Текст книги "Графиня тьмы"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
А Лаура так и не стала своей в королевском Париже, а сейчас и подавно чувствовала себя совершенно чужой в блестящей столице империи. И если бы не одно письмо, то никогда бы она сюда не вернулась. Но это письмо уведомляло ее о надлежащем приезде в Париж. Его завершала подпись, которую, как она думала, уже никогда не увидит: «Ш.М. Талейран»…
Текст был кратким, росчерк – относительно скромным, однако на плотной, особой формы писчей бумаге рельефно выступали княжеские гербы, повторяясь на восковой печати послания, доставленного специальным курьером. Оно гласило:
«Вам надлежит быть в Париже 15-го числа сего месяца в сопровождении вашей дочери и явиться к пяти часам пополудни в мой особняк на улице Варенн. Прошу вас приготовиться к длительному путешествию. Ехать вместе с вами дозволяется лишь паре ваших доверенных слуг».
В страшном волнении Лаура ни на секунду не усомнилась в значении письма: после стольких лет она увидит наконец свою принцессу, отведет к ней Элизабет! Однако ее радость тут же и померкла при мысли о том, что, возможно, Мария-Терезия пожелает забрать свою дочь. Если так случится, она понимала, что будет безбожно страдать, но душа ее была из тех, что принимают с благодарностью все, что дает им господь, и она была рада, что ей довелось испытать любовь этого ребенка и что девочка выросла у нее на глазах.
Сегодня четырнадцатилетняя Элизабет была гордостью «матери» и «бабушки». Ростки незрелой юности уже сулили пышный расцвет. Этот цветок, зародившийся во мраке темницы, обещал зацвести пышным цветом, все более подтверждая миф о приемной дочери, поскольку девочка совершенно не походила на Лауру: была она меньше ростом, тоньше станом, чудесно сложенной, с пышной копной золотистых волос и огромными синими глазами, уже разбившими сердце не одного мальчика. Вместе с тем живая, подвижная, находчивая, обладающая острым умом и наделенная недюжинным чувством юмора и художественным вкусом, она все чаще заставляла Лауру задумываться о тайне ее происхождения по отцовской линии. Трудно было поверить, что ее родителем мог быть один из грубых, порой ограниченных мужланов, стороживших ее мать! Но тогда кто же? Прекрасно понимая, что ответ мог бы прийти только чудом, Лаура довольствовалась тем, что просто любовалась девочкой. Но к восхищению примешивалась порой и тайная тревога: иногда Элизабет уж слишком походила на Марию-Антуанетту, и тогда Лаура благодарила Небо за то, что та никогда не покидала Версаль и не отправлялась в поездки по провинциям, как поступали многие другие французские королевы. А значит, большинству подданных было незнакомо ее лицо. Кроме того, у Элизабет отсутствовали и характерные черты Габсбургов: глаза навыкате, выдающийся подбородок и выпяченная нижняя губа. Она походила на Марию-Антуанетту скорее походкой, манерой держаться, выражением лица, не говоря уже об оттенке кожи.
– Говорят, изобилие никому не повредит, – пророчествовала Лали, – но как бы не пришлось нам столкнуться с чрезмерным обилием претендентов на ее руку, когда Элизабет войдет в возраст, подходящий для замужества.
– А существует ли на самом деле возраст, подходящий для замужества? – подшучивала над ней Лаура.
И правда, с некоторых пор в особняке Лодренов появился новый обитатель: в 1805 году, всего через несколько дней после того, как колокольный звон возвестил о победе Франции под Аустерлицем, графиня де Сент-Альферин сделалась баронессой Фужерей, тем самым неожиданно подарив Элизабет настоящего дедушку. Свадьба была скромной, вернее, предполагалась таковой, что, впрочем, не помешало всему Сен-Мало очутиться у выхода из церкви и заполонить затем семейный дом, чтобы поднять бокалы за непокорного дворянина и ту, что он без устали именовал «такой славной женщиной».
