Текст книги "Кречет. Книга IV"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)
Самым страшным врагом плантации оказался сезон ураганов. Временные жилища, построенные вместо сгоревших хибар, не выдерживали порывов ветра; женщин и детей поселили пока что в домах прислуги и конюшнях, а тем временем рабы, у которых Моисей обнаружил склонность к ремеслу плотника или каменщика, возводили новые, прочные дома: Жиль не желал больше видеть на плантации хижины из тонких досок и пальмовых листьев: они вспыхивали, как факел, от любой искры и разлетались даже от несильной бури. Каждой семье выделяли теперь огород и просторное жилье, а для одиноких доставили из Нового Орлеана передвижные сборные бараки – они были достаточно прочны, но в зависимости от потребностей хозяйства легко переставлялись на другие места (чтобы поля не истощались, культуры на них приходилось чередовать). Если муж чина женился, он покидал барак, где хозяйничала повариха, и получал дом с клочком земли.
Турнемин хотел, чтобы его рабы жили лучше всех других на острове, и тратил деньги на их устройство без счета. Он решил, что сначала позаботится о работниках, а потом займется своим собственным особняком. Потому-то первый же выстроенный дом был отдан Лайаму Финнегану под больницу. Лекарь тоже не бездельничал эти три месяца, и припадать к любимой подружке – бутыли с ромом – ему доводилось лишь глубокой ночью. Рабы плантации были почти все больны. Особенно из того поселения, что находилось ближе к господскому дому. Те, что жили у подножия холма, оказались поздоровее: Легро собрал там ударные силы, но остальные – сплошь оголодавшие, а часто и изувеченные, так что хлопот врачу хватало.
К счастью – иначе бы ему не справиться – Финнеган нашел в лице Понго неоценимого помощника: он с удовольствием открывал ему свои небольшие личные секреты терапевтического применения растений, а индеец выращивал их в специально отведенном для этого уголке, куда посторонние, даже его ученики, не допускались.
Благодаря всеобщим усилиям хозяйство «Верхних Саванн» восстанавливалось на удивление быстро. Помогла и поразительная плодородность почвы острова: и на полях, и в огородах зрели обильные урожаи. Прошел уже месяц, как капитан Малавуан повел «Кречет» в Нант с полными трюмами индиго, а другой корабль «Надежный» увез хлопок, который удалось спасти от пожара. Выручка должна была помочь Турнемину залатать существенную брешь в бюджете – результат расходов на восстановительные работы в «Верхних Саваннах» и обустройство рабов: Жиль не считался с тратами, когда дело касалось поместья, – так он к нему прикипел душою.
Турнемин бросил поводья Купидону, юному конюху, прибежавшему на стук копыт, и чуть
не был сбит с ног прыгнувшим с крыльца Понго – лицо индейца выглядело непривычно взволнованным.
– Наконец твоя приезжать! Давно надо! – воскликнул он. – Пошли!
– Куда? Что случилось?
– К лекарь! Твоя видеть!
– В больницу?
Понго кивнул и помчался к новому зданию, возвышавшемуся у подножия холма. Это было очень простое сооружение, поставленное по настоянию Финнегана на сваи, дабы избежать нежелательных визитов домашних и диких животных, в изобилии водившихся на острове. Дом состоял из двух половин, примыкавших друг к другу под прямым углом – в той, что побольше, стояло тридцать кроватей, а меньшая предназначалась для рожениц – здесь распоряжалась Дезире, у которой врач открыл таланты повитухи. На пересечении крыльев находилась ванная комната, кабинет Финнегана и крохотная комнатка – аптека. Светлая и безукоризненно чистая больница была гордостью Турнемина и Финнегана.
Взорам Жиля и Понго открылась совершенно неожиданная картина. Финнеган в гневе грыз ногти, в то время как незнакомый монах, один из братьев госпиталя Шарите в Кап-Франсе, выстроил посреди комнаты пять молодых негритянок, прыскавших со смеху, и внимательно осматривал женщин одну за другой, щупал им животы и даже прикладывался к ним ухом с ученым видом, страшно действовавшим на нервы ирландцу.
