Текст книги "Кречет. Книга IV"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
– Чтобы я передумал! Вы поселили во мне страстное желание быть хозяином поместья, где растут голубые травы, и теперь оно горячее, чем раньше. Добавлю лишь, что рассчитываю стать единственным хозяином плантации – вы ведь это хотите спросить. Так давайте выпьем наконец, господин Ферроне! Я обязательно сообщу вам новости о господине Симоне Легро.
На этот раз молодой человек выпил с удовольствием и даже протянул бокал, чтобы его снова наполнили.
– Не стоит его недооценивать. Он умен, наделен страшной и темной силой. Это помесь дикого зверя со змеей, а если то, о чем шепчутся повсюду, правда, то Олимпия, его любовница, самая опасная колдунья на острове, а уж кого-кого, а колдуний там хватает! Берегитесь их обоих.
– Спасибо за предупреждение, но зверя можно приручить, а змею придавить.
– Желаю вам этого от всего сердца. И еще один совет: если вы едете с семьей, разумней, может быть, оставить ее на некоторое время в Кап-Франсе, пока вы не ознакомитесь с поместьем.
Женщинам и детям будет тяжело видеть, какими методами управляет Симон Легро.
– Если он из тех скотов, которые мучают рабов, вашему Легро не дождаться от меня ни милости, ни снисхождения: либо он подчинится, либо я его уничтожу.
– Именно так я и думал. Вы тот самый человек, который нужен поместью. А я… у меня никогда не хватало смелости. Я пью за ваш успех и за мирную жизнь в «Верхних Саваннах»…
Ферроне снова опорожнил бокал.
Вопреки своим намерениям. Жиль вернулся из «Таверны Француза» совершенно трезвым.
Мозг его был свеж, а шаг тверд, когда он вступил в пределы «Маунт Морриса».
Весь дом погрузился в темноту, если не считать двух светящихся точек. В прихожей горела лампа – вероятно, кто-то из слуг дожидался его возвращения – и сквозь задернутый занавес на окнах Жюдит просвечивал ночник.
И, покачиваясь в седле, пока лошадь шла неспешной рысью по центральной аллее. Жиль не сводил глаз со слабого огонька, хранящего сон его жены. Потому что ему навеки суждено быть мужем этой женщины, убившей, в чем он уже почти был уверен, Розенну.
Что ему делать? Пойди он на поводу у своего горя и своего отвращения, он бы задушил Жюдит, но где-то в глубине его сознания слабый, но настойчивый голосок твердил, что он не имеет права вершить суд своими руками и что, возможно, в основе его страстного желания отомстить за кормилицу лежит стремление вновь обрести свободу. Будь он свободен, уж это понятно, он не потерпел бы никакого Неда Биллинга между собой и Мадаленой.
И что теперь? Оставить на суд Божий преступление этой женщины только потому, что однажды в церкви Святого Людовика в Версале он поклялся любить ее, защищать и оберегать? Правда, Жюдит придется разделить с ним приключение, которое может оказаться опасным, тяготы лягут и на ее плечи, но достаточно ли такое наказание?.. Нет, лучше пусть Господь сам решит… по крайней мере, сейчас так лучше…
Приняв решение, он отбросил прочь образ жены и все черные мысли, которые были с ней связаны. Отвернулся он и от слишком привлекательного образа белокурой Мадалены. Надо уже теперь стараться совсем о ней не думать, впрочем, кто знает, может быть, став миссис Нед Биллинг, она утратит в его глазах часть своего очарования. Она уже не будет для него маленькой загадочной девочкой, феей, освещавшей нежным светом крохотное жилище в Лаюнондэ. Она станет нью-йоркской горожанкой, и он забудет ее, задвинет в самый дальний уголок памяти тем проще, что в его сердце теперь поселилось что-то новое и увлекательное: большое владение с красивым названием «Верхние Саванны».