Брак этот всем был хорош. Общение с дамами с улицы Поркон де ла Барбинэ принесло свои плоды: Фужерей подрастерял свой грубоватый норов и оказался типичным продуктом XVIII века: обходительным и куртуазным спутником жизни для Лали и образованным, утонченным и остроумным собеседником для Лауры. Для Элизабет же он стал поистине бесценным подарком: дедушка, нежный и внимательный, в чьей комнате она частенько находила укрытие, когда была не в ладах с матерью или с Биной, для ее же блага воспитывавших девочку в некоторой строгости… Что до Лали, она теперь все больше погружалась вместе с Фужереем в самую чудесную на свете роль: быть бабушкой и дедушкой.
Жуан, с лихвой оправдав надежды новоявленной баронессы, встал за штурвал судоходной компании. Там он быстро завоевал авторитет и уважение капитанов, команд и клиентов, с которыми ему приходилось иметь дело. Их с Биной семейная жизнь складывалась безоблачно: они шли прямой дорогой, без ссор, но и без особого тепла. Бине не довелось иметь собственных детей, и оба они были нежно привязаны к Элизабет. Никогда между ними не вставало имя Лауры, и даже если супруга догадывалась, что муж ее был верен раз и навсегда вспыхнувшей любви, ничто в поведении их семейной пары не давало повода предположить, что эта страсть была еще жива. Даже сама Лаура начала в этом сомневаться…
Но когда она показала ему письмо Талейрана, Жуан ни секунды не колебался: мадам де Лодрен поедет в сопровождении дочери и своих «верных слуг». Лали снова взвалила на себя груз управления компанией, но на этот раз она была не одна: моральная поддержка супруга оказалась как нельзя кстати. И вот в назначенный день они выехали. Жуан в который уж раз забрался на козлы… Правда, Бина не поехала: ее угораздило сломать ногу, поскользнувшись на базаре на рыбьей чешуе! Бедняжка так отчаивалась, но отъезд откладывать было нельзя.
Элизабет не вполне понимала, зачем они едут в Париж, но мать объяснила ей, что они будут в столице лишь проездом, а затем отправятся в дальний путь. Она, как всякий подросток, попросту радовалась возможности попутешествовать и посмотреть новые места.
А пока Париж покорил ее, тем более что, прибыв в отель Университета, она удостоверилась в том, что ни она, ни мать не выглядели провинциалками: Лаура следила за тем, чтобы обе они были одеты по моде, хотя и без особых излишеств. Радовалась она и тому, что хозяин отеля, господин Демар, встретил их как важных гостей, несмотря на то что они уже с десяток лет тут не появлялись. И это делало честь его памяти и свидетельствовало о высоком статусе гостиницы.
На следующий день в назначенный час карета путешественниц въехала в монументальные ворота, над которыми красовалась надпись «Отель Матиньон», и остановилась в просторном дворе, словно обрамленном великолепными зданиями. По двору то и дело сновала бесчисленная челядь в ливреях и седых париках.
В восхищении от убранства богатого дома с роскошной обстановкой, высокими зеркалами в позолоченных резных рамах, редкой фарфоровой посуды и мягких, как трава, ковров, Элизабет, оробев, покрепче ухватилась за материнскую руку, следуя за лакеем, освещавшим им путь канделябром, вверх по величественной лестнице из белого мрамора.
Не успели посетительницы расположиться в изящной гостиной на втором этаже, как перед ними распахнулись двери кабинета, и Лаура вновь увидела человека с кладбища Святой Магдалины…
Она уже знала, что за это время он стал князем Беневентским, вице-главным выборщиком и членом Государственного совета и Сената и уже давно не был министром внешних сношений, поскольку эта должность не соответствовала рангу главного выборщика. Но она не ведала одного – да и откуда ей было знать? – что между ним и императором уже пробежал холодок и что его лишили звания великого камергера.
Несмотря на весь этот шквал титулов и званий, она нашла, что он нисколько не изменился. Одетый в черный бархат, на котором сверкал белизной широкий, словно подпиравший подбородок галстук, с сиявшим россыпью бриллиантов на груди иностранным орденом, он восседал за большим столом, на котором стояла ваза с красными розами, и что-то писал гусиным пером. Как только они вошли, он сразу же отбросил перо, отдавая должное их реверансам, в которых также не было ничего провинциального. Даже сама Лаура подивилась быстроте, с которой ее дочь усвоила этот требующий большой утонченности и грации ритуал.
