Текст книги "Кречет. Книга IV"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
Просто я требую, чтобы к вам относились с уважением. Вы носите мое имя.
– Если бы у меня и оставались какие-то сомнения по поводу чувств, которые вы ко мне питаете, они бы немедленно рассеялись после такого заявления. Трудно более ясно дать понять женщине, что ее не любят… больше не любят…
– Разве это имеет для вас хоть какое-то значение? Вы ведь и не скрывали, что место в вашем сердце, которое, как я считал, принадлежало мне, занял другой. Так какое же вам дело до моих чувств?
Жюдит не ответила, а Жиль не решался взглянуть на нее. Вот она, рядом, душистая тень в белом шелковом платье, ему известно, какой очаровательной, какой женственной она может быть, но ему все равно, и укол самолюбия ничего тут не изменит. Нет, он не ревновал жену. В этом Жиль не сомневался, больше того: если бы Рандьер так раздевал взглядом не ее, а Мадалену, он бы не сумел сдержаться – это точно. Кровь бросилась бы ему в голову, и злосчастный ужин наверняка закончился бы дуэлью…
Вдруг Турнемин почувствовал, как его руку легко тронула нежная кисть.
– Жиль, – прошептала Жюдит, – а ведь мы с вами впервые выезжаем вместе. Впервые мы предстали в свете как супружеская чета.
– И, надеюсь, не последний. Придется привыкнуть жить вместе, выезжать, принимать, и я этому рад.
– Правда? Вы говорите искренне?
– Разумеется. Вы очень красивы, Жюдит, любой мужчина с хорошим вкусом был бы горд вашим обществом.
Она снова грустно рассмеялась и взглянула на профиль мужа, четко вырисовывавшийся на светлом фоне лунного неба.
– Речь идет о чисто эстетическом удовольствии, если я правильно поняла? Я что же, всегда буду для вас… элементом украшения? Я вас совсем не волную?
На этот раз он сам повернулся к ней, и его, словно пуля, сразила совершенная красота жены. Она была расстроена, и это ей очень шло.
Глаза сверкали, как черные бриллианты, влажные губы слегка дрожали, едва прикрытая кружевом грудь трепетала. На мгновение образ белокурой Мадалены потускнел. Жиль с ужасом понял, что Жюдит внушает ему все ту же свирепую страсть, что и раньше. Он готов был обнять ее, покрыть поцелуями, задушить ласками, чтобы увидеть с радостью, как бледнеют ее глаза, услышать крики сладострастия.
Он уже наклонился к Жюдит, к ее нежным губам, зовущей груди, когда между их тянущимися друг к другу телами проскользнула тень, тень подло сраженной Розенны – далеко от бретонских берегов спит вечным сном кормилица Жиля, и виной тому сводящая его с ума сирена, это она ударила Розенну камнем, словно охотник зверя. Женщина, что носит его имя, – убийца. Уж ему-то известно, как ловко она может поймать мужчину в расставленные сети. Она же прекрасная актриса, и это волнение – тоже наверняка не больше чем игра…
Опасные чары, державшие Жиля в плену всего несколько мгновений, рассеялись. Он отпрянул.
– Разве я уже вам не доказал… может, чересчур выразительно, что не совсем равнодушен к вашей красоте?
– Как не равнодушны, без сомнения, и к любой другой женщине?
– Но вы – это вы, а не какая-то другая…
– Не нужно так, прошу вас. Уж лучше горькая правда, чем все эти недомолвки. Вы меня желаете, и ничего больше…
В голосе Жюдит зазвучал гнев, глаза ее сверкнули. Жиль улыбнулся.
– Разве вам мало? Не каждая женщина может этим похвастаться. Да, не стану скрывать, порой я страстно вас желаю. У вас такое тело, что ни один нормальный мужчина не остался бы равнодушным.
Экипаж выкатил на набережную Вильвер и набрал скорость. Теперь молодых людей обдувал довольно свежий ветерок, но Жюдит, словно изнемогая от жары, раскрыла веер и принялась нервно обмахиваться. Словно сверкающая бабочка билась у нее в пальцах. Она закусила губу и отвернулась.
