Текст книги "Графиня тьмы"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)
Жюльетта Бенцони
Графиня тьмы
С искренней симпатией Мишель Лорен, чьи труды о таинственной графине принесли мне неоценимую пользу.
Часть I
Возвращение домой. Осень 1794 года
Глава 1
ОПУСТЕВШИЙ ДОМ
Трактир «Старый Пеликан», что в Сен-Серване на улице Не, уцелел в годы революции и не утратил своей популярности и позже, в «новом» городе, который проконсул Лекарпантье переименовал в Порт Солидор, утопив в море статую местного святого. Трехэтажное здание трактира, сооруженного еще в 1724 году, все так же впечатляло своими внушительными стенами из великолепного серого гранита. Внизу, на первом этаже, царило оживление, так же как и во дворе, куда по мощенному брусчаткой проезду стекались конные экипажи и повозки. Все постройки: каретный сарай и конюшни, просторные винные погреба и продуктовый склад, свинарник, кладовые, колодец, огород и даже отхожие места – в совокупности производили впечатление небольшого суверенного государства, где на долю трактира выпадали разные времена, не всегда счастливые. Он стал излюбленным местом отдыха для всех эмигрантов, в 1792 году направляющихся к острову Джерси и дальше, в Англию, и чуть было не прекратил свое существование в угаре заговора маркиза де ла Руэри [1]: тот собирался атаковать Париж с тыла, а пруссакам герцога Брауншвейгского [2]надлежало подойти с востока. Но, преданный своим мнимым другом Шеветелем, ла Руэри погиб, узнав о казни короля, а на его верных соратников обрушилось несчастье в лице некоего Лаллигана-Морийона, посланца Дантона [3], которому как раз и донес на ла Руэри Шеветель. Итак, Лаллиган появился в «Старом Пеликане», где его владелец, месье Анри, известный своими щедростью и бесшабашностью, принял его за эмигранта и оказал ему самый горячий прием. В награду же трактирщика немедленно арестовали, потащили в Париж, оттуда – в Ренн, где снова запрятали в тюрьму, но в конце концов отпустили.
Злые языки утверждали, что такая невиданная милость была ему оказана за несравненный вкус омаров, приготовленных на углях, до которых был большой охотник этот гадкий Лекарпантье… Супруга же арестованного, которая вела хозяйство в отсутствие мужа, оказалась на высоте.
Однажды дождливым и серым сентябрьским вечером 1794 года, третьего года вандемьера [4], во дворе «Старого Пеликана» высадились пассажиры наемной кареты, запряженной четверкой лошадей. Жертвами непогоды и бездорожья оказались Лаура Адамс, ее подруга – графиня Евлалия де Сент-Альферин, горничная Бина и Жоэль Жуан, доверенный человек.
В те смутные времена, если не считать одетых в бело-сине-красное платье правительственных эмиссаров, охраняемых жандармами, простые путешественники в обычной карете были большой редкостью. Теперь же, после падения Робеспьера [5], повсюду за пределами городов и селений, как подснежники весной, появлялись на пути экипажи: то разбойники, то мародеры, а то и просто отставшие от армий солдаты всех мастей. Поэтому появление трех женщин в сопровождении одного лишь, пусть рослого и крепкого, вооруженного пистолетами, но при этом однорукого мужчины (ведь крючок вместо кисти на его левой руке вовсе не доказывал его способности защитить своих дам) – словом, прибытие новых гостей несказанно удивило всех служащих «Старого Пеликана». К тому же было очевидно, что по крайней мере две из трех особ женского пола были аристократками. Об этом свидетельствовали их походка, манеры, одежда, скроенная просто, но элегантно, и даже тембр их голосов. Так что трактирщик, немедленно устранив из своего лексикона всякие республиканские словечки, оказался «всецело к услугам дам», забыв о многочисленных пьющих и курящих трубки посетителях.
Но человек с железным крюком вместо кисти, обратив внимание на галдящую публику, попросил трактирщика:
– Мы едем издалека, и дамы крайне утомлены. Они желали бы отужинать и отдохнуть в отдельном помещении, в спокойной обстановке. Возможно ли это?