Турнемин чувствовал, что, словно женщину, желает эту землю в сердце зачарованного острова, охраняемую свирепым драконом по имени Симон Легро – так легендарное чудовище охраняло Андромеду, прикованную к скале. Да, он уже любил это поместье, омытое синевой океана и синевой неба и поросшее синими травами, потому что оно давало выход извечной страсти любого достойного бретонца к земле и стремлению к приключениям, которое свойственно двум третям выходцев из Бретани. А потому, поведав Понго в самых общих чертах о том, какой поворот совершила их общая фортуна. Жиль заснул беспокойным сном и видел много разных сновидений, но женщин в них на этот раз не было ни одной.
Зато утром он узрел их чуть не всех разом: спускаясь к завтраку, после которого Жиль намерен был отправиться к нотариусу для встречи с Ферроне, он столкнулся в коридоре с Хантер, выходившей в сопровождении Мадалены из спальни Жюдит. Они несли за две ручки большую корзину грязного белья.
Турнемин не знал, что домоправительница уже вернулась в «Маунт Моррис». Он галантно поприветствовал ее, расспросил о здоровье сестры и новорожденного, а потом сообщил о своем решении покинуть в конце месяца Нью-Йорк и, следовательно, не возобновлять аренду по истечении этого срока. Гостеприимная женщина расстроилась.
– Как? Неужели так скоро? А мы с мужем надеялись, что дом понравится господину шевалье и он останется в нем навсегда. Госпоже здесь так хорошо.
– Но я никогда не собирался оставаться в Нью-Йорке и, по-моему, выразился достаточно ясно, когда мы заключали договор: речь шла о временной аренде. Что же касается жены, надеюсь, там, куда я ее отвезу, ей понравится не меньше. Я только что приобрел плантацию на острове Санто-Доминго. Да, кстати, вы ведь от нее, как она сегодня себя чувствует?
– О, ей еще нужно полежать, разумеется, но, учитывая то, что произошло вчера, она, бедняжка, чувствует себя неплохо, насколько это вообще возможно. Ночь провела спокойно.
– Замечательно. Будьте добры, пожелайте ей от меня доброго утра и сообщите, что я буду иметь честь навестить ее, когда вернусь.
И, отказав себе в радости хотя бы взглянуть на Мадалену, чьи большие, нежные, грустные глаза долго провожали его. Жиль спустился по лестнице и присоединился к Понго, ожидавшему в столовой.
А двумя часами позже договор о передаче в его полную собственность плантации под названием «Верхние Саванны» был уже подписан обоими владельцами – старым и новым – в присутствии свидетелей – капитана Малавуана и Тима Токера, заверен нотариусом мэтром Эдвардсом в его конторе на Уолл-стрит, обмыт не одним кувшином вина у Черного Сэма, после чего обе заинтересованные стороны пожали на пороге таверны друг другу руки без малейшей надежды когда-либо вновь увидеться. Джентльмен из Санто-Доминго отправился в порт, рассчитывая попасть на корабль из Нанта «Граф де Ноэ» капитана Раффена и отплыть на нем к французским берегам.
А Жиль, оставив быстро подружившихся Тима и Малавуана коротать остаток дня в таверне торговцев, направился в «Маунт Моррис». Пора было поставить в известность ту, что носила его имя. Однако прежде чем вернуться в поместье, он хотел совершить небольшое паломничество.
– Ты знаешь дорогу к часовне, где похоронена моя старушка Розенна? – спросил он Понго, сопровождавшего его теперь повсюду, как прежде.
Да, Понго знал дорогу, он вообще знал холмы Гарлема так хорошо, словно здесь родился, и вскоре двое всадников свернули с широкой дороги на песчаный проселок, ведущий через негустой лесок.
Более живописного места Жилю видеть не приходилось. Так спокойно было под деревьями.
В леске, сбегавшем к самой реке, росли в основном ольха, береза, а ближе к воде было много ив, бросавших вокруг серебристые блики.
Часовня возвышалась на залитой солнцем большой поляне. Она была маленькой, белой, обшитой сосновой доской, а венчала ее колоколенка с одним колоколом. Несколько могил рядом с часовней были так густо засажены цветами, что казалось, кто-то расставил вокруг крестов пышные букеты, и над всем этим крохотным краем вечного отдохновения, затерянным в самом сердце суетного мира, царил удивительный покой.
Когда они выехали на поляну. Жиль обнаружил, что среди могил кто-то есть. Он сразу узнал голубое в белую полоску платье и гофрированный чепчик из муслина – словно прозрачный нимб вокруг белокурой головки.
