Текст книги "Безымянное семейство (с иллюстрациями)"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– Вы останетесь довольны, ваша милость. Рип, вы с лучшими сотрудниками вашего агентства завтра же отправляйтесь из Квебека. Я, со своей стороны, велю особо следить за г-ном де Водрелем и его друзьями, с которыми Жан Безымянный наверняка поддерживает более или менее регулярную связь. Постарайтесь, во что бы то ни стало напасть на его след. Вот приказ, который дает вам полномочия от генерал-губернатора.

– Он будет исполнен в точности, – ответил глава фирмы «Рип и Ко». – Я выезжаю завтра же.

– Мы заранее одобряем все, – добавил Джильберт Аргал, – что вы сочтете нужным предпринять, чтобы схватить этого опасного человека. Мы должны заполучить его, живого или мертвого, прежде чем ему удастся своим присутствием поднять на бунт все франко-канадское население. Вы умны и усердны, Рип, вы доказали это двенадцать лет назад в деле Моргаза. Мы снова рассчитываем на ваше усердие и ум. Ступайте.

Рип собрался, было уйти, он даже сделал несколько шагов, но остановился.

– Ваша честь, могу я задать вам один вопрос? – сказал он, обращаясь к полицеймейстеру.

– Вопрос?

– Да, ваша честь, его нужно решить для правильного ведения бухгалтерских счетов фирмы «Рип и Ко».

– Задавайте, – сказал Джильберт Аргал.

– Назначено ли вознаграждение за голову Жана Безымянного?

– Еще нет.

– Следует сделать это, – сказал сэр Джон Кольборн.

– Тогда считайте, что назначено, – откликнулся лорд Госфорд.

– А какое?

– Четыре тысячи пиастров[62]62
  Пиастр – итальянское название старинной испанской монеты песо.


[Закрыть].

– Она стоит шесть тысяч, – сказал Рип. – Мне предстоят дорожные расходы, я буду тратиться на наведение справок.

– Хорошо, – ответил лорд Госфорд.

– Вашей милости не придется пожалеть об этих деньгах...

– Если расходы окупятся, – вставил полицеймейстер.

– Они окупятся, ваша милость!

С этими словами, сказанными быть может, слишком смело, глава фирмы «Рип и Ко» удалился.

– Вот человек, который, похоже, очень уверен в себе! – заметил полковник Гор.

– И весьма внушает доверие, – подхватил Джильберт Аргал. – Кстати, вознаграждение в шесть тысяч пиастров вполне достаточно, чтобы удвоить его смышленость и рвение. Дело о заговоре в Шамбли уже принесло ему кругленькую сумму, и если он любит свое ремесло, то не меньше любит и деньги, которые оно ему приносит. Нужно принимать этого чудака таким, каков он есть, и я не знаю никого, кто был бы более способен поймать Жана Безымянного, если только его вообще можно поймать!

Тут генерал, полицеймейстер и полковник распрощались с лордом Госфордом. Потом Джон Кольборн приказал полковнику Гору тотчас отправиться в Монреаль, где встречи с ним ждал его коллега полковник Уизераль, которому было поручено предупредить либо подавить любое мятежное выступление в приходах графства.

Глава II
ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД

Симон Моргаз! Это имя вызывало омерзение даже в самых убогих деревушках канадских провинций! Имя, много лет назад проклятое всеми. Симон Моргаз – имя изменника, предавшего своих собратьев и продавшего свою родину.

Такое вполне понятно всякому, особенно во Франции, которая теперь знает, сколь беспощадна ненависть, заслуженная преступлением, совершенным против отечества.

В 1825 году, за двенадцать лет до восстания 1837 года, несколько франко-канадцев составили заговор, целью которого было избавить Канаду от английского владычества, столь тяжко угнетавшего его. Смелые, деятельные, энергичные люди, по большей части выходцы из состоятельных семей первых эмигрантов, основавших новую Францию, они не могли примириться с мыслью, что уступка колонии англичанам – дело решенное. Даже если допустить, что она, вероятно, уже никогда не будет принадлежать внукам тех самых Картье и Шампленов, которые открыли ее в XVI веке, разве эта страна не имеет права на независимость? Конечно, имеет, и вот ради того, чтобы добиться ее независимости, эти патриоты поставили на карту свою жизнь.

Среди них был и де Водрель, потомок губернаторов колонии времен правления Людовика XVI, один из отпрысков тех французских семейств, имена которых превратились в географические названия на картах Канады.

В ту пору де Водрелю было тридцать пять лет: он родился в 1790 году в графстве Водрель, расположенном между рекой Св. Лаврентия на юге и рекой Утауэ на севере, близ границы с провинцией Онтарио.

Друзья де Водреля были, как и он, французского происхождения, хотя последующие брачные союзы с англо-американскими семьями привели к изменению родовых имен. Это, например, профессор Робер Фарран из Монреаля, Франсуа Клерк, богатый землевладелец из Шатогэ, а также некоторые другие, чье происхождение и богатство обеспечивали им реальное влияние среди населения городов и деревень.