– У меня все возможно, – заверил гражданин Анри с улыбкой заговорщика на круглом добродушном лице. – Мы с давних пор умеем угождать хорошим людям, – добавил он, понизив голос. – На втором этаже у нас есть отдельный кабинет, если вы не желаете, чтобы вам подали еду в номера.
– Сегодня вечером мы отужинаем у себя, – сказала старшая из дам, – но до ужина велите принести горячей воды, нам нужно смыть с себя дорожную пыль…
– Разумеется, разумеется. Извольте следовать за мной, моя супруга займется дамами. Мада… то есть, я хотел сказать, гражданка Анри свое дело знает.
Взяв в руки подсвечник, хозяин повел гостей вверх по отполированной до блеска дубовой лестнице с резными затейливыми перилами и через мгновение распахнул перед путешественницами двери большой комнаты, отделанной дубовыми панелями и лепниной. Внутри лакей разжигал камин, а две служанки застилали кровати, по старинной моде занавешенные балдахинами малинового цвета, как и толстые перины, скатанные валиком на простынях.
– Если дамы предпочитают две отдельные комнаты, мы можем и это устроить, – предложил Анри, – но у нас нынче много постояльцев, а эта комната самая лучшая. Здесь еще есть каморка, где можно поставить кровать для… э-э… прислуги.
– Нам это вполне подойдет, – решила графиня. – Мы… с кузиной с давних пор живем в одной комнате, которая намного хуже, чем эта, так что другого нам и не надо.
Трактирщик обернулся ко второй постоялице, ожидая благодарности и от нее, но дама ограничилась лишь подобием улыбки, что слегка расстроило трактирщика. Эта молодая женщина с момента своего появления здесь не выходила у него из головы. Ему казалось, что это тонкое лицо с огромными черными глазами, так ярко игравшими на фоне светлых пепельных волос, было ему знакомо. И то верно, в дни своего заключения в Париже и в Ренне сколько он их повидал, молодых и знатных, и сколько их ушло в мир иной! Эта, слава богу, была жива, но кто поручится, что у нее не было родственницы…
И, как всегда, когда он оказывался в затруднении, трактирщик обратился к супруге. Женщина умная и смелая – свою храбрость она не раз проявляла во время отсутствия мужа, – мадам Анри обладала еще и исключительной зрительной памятью. Муж подошел к ней в тот момент, когда она собиралась отвести в номер к новым постояльцам служанку с бульоном и посудой, полной горячей воды.
– По паспорту она американка, – прошептал он, – но я уверен, что где-то уже ее встречал… или другую, очень на нее похожую.
– Я бы не забыла, если бы видела ее раньше, – уверила его жена.
Однако, спускаясь вниз, она вдруг засомневалась.– Странно, – сказала она мужу, – теперь и у меня тоже такое чувство, будто я ее уже видела, но вот никак не припомню, где и когда!
А в это самое время та, которая так их заинтриговала, сбросив дорожное платье и освежив руки и лицо, уселась у огня, чтобы выпить с подругой по чашке бульона.
– Ну, вот и добрались! – вздохнула Лали, поставив мисочку на разделявший их поднос. – Что же теперь будем делать?
С тех пор как ей пришлось смешаться с парижской чернью, пожилая аристократка – ей едва перевалило за пятьдесят, но на вид можно было дать несколько больше – привыкла к этому уменьшительному имени, которым назвал ее Жан де Батц, когда она стала «гражданкой Брике». Ей чудилась в нем некая радостная легкость и утешение, ведь имя напоминало об их дружбе, об их союзе в те страшные дни, когда она доносила ему о том, что происходило в Конвенте и в Якобинском клубе, и когда он позволил ей отомстить за надругательство над дочерью – ведь она поклялась воздать этим революционерам над истерзанным телом своего дитя. И она увидела, как пала под ножом гильотины голова монаха-расстриги Шабо [6], которого она ненавидела до такой степени, что даже не осмеливалась больше обращаться к имени Христа: она не могла и не хотела прощать. Потом ей захотелось умереть самой, и тогда она с мрачной готовностью дала себя арестовать, но смерть не приняла ее, как не приняла она очаровательную Лауру Адамс, с которой они делили тюремную камеру. Эти дни, проведенные под давящими сводами тюрьмы Консьержери, сблизили женщин. Тогда Лали узнала все о прошлом этой двадцатилетней девушки, которая так ей нравилась, а та открыла ей свое подлинное имя: Анна-Лаура де Лодрен, маркиза де Понталек, и рассказала о своих отношениях с Жаном де Батцем. А о том, что она утаила, Лали без труда догадалась и сама: ее юная подруга любила барона так, как только и можно было любить.