– Что это значит, святой отец? Чем вы занимаетесь? – спросил Жиль не слишком любезно. – Зачем вы ощупываете этих женщин?
Монах был стар, лицо суровое, волосы и борода седые и довольно грязные.
– Здравствуйте, господин де Турнемин. Прошу, не мешайте мне заниматься делом, возложенным на меня Святой Церковью.
– Не понимаю, какое отношение Святая Церковь имеет к моей плантации, – ответил все так же резко Турнемин. – Однако прежде всего представьтесь, будьте так любезны.
– Я брат Игнатий, один из лекарей госпиталя Шарите. Как нам стало известно, тут, на плантации, предаются сексуальным излишествам и не слишком считаются с пристойностью. Ведь эти женщины беременны, не так ли?
– Безусловно, однако я никак не возьму в толк, при чем тут ваш госпиталь? – взорвался Финнеган. – На любой плантации, где работают мужчины и женщины, рождаются дети. И для семей чернокожих, и для хозяина это только благо. Мне хотелось бы знать…
Жиль положил ладонь на руку развоевавшегося не на шутку ирландца, чтобы его успокоить.
– Не волнуйся, Лайам! Брат Игнатий сейчас, конечно же, посвятит нас в эту маленькую загадку. Слушаем вас, святой отец. Что вы собираетесь делать?
– Вы признаете, что эти женщины беременны?
– Естественно. Разве не заметно?
– В таком случае отведите их к моей повозке: я забираю негритянок в госпиталь.
– Неужели? И зачем же?
– Чтобы они там разрешились от бремени.
Мне не хуже вас известно, что беременные женщины есть на каждой плантации. Остается выяснить от кого? Например, эти сказали мне, что незамужем.
– Допустим. Пока не замужем. И что же?
– Как что?
Брат Игнатий заговорил вкрадчиво, настойчиво и чуть презрительно:
– Вы здесь недавно, господин шевалье, иначе знали бы, что всякая негритянка, уличенная в том, что она имела связь с белым мужчиной и носит его ребенка, подлежит конфискации и должна впредь трудиться на Церковь.
– Возможно. Но почему вы считаете что именно эти чернокожие родят мулатов?
– Да потому… что вы или другие белые на плантации вполне могли им поспособствовать.
Жилю пришлось сделать над собой чудовищное усилие, чтобы не схватить святошу за шиворот пыльной сутаны и не вышвырнуть его вон.
– Если эти женщины и впрямь беременны от белых, то ни я, ни мои друзья тут ни при чем.
Мы с Пьером Готье и доктором Финнеганом всего три месяца на плантации, а у них срок беременности куда больше. Может, это и вправду работа Легро и его надсмотрщиков, только сами рабыни это отрицают.
– Вы уверены в своих словах? А в Кап-Франсе утверждают, что перед вами не устоит ни одна женщина и что вас, господин де Турнемин, не смущает цвет их кожи. Говорят, будто в самый день прибытия на остров вы успели побывать в паланкине у метиски… Вас видели.
– Видели? В самом деле? Вот уж не думал, что моя скромная персона вызывает такой интерес в Кап-Франсе. И давайте закончим на этом, любезный брат. У нас много работы и совсем нет времени на болтовню…
– Спорить не стану, но женщин заберу.
– Об этом не может быть и речи.
– Святая Церковь по закону…
– По закону, говорите? – вмешался Финнеган. – Наши добрые апостолы добывают себе таким образом бесплатных рабов… Не позволяй, Жиль. Он не имеет права.
– Слышали, что сказал доктор? – холодно спросил Турнемин. – Мне добавить нечего. Эти женщины – моя собственность, и они останутся тут. Если же Церкви не хватает слуг, то позвольте мне сделать небольшое пожертвование, вы сможете купить на это двух-трех рабов на ближайших торгах. Вчера вечером прибыл корабль с Золотого Берега, карантинные бараки полны.
