействовали в предписанной правилами полной тишине, однако большинство столпилось возле стола для игры в «фараона». Зрелище тут и в самом деле было увлекательным: перед каждым из участников аккуратными стопками лежали банкноты и высились горки золотых и серебряных монет.
Банк метал крепко сколоченный, черноглазый мужчина с густыми бровями. Если б не передергивавший время от времени его лицо тик, оно казалось бы красивым. Кисти, выглядывавшие из безукоризненно белых плиссированных манжет, были костлявы, но ухожены. Они словно сами выбрасывали карту за картой с ловкостью, говорившей о большой практике, между тем как острый взгляд Джона Вадела двигался то направо, то налево, от одного игрока к другому.
Жестом подозвав лакея. Жиль заказал первый пунш и, получив бокал, приблизился к столу.
Свободных мест не было, так что ему пришлось довольствоваться ролью наблюдателя. По тревожным взглядам игравших и по напряженной тишине Турнемин понял, что ставки сделаны крупные. Слышался лишь легкий звон металла, неровное дыхание игроков и атласный шелест карт.
Особенное внимание Жиля привлек один из сидевших за столом – столько страстного желания выиграть было в его лице. Если вообще человеческие черты в состоянии передать азарт, то это были его черты.
Одетый с безупречной элегантностью в редингот английского покроя из тонкого сукна
молодой человек – а было ему не больше двадцати – отличался почти женственной красотой. Такое впечатление создавалось благодаря нежной коже цвета слоновой кости, тонким, шелковистым и кудрявым каштановым волосам и не правдоподобно длинным ресницам, оттенявшим карие глаза: четко очерченные скулы же, напротив, выдавали твердость натуры, а резкий рисунок тонких губ – настойчивость. Стройный, нервный молодой красавец отличался от крепко сбитых румяных американцев английского и голландского происхождения непринужденной грациозностью и бледностью.
Удача от него отвернулась, это было очевидно.
Золото монета за монетой вытекало из его тонких аристократических пальцев, уменьшая и без того не слишком высокие столбики, стоящие перед ним.
Он наблюдал с бесстрастным лицом, как тает его состояние, переходя в руки банкомета. Лишь легкое подрагивание пальцев выдавало нервное напряжение.
Потом он вдруг решительно подвинул на середину все, что у него оставалось, поглядел в свои карты, потом на две десятки, которые перевернул крупье. И, допив залпом стоящий рядом бокал, поднялся и раздраженно пожал плечами.
– Мне сегодня определенно не везет, – произнес он по-французски.
И встретился взглядом с Жилем, не отводившим от него глаз.
– Хотите занять мое место, сударь? – предложил, улыбаясь, молодой человек. – Оно ничего мне не принесло, но, может быть, вам удастся добиться большего.
– Пожалуй, попробую, – отозвался Турнемин, улыбнувшись в ответ.
– О! Вы француз? Не из тех ли, кто сражался за эту священную землю, а потом решил остаться на ней навсегда?
– Я и в самом деле здесь сражался, но не остался в Америке. Честно говоря, я только что вернулся. Разрешите? Сейчас посмотрим, так ли плохо ваше место, как вы утверждаете.
Расположившись в свободном кресле. Турнемин вынул из кармана двадцать долларов и поставил их на кон. Через минуту они принесли ему сотню, при виде которой карие глаза молодого человека округлились.
– Ну вот, видите? – только и сказал Жиль, ставя на кон выигрыш, который моментально вырос вдесятеро.
– Клянусь честью! – воскликнул молодой человек. – Вы счастливец, сударь. В чем ваш секрет?..
– Только в одном: я играю исключительно ради развлечения. Может быть, вы просто мало верите в свою удачу?
– Она со мной так неласкова, – ответил молодой человек с шутливой гримасой.
Жиль сыграл еще три партии и все три выиграл. Теперь перед ним в банкнотах и монетах лежало целое небольшое состояние, вызывая завистливые взгляды других игроков. Может, он отважился бы еще на один кон, но на другой стороне стола позади наблюдавших за игрой показалась рыжая голова Тима, а потом его призывно машущие руки.