С тех пор они более не расставались, находя в своей совместной жизни все больше прелести по мере того, как они лучше узнавали друг друга. Сейчас мадам де Сент-Альферин благодарила Небо за то, что оно послало ей новую дочь, а Лаура увидела в подруге вторую мать, напоминавшую ей первую своей энергией и отвагой, но в то же время лишенную властности и гневливости, так портивших характер ее матери, испанки по крови. Лали была беспристрастна, легка в общении и обладала чудесным чувством юмора, которое ей удалось сохранить, несмотря на перенесенные невзгоды, и это превращало ее в приятнейшую из подруг.
Несколько дней они провели в доме Лауры на улице Монблан в Париже. Дамы наслаждались ощущением покоя, оказавшись в милой обстановке, радуясь возможности принять ванну, надеть чистую одежду, благоухающее после стирки белье, испытывая блаженство от приличной еды и всех тех очаровательных мелочей, на которые в обычной жизни мы не обращаем внимания, но стоит нам оказаться в аду, как они становятся бесценными… Точно так же чувствовали себя и многие другие – те, кого отпустили из тюрьмы. Было похоже, что всему Парижу задышалось легче с тех пор, как стали отворяться сначала лишь некоторые, а затем почти все темницы, где оказались близкие огромного количества парижан: родственники, друзья, знакомые, служители алтаря – все жертвы ныне отмененного Закона о подозрительных.
Через Анжа Питу, окончательно перешедшего в стан журналистов оппозиции, они узнали, что после смерти Робеспьера отчаянным гонениям подверглись палачи. Это их теперь десятками отправляли на эшафот, а Конвент трещал по швам, и канул в Лету Комитет общественного спасения… Узнали наконец, что вездесущий Жан де Батц уехал из Парижа в Швейцарию.
Упомянув это имя, Питу взглянул на Лауру. Он заметил, как та вздрогнула, побледнела, как раненый, когда коснутся его раны. Он убедился в этот миг, что она любила Батца – хотя он об этом уже догадывался – и что для его собственной любви надежды нет, но горечи не испытал. Он знал: они оба, даже сильнее, чем прежде, ощущали присутствие между ними печальной тени погибшей на эшафоте Мари Гранмезон, подруги Лауры и нежной возлюбленной Батца.
Мадам де Сент-Альферин тоже встрепенулась и насупила брови:
– Что ему там надо? Искать след малолетнего короля?
– Он ничего не говорил мне об этом, – ответил Питу. – Зато я знаю, что в день, когда с эшафота скатилась голова Робеспьера, Баррас [7]велел отворить ворота тюрьмы Тампля и был ошеломлен увиденным: перед ним стояло бесплотное существо, мальчик, ребенок, практически замурованный на полгода, оставшийся без ухода, без солнечного света, почти без тепла… Еду ему передавали через окошко, и никому не было дела до смены его белья или выноса нечистот. Кем бы ни был этот ребенок, те, кто обрек его на такие муки, заслуживают, чтобы им выжгли на лбу клеймо бесчестья. Разумеется, Баррас приказал позаботиться о нем. Что до башмачника Симона, его «наставника», того гильотинировали в один день с Робеспьером.
– А маленькая мадам? – встревожилась Лали. – Ее тоже видел Баррас?