Он достал из кошелька несколько золотых и вложил их в протянутую руку. В глазах святого брата под густыми бровями вспыхнул жадный огонек. Мгновение он колебался, раздираемый желанием сохранить достоинство и алчностью. Победило последнее. Ладонь его сжалась, и монеты исчезли под испачканной серой тканью сутаной.
– Принимаю это как первое проявление вашего послушания Господу. Но женщины…
– Останутся тут! Я уже сказал. Пойдемте, брат Игнатий, я провожу вас к повозке. Вам, наверное, еще предстоит объехать другие плантации. Не могу поверить, что вы проделали столь долгий путь лишь ради «Верхних Саванн».
– А между тем это именно так. О ваших деяниях стало известно монсиньору епископу или, точнее, его наместнику, поскольку, как вам известно, монсиньор…
– ..никогда не покидает Франции! – насмешливо закончил за него Финнеган. – Никто не посмеет утверждать, что мы избалованы вниманием духовенства. С тех пор как изгнали с острова иезуитов, тут осталась одна шушера.
– Постой! – прервал его Жиль. – Так вы говорите, обо мне донесли епископу? Кто же, хотелось бы знать? И о каких таких опасных, с точки зрения Церкви, деяниях идет речь?
Монах прищурился, словно целился в Жиля из пистолета.
– Церкви кажется странным сам ваш неожиданный приезд на остров, ваше стремительное вступление во владение этой землей вскоре после отъезда юного Ферроне. А еще более странным выглядит бегство этого дворянина после… предполагаемой смерти родителей.
– Что значит предполагаемой? Что вы имеете в виду?
– До епископа дошли странные слухи. Будто старый хозяин плантации вовсе не умер. Его похитили и подвергли заточению, чтобы сын смог унаследовать поместье и удовлетворить свою страсть к деньгам.
Жиль почувствовал, как в нем закипает ярость, но постарался скрыть это: он знал, как опасны бывают вспышки рядом с пороховым погребом.
– Допустим, вы правы. Но какое имеет ко мне отношение то, что происходило тут до меня?
– Какое? Но… это же очевидно. Если старый хозяин не умер – а есть такие, кто утверждает, что видели его на Большом Холме, где он как раб трудится на плантации, – то ваша сделка с сыном не имеет силы. На отцеубийство он, видимо, не решился, но все же поднял руку на родителя, обобрал его, а вы, без сомнения, давний знакомый молодого Ферроне, были с ним в сговоре. Вы прибыли сюда пожинать плоды преступления и наверняка присмотреть за несчастным стариком.
Хоть Жиль и дал себе слово сдерживаться, он едва не кинулся с кулаками на монаха, осмелившегося обвинить его в подобных злодеяниях.
Удержал Турнемина врач, хотя по побледневшему лицу и убийственному блеску в зеленых глазах нетрудно было догадаться, что и ему с трудом удается устоять против порыва бурлящей в гневе ирландской крови.
– Прежде чем бросать подобные обвинения, святой отец, надо было разобраться. К вашему сведению, господин де Турнемин, родившийся в Бретани, является офицером королевской гвардии Людовика Шестнадцатого и не имел чести знать Жака де Ферроне до встречи с ним этой весной в Нью-Йорке…
– Вы уверены? Каждому известно, что он сражался здесь, в Америке, на стороне английских колоний, восставших против своего законного сюзерена…
– Это уж просто черт знает что! – оборвал его Жиль. Вмешательство Финнегана дало ему время успокоиться. – В армии господина де Рошамбо у меня хватало дел и не было времени интересоваться делами Санто-Доминго. Объясните-ка мне вот что, святой человек. Если уж вы так прекрасно осведомлены, зачем было столько ждать? Почему вы только сейчас явились со своими лживыми измышлениями? Отчего бы вам не приехать пораньше, не порасспросить сеньора Легро, ныне объявленного в розыске и практически приговоренного к смерти за свои злодеяния? Лично мне говорили, что именно его жертвой стал господин Ферроне с супругой, а их сын бежал, он действительно вынужден был бежать, чтобы остаться в живых. Не случайно на меня напали, едва я сошел на берег…
– События всегда выглядят такими, какими мы их представляем, господин де Турнемин. Легко обвинять человека, когда его нет рядом, а может, и вовсе нет в живых. Церкви никогда не приходилось жаловаться на господина Легро. Он всегда был прихожанином достойным…
– ..и, без сомнения, щедрым. Скажите, брат Игнатий, а если бы я позволил вам забрать своих рабынь, вы все равно стали бы меня обвинять?