Спрыгнув с лошади, Турнемин кинул поводья Понго.
– Жди меня здесь! – крикнул он индейцу и бросился к часовне, возле которой остановилась Мадалена.
Жиль разглядел, что в руках девушка держала маленький букетик алых левкоев. Она опустилась на колени возле выделявшегося свежей белизной креста и возложила к нему цветы. Стараясь не потревожить задумавшуюся Мадалену, Жиль осторожно ступал по аккуратно постриженной, ухоженной траве лужайки.
Он замер в нескольких шагах от девушки и долго стоял и молился, может быть, не так сосредоточенно, как в одиночестве, потому что взгляд его то и дело возвращался к изящной фигурке Мадалены. Лица ее он не видел, она спрятала его в ладони, наверное, чтобы не отвлекаться от молитвы; спустя несколько минут по тому, как вздрагивали плечи девушки. Жиль понял, что она плачет.
Не в силах больше сдерживаться, он приблизился и осторожно опустил руку на нежное плечико Мадалены. Она вздрогнула.
– Отчего вы плачете, Мадалена? – спросил он ласково.
Все так же стоя на коленях, она подняла к нему заплаканное лицо. Глаза ее цвета дикой фиалки блестели на солнце, как распустившиеся бутоны в утренней росе.
– Я плачу потому, что должна выйти замуж за Неда Биллинга, а я его не люблю. Я молилась, чтобы Розеина помогла мне. Она добрая и, кажется, меня любила.
Хоть и находились они в скорбном месте, молодой человек так обрадовался, что не смог сдержать улыбки.
– Но зачем же вам в таком случае выходить за этого парня? Может быть, вы вчера не совсем правильно меня поняли? Слушайте только свое сердце и…
– Не правда! – почти вскрикнула она и резко поднялась с колен. – Я прекрасно поняла, что вам хочется выдать меня замуж, избавиться от меня, прежде чем вы уедете. Иначе зачем вообще вы взяли на себя роль просителя? Не вы должны были со мной говорить, а мама.
– Вы правы, Мадалена. И если я все же согласился… выполнить это неприятное для меня поручение, то только чтобы помочь Пьеру – у него не хватало решимости. Зачем мне. Господи Боже мой, от вас избавляться?
– Затем, что вы знаете, как я вас люблю, и не хотите, чтобы я и дальше оставалась рядом с вашей супругой!
Мадалена совсем не в силах была сдерживаться, от гнева и тоски слова слетали с ее губ сами собой, прежде чем она успела сообразить, что сказала. Но она тут же опомнилась. Жиль увидел, как во взгляде ее появилась растерянность, она в ужасе зажала себе обеими руками рот и побежала. Он догнал ее в два прыжка, чуть не силой оторвал от лица ее дрожащие руки и сжал их в своих ладонях. Счастье ударило ему в голову, как старое крепкое вино. Мир вокруг исчез, растворился вместе со всеми его обитателями. Сейчас для него существовало лишь это прелестное дитя, полные отчаяния глаза, нежные дрожащие розовые губки, с которых только что сорвалось признание в любви. Он чувствовал, как трепещет на его груди девушка, словно молодая ветла на ветру.
– Мадалена… – шептал он в восторге. – Мадалена… любовь моя… Вы действительно меня любите?.. Это верно?..
– Вернее не бывает… Мне кажется, я любила вас еще до того, как увидела, по рассказам дедушки. А уж когда появились вы сами…
Она говорила каким-то незнакомым голосом, словно откуда-то издалека, нежно и ласково, и Жиль подумал, что так звучали, наверное, слова ангела, принесшего Деве Марии Благую Весть о предстоящем рождении Господа. Вокруг него и Мадалены словно образовался сияющий, невесомый волшебный круг, отделивший их от реальности и означивший границу чудесного мира их любви.