– Полагаю, что так… Кажется, она в добром здравии. Лаура не участвовала в разговоре, хотя к малышке Марии-Терезии с того самого ужасного дня 10 августа 1792 года она испытывала нежное чувство. Она думала о Батце, пытаясь угадать, по какому пути он следует теперь. Устремился ли он, как полагала Лали, вслед за похитителями Людовика XVII? Тогда, возможно, ему было известно, кто отдал им приказ о похищении: порученцы Конвента, пожелавшего вернуть ценного заложника, или посланцы месье, графа Прованского, провозгласившего себя регентом Франции? [8]Если так, то они наверняка лишат наследника жизни, чтобы обеспечить своему господину право преемственности и трон после брата, Людовика XVI. Известие о том, что Жан направился в Швейцарию, тревожило и Лауру. По дороге он мог вполне посетить Венецию, где продолжал плести заговоры в пользу «регента» и заклятый враг Жана, граф д'Антрэг [9]. Но факт оставался фактом: Батц уехал, и с этим ничего нельзя было поделать, поэтому Лаура решила, что настало время позаботиться о собственных делах и съездить в Сен-Мало, чтобы узнать, наконец, что же случилось с Понталеком, да и с судоходной компанией Лодренов, которой он преступно завладел.
Она рассчитывала покинуть Париж 10 сентября, но случилось страшное событие: 1 сентября (или 14 фруктидора) взорвался главный пороховой склад на Марсовом Поле, уничтожив все в округе, от Пасси до предместья Сен-Жермен, и Питу настоял на ее скорейшем отъезде. От взрыва погибло более двух тысяч человек, а сотни получили ранения.
– Вполне возможно, что это происки последних приверженцев якобинцев, – заявил журналист, – ведь налицо явное преступление. И если этим деятелям придет в голову разнести Париж по кусочкам, я предпочел бы знать, что в этот час вы находитесь далеко отсюда!
Итак, они уехали из Парижа на юг. Лали пожелала, что было совершенно естественно, сначала съездить помолиться на могилу дочери и заодно посмотреть, что стало с ее маленьким замком. Сама она ни за что не осмелилась бы заговорить об этом первой, но предложение исходило от Лауры:
– Крюк получится совсем небольшим, – сказала она, – а потом мы вдоль Луары поедем в Бретань.
Однако долго они в Альферине не задержались. Пропавшая графиня числилась эмигранткой. Ее имя было занесено в черные списки, а имущество распродано… Замок принадлежал теперь бывшему арендатору, который в нем и поселился. В парке, вокруг часовенки, где покоился прах Клары, гуляли коровы. Ключ от часовни удалось добыть с большим трудом:
– Надобно убрать отсюда все это! – горячился мужлан по имени Маклу. – Нечего здесь у меня разводить богомольство, вот возьму и снесу тут все…
– Вместе с моими покойными мужем и дочерью? – возмутилась графиня, не скрывая волнения. – Как у вас рука поднимется на такое? Ведь вы неплохой человек…
– Какой уж есть, а нынче желаю хозяйничать в своих владениях! И не место тут всяким чужакам…
Мадам де Сент-Альферин хотела было возразить, но Жоэль Жуан уже схватил мужлана здоровой рукой за горло, прижал к стене часовни и сунул ему под нос свой железный крюк:
– Только тронь это святое место и тех, кто здесь покоится, и, спасением души клянусь, я сам вздерну тебя на первом же дереве, а до того вот этим самым крюком перережу тебе горло!
– Да я… я что, – забормотал в ужасе тот, – я это так… Просто подумал… а что, если…
– Так пусть твои глупые мысли ветер поскорей отнесет подальше отсюда! И запомни еще две вещи: первое, я еще вернусь и проверю, все ли здесь на месте; а второе, постарайся не пакостить в замке. Сдается мне, недалек тот день, когда его у тебя отнимут. Знаешь ли, ситуация в Париже меняется, и скоро перемены достигнут этих мест.
– Не… не сердись! Я что? Не понимаю? На! Вот вам ключ…
Протянув его, Маклу со всех ног помчался к дому. Лаура поглядела ему вслед:
– А вы не боитесь, что он отправится за подмогой?
– У меня все готово для встречи, – невозмутимо ответил Жуан, показывая на заправленные за пояс пистолеты. – Они заряжены, а еще у меня есть мой «меч», и я им отлично владею…
Но Маклу так и не вернулся. Лали долго молилась у могилы своей девочки. Она положила на нее букетик роз, которые Жуан сорвал с последнего уцелевшего куста розария, поцеловала надгробие из белого песчаника и, выпрямляясь, взяла под руку заканчивавшую молитву Лауру.