– Даже много, – проговорила она сквозь зубы. – А вам не приходит в голову, что я могу и отказаться исполнять роль жены из гарема, которую вы с такой щедростью мне уготовили? Надеюсь, на этом острове уже научились делать замки и задвижки?
Жиль резко схватил жену за руку, в которой она держала веер, и, придерживая ее за подбородок, вынудил повернуть голову в свою сторону.
– Не советую вам ими пользоваться, дорогая!
В моем доме вы будете вести себя, как подобает супруге. Я жду от вас потомства – я хочу иметь сыновей и дочерей. А потому запомните хорошенько: если вы мне понадобитесь, ни один замок, ни один самый прочный засов меня не удержит.
И уймите свой гнев, не сверкайте так глазами, мы уже приехали – не станете же вы устраивать мне сцену прямо на улице.
И в самом деле, экипаж обогнул набережную и подкатил к причалу, куда должна была подойти лодка с «Кречета». Турнемин, как бы в знак примирения, торопливо поцеловал руку жены, которую все еще сжимал за запястье, достал из кармана сигнальный свисток и свистнул – три раза коротко и два длинно, вызывая шлюпку. Расстояние было небольшим. Всего в нескольких кабельтовых от берега элегантный парусник, расцвеченный огнями, смотрелся в гладкую воду лагуны.
Спрыгнув первым. Жиль протянул жене руку, но она с презрением оттолкнула ее и сошла с экипажа без его помощи. Пока губернаторская коляска разворачивалась, чтобы пуститься в обратный путь, белое облако платья Жюдит соскользнуло по лестнице к самой воде и застыло там в ожидании лодки.
Из соседних таверн раздавались смех и песни, но сам порт, казалось, погрузился в сон, как и старый форт, чьи стены посеребрил лунный свет.
На «Кречете», от которого едва успела отчалить шлюпка, тоже царило спокойствие.
Видя, что ему лучше оставить Жюдит в одиночестве, Жиль шагнул к сложенным в пирамиду бочкам возле домика таможни. И тут… Жюдит, машинально обернувшись, чтобы посмотреть, куда пошел Жиль, вскрикнула, и он мгновенно понял, что происходит.
– Осторожней, Жиль!
Из-за бочек выскочили и бросились на Турнемина какие-то люди – видимо, они толкнули пирамиду, и одна бочка с грохотом покатилась впереди них. Всего человек семь-восемь, и у каждого в руках палки или кривой, как сабля, резак для сахарного тростника – страшное оружие, острое, словно бритва. Почти все чернокожие, по пояс голые, в диком оскале сверкали белые зубы, Почти, потому что руководили нападением двое белых, но они прятали лица под масками, чтобы их нельзя было узнать.
Жиль оказался один против целой банды. Он отступил, прижавшись спиной к сложенным в штабель доскам. С ним была лишь парадная шпага, она не годилась против сабель нападавших, но, по счастью, на причале валялся багор. Турнемин схватил его и принялся размахивать направо и налево, в общем-то наугад – лишь крики боли извещали его о том, что удар пришелся по цели. Жиль не слишком бы волновался, будь он один – и против банды ему не стоило особого труда продержаться до подхода моряков с «Кречета», но откуда-то из темноты появились еще трое, они схватили Жюдит и, несмотря на сопротивление, куда-то потащили ее. Как помочь жене. Жиль не знал.
Но тут раздался выстрел, за ним другой, и на поле сражения выехал экипаж, впереди которого бежали, освещая дорогу, двое чернокожих с фонарями. Один из тех, что держали Жюдит, упал.
– Держитесь, сударь! – раздался мужской голос. – Мы идем вам на помощь…
– Помогите лучше жене. Я сам справлюсь, – крикнул в ответ Жиль, и череп одного из бандитов хрустнул под ударом его багра.
С лодки тоже видели происходящее на берегу, моряки налегли на весла. Двое из команды «Кречета» с ходу прыгнули на мол и бросились на бандитов, тащивших в переулок Жюдит. К несчастью, один из матросов тут же упал, сраженный саблей, да и другого, наверное, постигла бы та же участь, если бы не выстрел незнакомца из экипажа. Тогда тот, что держал женщину, счел битву проигранной и, выругавшись, кинулся в густую темень переулка, а за ним и двое в масках, бросив на произвол судьбы свою банду, от которой остались теперь лишь четверо чернокожих.