Поднявшись, Талейран направился им навстречу, и послышался его неспешный, отреченный голос:
– Счастлив вновь видеть вас, мадам де Лодрен, и констатировать, что вы остались прежней. Хорошо ли доехали?
– Прекрасно, монсеньор.
– А это ваша дочь? Разрешите взглянуть на вас, мадемуазель…
Взяв за руку покрасневшую от смущения Элизабет, он помог ей подняться и, держа на расстоянии вытянутой руки, вперил в нее жесткий взгляд своих голубых глаз. А потом похвалил:
– Поздравляю вас, мадам. Совершеннейшая девушка. Просто восхитительная. Она помолвлена?
– Ей исполнилось всего четырнадцать лет, монсеньор.
– И верно же, бог мой! Что у меня с головой? Что ж, милое дитя, хотелось бы лично побеседовать с вашей матушкой, а? Так вот…
Он пошел к небольшой двери, скрылся за ней, но тут же и вернулся вместе с очень хорошо одетым молодым человеком с прекрасными манерами. Это был его ближайший помощник.
– Дорогой Лабенардьер, это мадам де Лодрен с дочерью, они приехали к нам из Сен-Мало. Не угодно ли проводить это прелестное дитя к княгине на чай? Мне необходимо переговорить с ее матушкой…
Поклонившись дамам, молодой человек улыбнулся Элизабет и предложил ей руку, которую она тут же с очаровательной непосредственностью и приняла. Талейран поглядел им вслед.
– И вправду поразительно! А еще говорят, что кровь не обязывает! Даже если бы ее воспитывали в Версале, она и то не могла бы приобрести лучшие манеры. А?
– И тем не менее я растила ее в простоте.
– Без сомнения, без сомнения, однако в ней говорит происхождение. Надо будет вам попривередничать, подбирая ей жениха. Важно также, чтобы это был кто-то… проживающий вдали от Парижа.
– Если бы это зависело только от меня, она бы вообще никогда не покинула Бретань.
– Благодарю. От вас, без сомнения, тоже не укрылось сходство. Пока еще не совсем очевидное, но с годами оно может стать ярко выраженным. И, главное, посадка головы, походка… неповторимы! Но вернемся к причине вашего приезда. Вы были верны некогда данному мне слову. Со своей стороны я хотел бы способствовать тому, чтобы вы смогли сдержать и то слово, которое когда-то давно дали некоей молодой особе. Это было невозможно, пока я занимал пост министра внешних сношений, поскольку был обязан во всем отчитываться перед императором, не говоря уже о слишком хорошо организованной полиции герцога Отрантского [91]. Теперь же я относительно свободен, но хочу еще большей свободы. Поэтому и пригласил вас сюда. Вы обещали одной даме сделать все возможное, чтобы она могла снова увидеть свою дочь. Я помогу вам в этом, но знайте, что она сможет только лишь увидеть ребенка, но ни в коем случае не говорить с ним…
– Только увидеть? А я думала, что должна буду отдать ей дочь…
– И эта мысль разбивала вам сердце, но вы все-таки приехали! Не сочтите, что я поступаю жестоко, назвав эти условия. Вышеназванное лицо живет в глубокой тайне. И это для ее же блага, ведь, несмотря на покровительство местных князей, ей не прожить и трех дней, появись она на людях открыто! Всего несколько человек знают о том, что она еще жива. Вы сами после этой короткой встречи тоже должны забыть о нашем разговоре…
– Но… почему?
Глубокий голос приглушенно проговорил:
– Ведь вам известно, как поступил Бонапарт с последним из рода Бурбонов, который был способен бросить тень на его правление?
– Вы говорите о несчастном герцоге Энгиенском? [92]Нет прощения такому преступлению!