– Если бы ты только знала, как я тебя люблю! – шептал Жиль, целуя кончики ее тонких пальцев. – С тех самых пор, как я впервые увидел тебя в Лаюнондэ, ты стала для меня светом души, сладостной и мучительной надеждой. Как я мог хотеть избавиться от тебя? Наоборот, я мечтаю, чтобы ты всегда была рядом и принадлежала мне одному…
В порыве страсти он обнял Мадалену и склонился к ее лицу. Ее свежий, едва ощутимый аромат был слабее запаха весенних цветов, но он ударил в голову Жилю сильнее самого сильного возбуждающего средства. Как голодный на пищу, набросился он на розовый приоткрывшийся ротик со сверкающими белыми зубками. И почувствовал, как под его умелыми поцелуями губки девушки раскрываются, она отдается его ласке, приспустив шелковистые ресницы. Жиль не отрывался от нее добрых несколько минут. А потом его рука, которой он взял Мадалену за подбородок, чтобы поднять лицо девушки, словно помимо его воли скользнула ниже.
Чары вмиг рассеялись. Мадалена с криком ужаса вырвалась из его объятий, бросилась, спотыкаясь о заросшие травой кочки, к спасительной стене часовни.
– Нет… Только не это! – кричала она, и голос ее прерывали рыдания. – Не может быть…
Вы не любите меня! Я нужна вам как женщина, вот и все! Это… это не любовь, а если да, то я такой любви не хочу!
Она плакала, чепчик ее свалился, и шелковистая волна волос покатилась вниз. Белокурые кудри рассыпались по плечам, упали на грудь, которой так неосторожно осмелился коснуться Жиль, – Мадалена сжимала ее теперь дрожащей рукой, словно хотела оторвать. Ошарашенный и разочарованный, Жиль смотрел издали на юную фурию, не смея приблизиться.
– Прости меня, Мадалена, умоляю! Прости! Я не виноват! Мне так долго пришлось сдерживать свою любовь. Я люблю тебя!
– Не правда! Вы любите только свою жену.
Права была Фаншон.
– Фаншон? А она тут при чем?
– Еще как при чем. Фаншон молодец. Она предупреждала, чтобы я не поддавалась вашей ласке. Она все мне рассказала.
– Что все?
– Не важно… Я вас презираю!
От гнева все угрызения совести Жиля мигом улетучились. Он подскочил к девушке, которой уже некуда было отступать, и схватил ее за руку.
– Я хочу знать, Мадалена. То, что ты сказала, слишком серьезно. Когда кого-нибудь обвиняешь, нужно договаривать все до конца. Что наговорила тебе Фаншон?
– Все, говорю же вам, все… Что вы ни одну юбку мимо не пропустите, что на корабле она была вашей любовницей и что…
– Что еще? – прорычал он сквозь сжатые зубы.
– То, что произошло… вчера ночью… в спальне вашей жены. Как вы… как вы занимались с ней любовью.
«Ах, дрянь! – думал вне себя от ярости Жиль. – Ну, она мне за все заплатит. Как только вернусь, вышвырну ее вон.»
Он отпустил Мадалену и еще минуту смотрел, как она рыдает, прижавшись к стене часовни, уткнувшись лицом в скрещенные руки. Турнемин старался глубоко дышать, чтобы хоть немного успокоиться. Когда он наконец снова заговорил, голос его звучал холодно и сухо:
– Очень хорошо! В таком случае, Мадалена, я попробую объяснить вам, что представляет собой мужчина, потому что вы, как видно, не имеете об этом ни малейшего понятия. Он не святой дух, чего вам, судя по всему, хотелось бы. Да, у него есть душа, но есть еще и тело, и сердце. И если сердце мужчины заставляет биться лишь одна женщина на свете, то тело вполне может жить своими собственными порывами, даже нуждами.
Вот почему взаимная любовь, любовь полная, всепоглощающая, когда сливаются воедино и души, и сердца, и тела, даже если вы не желаете признавать существование плотской стороны страсти, такая любовь – самое прекрасное чувство на земле… – Он помолчал, потом продолжил уже спокойнее:
– Во время нашего плавания Фаншон однажды ночью явилась ко мне в каюту, и я лишь принял то, что она сама мне предложила.
Что же до Жюдит, то она моя жена, и я имею на нее все законные права супруга. Я страстно любил ее, пока не встретил вас, но теперь я люблю вас, Мадалена, люблю всем своим существом и ничего не могу с собой поделать. Всем существом, слышите? И мне не стыдно признаться, что я желаю вас так же страстно, как люблю.