Те тоже поняли, что пропали. Выстрелы разбудили порт. Двери и окна распахивались. Из домика полиции, стоявшего приблизительно в центре набережной, спешно выскакивали, застегивая на ходу портупеи, блюстители порядка. Оставшиеся в живых бандиты предпочли бегство. Но скрыться в городе они уже не могли – и улица Правительства, и улица Пантьевр были полны народа; тогда негры, побросав оружие, помчались по молу и, добежав до конца, бросились в черную воду. На причале остался лежать раненый да еще один покойник с раскроенным черепом.
Из экипажа выпрыгнула дама и кинулась к Жюдит: у той от ужаса подкосились ноги, – вот-вот потеряет сознание – и она присела на повозку, в которой доставляли в магазины товары из порта. А стрелявший незнакомец подошел к Жилю.
– Бесконечно признателен вам, сударь, – проговорил, задыхаясь, Турнемин и отбросил багор, ставший в его руках смертоносным оружием. – Сказать по правде, не знаю, как вас и благодарить. Вряд ли нам с женой удалось бы спастись, если бы не вы.
Мужчина небрежно пожал плечами. Был он лет сорока, высокий и плотный, на полном лице любезное выражение, веселые синие глаза – этот умеет пожить – впрочем, в них также читалась решительность, переходившая, вероятно, порой в жесткость. Серый шелковый, шитый серебром, костюм безупречного покроя, стянутые сзади черной лентой седеющие, непослушные волосы – парика он не носил.
– А мне показалось, вы защищались недурно. – Незнакомец рассмеялся. – До подхода подкрепления точно бы продержались. Это ведь ваши моряки, не так ли? – добавил он, увидев, что к ним направляется, держа головной убор в руке, боцман.
– Точно, мои. Я Жиль де Турнемин, мы с женой возвращались от губернатора и как раз ждали свою шлюпку, когда на нас напали. Могу я узнать, кому обязан спасением?
– Ничем вы мне не обязаны, разве что поможете, если со мной случится что-нибудь подобное. А зовут меня Жеральд Опейр-Аменди барон де Ла Балле. Я владелец кофейной плантации на северном берегу острова, рядом с Большим Холмом. Сюда я завернул случайно: возвращаясь из театра, хотел убедиться, что интересующий меня корабль уже в порту или, по крайней мере, на рейде – о его приближении сообщили еще до грозы. Может, вы мне в этом поможете? Не видели ли вы большой бригантины под названием «Черный маркиз»?
– После грозы ни один корабль в гавань не входил, по крайней мере до девяти часов, когда я сошел на берег. Ну, что у тебя, Жермен? – спросил Жиль подошедшего боцмана.
– Малыша Луи ударили ножом, сударь. Нехорошая рана, срочно нужен врач.
– За этим дело не станет, – сказал Ла Валле– Несите его в мой экипаж, поедем в больницу Шарите.
– Вы очень любезны, сударь, и, надеюсь, на меня не обидитесь, но я не слишком доверяю больнице. Буду вам бесконечно признателен, если вы поможете мне отыскать зеленный рынок, а на нем – лавку некоего китайца по имени Цинг-Ча…
Жиль никак не ожидал, что его слова произведут такое впечатление. Барон вдруг закашлялся и бросил испуганный взгляд в сторону своей жены, Жюдит и толстой негритянки, подоспевшей ей на помощь. Потом, видя, что женщины не обращают ни малейшего внимания, по-видимому, успокоился и шепнул Жилю:
– Не кричите вы так, ради Бога! Разумеется, я знаю Цинг-Ча, как любой мужчина на острове.
Старый мошенник готовит удивительные снадобья, с ними и евнух мог бы произвести на свет кучу детей. Но и женщины наши о нем знают… по крайней мере, слышали и не выносят даже его имени. Неужто, по вашему мнению, раненому помогут такие средства?