– На этом я сегодня остановлюсь, – сказал Жиль, подставляя карман, куда со звоном скатился холмик со стола. – Вернетесь на свое место, сударь? Или считаете, еще не все злые духи отсюда изгнаны?
– Я бы с удовольствием… Но у меня не осталось денег. Разве что…
Он замолк. Прекрасное лицо его вдруг вспыхнуло, а в глазах загорелось прежнее пламя азарта.
– Разве что я одолжу вам? Это вы хотели сказать? – закончил за него Жиль.
– Не совсем, сударь. Меня зовут Жак де Ферроне. Если не считать старого холостяка дяди, нескольких троюродных или четвероюродных сестер, разбросанных по всему свету, никого из семьи у меня не осталось, но в Санто-Доминго у меня есть плантация хлопка и индиго. Я продаю вам ее за пять тысяч долларов! Согласны?
– Скажем, вы мне ее закладываете за пять тысяч! Держите деньги, сударь…
И Жиль снова выложил содержимое своих карманов на стол, пока юный Ферроне спешно царапал закладную, обеспеченную землями в Санто-Доминго. А когда игрок с зардевшимися щеками снова взялся за карты, Турнемин сложил расписку, сунул ее в карман и пошел искать Тима. Они прошли в обеденный зал и сели за стол, который указал им Черный Сэм. Заказали устриц, омаров, жаренного в меду поросенка и пива. Игра отвлекла Жиля от тяжелых мыслей, и он забыл о своем намерении накачаться ромом до бесчувствия. Турнемин вдруг обнаружил, что после продолжительной прогулки здорово проголодался, и, слушая Тима, который сообщал ему последние портовые новости и цены на рынке Олбани, он с удовольствием принялся за устриц с перцем, сожалея лишь о том, что американцы предпочитают пиво прекрасным французским винам. После войны стало трудно их доставать.
Тим продолжал беспечно болтать. Дело его процветало, и он надеялся в скором времени выстроить на Бруклинском холме или на одном из холмов Гарлема красивый особняк. Может быть, тогда его вечная невеста Марта Карпентер решится наконец оставить лавку корабельных снастей на набережной Ньюпорта. И, разумеется, Тима не покидала мысль склонить своего друга остаться в Нью-Йорке и выгодно вложить здесь деньги.
– Какое тебе дело до политики? Выбрось ты из головы этот Конгресс, пусть грызутся сколько хотят! Если Вашингтон станет в один прекрасный день президентом, ты окажешься в привилегированном положении, ты же знаешь. Ты и так богат, а будешь еще богаче.
– Не сомневаюсь, Тим, только, видишь ли, я бретонец, а мои соотечественники всегда славились своим упрямством. Мне дали земли на реке Роаноке, а потом забрали их назад, я не могу с этим смириться и не хочу жить в стране, так легко отрекающейся от своего слова. Но это не значит, что я не стану вкладывать деньги в твое предприятие, скорее наоборот. Торговля мехами мне интересна, и я слепо стану следовать твоим рекомендациям во всем, даже если ты решишь вложить мои доходы в недвижимость в Нью-Йорке. Моим детям, если они у меня когда-нибудь будут, это пригодится, только не старайся больше убедить меня остаться в Соединенных Штатах. Я отправляюсь в Луизиану и буду там посредником в твоих делах. Новый Орлеан, знаешь, тоже город с будущим.
Но где-то на небесах уже было решено, что Турнеминам не место в Новом Орлеане.
Друзья только что покончили с устрицами, превратив их в гору пустых раковин, как в зале появился молодой Ферроне – он явно кого-то разыскивал. Увидев Жиля и Тима, он направился к ним легкой, словно летящей походкой. Светлые глаза его лучились такой радостью, что результат игры был ясен без слов.
– Вы как будто выиграли? – весело спросил его Жиль. – Хотите с нами поужинать?
– С радостью, только одно условие: я вас угощаю. Я и в самом деле выиграл, сударь, даже больше, чем мог надеяться. Благодаря вам я смогу достойно выглядеть в парижском обществе, а может, и в Версале.
– Рад слышать. Садитесь, пожалуйста. Разрешите представить моего друга Тима Токера… Нью-Йоркского бизнесмена. Тим, это господин де Ферроне, плантатор из Санто-Доминго. Да, кстати…
Порывшись в кармане, он вынул расписку, которую судорожно нацарапал ему на игровом столе молодой человек.