Мадалена перестала плакать. Нервными, неловкими движениями она пыталась подобрать волосы и спрятать их снова под тонкий чепец.
– Я вам не верю. Мне нужно держаться от вас подальше и перестать вас любить. Это Господь меня наказал за то, что я привязалась к женатому мужчине, но теперь я знаю, как мне поступить.
Я скажу маме, что согласна выйти за Неда Биллинга.
Кровавый туман застлал глаза Жиля, в нем проснулась буйная кровь Турнеминов. Упрямство очаровательной Мадалены сводило его с ума.
И он закричал, забыв о приличиях:
– А его вы, случаем, не считаете бесплотным духом? Чем, думаете, будет заниматься с вами Нед Биллинг в первую же брачную ночь? Он снимет с вас одежду, ваше прекрасное белое платье.
Обнажит ваше тело и будет его ласкать. Разденется сам, ляжет на вас и…
Мадалена в ужасе зажала ладонями уши и побежала прочь через кладбище, пытаясь скрыться от безжалостно преследовавшего ее, нарушавшего ее целомудренные представления голоса.
– Замолчите! Замолчите! Я не желаю ничего об этом знать! Вы чудовище…
– Нет. Повторяю, я не чудовище, я просто мужчина, который до смерти любит тебя. И запомни хорошенько, Мадалена: если ты выйдешь замуж за Неда Биллинга, я его убью.
Жиль смотрел, как она бежит через поляну, на опушке леса проскакивает мимо опешившего Понго, державшего лошадей, и исчезает под покровом деревьев. Оставшись один. Жиль медленно вернулся к могиле Розенны, преклонил колена и припал губами к покрытой цветами земле, в которой покоилась та, что была им любима более родной матери.
– Прости меня, Розенна! Ты так хорошо меня понимала…
Она простила. Жиль не сомневался. Розенна знала, что ее выкормыш никому не позволит себя дурачить, да и вообще она никогда не смотрела строго на взрывы его темперамента. Он даже был уверен, что она с удовольствием наблюдала за сценой, разыгравшейся на кладбище, а когда стал подниматься с колен, ему показалось, что ветерок с реки донес до него смех старой няни.
Турнемин размашистым шагом вернулся к Понго. Тот добросовестно отвел глаза, увидев хозяина, и протянул ему поводья Мерлина, не говоря ни слова. Но Жиль все же вылил на него остатки гнева.
– Что ты, лицемер такой, отворачиваешься? – обругал он индейца. – Ты же все слышал. Мы ого-го как кричали. А что, интересно, сделал бы ты, если б девушка призналась в любви, а потом тут же обозвала тебя
сатиром?
– Моя объяснять ей, что она полностью права, – бесстрастно ответил Понго. – Она бы сначала кричать на меня, а потом ворковать, как горлица! Надо красивый маленький лес, чтобы учить осторожная девушка любви.
Жиль в изумлении посмотрел на друга – уж не шутит ли он? Но Понго, восседавший прямо и с большим достоинством в седле, и не думал улыбаться. Тогда Жиль сам расхохотался, и его смех весело прокатился по лесу, чьи ветки резали лазурь неба на замысловатые, словно фрагменты мозаики, кусочки.
– Ты прав, приятель, – сказал Жиль, – мне бы только не забыть твои наставления в следующий раз. А теперь – домой. Нужно еще кое с кем объясниться.
И, пришпорив коня, он галопом помчался по склону, ведущему к «Маунт Моррису».
Дверь в спальню Жюдит открыла ему Анна Готье. Фаншон ушла во флигель, чтобы что-то там попросить у миссис Хантер. Потому Жиль отложил пока беседу с ней и отправился к жене.
Жюдит сидела в постели, обложенная со всех сторон подушками в кружевных наволочках, по которым разметались ее рыжие волосы, и пила молоко. Из пены белого шелка и зеленых лент выглядывали худые запястья и тонкая изящная шея. Все еще бледная, с темными кругами, из-за которых ее темные глаза казались еще больше, Жюдит казалась очень хрупкой и словно потерянной в огромной белоснежной постели под белым же балдахином – Жиль не мог без смутного стыда глядеть на поддерживавшие его тонкие столбики красного дерева, хоть и не испытывал сколько-нибудь теплых чувств к жене.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он, предварительно поприветствовав ее по всем правилам этикета.