Душой заговора стал Вальтер Годж, американец по происхождению. Хотя в ту пору ему было уже шестьдесят лет, возраст ничуть не умерил его пыла. Во время войны за независимость он был одним из тех отважных добровольцев, «скиннеров»[63]63
  Скиннер – погонщик вьючных животных; перен. обманщик.


[Закрыть], буйные выходки которых Вашингтону приходилось терпеть, потому что их дерзкие вольные дружины не давали покоя английской королевской армии. Известно, что в конце XVIII века Соединенные Штаты склоняли Канаду к вступлению в американскую федерацию. Этим и объясняется, каким образом американец Вальтер Годж вступил в канадский заговор и даже сделался его руководителем. Ведь он был одним из тех, кто своим девизом избрал слова, содержащие суть доктрины Монро[64]64
  Монро Джеймс (1758—1831) – пятый президент США. В 1823 г. провозгласил внешнеполитическую программу, известную как доктрина Монро.


[Закрыть]: «Америка для американцев!» А потому Вальтер Годж и его товарищи не переставали выступать против лихоимства английской администрации, становившегося все более невыносимым. В 1782 году их имена фигурировали среди подписей под протестами против слияния Верхней и Нижней Канады рядом с подписями обоих братьев Сангинэ, которым восемнадцать лет спустя, наряду со многими другими жертвами, суждено было поплатиться жизнью за приверженность делу национального освобождения. Они также боролись пером и словом, когда надо было выступить против несправедливого распределения земель, раздаваемых исключительно британским чиновникам ради усиления английской прослойки. Боролись они и против губернаторов Шербрука, Ричмонда, Монка, Мэтланда, принимали участие в управлении колонией и поддерживали все действия депутатов оппозиции.

Тем не менее, заговор 1825 года, преследовавший вполне определенную цель, был организован помимо либералов канадской палаты депутатов. Но хотя Папино и его коллеги – Кювилье, Бедар, Виже, Келель и другие – не знали о нем, Вальтер мог рассчитывать на них и заручиться их поддержкой в случае, если бы заговор удался. Цель же его заключалась в том, чтобы захватить лорда Дальхаузи[65]65
  Дальхаузи Джеймс (1812—1860) – английский политик, губернатор.


[Закрыть], назначенного в 1820 году на должность генерал-губернатора английских колоний Северной Америки.

По прибытии на место лорд Дальхаузи, казалось, решил придерживаться политики уступок. Несомненно, именно благодаря ему был официально признан епископ Квебека, а Монреаль, Роз, Режиополис стали резиденциями трех новых епархий[66]66
  Епархия – церковно-административная территориальная единица.


[Закрыть]. Однако на деле британский кабинет отказывал Канаде в праве на самоуправление. Все члены Законодательного совета, пожизненно назначаемые Британской Короной, были англичанами и совершенно парализовали работу избираемой народом палаты депутатов. При населении в шестьсот тысяч жителей, где франко-канадцев насчитывалось в ту пору пятьсот двадцать пять тысяч, три четверти всех служащих составляли чиновники саксонского происхождения. К тому же вновь был поставлен вопрос о запрещении официального использования французского языка по всей колонии.

Воспрепятствовать беззаконным распоряжениям можно было лишь прибегнув к насильственным действиям: захватить лорда Дальхаузи и главных членов Законодательного совета, затем, когда такой государственный переворот будет осуществлен, поднять народные массы в графствах долины реки Св. Лаврентия, учредить временное правительство, пока выборы не определят состава национального правительства, наконец, послать канадские добровольческие отряды против регулярной армии – таков был план Вальтера Годжа, Робера Фаррана, Франсуа Клерка и де Водреля.

Возможно, этот заговор и удался бы, если б не измена одного из его участников.

К Вальтеру Годжу и его франко-канадским соратникам примкнул некто Симон Моргаз, о положении и происхождении которого следует рассказать.

В 1825 году Симону Моргазу было сорок шесть лет. Будучи адвокатом в стране, где адвокатов насчитывается гораздо больше, нежели клиентов (равно как и врачей больше, чем больных), он с трудом сводил концы с концами, проживая в небольшом местечке Шамбли, расположенном на левом берегу реки Ришелье, в десяти милях от Монреаля, по ту сторону реки Св. Лаврентия.

Симон Моргаз был человеком решительным и прославился своими энергичными действиями, когда реформисты протестовали против махинаций британского кабинета. Его непринужденные манеры и открытое лицо располагали к нему всех вокруг. Никто и предположить не мог, что за такой приятной наружностью скрывается изменник и предатель.

Он был женат. Его жене, что была на восемь лет моложе, исполнилось в ту пору тридцать восемь. Бриджета Моргаз, американка по происхождению, была дочерью майора Аллена, отвагу которого по достоинству оценили во время Войны за независимость, когда он служил адъютантом Джорджа Вашингтона. Воплощение глубокой преданности долгу, он, дабы сдержать данное слово, готов был с невозмутимостью Регула[67]67
  Регул Марк Атилий (? – ок. 248 г. до н. э.) – римский полководец.


[Закрыть] пожертвовать своей жизнью.