Жиль не смог удержаться от смеха:
– Нет, не думаю. Однако, если вы все же укажете Жермену дорогу, буду вам благодарен. Жермен, отправляйтесь к этому китайцу и срочно приведите доктора Финнегана.
Но Жермен не успел. Ла Балле уже объяснил ему, как найти рынок, но тут подошел другой матрос и доложил, что раненый скончался, и Турнемину и его спутнику пришлось смириться – тут уж ничего не поделаешь.
– Отвезите его на корабль, – приказал шевалье. – Завтра найдем священника и погребем его, как положено, в волнах. Сначала доставите его, а потом вернетесь за мной и госпожой де Турнемин. Да, слушаю вас, сержант…
Эти последние слова предназначались старшему отряда полиции, который больше для формы, чем для иных целей, и исключительно потому, что дело касалось особ знатных, изъявил желание задать Жилю несколько вопросов. Турнемин коротко обрисовал события и добавил, что не понимает, зачем кому-то было на него нападать: он лишь этим утром прибыл на остров и не успел нажить недругов – разве что кошелек его понадобился.
– Впрочем, и в это трудно поверить, – заметил Жиль. – Бандитами руководили двое белых в масках, они сбежали, когда увидели, что дело может для них плохо кончиться.
– У нас имеется пленный. Он ранен. Но говорить может и вполне доживет до виселицы.
Окруженный солдатами раненый негр с очень темной кожей сидел на земле, тихонько постанывая и сжимая руками разорванную ударом багра ногу. Он лишь вращал глазищами, из которых беспрестанно лились слезы и, казалось, совсем не понимал, о чем его спрашивают.
– Видно, его совсем недавно привезли на остров, – сказал Ла Валле. – Судя по внешности, он из племени агуа, с Золотого Берега, или мина…
– Надо же, как вы хорошо в них разбираетесь. Лично для меня все негры на одно лицо, разве что один светлее, другой темнее!
– До женитьбы я занимался торговлей, так что побережье Африки знаю прилично. Если хотите, могу попробовать допросить его.
И он вдруг отрывисто заговорил на гортанном языке, словно залаял. На щеках чернокожего, как по волшебству, высохли слезы, а в растерянных глазах блеснул лучик надежды. Он стал отвечать с трогательной поспешностью.
– Так я и думал, – сказал барон. – Его привезли сюда не больше месяца назад. Его вместе с беременной женой купил какой-то безжалостный белый и отвез, если я правильно понял, на плантацию синей травы, расположенную в некотором отдалении. Сегодня вечером, незадолго до захода, этот белый и его «главный» отобрали несколько самых сильных из вновь прибывших рабов и пригрозили им самой страшной карой, если те не выполнят их поручения. Этому, например, сказали, что отдадут его жену на растерзание собакам. Сунули их в повозку и привезли сюда. Было уже темно. Тот, что их доставил, останавливался возле порта, чтобы поговорить с каким-то негром в красивой шелковой ливрее с белыми волосами, видимо, в парике. Потом их высадили, а дальше вы сами знаете. Похоже, мы все же имеем дело с хорошо продуманной засадой. Эти люди не случайно отобрали недавно попавших на остров «дикарей» – в случае провала они ничем не рисковали. Вы что же, успели обзавестись врагом? Странно, вы ведь на Санто-Доминго проездом?
– Вам известна плантация индиго, называемая «Верхними Саваннами»? Так вот я ее новый владелец…
– Вы новый… Ну тогда все ясно! Это дьявол Симон Легро хочет вам помешать обосноваться в своих владениях. Он страшный человек, это вы знаете? Вполне вероятно, что его оповестили о вашем прибытии, стоило вам бросить якорь. С ним непросто справиться и, пока вы не заставили его повиноваться, лучше бы вам оставить жену в городе. Однако пойдемте посмотрим, как там наши женщины…
– Не спешите, любезный…
Эти слова Жиля были обращены к солдату, собиравшемуся увести зарыдавшего вновь раненого.
– Освободите негра, сержант. Судя по тому, что рассказал мне присутствующий здесь господин де Ла Балле, это человек с моей плантации, следовательно, мой раб. Я сам им займусь.