Он ждал резкого отпора, отказа от разговора, даже гнева после всего, что с ней сделал, но, к его крайнему изумлению, Жюдит даже слегка улыбнулась.
– Уже лучше, спасибо. Обо мне заботились умело и самоотверженно. – И она посмотрела на Анну, закрывавшую за собой дверь в спальню. – Скоро все это… будет казаться лишь страшным сном.
В комнате стоял сильный запах лекарств, и Жиль горько пожалел, что они сейчас не в море, где гуляет соленый ветер. Он хотел улыбнуться, но вышла какая-то невнятная гримаса.
– Благодарю за снисходительность, – произнес он чуть иронично.
– Снисходительность? О чем вы?
– Мне кажется, я должен принести вам извинения за… несколько грубоватое обращение. Боюсь, в том, что с вами случилось, моя вина.
Жюдит покраснела и принялась то накручивать на палец, то распускать кудрявую прядь.
– Даже если бы вы поступили со мной во сто раз хуже, мне не на что было бы жаловаться, – произнесла она глухо. – По-моему, теперь наши отношения упростятся, так что все к лучшему.
Жиль не нашелся, что ответить, так он был поражен произошедшей за столь краткий срок переменой в поведении молодой женщины. Куда делась та вызывающая Жюдит, что предстала ему в блеске горделивой красоты, когда он вернулся с берегов Освего? Куда делась дикая разъяренная кошка, отчаянно дравшаяся с ним в этой самой комнате: разве не вынужден был он прибегнуть к насилию, как солдат-победитель в осажденном городе? Неужто пережитая травма до такой степени переменила молодую женщину… или она ломает комедию? А может, это попытка усыпить его бдительность и рассеять подозрения, связанные со смертью Розенны, если вдруг таковые у него появятся?
Мозг его все еще был занят этими вопросами, когда он услышал свой голос:
– Вы и в самом деле считаете, что все к лучшему в этом лучшем из миров?
На этот раз она подняла голову и прямо посмотрела на него темными, спокойными, как ночное озеро, глазами.
– Я уже два дня размышляю над тем, что произошло. Может, оттого, что почувствовала, как уходит из моего тела вместе с кровью жизнь, услыхала снова дыхание смерти, но мне показалось, что это предупреждение свыше. Хотим мы того или нет, мы связаны навеки и ничто не может нас разъединить. Здесь нам придется жить вместе…
– Не здесь! Я как раз пришел предупредить вас, что, как только вы окрепнете, мы покидаем Нью-Йорк и перебираемся на остров Санто-Доминго, где я только что приобрел плантацию индиго. Надеюсь, это не слишком нарушит ваши планы, – добавил он не без сарказма.
Она грустно усмехнулась.
– Мои планы? Разве у меня могут быть личные, не связанные с вашими, намерения? Санто-Доминго так Санто-Доминго! Мне не раз приходилось слышать, что там очень красиво. Думаю, через неделю я уже вполне смогу следовать за вами.
– Благодарю вас за понимание, Жюдит, – Турнемин небрежно поклонился. – Обещаю: то, что случилось прошлой ночью, больше никогда не повторится.
Теперь они оба молчали, лишь крик ласточки, сорвавшейся с крыши и метнувшейся в синеву неба, нарушил тишину. Жиль смотрел, как его жена снова начала накручивать на палец рыжую прядь. Поскольку она больше ничего не говорила, он уже собрался откланяться, как вдруг Жюдит подняла ресницы и устремила на него взор сверкавших, как пара черных бриллиантов, глаз.
– Незачем давать бессмысленные обещания, – прошептала она. – Я вас об этом и не просила.
Спокойной ночи, друг мой.
И, коротко вздохнув, она закрыла глаза и отвернулась к окну, словно собралась заснуть. Жиль медленно вышел из ее комнаты в совершенной растерянности. Прикрыв за собой дверь, он еще стоял некоторое время, пытаясь постичь, что же за перемены произошли в голове Жюдит. Искренне она говорила или играла новую роль: роль послушной и самоотверженной супруги? Но разве во взгляде, что она бросила на него напоследок, была хоть капля самоотречения или кротости?