– Пойдем! – прошептала она. – Жаль только, что в окрестностях нет монастыря, а то бы я осталась здесь, рядом с ней…
– А я рада, что его нет поблизости, – ласково ответила ей молодая женщина, – очень не хочу вас потерять и знаю, что вас ждет другая жизнь…
– Другая жизнь? Прекрасно быть молодой и верить в будущее!
И, обернувшись, она положила руку на плечо Жуана:
– Спасибо вам за все! Никогда этого не забуду. Вместо ответа он поклонился, а затем, выйдя вслед
за дамами из часовни, затворил дверь и вручил ключ графине.
– Оставьте его себе! – сказал он. – Не думаю, что кто-либо посмеет разыскивать вас, чтобы забрать ключ. По крайней мере, в этой часовне вы будете у себя дома…
Спустя несколько мгновений почтовая карета уже катила их к Туру, где предстояло сделать остановку.
Лали повторила, решив, что Лаура ее не услышала:
– Что же, по-вашему, нам теперь делать? Откинув голову на деревянную спинку своего кресла, молодая женщина ответила, не открывая глаз:
– Ужинать… спать… А потом посмотрим, как все сложится. Поэтому-то я и предложила остановиться на этом постоялом дворе, еще до въезда в Сен-Мало. Надо узнать, где находится Понталек…
– Вас никто здесь не знает?
– Не думаю, хотя Лодренэ, наша летняя резиденция в Бретани, находится не так далеко отсюда, на берегу реки Ранс. В округе хорошо знали мою мать и брата Себастьяна. А я выходила из имения только по воскресеньям к мессе. И даже на каникулы чаще ездила не сюда, а к крестному, в Комер… я еще отвезу вас туда. Остальное время с десятилетнего возраста я провела в монастыре. Да и кто узнает одну из Лодренов под маской американки?
– А вашего Жуана? Его не опознают?
– Вряд ли. Он не был в услужении у нашей семьи, ведь он из челяди Понталеков. Там он и родился, он молочный брат того, кто стал позднее моим супругом. Они воспитывались вместе, поэтому Жоэль был доверенным лицом мужа. Но я не сказала бы, что он был беззаветно ему предан: они полностью порвали после того, как Жоэль посмел привезти меня живой из поездки, в которой предполагалось убить меня, имитируя несчастный случай.
– С тех самых пор он стал вашим защитником. Совершенно естественно: он любит вас, и это чувствуется.
– Верно, как-то раз, очень давно, он сам мне в этом признался. Но он знает, что я не люблю его. По крайней мере, не так, как ему бы хотелось.
– Известно ли ему, что ваше сердце принадлежит Жану де Батцу?
– Да… Но это не помешало ему спасти Жану жизнь в день казни королевы… Но прошу вас, Лали, не говорите со мной сейчас о де Батце! Террору пришел конец, он свободен, он далеко отсюда… А мне потребуется собраться с силами и попытаться восстановить все разрушенное Понталеком. Если он еще жив… Хотя я постараюсь сделать все, чтобы он протянул недолго…
Пока они беседовали, Жуан и Бина спустились в общий зал подкрепиться и поболтать с посетителями. Сначала на них поглядывали косо, как на столичных жителей, но их бретонские имена все же помогли развязаться языкам, и вскоре разговоры потекли, как обычно. На них уже никто не обращал внимания. Всех присутствующих занимал отъезд Лекарпантье, несколько дней назад вызванного в Париж специальной «нотой Конвента».
– Хотел бы я поглядеть на эту ноту, – говорил один рыбак, силясь накрыть ломтиком рыбы свой кусок хлеба. – Сдается мне, никакой ноты и не было, а Лекарпантье просто смылся, набрехав про ноту, чтобы все было шито-крыто. Кто-нибудь хоть видел, как он уезжал?
– Люди видели, – вступил в разговор трактирщик, – но никто и слова не сказал. Надо бы порасспросить солдат, что несли службу у ворот Динана.