А добавленный к этой тираде золотой быстро заставил блюстителя порядка забыть о должностных обязанностях, и негра освободили. Ла Балле сказал ему несколько слов, и раб спустился на ступеньки лестницы, ведущей к молу, ожидая, когда его отвезут на корабль, а шевалье с новым другом направились к экипажу, в котором сидели, болтая, словно старые приятельницы, их жены. Похоже, Жюдит уже совсем оправилась от испуга.
Госпожа де Ла Балле оказалась очень красивой, элегантной и изящной блондинкой с синими-пресиними глазами и очаровательной улыбкой.
Она успела узнать все о госпоже де Турнемин, а та – о ней. Новые подруги уже даже договорились, что Жюдит поживет какое-то время в доме де Ла Балле на набережной Вильвер, в котором они сами останавливались, когда приезжали в Кап-Франсе по делам или для собственного удовольствия, поскольку их плантация «Три реки» находилась от города еще дальше, чем «Верхние Саванны». Сейчас они приехали сюда на несколько дней, поскольку Жеральду нужно было встретить какой-то корабль и проследить за погрузкой части урожая кофе, которую он направлял в Нант.
– Пусть лучше ваш супруг один вступит во владение плантацией, – уговаривала Дениза де Ла Балле. – От этого Симона Легро всего можно ждать, он может творить такое, что дамам лучше не видеть. Я тем временем покажу вам город и познакомлю с местным обществом. Вас примут с распростертыми объятиями, вот увидите. Сходим в театр, пройдемся по лавочкам. Знаете, тут есть чудесные магазинчики и…
– ..и бедный шевалье окажется на грани разорения еще до того, как соберет первый урожай! – закончил за нее Ла Валле и рассмеялся.
Жиль тоже хотел принять участие в беседе, но ему это не удавалось. В голове крутились события дня, не желая складываться в единую цепочку. Кто следил за ним и предупредил Симона Легро о его прибытии? Если не считать губернатора и его ближайшего окружения – а это исключалось – о нем мог знать лишь больной нотариус… и та девица с кошачьими глазами, что посвятила его в таинства любви по-антильски. Так кто же из них?..
ДОМ СРЕДИ СИНИХ ТРАВ
Если бы не ярко-зеленые глаза и не тягучий ирландский акцент. Жиль ни за что не узнал бы человека, весело вскарабкавшегося ранним утром по трапу «Кречета». Лайам Финнеган нашел-таки полученным деньгам лучшее применение, чем купить на них море рома.
В костюме из нанкина , белой тонкой рубашке, выбритый, причесанный и даже надушенный – какой-то другой, искусственный аромат перебивал достаточно ощутимый запах его излюбленного напитка – ирландец разительно изменился: открылось лицо с грубыми чертами, глубокими морщинами, свидетельствующими о пережитых горестях и делавшими его старше своих тридцати восьми лет, и подвижными неожиданно по-юношески свежими губами. В этой вполне приличной одежде его худая, нескладная фигура приобрела даже некоторую элегантность, и Жиль не преминул сделать ему на этот счет комплимент.
– Вы что же, решили по трезвом размышлении вернуться к врачебной практике?
– Может быть… но что с вами случилось?
Разве вы не собирались отправиться с рассветом на плантацию?
– Человек предполагает, а Бог располагает, – благочестиво вздохнул Жиль, отметив про себя, что ирландец, судя по нотке разочарования в голосе, не слишком рад его видеть. (Уж не надежда ли познакомиться поближе с одной из дам на корабле, пользуясь отсутствием хозяина, толкнула врача на пополнение гардероба?) И Турнемин добавил:
– Надеюсь, вас не стеснит мое присутствие.
– Стеснит? С какой стати, черт побери? Напротив, я рад, что вы тут. Мне надо с вами поговорить.
Взгляд Финнегана светился покоем и чистосердечием, и Жиль пожалел задним числом, что заподозрил его в грязных намерениях.
– Ну что же, посмотрим нашего раненого, заодно и поговорим. Точнее, наших раненых – со вчерашнего дня пациентов для вас прибыло.
– Вы что же, хотите превратить свой чудесный парусник в лазарет? Или вас ночью брали на абордаж?