– Мой замечательный друг Фуше сказал бы вам, что это не просто преступление. Это грандиозная политическая ошибка. Но герцогу было известно слишком многое о тех, кто гораздо более опасен для нынешнего режима, нежели эта бедная женщина. Он один знал правду. Ни его отец, ни дед не владели таким количеством информации. По этой причине он и потерял жизнь, поскольку тем, другим, было хорошо известно, что невозможно заставить его выдать тайну. После его похищения принцесса Шарлотта де Роган-Рошфор, с которой он тайно обвенчался, во исполнение его воли на случай несчастья срочно оповестила графа Вавеля де Версэ, находившегося в то время со своей спутницей в Вюртемберге…
В мгновение ока перед мысленным взором Лауры возник образ голландского дипломата, появившегося в Хейдеге той ночью… Он был так красив и так благороден…
– Он все еще с ней? – очень тихо спросила она.
– Он посвятил ей жизнь, а этот человек не из тех, кто меняет свои решения. Принцесса боялась, что ее тоже похитят и заставят говорить. В некоторых местах до сих пор применяются пытки… Вавель это знал и немедленно ее увез.
– Куда?
– Я и сам не сразу узнал: сначала они поездили по свету, пока не остановились там, где находятся сейчас. Однако теперь, когда Наполеон женился на эрцгерцогине и она ждет ребенка, им уже нечего бояться, но…
Государственный деятель помедлил мгновение, словно не решаясь продолжать свой рассказ, а потом, уверенный, что он мог положиться на ту, что так испытующе на него смотрела, продолжил:
– Правление Наполеона долго не продлится, я полностью в этом уверен. После него на трон взойдет Людовик XVIII, и именно поэтому вы должны забыть то место, куда я вас отправляю, потому что в этом случае ей как никогда будет угрожать опасность… и как никогда я должен буду следить за ней издалека. Это так же важно для нее, как и для меня.
Последнюю фразу Талейран произнес как будто сам себе, но Лауре удалось уловить ее смысл. Если вернется король, бывшему отенскому епископу, бывшему революционеру, бывшему… – ведь сейчас так оно и было – слуге Наполеона потребуются серьезные гарантии, что его не отправят под суд. В этом случае мадам могла бы стать оружием, которым трудно пренебречь… Для Лауры стало совершенно ясно: сейчас не время торговаться.
– Я все забуду! – пообещала она. – И мои люди забудут тоже…
Он улыбнулся ей, и она обнаружила, что его улыбка может быть даже приятной.
– От вас я иного и не ожидал. Я полагаю, вы раньше никогда не бывали в Германии?
– Нет. Я не путешествовала дальше Швейцарии. Кивнув, он вытащил из ящика стола сафьяновый портфель без гербов и протянул его своей гостье:
– Здесь вы найдете все, что может вам понадобиться: карту и указания, которые нужно будет выучить наизусть и затем сжечь. Никоим образом они не должны попасться на глаза кому-либо, кроме вас. Знайте также, что указания эти обсуждению не подлежат, и не может быть и речи о том, чтобы ослушаться… даже если у вас возникнет такое желание. А желание будет сильным. Даете ли вы мне вновь свое слово?
– У меня нет никаких причин отказать вам в этом.
Тяжелые веки вмиг приподнялись, и на Лауру устремился взгляд сапфировых глаз, только на этот раз он не пронзал стальными искрами, а был довольно мягок:
– Вам придется совершить дальнее путешествие, впрочем, в наилучших условиях, поскольку мы снабдим вас прекрасными паспортами, открывающими доступ к великой герцогине фон Сакс-Менинген, сестре Луизы Прусской [93], которая ни в коей мере не является другом императора, зато находится в хороших отношениях с моей племянницей, графиней Перигорской, урожденной принцессой Курляндской. Знайте также, что паспорта эти единовременны и, возвратившись во Францию, вы должны их мне вернуть. И, наконец, запомните: вам не следует ни приближаться к той особе, ни заговаривать с ней…
– А если она сама заговорит со мной?
– Придется вам ответить, – вздохнул Талейран, – но хочется надеяться, что ей не дадут совершить подобной оплошности. Теперь вам известно все. Только
миг… у вас будет только миг… но вы еще можете отказаться и вернуть мне этот портфель.