– Возвращаю ваше добро. Теперь вы видите, какую глупость готовы были совершить, продав свою землю за смехотворную цену. Даже для залога такая сумма не слишком велика.
Но Жак Ферроне не разорвал обязательства, а просто положил его на стол. Его веселое лицо стало вдруг очень серьезным.
– Я ценю ваше благородство, сударь, но я сказал, что продаю свою плантацию. О залоге говорили вы. Я о нем не думал, так что продажа состоялась.
– Но это же просто смешно! Не станете же вы отдавать за пять тысяч долларов участок в…
– В четыреста восемьдесят гектаров под индиго, хлопком и огородными культурами, вместе с домом, хозяйственными постройками, скотом и людьми – там что-то около двадцати мулов и двести крепких рабов. Прочитайте сами документ, впрочем, завтра мы оформим сделку по всем правилам у моего друга Сэмюэля Вейнрайта, у которого я живу, и увидите, что в нем черным по белому означена продажа.
– Но это бессмысленно. Разорвите расписку, сударь, верните мне мои пять тысяч долларов, и давайте выпьем за счастливое знакомство.
– Сударь, – решительно произнес молодой человек, – покидая Санто-Доминго, я знал, что никогда уже туда не вернусь. Там есть управляющий, Симон Легро, очень надежный человек, владения при нем приносят максимальную прибыль.
В ваших интересах согласиться на сделку в той форме, в какой она и была заключена. Вам вовсе не обязательно ехать туда жить, полно плантаторов, которые спокойно обитают во Франции, получая лишь через доверенных лиц доход с поместий…
– Дело не в этом. Я как раз приехал в Америку, чтобы заниматься земледелием, так что, согласись я принять ваши владения, я управляй бы ими сам, но, боюсь, вы слишком серьезно отнеслись к обязательству, которое, повторяю, наносит вам ущерб.
– Ни в коей мере! Если только вы не испытываете острой нужды в деньгах, я бы хотел оставить все как есть. Вот увидите, – добавил он совсем другим тоном, в котором сквозила ностальгия, – «Верхние Саванны» – чудесное место. Вы его полюбите.
– «Верхние Саванны»? – переспросил Жиль, почувствовав вдруг живой интерес, – название будоражило его воображение.
– Так называется плантация. Там буйно растет синяя трава. Дом – один из самых красивых на острове, а на горизонте самый синий в мире океан и Черепаший остров… А с другой стороны – горы, покрытые дивной зеленью. Да, это чудесный уголок… где человек может быть счастливым.
– Так зачем же вы с ним расстаетесь? Может быть, вы как раз не были там счастливы?
Дворянин из Санто-Доминго грустно улыбнулся одним краешком губ.
– Не думаю, сударь, что на земле вообще есть место, где я мог бы быть счастлив. Я, видите ли, странный человек – мне вечно нужно то, чего у меня нет. Много лет я мечтал увидеть Америку, но, пока были живы мои родители, об этом не могло быть и речи. Отец считал, что я навек привязан к нашим землям, и даже в Европе не дал побывать, хотя большинство детей наших плантаторов ездят туда, чтобы совершенствовать свое образование. Но вот я приехал в Нью-Йорк и мне уже здесь не нравится. Люди тут грубы, и теперь я больше всего желаю оказаться во Франции, при дворе…
– А если вам и там не понравится? Вы ведь захотите вернуться в Санто-Доминго.
– Нет! Никогда!
Он почти выкрикнул последние слова, а в переменившемся взгляде Турнемин заметил тревогу, даже как будто страх, и потому настаивать не стал. К тому же идея отправиться на Санто-Доминго, богатейший остров в Карибском море, настолько богатый, что его сравнивали с Индией, начинала Турнемину нравиться. Правда, дело как-то слишком уж быстро решилось и казалось слишком уж выгодным, а Жиль никогда не доверял чересчур выгодным сделкам. Повернувшись к Тиму, не проронившему ни слова с тех пор, как подошел Ферроне, Турнемин спросил:
– Что ты об этом думаешь?