– Может быть, я несколько изменил бы свою точку зрения, учитывая проявление вашей доброй воли. Но я с сожалением должен признать, что вы ее вовсе не проявляете и вообще уже пропитались царящим на острове духом ожесточения. Я уезжаю и даю вам несколько дней на размышление. Если вы решитесь подчиниться Церкви и ее беспристрастному суду, дайте мне знать… скажем, через неделю… Иначе…
– А что по вашему значит подчиниться Церкви? Привезти вам беременных негритянок?
– Прежде всего это. Затем вы должны представить наместнику епископа самые подробные объяснения по поводу того, как вы стали владельцем «Верхних Саванн», и, наконец, вы не должны мешать Церкви свободно заниматься своими делами на ваших землях…
– ..то есть забирать все, что ей понравится?
Ясно! Можете не рассчитывать, брат Игнатий.
На моей стороне закон и чистая совесть, я никогда не соглашусь на ваши унизительные условия.
Завтра же поеду к губернатору…
Монах улыбнулся, обнажив удивительно крепкие для человека такого возраста зубы, белые, крупные – такими что угодно перемелешь.
– Господин губернатор покидает остров, как вам известно. Пока не приехал его преемник, мы тут власть. Главный управляющий не имеет права вмешиваться в дела Церкви. Так что с этой стороны поддержки не ждите.
– Хватит! – взорвался Финнеган. – Господин де Турнемин уже сказал вам, что не уступит. Хотите действовать – действуйте. Интересно, как?
Будете брать «Верхние Саванны» штурмом?
– Не стоит недооценивать Церковь. Достаточно вскрыть могилу господина Ферроне, и станет ясно, умер он… или нет. Разрешение я получу. А пока прощайте, господа. Хорошее здание и, кажется, совсем новое? – спросил он совсем другим тоном и огляделся. – Это ваше хозяйство, доктор Финнеган, не так ли? Чем же вы тут занимаетесь? Ром производите?
– Он здесь спасает людей… тех самых, которых ваш драгоценный Легро чуть не замучил до смерти. Сей достойный сын Церкви был настоящим палачом, нужно совсем оглохнуть и ослепнуть, чтобы не разобраться, что он в действительности собой представляет. Чернокожие…
– ..они дети Хама, и их участь предрешена Господом. Каждому известно, что все они поклонники сатаны, что по ночам они устраивают бесстыдные оргии в его честь. Надо еще разобраться, как с этим обстоит у вас.
На этот раз Жиль не выдержал. Схватив брата Игнатия за тощую руку, он потащил его, может, чуть быстрее, чем хотел, к повозке, стоявшей на дороге у новых ворот, сделанных Жилем, чтобы можно было попадать на плантацию, минуя господский дом.
– Все, хватит с меня! Убирайтесь! И будьте осторожней, если вздумаете вернуться. Господу ведомо, что я его верный и покорный слуга… но против таких христиан, как вы, моя рука не дрогнет.
– Я солдат воинства Божия и не отступлю ни перед опасностями, ни перед угрозами. Вы очень скоро в этом убедитесь, господин де Турнемин.
Пока что вы лишь усугубляете свое положение.