Да и вообще, от такой непредсказуемой женщины, склонной без конца менять свои настроения, можно ожидать чего угодно. Он понимал, что Жюдит уверена в своей красоте и неотразимости. Да разве сам он, как последний дурак, не показал ей прошлой ночью, какую власть имеет еще над ним ее красота? Может, это часть ее черной мести, первым действием которой стала смерть Розенны?
Жиль решил на первый случай бдительней следить за действиями жены и собственным поведением. Не дай Бог она обнаружит, что он любит Мадалену: девушка окажется в опасности если не из-за ревности Жюдит, то из-за ее желания нанести ему удар побольнее…
Из размышлений вывело его появление Анны, и он тут же вспомнил, что еще собирался сделать – надо же, совсем забыл предупредить жену о своем намерении выгнать ее горничную.
– Будьте так добры, – сказал он Анне, – сходите за Фаншон, скажите, что я жду ее в библиотеке.
– Хорошо, господин Жиль, я сейчас.
Через десять минут Фаншон поскреблась в дверь библиотеки и, получив разрешение, вошла в просторную залитую солнцем комнату, где ожидал ее Турнемин. Он стоял, скрестив руки на груди, возле стола, на котором лежали кошелек и письмо.
– Господин шевалье просил меня прийти? – спросила она с улыбкой, непринужденно присев в реверансе. Но улыбка быстро сбежала с ее губ, едва она встретила его ледяной взгляд.
– Да, просил. Чтобы сказать, что больше не нуждаюсь в ваших услугах.
– Что больше…
Но он не дал ей себя прервать.
– Сегодня вечером из Нью-Йорка отплывает французский корабль «Граф де Ноэ», следующий в Нант. Вот вам оплата за год, деньги на проезд и письмо к капитану Раффену, командующему судном. Живо собирайтесь! Через четверть часа Хантер отвезет вас в порт.
Она стала белее, чем ее фартук, а в вырезе платья было видно, как судорожно бьется от волнения жилка у нее на груди.
– Вы… гоните меня? – выговорила наконец горничная. – Не может быть.
– Может. Я вас выгоняю.
– Но разве выбрасывают человека на улицу безо всякой причины? Что я сделала?
– Случилось так, что мне стало известно ваше прекрасное мнение о моем характере, да еще оказалось, вам мало подслушивать под дверью – вы на кухне обсуждаете то, что происходит в спальне хозяйки. Я больше не желаю вас видеть! Убирайтесь!
Он говорил, а лицо молодой женщины все больше и больше наливалось гневом. Обычно розовое и свежее, оно словно пропитывалось желчью и из белого превратилось в желтое. Приговор не согнул Фаншон, она, напротив, выпрямилась и приготовилась к броску, как ядовитая змея.
– Я не уйду. Вы не имеете права. После всего, что между нами было…
– Между нами никогда ничего не было. Вам приснилось, моя девочка.
– Госпожа не позволит меня выкинуть.
– Не советую вам обращаться к своей госпоже за помощью, а то ведь я могу рассказать жене, как вы живописуете по углам ее альковные секреты. Я дал вам, напоминаю, на сборы пятнадцать минут, пять из них уже прошло.
– Я поняла: это маленькая дрянь вам наболтала. Недотрога Мадалена несла черт-те что, а вы ей и поверили, конечно – она же в вас по уши влюблена…
Жилю надоели пререкания камеристки, и он пошел к двери.
– Вы не желаете уходить, поэтому уйду я, но через десять минут Хантер и Понго сунут вас в повозку, хотите вы или нет, успеете собраться или нет.
– Ладно! Я иду! Но не думайте, что вам так легко удастся от меня избавиться. Я ведь тоже вас люблю… и мы расстаемся не навсегда.
Она выскочила из библиотеки, схватив на ходу кошелек и письмо, влетела в свою комнату, побросала все, что можно, в дорожную сумку, а остальное завязала в большой носовой платок. Руки ее дрожали от волнения и гнева, она даже и не думала утереть слезы, катившиеся безостановочно из глаз. Фаншон словно раскаленным железом жгло унижение, которому только что подверг ее Жиль, и ненависть желчью подкатывала к горлу.