– Почти угадали. Сегодня ночью, когда мы с женой возвращались с ужина у господина губернатора, на нас напали.
И пока Финнеган, засучив рукава, разбинтовывал ногу Моисея, Жиль рассказал ему, что случилось на набережной Людовика Святого и как он доставил на борт единственного попавшего в руки полиции пленника и передал его до прибытия врача на попечение Понго.
Финнеган откликнулся не сразу. Он сосредоточенно обнюхивал повязку, которую только что снял с раны, впрочем, достаточно было посмотреть на шов, чтобы убедиться в удовлетворительном состоянии больного. Стянутые стежками края разреза были розовыми, чистыми и затягивались вполне сносно. Врач с довольным видом отбросил прочь едва запачканные бинты и, вынув из кармана баночку с каким-то неприятно пахнущим составом, стал обильно смазывать рану под заинтересованным взглядом Понго, вошедшего минутой раньше в каюту с чашкой кофе для своего больного.
– Чем мазать? – спросил индеец.
– Это отличная штука, дорогой коллега.
Бальзам, который мой друг Цинг-Ча готовит из разных трав, но основной компонент – сок растения, называемого на языке индейцев аравак гуйаканом. Лечит что угодно. Этот здоровяк уже через день или два будет на ногах. По-моему, ему у вас понравилось.
И в самом деле, Моисей успокоился. В прояснившемся взгляде не было ни страдания, ни гнева, а, взяв из рук Понго чашку кофе, он даже как будто улыбнулся, и индеец ответил ему тем же.
Жилю вдруг показалось, что между этими двумя, такими разными по рождению, цвету кожи, языку людьми, которые и объясниться-то друг с другом словами не могли, возникла неощутимая и тем не менее прочная связь – взаимопонимание.
– Давайте теперь поговорим о вас, – произнес Финнеган, приводя в порядок рукава и складывая врачебный саквояж. – Относительно одной из неясностей ваших вчерашних приключений я могу вас просветить. Может, мэтр Моблан и в самом деле был слишком тяжело болен, чтобы вас принять, но вечером у Лалли-Розанчика, продажной квартеронки, своей любовницы, дававшей ужин офицерам гарнизона, у него вполне хватало сил и за столом и в постели. Лалли – она хорошо меня знает – пришлось даже к утру послать за мной, чтобы привести в себя девицу, с которой он был. Недаром Моблан посылал вчера лакея к Цинг-Ча, хотел к вечеру приободриться…
Теперь вчерашние события и в самом деле стали для Жиля проясняться. Не кто иной как нотариус предупредил Легро, именно его лакей встретил в городе банду убийц, намеревавшихся лишить Турнемина жизни еще до того, как он появится на плантации. Моблан и управляющий заодно. Потому-то его и задержали тут якобы до оформления необходимых документов. Какой смысл выдавать их человеку, которому, по разумению нотариуса, жить осталось всего ничего…
А уж искать законных наследников бывшего владельца они бы и вовсе не стали, и Легро, бывший фактически полновластным господином в «Верхних Саваннах», превратился бы в такового по всем правилам. И никаких тебе затрат…
– Я бы на вашем месте, – проговорил тягучий голос ирландца, – выпил бы чего-нибудь освежающего. Вы так побагровели – того и гляди, взорветесь… что у вас на уме?
– Могли бы уже догадаться. Я немедленно отправлюсь к проклятому нотариусу, и он получит все, чего заслуживает, а потом – с бумагами или без них – еду в «Верхние Саванны». Домой еду, понятно? – яростно завопил Жиль. – Хватит надо мной издеваться. Теперь моя очередь. А с вашим Легро, о котором мне все уши прожужжали, я покончу сегодня же. Понго! Передай капитану – пусть вооружит десяток матросов во главе с Пьером Менаром и пришлет их через часок в дом нотариуса Моблана на улицу Дофин. И приготовь мне дорожную сумку с запасом дня на три-четыре, да сам приготовься в путь! Доктор, мы еще увидимся. Пройдите, будьте добры, ко второму раненому…
– Постойте!
– В чем дело?
– Ваше предложение занять должность врача на плантации еще в силе? Я готов его принять.