До скорой встречи…
Когда Жиль вернулся в больницу к Понго и Финнегану – тот как раз накладывал целебную повязку на руку обжегшейся утюгом прачке – он все еще дрожал от ярости. Еле сдерживаясь. Жиль дождался, пока Лайам закончит дело и отправит пациентку восвояси, добродушно шлепнув ее по мягкому месту, но, едва девчушка выпорхнула, махнув подолом полосатой юбки, Турнемин взорвался:
– И что это за священники такие? По-моему, они просто прикрывают сутаной свою непомерную жадность.
Финнеган пожал плечами.
– Они люди, и этим все сказано. Не так ты наивен, чтобы верить, что сутана – признак святости. А аппетиты их зависят от положения: какому-нибудь епископу подавай власть и роскошь, а его смиренному брату из ордена госпитальеров – рабов, чтобы трудились вместо него.
– Но есть же на свете истинные служители Господа. По крайней мере, одного я точно знаю, – выкрикнул в запале Жиль, подумав о своем крестном, ректоре из Эннебона. – Благородные по происхождению, рожденные в роскоши, они тратят все свое состояние на милосердные дела, а себе оставляют лишь необходимую малость.
– Есть. Я тоже таких встречал… но не здесь.
Правда, я не могу сказать, что знаю весь остров.
Что ты собираешься делать? Угроза нешуточная…
– Ну теперь еще ты начнешь, как Моблан, твердить мне об украденных из могилы и искусственно возвращенных к жизни покойниках. Как хочешь, но я не могу в это поверить.
– А придется! Не то может быть поздно.
– Что значит – поздно?
– Что этот Игнатий с братьями заставят тебя вскрыть склеп Ферроне. Представь себе на миг, что могила старика пуста – у тебя есть все шансы оказаться в тюрьме, а на имущество наложат арест вплоть до выяснения обстоятельств.
– Но тело может выкрасть кто угодно.
– Это так. Но все же лучше удостовериться.
Ты бретонец, и я отлично понимаю, каково тебе от одной мысли, что надо потревожить покойника, – я и сам ирландец. Но надо.
Жиль молча смотрел на друга. В зеленых, как трава, глазах не было и следа иронии. Финнеган говорил совершенно серьезно. Турнемин повернулся к Понго и убедился, что индейцу тоже не до шуток.
– Что ты на это скажешь? – спросил Жиль.
– Доктор говорить правильно. Лучше что угодно, чем не знать…
– Хорошо, – вздохнул Жиль. – Сегодня же ночью пойдем туда втроем, и не приведи. Господь, чтобы нас кто-нибудь увидел – я не дам и ломаного гроша за нашу шкуру, если нас застанут за этим занятием. Работайте, а я пошел в дом. Ты видел сегодня Жюдит?
– Да. Она поехала верхом к морю. И вернется лишь к вечеру. Если позволишь медику высказать свое мнение, такая потребность в длительном одиночестве у молодой и красивой женщины – это ненормально. Не нравится мне это.
Жиль пожал плечами.
– Она вовсе не чувствует себя там одинокой.
Беседует с морем, из которого однажды вынырнула прямо ко мне. Знаешь, Жюдит вообще странная. Она, в сущности, дитя природы, и даже я не могу точно сказать, до какой степени. Не стоит стеснять ее свободы. Тем более что за ней издали присматривает Моисей.
– У Моисея и других дел полно. Вот, например, сегодня утром ему пришлось отправиться в селение у холма – там у двоих работников какой-то спор вышел…
– Не будь ты таким пессимистом. Пусть Жюдит живет, как ей хочется. Кстати, а как здоровье Анны Готье? Ей лучше?
– Да. Несварение и, как результат, легкое отравление. Я наказал ей впредь быть осторожней.
Не все тут съедобно, что похоже на салат…
Склеп Ферроне возвышался в дальнем углу парка, в той его части, что примыкала к холму.
В центре лужайки стояла маленькая часовня в стиле барокко с металлической решеткой. Вступив во владение «Верхними Саваннами», Жиль уже побывал тут и отдал распоряжение поддерживать лужайку и постройку в образцовом порядке. Тогда, несмотря на проливной дождь, крохотный храм, уже обвитый со всех сторон дикой растительностью, показался ему спокойным и приветливым.