Разве могла она предположить, что эта идиотка с замашками святой девы пойдет и выложит хозяину ее, Фаншон, признания, может и не слишком осторожные, – ведь она-то надеялась, что секреты такого рода Мадалене противны? Как могут быть противны влюбленной девчонке рассказы о любовных победах предмета ее воздыханий? Фаншон готова была убить себя за то, что действовала так по-идиотски… Уж лучше бы она отравила Мадалену, пока Жиль был в отлучке» – сначала-то она так и хотела, когда поняла, что хозяин пылает к девчонке нежной страстью.
Но ее, к несчастью, застала эта старая дура Розенна, так что пришлось ее убрать, чтобы не выдала, но уж Фаншон постаралась, чтобы все было шито-крыто – она оторвала от самой красивой нижней юбки Жюдит клок и бросила его возле того места, где оставила старуху. Жюдит она тоже уничтожит, придет время… а оно рано или поздно придет.
Любовь Фаншон к Жилю, после того как она побывала у него в постели, странным образом перекроила ее и без того не слишком здоровый рассудок, посеяла в молодой женщине немыслимые надежды… В конце концов она пришла к выводу, что, убрав с дороги женщин, которые стояли сейчас между ней и ее бывшим любовником, она сможет привязать его к себе, завладеть им безраздельно – ведь нравились же ему ее ласки. И Фаншон сочла, что вполне может воспользоваться советами мужчин, с которыми жила в Фоли-Ришелье.
И вот все ее планы полетели в тартарары из-за проклятой Мадалены. Во всяком случае, приходится их откладывать – Фаншон не желала признавать поражения, отказываться навсегда от единственного мужчины, который мог так ее разжечь. Нет, во Францию она не вернется. Она не позволит, чтобы ее, как какую-нибудь скотину или воровку, посадили на корабль, а спустя несколько недель выбросили на набережную Нанта, где она будет нищенствовать или пойдет по рукам. Мужчина, которого она хочет, плывет на Санто-Доминго? Прекрасно, значит, она тоже туда отправится, и нет на свете силы, способной теперь помешать ей осуществить святую месть. А любовные утехи можно отложить на потом, это никуда не убежит…
Приняв решение, Фаншон попросила правившего экипажем Дэвида Хантера остановиться, едва они выехали на набережную Ист-Ривер, и высадить ее там.
– Я не маленькая, на корабль сама сяду, – сказала она ему жалобно, сквозь слезы. – И потом, ужасно неприятно, когда тебя сдают с рук на руки, как какую-нибудь поклажу. Прошу вас, господин Хантер, возвращайтесь назад. Пожалейте мою… мою гордость Американец пожал плечами, но лошадей придержал. Вечно у французов какие-то немыслимые истории, никогда ему их до конца не понять.
Да и жаль ему было несчастную девушку, всю дорогу проливавшую горькие слезы. В конце концов, ему приказано доставить ее в порт, он и доставил. А дальше пусть сама разбирается как хочет…
– Ну, значит, вы приехали, – сказал он и нагнулся, чтобы открыть дверцу. – Желаю приятного путешествия.
– Спасибо, господин Хантер. Оно и будет приятным, не сомневайтесь…
Достав свой багаж, Фаншон проследила, как Хантер развернул лошадей и как экипаж растворился в облаке пыли на Брод-стрит. Потом она решительно повернулась спиной к выстроившимся у причала судам, заприметив вывеску одного из многочисленных портовых постоялых дворов, подхватила сумку и узелок и легкой походкой двинулась к избранному пристанищу.
Пока она ехала в экипаже, в голове у нее созрел дерзкий план, на осуществление которого оставалось еще несколько дней: в нее был влюблен кок с «Кречета», и ей ничего не стоило добиться всего, что нужно, в обмен на несколько часов любви. Хочет этот дурень, чтобы она стала его любовницей, – пусть проведет ее тайно на корабль, прежде чем тот возьмет курс на Антильские острова… Может, там ей будет еще проще осуществить задуманное.