– Скажите на милость! Неужто зловещий образ Симона Легро в ваших глазах потускнел?
– Как раз наоборот. Но мне страшно хочется увидеть собственными глазами, что же там произойдет, – тяга к новому во мне неистребима…
– Ну что же, в таком случае я согласен. Девятьсот ливров в сезон, жилье и еда. Годится?
– Еда… и питье?
– Это сколько угодно, только бы с ног не падали и рука не дрожала.
– Можете не беспокоиться. Ирландец, который не умеет пить, – не ирландец. Я тоже подойду к дому нотариуса.
Оставив Финнегана возле доставленного накануне чернокожего. Жиль поднялся на палубу.
Выстроенная команда готовилась отдать последние почести товарищу, чье тело, зашитое в парусину, лежало тут же. Подошел священник в стихаре и с кадилом, а с ним мальчик из церковного хора. Пришел час прощания с Малышом Луи, отважным матросом, что погиб накануне, защищая Жюдит, и Жиль думал, глядя на парусиновый сверток, дожидавшийся встречи с морскими волнами, что теперь его счеты с Симоном Легро может разрешить только смерть. Может, вообще лучший выход – убить управляющего «Верхних Саванн», как только он окажется на расстоянии выстрела, и не вступать с ним ни в какие дискуссии…
На палубу поднялись одна за другой все четверо женщин, обитательниц корабля, покрытые темными шарфами, и опустились на колени слева от тела.
Впервые на свет Божий показалась Фаншон, но Жиль не обратил на нее никакого внимания.
Камеристка следовала за Жюдит, словно тень, словно тревожная тень – как-то отнесется к ее появлению хозяин? – но шевалье твердо решил не замечать девицу, а как только ее не знающий удержу язык даст повод, избавиться от нее окончательно. Он даже не заметил, как горничная одарила его то ли умоляющим, то ли испуганным взглядом. Потому что смотрел в этот момент на стоящую на коленях рядом с матерью Мадалену: глаза опущены, руки сложены для молитвы. Едва парусник бросил якорь, девушка стала проводить на палубе часы напролет, без устали разглядывая удивительный, совсем незнакомый пейзаж, а главное, синюю воду – трудно было поверить, что эти ярко-синие волны и острые зеленые или серые гребни, яростно хлеставшие бретонские берега, – один и тот же океан. Мадалена явно предпочитала общество капитана Малавуана, но стоило подойти Жилю, как она, скромно извинившись, спешила удалиться – в конце концов взбешенный Турнемин убедился, что ему не удастся приблизиться к девушке.
И теперь она даже не взглянула на Жиля; она явно избегала шевалье, видя в нем довольно удачную копию дьявола. А между тем она его любила, сама призналась, но, видимо, ее любовь не была склонна к уступкам и самозабвению, и не раз уже Турнемин проклинал день и час, когда на палубу «Кречета» взошла Анна Готье, стеной отгородившая свою дочь от его страсти. Хотя, может, это и к лучшему. Если бы Мадалену сопровождал один Пьер, проводивший дни и ночи с экипажем, счастливый уже тем, что он в плавании, как любой бретонец на его месте, никакая сила – Жиль это отлично понимал – не помешала бы хозяину судна проникнуть однажды вечером в каюту Мадалены. А что произошло бы дальше между ним и девушкой, для которой нормальные потребности плоти были равнозначны смертному греху, известно только сатане.
Вот и сейчас, в простом синем платье, с целомудренно задрапированным белой косынкой вырезом, она была для него соблазнительней обнаженной девицы в паланкине, так что Жиль весьма рассеянно слушал молитвы священника, лаская взглядом коленопреклоненную фигурку. И, разумеется, даже не подозревал, каким полным ненависти взором окидывала Мадалену Фаншон…
Служба подходила к концу, курился ладан. Тело опустили в лодку, где уже лежало пушечное ядро – его привяжут сейчас к ногам усопшего»
Шесть моряков во главе с Пьером Менаром заняли места в шлюпке, и она, покачиваясь на волнах, заспешила к выходу из гавани, а священник тем временем заканчивал поминальную молитву.