Совсем не то теперь, хотя ночь была светла и тиха, а рядом по тропинке молча шагали Понго и Лайам Финнеган. Вот уже во второй раз Жилю приходилось покушаться на усыпальницу, но если в первый раз он чувствовал за собой правду, то теперь ему было не по себе. Тогда, в аббатстве Сен-Обен-де-Буа, он лишь хотел исправить убранство могилы, а теперь ему предстоит нарушить вечный покой бедного незнакомца – при одной мысли об этом кровь стыла у него в жилах.
Чуть перевалило за одиннадцать, когда они втроем вышли из дома, объяснив, что хотят поймать повадившихся на плантацию воров, – под этим предлогом можно было захватить оружие.
Но сделали еще крюк, чтобы взять кое-какие инструменты в сарае – их заранее приготовил Понго. На руке Финнегана висела погашенная лампа.
Они зажгут ее, когда окажутся внутри: луна светила довольно ярко, дорогу и так было видно хорошо, и они, погруженные каждый в свои мысли, молча шли к склепу.
Ворота часовни, смазанные и свежевыкрашенные, открылись без труда – Жиль принес ключ.
Один за другим они проникли в крохотный храм: алтарь, две скамеечки и лестница, ведущая в подземелье. Финнеган поставил лампу на пол, открыл, зажег огонь и первым начал спускаться, освещая дорогу остальным.
Несколько ступеней – и они оказались в собственно склепе: вытянутое узкое помещение, а по обеим сторонам ниши с тяжелыми, позеленевшими от времени медными гробами – на каждом потемневший серебряный крест и герб того, кто в нем покоился.
– Здесь лежат четыре поколения Ферроне, – прошептал Финнеган: в усыпальнице каждому невольно хотелось приглушить голос. – Надо найти самый свежий гроб.
– Вот этот! – Жиль внимательно все осмотрел и указал на длинный ящик, что стоял ближе других к выходу.
– Трудно открывать коробка не оставлять след, – пробормотал Понго, с опаской водя пальцем по гравированной крышке.
– Легче, чем ты думаешь, – сказал Финнеган. – Крышка припаяна лишь в нескольких местах. Если изловчиться, то можно сломать пайку, а потом скрепить заново. У меня с собой все для этого есть…
Он достал из мешка большие ножницы, крепкую киянку и, непрестанно нагревая концы ножниц, принялся и в самом деле осторожно открывать гроб. Работа оказалась нелегкой. Несмотря на влажную прохладу подземелья, с ирландца градом катил пот, но после часа кропотливого труда крышка подалась.
Однако вместо наряженного в шелка покойника они обнаружили внутри большого ящика, выложенного подушками из синей тафты, завернутое в кусок холста полено…
Несколько минут все трое молча стояли, глядя на странное зрелище.
– Так я и думал, – вздохнул Финнеган, смахивая рукой пот со лба. – Его выкрали. Боюсь, дружище, теперь нам придется туго, – добавил он, обращаясь к Жилю, – разве что мы сами отыщем беглого покойника. Придется тщательно прочесать Большой Холм.
Турнемин пожал плечами. Он сел на последнюю ступеньку и запустил пальцы в густую белокурую шевелюру, не зная, злиться или трепетать.
– Послушай, Лайам. Не может быть, чтобы ты действительно верил в эти россказни. Труп господина де Ферроне выкрали, дабы поставить меня в трудное положение. Выкрали и зарыли в другом месте. Не перекапывать же нам все вокруг…
– Почему не искать другой мертвый старик и не класть на место? – оборвал их Понго. – В бедный квартал у порт можно.
– А ведь действительно, это выход, – согласился с индейцем Финнеган. – Мой друг Цинг-Ча нам поможет. Однако покойник должен быть похож на Ферроне, а это большое осложнение. У того на левой щеке было большое красное пятно и довольно характерный профиль.