– Раз он велел им не болтать, так они и не скажут. Я так рассуждаю: люди все еще его боятся, потому как не знают точно, есть ли у него еще власть…
Тут заговорил сидевший за столиком у камина перед тарелкой с рыбным супом немолодой, хорошо одетый мужчина, которого, очевидно, здесь все уважали:
– Без толку расспрашивать служивых, они ничего
вам не расскажут. Верзила сбежал как вор, под покровом ночи, когда начался отлив, песчаным берегом. Его заметили, но назавтра распустили Наблюдательный комитет Сен-Мало, поэтому никто за ним и не погнался…
– А может, и правда была нота, мэтр Буве, – начал кто-то. – Если так, то он в Париж поехал…
– Прячась от людей? Пари держу, он отправился в свой родной Котантен и мечтает затеряться там в ландах [10]на извилистых тропинках…
– А что стало с его дружком Понталеком?
Это подал голос Жуан, перекрикивая общий шум. Глаза присутствующих обратились на него, и воцарилось молчание.
– Так что? – снова спросил он. – Вы что, все онемели? А то, может, никогда и имени такого не слышали? Понталек, а?
Тут все поголовно осенили себя крестным знамением. Даже те, кто слыл революционерами, и то перекрестились исподтишка, а трактирщик Анри подошел к вновь прибывшим.
– Гражданин, – молвил он, – если вы из числа его друзей, лучше будет вам покинуть этот дом. Все мы здесь его знали, но нам это оказалось не к добру… Так что…
Слова дополнил жест в сторону двери. Жуан пожал широченными плечами:
– Да не друг я ему, совсем не друг, а ищу потому, что за ним должок остался. Но вы сказали: «Мы все его знали». Значит, его уже здесь нет?
Обстановка разрядилась. Вновь послышались разговоры, хоть и негромкие. Анри сходил за бутылкой
настойки и стаканами и подсел к столу, за которым Бина, потеряв аппетит, сидела, широко распахнув глаза.
– Откуда вы его знаете? – опять спросил недоверчиво трактирщик.
– До революции мы были у него в услужении, – пояснил Жуан, мотнув головой в сторону Бины. – Потом я пошел сражаться к границам, – не выдержал наблюдать за тем, как Понталек не раз пытался убить свою молодую жену. Он вдобавок еще и донес на нее, а потом сбежал.
Пожилой господин, которого все называли мэтром Буве, тоже подошел, набивая трубку. Бина, почувствовав, что лучше оставить мужчин одних, с милым реверансом уступила ему свое место, а тот в знак благодарности легонько ущипнул ее за щеку.
– Малышка Лодрен! – вздохнул он, усаживаясь. – Я совсем ее не знал. Говорили, ее прикончили в сентябре 1792-го. А верный супруг тут же нашел замену жене в лице ее матушки. Я-то сам был близко знаком с Марией де Лодрен и уж как старался помешать ей совершить подобное безумство, но он был так хорош, чертяка! А все равно счастья ей не принес, как и она ему.
– Он убил ее, представив дело несчастным случаем, – отрезал Жуан. – Поверьте, мне известно о его преступлениях больше, чем вам всем вместе взятым… Но вот не знаю, где его теперь искать.
– Понятия не имею! – отрубил мэтр Буве. – Он исчез недели за две до исчезновения своего дружка Лекарпантье…
– Во время сильного пожара! – уточнил Анри. – И вообще непонятно, как он не сгорел в нем сам.
– Когда судно горит на воде, то никогда не сгорает дотла, и ведь тело так и не нашли.
– Зимние бури в конце концов прибьют его к берегу, – высказал предположение нотариус.
– Не могли бы вы поподробнее рассказать об этом? – попросил Жуан, слушавший пожилого нотариуса с неподдельным интересом.