– О нет, монсеньор, – возразила Лаура, вставая и прижимая к сердцу драгоценный сафьян. – Я так давно мечтаю об этой встрече. Но только мне хотелось бы, чтобы она не была такой короткой!
– Что именно вы имеете в виду?
– К чему держать ее вдали от родной страны? На землях Бретани кончается западный мир. Дальше – только безбрежный океан и густые леса. У меня в Броселианде есть заново отстроенный дом. Она жила бы там так же уединенно, как и в монастыре.
– Это невозможно! Ваша Бретань – еще и земля бунтовщиков, там сосредоточены целые полчища роялистов! Я не пойду на это! Ее пребывание в Бретани может обернуться гражданской войной и лишить меня головы. Кроме того, ваш прожект не учитывает присутствия в ее жизни того, кто сейчас заботится о ней… с такой нежной преданностью! Так что, мадам, даже не мечтайте! Или немедленно верните это!
Он уже протянул руку к портфелю, но Лаура покрепче прижала его к себе:
– Нет, монсеньор! Я принимаю все ваши условия! И бесконечно благодарна вам…
Согласившись на все требования князя Беневетского, Лаура не подумала об одном: о самой Элизабет. Как только они тронулись в обратный путь, она буквально обрушила на мать целый шквал вопросов: что это за княжеский дом, кто этот важный господин, кто же та красивая, хоть и чуть-чуть полноватая дама, которая так ласково встретила ее и задарила сладостями, задавая какие-то несусветные вопросы? И зачем они туда ходили? И что это за зеленый портфель? И куда они
теперь поедут? И когда возвратятся обратно в Сен-Мало? Так что Лаура, поначалу усердно отвечавшая дочери, стараясь при этом не сказать лишнего, в конце концов попросила, чтобы Элизабет помолчала, и объявила, что едут они в Германию, чтобы увидеться там с одним человеком. Но если Элизабет будет и дальше вести бессмысленные расспросы, то ее с реннской почтовой каретой отошлют обратно в Сен-Мало, и дальше Лаура поедет одна. Что и произвело желаемый эффект: смущенная девочка пообещала в будущем вести себя прилично. На самом деле ей ужасно хотелось посмотреть дальние страны!
На следующий день, стараниями имперской почты, разжившейся лучшими лошадьми и ставшей по праву лучшей в Европе, Лаура с дочерью выехали из Парижа по так хорошо знакомой ей дороге: через Шалон, Сент-Менегульд, Вальми, где она не без трепета снова увидела мельницу, – в Метц, Саарбрюкен и Франкфурт: там в те времена правил герцог Дальберг – друг Талейрана, утвержденный на это место Наполеоном. А затем – прямо в Сакс-Менингенское княжество и в один из его главных городов под названием Хильденбургхаузен. Там они остановились в отеле «Англетер» в ожидании приезда Филиппа Шарра.
Несмотря на плохое состояние большей части дорог, дальнее, за двести лье, путешествие прошло как нельзя лучше. На редкость теплая и живописная осень радовала глаз золотистыми, пунцовыми и коричневыми тонами, а надо всем этим буйством красок вверх, к пастельно-голубому небу с нежным серовато-розовым отливом, тянули свои острые верхушки темно-зеленые ели. Паспорта, выправленные Талейраном, повсюду давали им «зеленую дорогу» – как во Франции, так и на территории сообщества германских государств, именуемых Рейнской конфедерацией [94]. В результате, после шестнадцати дней пути, Жуан в сумерках направил лошадей в ворота гостиницы, расположенной на углу базарной площади. Это был красивый дом с окнами, украшенными барельефами в виде гирлянд, содержащийся в образцовом порядке и совершенно естественно вписывающийся в архитектурный ансамбль этого маленького городка в Тюрингии, чья жизнь вращалась вокруг герцогской резиденции, представлявшей собой роскошное здание в стиле любимого всей Европой XVIII века Версаля с его чудесными садами.