– Но различие вполне можно объяснить тем, что труп начал разлагаться, – уцепился за подсказку Турнемин, однако Финнеган покачал головой.
– Не выйдет. Уж слишком уверен в себе был брат Игнатий. Наверняка он что-то знает от самого Легро или, еще скорее, от его любовницы колдуньи Олимпии. Ты напрасно отказываешься верить в существование зомби. Жиль. Я врач, материалист, но и я не сомневаюсь, что они есть на свете, и боюсь лишь одного: что проклятым монахам слишком хорошо известно, куда делось тело усопшего Ферроне. Предположим, мы поступим, как предлагает Понго: добудем покойника, я приведу его в надлежащий вид, а эти стервятники, явившись вскрывать могилу, захватят с собой настоящего Ферроне. Хороши же мы будем!
– Значит, ничего не поделаешь… остается дать знать Моблану, что я готов продать «Верхние Саванны», и сняться отсюда со всеми домочадцами. «Кречет» сейчас во Франции, но Ла Балле найдет способ переправить нас на Кубу.
– Это будет означать, что ты признал себя виновным. А твоим врагам только того и надо.
– Так что ты предлагаешь?
Финнеган спокойно приладил крышку гроба, но запаивать не стал. Зачем?
– Поговори-ка с Сединой. У нее большая власть, знаешь? По крайней мере, не меньше, чем у Олимпии, – нет на севере Санто-Доминго ни одного негра, который не уважал бы и не почитал ее. Если кому и по силам найти Ферроне, то только ей.
– Ладно. Пошли к Седине. Ей-богу, мне кажется, я схожу с ума…
– Поживешь тут лет десять, и все встанет на свои места: либо и вправду спятишь, либо разучишься удивляться… Пошли.
Через десять минут Жиль запер решетку часовни и с удовольствием вдохнул прохладный ночной воздух – после запаха плесени и расплавленного олова он казался восхитительно свежим.
Как нельзя кстати пришелся глоток рома, который Финнеган всегда носил в фляге на поясе. Избавившись от дурных мыслей, которые навевали на него этот склеп, пустой гроб, он с радостью ощутил, что стоит обеими ногами на Божьей земле, под Божьим небом, где лишь одному Господу под силу воскрешение из мертвых.
– Такого не может быть! – вздохнул Жиль. – Должно существовать какое-то рациональное объяснение. Ни один человек, каким бы великим колдуном он ни был, не поднимет из могилы мертвеца, если это действительно мертвец. Как же случилось, что ты, ученый, не сумел докопаться до истины?
Финнеган пожал плечами.
– И вовсе я не ученый. Только и умею, что скальпелем орудовать, но я, поверь, пытался разобраться. И так же, как ты, верю, что, возможно, есть какое-то разумное объяснение, однако пока никто его не нашел. Пойдем к Селине.
– Сейчас? Она, наверное, спит. Если мы станем ее будить, то всех слуг на ноги поднимем.
– Селина – старуха, она спит мало. А время, которое другие тратят на сон, использует с толком.
Его оборвал зазвучавший вдали рокот тамтама. У Жиля волосы встали дыбом при воспоминании о событиях, при которых ему пришлось последний раз слышать эти зловещие звуки. Неужели снова бунт? Спутники его тоже остановились и ждали. Но звук на этот раз шел не с дальних полей «Верхних Саванн», а откуда-то с холма. Это открытие не слишком обнадеживало, и – Финнеган раздраженно рявкнул:
– Сроду не привыкну в этим чертовым барабанам. Что там еще случилось?
– Ничего, – спокойно отозвался Понго. – Барабан говорить, приходить время плясать в честь бог-змея Дамбалла.
– Ты что же, понимаешь язык тамтама? – удивленно спросил Жиль. – Давно научился?
– Нет. Моисей учить… Легко!
Как и утверждал Финнеган, Селина не спала.