Команда в молчании разошлась. Женщины направились обратно к каютам, но Жиль задержал жену.
– Я больше не желаю ждать, – сказал он ей. – И немедленно возьму то, что мне принадлежит по праву. Я еду к нотариусу, заставлю его так или иначе выдать необходимые документы, а потом с дюжиной матросов – на плантацию. Пора Симону Легро узнать, кто хозяин «Верхних Саванн»…
– Я с вами!
– Я не к тому, даже напротив, я запрещаю вам пока что появляться вблизи наших владений. Вас дожидаются Ла Валле, так что возьмите горничную и отправляйтесь к ним. Госпожа Готье с дочерью останутся на корабле ухаживать за ранеными, под охраной капитана Малавуана.
Надеюсь, моя поездка окончится благополучно, но если все же случится несчастье, не забывайте – вы моя жена, все мое имущество принадлежит в той же мере и вам. Для того чтобы отомстить за меня, вам достаточно будет обратиться за справедливостью к губернатору. А теперь пожелайте мне удачи – наша земля сопротивляется не хуже крепости.
Он взял руку жены, поднес ее к губам, быстро поцеловал запястье и, развернувшись, двинулся к своей каюте – ему еще надо было взять оружие и написать завещание – Жиль рассчитывал доверить его капитану Малавуану. Он был уже на лестнице, когда Жюдит окликнула его:
– Жиль!
– Да, дорогая…
Ему показалось, что глаза ее под сенью черной кружевной косынки заблестели от сдерживаемых слез.
– Берегите себя, прошу вас. Возвращайтесь живым… ради Бога!
В ответ он улыбнулся, скептически и не без иронии.
– Будьте уверены, я сделаю все, что в моих силах, чтобы остаться в живых. И не только ради Бога… Скажем так: ради будущего поместья «Верхние Саванны».
Жиль быстро покончил с завещанием: все его имущество отходило жене, но при этом он обеспечил безбедное существование семье Готье, Понго и капитану Малавуану. А «Кречет» тем временем совершал сложный маневр, чтобы высадить на берег лошадей – Мерлина и еще двух, простоявших все путешествие в великолепно оборудованной, проветриваемой, обитой мягкой тканью конюшне, на манер тех, в которых перевозят скакунов суда королевского военного флота.
Спустя полчаса Турнемин, вооруженный саблей, двумя пистолетами да еще с притороченным к седлу Мерлина карабином, в сопровождении Понго высадился на берег. И в тот же момент раздался пушечный выстрел, возвещающий о том, что в гавань вошло новое судно. То оказалась потрепанная штормами бригантина.
Небо вновь затягивалось грозовыми облаками, дул сильный северо-восточный ветер, донося до праздных гуляк на берегу и до солдат, охранявших выход на мол, ужасный запах, который Жиль узнал бы теперь в любых обстоятельствах. Судно работорговца неспешно и величественно, а шевалье показалось, еще и зловеще, входило в порт.
Люди вокруг Жиля оживленно обсуждали событие, и он узнал название корабля. «Черный маркиз»…
Как видно, дорогой Жеральд Опейр-Аменди барон де Ла Валле, который до женитьбы «немного занимался торговлей», не брезговал и доходным «черным товаром»… ничего не поделаешь, придется привыкать к психологии тех, кто превратил волшебный остров в рай для одних и каторгу для других. Тем более что Ла Валле – приятный человек, настроен дружелюбно и спас им с Жюдит жизнь.
Турнемин пожал плечами, вскочил в седло, поднял на дыбы Мерлина, довольного донельзя, что наконец можно размять ноги, и рысью направился в сторону улицы Дофина. Понго за ним.
По его мнению, подошло время рассчитаться с мнимым больным, чье нравственное здоровье было явно в куда худшем состоянии, чем физическое.
Едва Сезер, черный лакей, по-прежнему великолепный в своей синей шелковой ливрее и белоснежном парике, открыл дверь со сверкающей медной ручкой. Жиль, решив по возможности сократить время на препирательства и свести до минимума формальности, связанные со своим появлением в доме, просто двинул его кулаком по физиономии, и тот тяжело осел на черно-белые плиты пола.