Элегантный вид берлины, заметный даже сквозь слой дорожной пыли, вызвал интерес показавшейся на пороге дородной пышной женщины лет сорока, оказавшейся хозяйкой отеля, фрау Маркарт. С превеликой любезностью она заявила, что «вся к услугам этих дам», и проводила их на второй этаж в красивые апартаменты из двух спален и маленькой гостиной, куда две горничные вскоре принесли их багаж, а третья объявила, что горячая вода будет подана через пару минут. Комнаты были просторные, светлые и хорошо обставленные, мебель хоть и в несколько тяжеловатом стиле, но удобная, и путешественницы начали с удовольствием устраиваться на ночлег: пусть и в наилучших условиях, но долгий переезд в карете был, как всегда, довольно утомителен.
Перед тем как ретироваться, фрау Маркарт отвела в сторону Лауру. Осведомившись для виду, подходят ли ей комнаты, она заговорщически улыбнулась и шепнула:
– Я выделила вам их комнаты. Думаю, вы будете довольны…
– Чьи комнаты?
– Графа с графиней. Мадам может от меня не таиться. Приходил сенатор господин Андрае, отрекомендовал мадам и наказывал следить, чтобы никто мадам не беспокоил. Так что я знаю, что мадам здесь ради них. Я так жалела, когда они от меня съехали из-за слуги: взялся подсматривать в угловое окно справа! Граф тогда так разгневался!
– А куда они поехали?
– В загородный дом советника Радефельда. Из-за окружавшей графиню тайны жена советника сначала не хотела сдавать им помещение, но ее вызвали в резиденцию, и ее светлость великая герцогиня сама выразила ей свою волю. Так что они там и поселились…
– Они и сейчас там?
– Нет. Пожили года три и съехали два месяца назад. Граф был недоволен, что приходилось уживаться со стариком. Он хоть и глух, а мог проявить нескромность. А тут как раз помер последний барон Гесберг и завещал свой замок герцогу. Ее светлость и предложила пожить там графу, там они и поселились.
– А это далеко отсюда?
– Эйсхаузен? Да и двух лье не будет. Ох ты, боже мой! Побегу распоряжусь насчет ужина. Юная мадемуазель выглядит такой усталой!
И правда, Элизабет спала на ходу, утомленная путешествием, которое, казалось, никогда не закончится. Но тем не менее она отдала должное местной ветчине с огурцом и сосискам с картофелем и поданному на десерт рулету с вареньем. Все это она запивала водой, тогда как ее матери и Жуану принесли великолепное местное вино Палатината. Поужинав, девочка пошла спать, предварительно осведомившись, поедут ли они завтра утром дальше.
– Нет, – ответила ей мать. – Мы приехали…
– Сюда? А что нам тут делать?
– Нам нужно нанести визит. Не спрашивай больше ни о чем, я ведь уже тебя просила не задавать вопросов…
– Как будет угодно. Спокойной ночи, матушка…
– Спокойной ночи!
Оставшись одни, Лаура и Жуан долго молчали. Жуан с разрешения Лауры разжег трубку и спокойно курил, разглядывая носки своих сапог.
– О чем вы думаете? – спросила наконец Лаура.
– Ни о чем особенном. Как вы только что заметили, мы приехали, и теперь остается только ждать.
– Надеюсь, ожидание не будет слишком долгим! Завтра отвезете меня в резиденцию передать великой герцогине письмо.
– Вы же понимаете, что это всего лишь предлог. Вот и нечего спешить. К тому же ее вообще нет в городе.
– Откуда вам знать?
– Только что фрау Маркарт сказала, что великий герцог Фредерик и великая герцогиня Шарлотта сейчас в Мейнингене… там, куда нам нельзя ехать.
– Ну что ж, остается только надеяться, что Филипп Шарр не заставит себя долго ждать.