Они встретили ее в самом конце тропинки, ведущей к дому. Мамалой сопровождали две девочки, те самые, что несли свечи, когда она пришла на выручку Жилю; как и тогда, Селина была в великолепном красном наряде и головном уборе из перьев и опиралась на посох со змеей. Совершенно очевидно, она направлялась на церемонию, к которой призывали барабаны.
Увидев хозяина, Селина ничуть не испугалась и не удивилась. Просто остановилась. Жиль знал, что в этой странной женщине уживаются два совершенно разных человека: ловкая, веселая кухарка и могущественная и загадочная, но по большей части добрая колдунья, наделенная подчас даром ясновидения.
Наряд не оставлял сомнений в том, с какой из этих ее ипостасей они имели дело на сей раз, потому Жиль, а вслед за ним его спутники, почтительно поклонились жрице.
– Мы шли к тебе, Селина. Мы все оказались в опасности и нуждаемся в твоей помощи и твоем могуществе. И дом этот, – Жиль указал на мягко поблескивающую под луной крышу господского особняка, – и эти земли, на которых никто не страдает, и сами наши жизни под угрозой. Отвести ее, наверное, можешь только ты.
– Ты хороший хозяин и можешь рассчитывать на Селину. Говори!
– Сегодня утром сюда приезжал монах из госпиталя Шарите…
И он вкратце рассказал о визите брата Игнатия и о кощунственном деянии, которое только что совершил он сам вместе с доктором Финнеганом и Понго, и о странной находке в склепе Ферроне.
Седина кивала головой, покачивая перьями, но темное лицо ее оставалось бесстрастным и неподвижным, словно маска из базальта. Она молча рисовала на песке какие-то знаки концом своего посоха.
– Ты, похоже, не удивлена? – спросил Турнемин. – Что скажешь?
– Ничего. Я подозревала, что хозяина подняли из могилы, но ничего не могла поделать.
Впрочем, у меня не было доказательств и потом мне пришлось прятаться. Олимпия могущественна и опасна, как гремучая змея, но никто и представить себе не мог, что она осмелится покушаться на труп белого хозяина. Чернокожие, когда опасаются за тело усопшего, которого они любят, стерегут могилу три или четыре дня, пока тление не начнет свое дело. Позже уже невозможно создать зомби… Но госпожа об этом не знала. Она приказала бы выпороть того, кто решился бы ей предложить караулить могилу мужа.
– Жив Ферроне или мертв, но мы должны его найти не позже, чем через неделю. Как думаешь, это возможно?
Карие глаза Седины взглянули на молодого хозяина с грустью и жалостью.
– Все возможно, ты избежишь любой ловушки недоброжелателей, если боги на твоей стороне. А теперь я пойду. Спрошу их об этом.
– А если нет?
– Тогда проси о помощи своего Господа и положись на оружие. Но не надо отчаиваться. Мы все будем с тобой: нет на плантации ни одного чернокожего, который не был бы тебе благодарен за то, что ты увидел в нем человека и дал возможность по-человечески жить.
Снова раздался рокот тамтамов.
– Меня зовут, – сказала Седина. – Ступай с миром и спокойно спи. Я сама расскажу всем о том, что произошло на плантации. Мы прочешем весь Большой Холм – рытвину за рытвиной, листок за листком, овраг за оврагом, и, если так будет угодно богам, старый хозяин вернется в могилу до того, как сюда явятся твои погубители.
Изобразив рукой нечто, удивительно напоминавшее благословение, жрица в красном, как кровь приносимых в жертву, платье величаво удалилась, сопровождаемая девочками, – те послушно дожидались, сидя на траве, пока она закончит беседу.
Трое мужчин с уважением и надеждой провожали взглядом величественный силуэт – Седина постепенно скрывалась за деревьями, поднимаясь по наклонной тропинке, и вместе с тропинкой словно уходила в небо и терялась в ночи.
А наутро лесоруб Гийотен нашел на этой дорожке изувеченное тело жрицы. Прекрасный головной убор из перьев исчез, платье было изодрано, девочки же бесследно пропали.