– Я могу рассказать вам лишь то, что и так всем известно. Как-то ночью Понталек втихаря поднялся на борт «Мари-Роз». Этот люгер [11]в свое время принадлежал судоходной компании Лодрен. И хотя судно порядком потрепали шторма, оно все еще было достаточно крепким, чтобы без помех дойти до английского корабля, ожидавшего его в открытом море. С Понталеком была его любовница Лоэйза. Красивая девушка, надо сказать. Понталек взял ее из монастыря урсулинок, когда их всех разогнали. Единственная дочка Бран Магона де ла Фужерей, дворянина с высот Ротенефа. Отцу совсем не понравилось, что девушка стала якшаться с этим мерзавцем, особенно он разгневался, когда узнал о ее беременности. Он поехал за ней, привез домой и запер, но Лоэйза, узнав о готовящемся отъезде возлюбленного, бог знает каким способом сумела выбраться и сбежала к нему. Так вот они и уехали вместе, но недалеко: сразу за Увром «Мари-Роз» взорвалась. Такой был фейерверк, стало светло как днем, отовсюду было видно! Злые языки поговаривали, что старый Фужерей стоял на крепостной стене и хохотал…
– А может, это его рук дело? – задумался Жуан. – В таком случае сомнений быть не может: Понталек мертв… Их было много на борту?
– Четверо вместе с девчонкой. Понталек подыскал себе двоих подручных, братьев Фраган, здоровенные бандюги, а мозгов – с гулькин нос, они и охраняли его персону. Хотя моряки были хоть куда, орудовали парусом за шестерых. Но никто из них так и не выплыл.
– Странно, они могли бы спастись, – заметил хорошо знавший море Анри. – Сейчас высокие летние приливы, и вода подходит к самому берегу. А они далеко и не отошли, те, что были на «Мари-Роз». Господь, прибери все же их души! Уж хотя бы душу девушки и двоих парней!
Никто не заметил, когда вошла Огюстина Анри; она уже давно сидела у огня, помешивая угли кочергой, и молча слушала разговор.
– Узнать бы! – вздохнул Жуан. – Когда тут самый низкий отлив?
– Завтра, но не очень-то надейтесь обнаружить судно, если вы это имеете в виду. Там, где оно село на дно, глубоко…
– Надеяться не воспрещается! Привет честной компании! Пора мне идти получать указания на завтра.
Он вышел. За ним направилась Огюстина: она окликнула его уже у лестницы:
– Прошу простить, я хотела бы спросить у вас… тут мне одна вещь покоя не дает…
– Что такое?
– Да вот насчет молодой дамы наверху. С тех пор как она приехала, мне все время кажется, что я ее уже видела. Лицо ее мне знакомо, весь вечер думаю, где бы я могла ее встретить…
– К вам заезжает столько народу, а если к тому же у вас хорошая память на лица… – проворчал недовольно Жуан, пытаясь пройти, но она не отступала.
– Не сочтите за праздное любопытство, – мягко настаивала женщина, – но, когда заметишь черты дорогого тебе человека, поневоле заволнуешься…
– Сдается мне, у каждого из нас есть в этом мире двойник. Взять, к примеру, мисс Адамс: американка, а…
– А похожа на молодого месье Себастьяна де Лодрена: он уплыл на «Атланте» в 1788 году вместе с моим сыном Ивом, они были друзьями с детства. «Атланта»… затонула в тот же год в Индийском океане. Они… они были одногодками.
На глазах у женщины выступили слезы, и Жуан понял, что у него не хватит наглости и дальше ее дурачить. Но точно так же не считал он себя вправе прямо ответить на вопрос, который она не решалась задать. Все это касалось Лауры, и только ее. Тогда он спросил:
– А хорошо ли вы знали этого молодого человека и всю его семью?
– Семью – нет, только его. Мадам де Лодрен проводила часть лета в Лодренэ. Она не любила уезжать надолго из конторы в Сен-Мало, но сынок ее на каждые каникулы приезжал сюда с наставником, аббатом Жоли. Хороший был человек, он умер с горя, узнав о крушении корабля. Молодому Себастьяну было не до бумажек: он любил море и только море. Так вот, они подолгу рыбачили с моим Ивом, гуляли, ездили в самые отдаленные уголки на побережье. Здесь мальчика все очень любили. У него еще была сестренка, на три года моложе, но она в «Старом Пеликане» не появлялась. Девочке не место в трактире, вот она и ездила гостить к какому-то крестному в Пэмпонском лесу [12], когда их отпускали из монастыря. Ее звали…
– Анна-Лаура, – послышался сверху, словно с неба, голос. Это был голос Лауры: она вслушивалась в их беседу, стоя на площадке второго этажа. – Хотите к нам подняться, мадам Анри? И вы тоже, Жуан!