– Нет смысла беспокоиться. Мы следуем точно по графику, намеченному в Париже. Там сказано, что он приедет между 7 и 15 ноября, а сегодня только восьмой день месяца…
Несмотря на усталость, или, вернее, из-за этой усталости, и к тому же разволновавшись из-за мысли о том, что в этой самой комнате останавливалась Мария-Терезия, Лаура никак не могла заснуть этой ночью и провалилась в сон лишь на заре, но вскоре ее внезапно разбудили доносившиеся с улицы крики. Начинался базарный день, и под окнами на площади собирались шумные торговцы, приехавшие из окрестных деревень. Для них базар был чем-то вроде праздника, хорошим поводом встретиться на площади у фонтана и посидеть в трактирах, где в этот день пиво лилось рекой.
Элизабет же была свежа как роза, и, глядя, как она, сверкая белоснежными зубами, с блестящими от удовольствия глазами, уписывает завтрак, Лаура снова возвратилась мыслями к тому, что так томило ее всю ночь: если она правильно поняла Талейрана, Марии-Терезии будет позволено лишь на мгновение увидеть дочь, потерянную десять лет назад. Не оборачивалось ли это доброе дело очередной жестокостью? Если вообразить себе всю хитроумную механику, которую задумал бывший министр при посредстве своей племянницы (ни много ни мало – немецкой принцессы), то невольно возникал вопрос: а стоила ли игра свеч? Лаура уже давно не верила в бескорыстие политических деятелей. Судя по всему, выскочка Наполеон разонравился старорежимному вельможе, и, разуверившись в своей «восходящей звезде», тот, возможно, вознамерился разыграть карту Бурбонов. Вызвав Лауру, будто бы для того, чтобы сдержать свое слово, не желал ли он попросту удостовериться, что женщину, вверенную заботам голландца, не подменили, а раз так, не лучше ли дать ей лишний раз почувствовать, как она ему обязана?
Пролетело утро, а долгожданный посланец так и не появился. После полудня Элизабет в компании с Жуаном отправились осматривать город – такой симпатичный, с россыпью домиков, как будто украшенных разноцветными выступающими балками и островерхими коньками крыш, толпящихся вокруг изумрудно-зеленой ратуши с башней на боку. А Лаура решила поболтать с фрау Маркарт: та пришла в восторг от возможности посудачить, отвела ее в маленькую приватную гостиную и угостила там кофе, впрочем, весьма отменным.
– Вы хотели, чтобы я рассказала вам о «таинственных»? – осведомилась она, раскладывая сладости на блюде.
– Ах, вот как вы их тут называете?
– Другого имени мы не знаем, ведь господин граф никому не показывал их паспорта. Просто велел называть его «господин граф». Но над ними простерлась рука ее светлости, и поэтому мы не имеем права задавать вопросы.
– А когда они сюда приехали?
– Этого я никогда не забуду. В полночь 7 февраля 1807 года. Сенатор Андрае отдал странный, но категорический приказ: приезжие не должны ни с кем встречаться, даже со мной! Они сами пройдут в свои апартаменты. И им не понадобятся ничьи услуги, поскольку с ними будет их человек, который и займется всем необходимым. Надо было удалить из дома всех работников.
– Какие строгие приказы!
– И не говорите! Так что в назначенные день и час я была в гостинице одна. Оставила открытой парадную дверь и зажгла фонари. Ровно в полночь во двор въехала берлина, еще краше вашей, мадам, запряженная четверкой великолепных вороных. Кучер в роскошной зеленой ливрее с галунами соскочил и побежал открывать дверцу. Сначала вышел какой-то дворянин лет сорока, очень красивый и элегантный, он огляделся вокруг и вновь подошел к карете, протягивая руку, сжатую в кулак, молодой женщине в вуали.
– Но откуда вы узнали, что она молода?
– О, мадам, возраст не скроешь даже вуалью: тут и грация в движениях, и тонкий стан, и живость, и легкая поступь, и нежная рука. Наверняка она была очень молода и так красиво одета: в атласный сатин и бархат под цвет своей вуали…
– А лица ее вы не видели?
– Нет. Густая зеленая вуаль ниспадала с широкополой шляпы с тульей, отделанной белым сатином на сборке. Я даже голоса ее не слышала.
– Но как вам вообще удалось что-то увидеть?