– Плантация индиго на Санто-Доминго, причем плантация разработанная, – выгодное дело… И я никак не пойму, почему этому господину так хочется от нее избавиться.
Тим говорил по-английски, но молодой человек, видимо, свободно понимал этот язык, потому что он вдруг густо покраснел.
– Я не стремлюсь от нее избавиться, сударь.
Когда шевалье увидит «Верхние Саванны» своими глазами, он убедится, что они стоят по меньшей мере в десять раз больше, чем он заплатил, и если я так настаиваю на том, чтобы уступить свои владения ему, то оттого, что считаю этого господина, хотя до сего дня мы не были знакомы, именно таким хозяином, какого заслуживает прекрасная плантация и каким я сам никогда не смог бы стать.
У меня нет для этого возможностей, ни физических, ни моральных… и нет призвания.
– Но вы, кажется, говорили, у вас там прекрасный управляющий, – возразил Жиль.
– Действительно прекрасный, даже чересчур!
Симон Легро безупречно распоряжается «Верхними Саваннами» с точки зрения повышения их доходности, по крайней мере, но он считает себя при этом полновластным хозяином… а у меня не хватает сил дать ему понять, что он всего лишь мой служащий, и заставить мне подчиняться.
Они помолчали, а на столе за это время появились дымящиеся омары и еще несколько кувшинов пива. Некоторое время они ели молча, Жиль – довольно рассеянно. Голод его уже не мучил, и он принялся, по обыкновению, размышлять, то есть прислушиваться к откликам, которые возникали у него в подсознании в ответ на слова собеседников.
Потихоньку Турнемин обнаружил, что на самом-то деле ему никогда не хотелось растить хлопок в Луизиане, что он просто ухватился за первую идею, которая пришла ему в голову, когда лопнула концессия на Роаноке. Как же он, бретонец, сам не подумал о Санто-Доминго, жемчужине Атлантики, короле Карибского моря, острове, откуда, словно из рога изобилия, сыпались на Францию не только индиго и хлопок, но и ром, и сахар, и кофе, и табак? Сколько кораблей из Нанта, Сен-Мало и Лорьяна снаряжалось в Санто-Доминго! Живое воображение рисовало ему одну картину за другой, и, прежде чем его сотрапезники покончили с грудой красных панцирей, Жиль загорелся желанием стать владельцем поместья с названием «Верхние Саванны».
Отодвинув стул, он щелкнул пальцами, подзывая Черного Сэма, и тот не заставил себя ждать.
– Если хорошенько поискать, – сказал Жиль, улыбаясь хозяину таверны, – не удастся ли найти в подвалах Сэмюэля Француза одну-единственную бутылочку шампанского?
Негр улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами.
– Да, разумеется, но у меня осталось всего пять штук и…
– И вы продаете их на вес золота. Несите сюда одну и не заботьтесь о цене.
Когда в хрустальных бокалах, бережно поднесенных молоденькой служанкой, заискрилось золотое вино, на которое с уважением взирали посетители за соседними столами. Жиль протянул обоим своим сотрапезникам по бокалу и, подняв свой, произнес:
– Я принимаю сделку, господин де Ферроне… но при условии, что вы возьмете с меня доплату за движимое и недвижимое имущество плантации. Я не стану покупать за бесценок то, что, по вашим словам, стоит пятьдесят тысяч.
Жиль уже собирался испить игристой влаги, как вдруг доминиканский джентльмен опустил свой бокал.
– Либо сделка будет совершена на тех условиях, которые оговорены в расписке, либо я от нее отказываюсь, сударь, потому что иначе мне станет казаться, что я вас обокрал. Вы рискуете, покупая поместье, и я не имею права от вас это скрывать.
– Это уже интересно! – воскликнул Жиль, широко улыбаясь.
– Не смейтесь. «Верхние Саванны» – букет роз, а у роз, как известно, бывают шипы. В данном случае величина шипа вполне соответствует красоте букета. А зовется он Симон Легро… если хотите знать, пускай вы сочтете меня трусом, Я так спешно покинул поместье из страха, что меня убьют. Я не хотел сначала вам об этом рассказывать, но вы мне так симпатичны, что, случись с вами несчастье, меня замучают угрызения совести. Теперь я сказал все, и вы… можете передумать.