Они вошли в комнату, где Лали доедала десерт. Лаура подошла к столу, где свет был ярче, и обернулась к вошедшим:
– У вас зоркий глаз, мадам Анри, и вдобавок хорошая память. Я сестра Себастьяна, Анна-Лаура де Лодрен.
Трактирщица в ужасе отступила, словно от привидения.
– Пресвятая Дева Мария! Супруга Понталека? Та, которую почитали мертвой? А я-то думала, вы ей… кузина…
– Нет, это я и есть, а приехала, чтобы заставить Понталека заплатить за все зло, которое он причинил. Сначала мне… Потом матери, когда он уговорил ее выйти за него и убил! Так скажите мне, где он?
– Мы как раз об этом и говорили внизу, – вступил в разговор Жуан. – Сейчас расскажу вам обо всем. Мадам Анри, надеюсь, мы можем рассчитывать на вашу деликатность, хотя бы до того, как встретимся с господином Эрве Беде, управляющим покойной Марии де Лодрен.
Мадам Анри подошла к Лауре, взглянула ей прямо в глаза, и лицо ее, покрытое морщинами, расцвело от счастья. Она от души расцеловала девушку и тут же потупилась:
– Прошу простить меня, госпожа мар… ох, и не знаю, как вас теперь величать! Не смогла удержаться, такая радость увидеть вас! Мы с Анри уж сумеем держать это при себе. Вы здесь у себя дома, не сомневайтесь, тут только друзья…
– К чему извиняться? Это был сердечный порыв, и я счастлива, что попала к вам в дом. Однако я приехала еще и для того, чтобы попытаться спасти то, что осталось от дома нашей семьи, и, по всей вероятности, долго тут не пробуду. Завтра же я намереваюсь съездить в нашу старую контору и увидеться с господином Эрве Беде. Вы ведь знаете его, он тоже частенько захаживал в «Старый Пеликан»?
От этих слов Лауры, произнесенных с улыбкой, по лицу мадам Анри потекли слезы.
– Боже правый! – простонала она. – Конечно, откуда же вам знать? Бедняжку месье Беде с женой мэр Лекарпантье отправил в Париж на казнь вместе с целой партией наших горожан.
– В Париж? На казнь? – вскричала в ужасе Лаура. – Но за что? Этому мерзавцу уже не хватало своей гильотины в Сен-Мало?
– Так она не бездействовала, нет, да только тех, кто поважнее, он любил отправлять подальше.
– Чтобы отличиться и продемонстрировать великим мира сего свою бдительность, – презрительно бросил Жуан.
– Не только. Мне кажется, он боялся, что простым людям не понравится, если на эшафот потащат бывалых моряков, монахинь, добропорядочных дам и в особенности мадам де Басаблон, чистого ангела милосердия наших двух городов. Для бедняжки эшафот у ворот Святого Фомы не годился: надо было помучить ее еще дальней дорогой, да к тому же показать парижским дьяволам!
Она могла бы говорить так еще долго, но Лаура уже не слушала. Весть о кончине старого друга, вернейшего управляющего лодреновской компании, глубоко ее потрясла. Почему-то она считала, что раз Беде не аристократ, то никто его не тронет, что он ничем не рисковал, и сейчас поняла, что эта мысль была абсурдной. С чего бы в Сен-Мало оставили бы в покое добропорядочного человека, к тому же вполне зажиточного, тогда как в Париже гильотинировали даже нищих! К тому же здесь жил Понталек, и Эрве Беде, должно быть, изрядно мешал ему набивать карманы добром своих жертв.
Сообразив наконец, что постоялице нужен покой, мадам Анри оставила гостей. И тут Жуан объявил:
– Я знаю, о чем вы думаете, но Понталека нет в живых. Он подорвался на судне, на котором собирался сбежать со своей последней любовницей… монастырской послушницей. Похоже, очищающий огонь был делом рук отца этой девицы…