– А через щель в ставне в моей комнате, где я погасила свет. Они поднялись к себе, а слуга стал выгружать многочисленную поклажу. Потом все стихло. Зато на следующий день я виделась с самим господином графом, он приходил ко мне переговорить. Действительно, он был красавцем, этот вельможа, и очень обходительным. Но потребовал, чтобы никто к ним в комнаты не входил, потому что даме не должны мешать отдыхать. Их человек так сам всем и занимался: убирал, носил еду, не забывал даже о молоке для кошек. Каждый день дама спускалась вниз и отправлялась на короткую прогулку в карете. Она всегда была одета как картинка, но всякий раз в своей зеленой вуали. Ее голоса я так ни разу и не слышала. Но зато уж наговорилась с их человеком: это был швейцарец по имени Филипп Шарр. Мы с ним даже подружились. Он предан им душой и телом.
– Но кому же он так предан, если у них и имени-то нет? Что говорят в городе? Ведь они, должно быть, вызывают любопытство?
– И еще какое любопытство, но… приказ великой герцогини точен и строг: оставить их в покое, не пытаться нарушить их инкогнито! И все же бальи набрался смелости и сходил во дворец в надежде хоть что-то разузнать. Но ему удалось выяснить только то, что они оба высокого происхождения, особенно дама, а он посвятил жизнь ей и делу Бурбонов…
– А письма им ни разу не приходили?
– Приходили. Всегда на имя Филиппа Шарра. И еще полно газет. Кажется, граф много читает…
– А она?
– Не знаю, чем она занималась целыми днями. Я видела только, как она совершала прогулки в карете. Но, кажется, они живут в большом ладу… И даже еще лучше…
– Вы имеете в виду, в любви?
– Почему бы и нет? Если бы вы видели, как он помогает ей спускаться по лестнице. Чувствуется, что все его заботы – только о ней. От этого человека исходит… какое-то удивительное тепло, а молодая дама словно нежится в этом тепле, как котенок у огня. О, это удивительная пара, но, возможно, мадам известно гораздо больше, чем мне?
Очевидно, фрау Маркарт ожидала встречных откровений, но Лаура сочла, что лучше бы им на этом и остановиться. Тем не менее, не желая обидеть эту славную женщину, она подарила ее одну из своих улыбок, за которые ей все можно было простить:
– Не уверена, что знаю больше вашего. Видите ли, в жизни порой получаешь приказы из таких высоких инстанций, что самое лучшее – просто подчиниться, не вникая в их смысл…
Но хозяйка гостиницы была неглупа. Ее глаза сразу же округлились:
– Так высоко? Надо ли полагать, что здешние люди не ошибаются и наша «графиня Тьмы» вовсе не обычная эмигрантка, каких много?
Прозвище задело Лауру:
– Неужели вы так ее нарекли?
Фрау Маркарт наградила ее широкой улыбкой:
– Это имя выдумал один юноша из нашего города, он поэт. На нашем языке это произносится как «dunkelgräfin». Но по-французски оно звучит гораздо интереснее! И так ей подходит!
Вернувшись к себе, Лаура задумалась над этими словами. Да, прозвище, конечно, намекало на густую завесу тайны, которой была окутана принцесса, но не имело ничего общего с ее светлой личностью. Нет, совершенно не подходило оно матери остроумной, блестящей Элизабет, но притягательная сила слова была такова, что это прозвище должно было закрепиться за ней навсегда.
Тем же вечером приехал Филипп Шарр. Было уже больше десяти, и девушка пошла спать. Чтобы он мог без помех переговорить с Лаурой, фрау Маркарт отперла для них комнату, соседнюю с их апартаментами. Окна этой комнаты выходили на внешнюю стену здания, что позволяло полностью избежать риска появления чужих глаз и ушей. В гостинице в этот период было вообще мало постояльцев, а на этаже, предназначенном для французов, и вовсе никого. Им подали кофе, шнапс, ветчину, булочки, масло и сладости – все необходимое для того, чтобы подкрепиться человеку, проскакавшему два лье под зарядившим с самых сумерек проливным дождем и собиравшемуся проделать тот же путь в обратном направлении.