Симон Моргаз и Бриджета встретились и познакомились в Олбани[68]68
  Олбани – город на северо-востоке США, центр штата Нью-Йорк.


[Закрыть], штат Нью-Йорк. Молодой адвокат был по рождению франко-канадцем – обстоятельство, которое, конечно же, принял в расчет майор Аллен, ибо никогда не отдал бы свою дочь за отпрыска английской семьи. Несмотря на то, что Моргаз не обладал состоянием, с наследством, доставшимся Бриджете от матери, молодым было обеспечено если не богатство, то, по крайней мере, достаток. Они сочетались браком в Олбани в 1806 году.

Жизнь молодоженов вполне могла быть счастливой, но, увы, все сложилось иначе. Не то чтобы Симон Моргаз был недостаточно привязан к жене – он всегда питал к ней искренние и нежные чувства, но его сжигала страсть – страсть к карточной игре. В результате приданое Бриджеты растаяло в несколько лет, и хотя Симон Моргаз пользовался репутацией талантливого адвоката, его трудов было недостаточно, чтобы восполнить урон, нанесенный ее состоянию. Если они еще не нищенствовали, то, во всяком случае, были весьма и весьма стеснены в средствах, однако жена терпела все это с достоинством и ни разу не упрекнула мужа. Так как никакие ее увещевания действия не возымели, она переносила испытание со смирением и мужеством, хотя будущее внушало ей немало опасений.

Ведь Бриджета страшилась его не из-за себя одной. В первые годы замужества у нее родилось двое детей – два сына, которых она нарекла одинаковыми именами, звучавшими на двух языках по-разному, дабы это напоминало об их франко-американском происхождении. Старший, Джоан, родился в 1807 году, младший, Жан, – в 1808-м. Бриджета целиком посвятила себя воспитанию сыновей. Джоан был кроток, Жан обладал живым темпераментом, и оба вместе – крывшейся и за кротостью и за живостью завидной энергией. Они явно унаследовали от матери, отличавшейся рассудительностью, трудолюбие и тот ясный и трезвый взгляд на вещи, которого так недоставало Симону Моргазу. К отцу они относились с неизменным почтением, но без кровной привязанности, составляющей ценность родственных уз, зато в отношениях с матерью – безграничная преданность и нежность, переполнявшие их сердца и наполнявшие радостью ее душу. Бриджета и дети были связаны прочными узами как сыновней, так и материнской любви, которые ничто и никогда не могло бы порвать. Выйдя из младенческого возраста, Джоан и Жан поступили в училище Шамбли, где так и шли друг за другом с разницей в один класс. Их по праву называли среди лучших учеников старшего отделения. Потом, когда им исполнилось двенадцать и тринадцать лет, они были отданы в Монреальское училище, где тоже неизменно занимали первые места. Им оставалось еще два года до завершения обучения, когда разразилась гроза 1825 года.

Хотя Симон Моргаз с женой жили по большей части в Монреале, где дела его адвокатской конторы с каждым днем шли все хуже и хуже, они сохранили свой скромный домик в Шамбли. Именно там, когда Симон Моргаз вступил в число заговорщиков, и собирались Вальтер Годж и его друзья, первым делом которых после ареста генерал-губернатора должно было стать создание временного правительства в Квебеке. В Шамбли, в этом маленьком селении, под кровом скромного жилища заговорщики могли считать себя в большей безопасности, чем в Монреале, где надзор полиции был чрезвычайно пристальным. Тем не менее, они всегда действовали с крайней осторожностью, чтобы направить по ложному пути любую возможную слежку. А потому они так ловко спрятали оружие и боеприпасы в доме Симона Моргаза, что их доставка туда осталась абсолютно незамеченной. Таким образом, как раз из дома в Шамбли, где сходились все нити заговора, и должен был поступить сигнал к всеобщему восстанию.

Однако до губернатора и его окружения дошел слух о готовящемся государственном перевороте и заговоре против Британской Короны, и они распорядились о специальном наблюдении за теми из депутатов, которые находились в постоянной оппозиции.

Здесь будет уместно повторить, что Папино и его коллеги не знали о планах Вальтера Годжа и его сообщников. А те назначили вооруженное выступление на 26 августа, что в равной степени изумило бы как их врагов, так и друзей.

Но накануне вечером, как раз в тот момент, когда там собрались заговорщики, дом Симона Моргаза вдруг окружили полицейские агенты под руководством Рипа. Участники заговора не успели даже уничтожить секретную переписку и сжечь списки своих единомышленников. Агенты захватили также и оружие, спрятанное в подвале дома. Заговор был раскрыт. Вальтер Годж, Робер Фарран, Франсуа Клерк, Симон Моргаз, де Водрель и еще с десяток патриотов были арестованы и под усиленной охраной отправлены в тюрьму.

А произошло вот что.

В Квебеке находился в ту пору некто Рип, англо-канадец по происхождению, руководивший сыскной конторой и поставлявший различные справки и сведения по заказу частных лиц, к услугам которого неоднократно и не без пользы прибегало даже правительство. Его частное заведение работало под официальной вывеской «Рип и Ко». Полицейские функции были для него всего-навсего прибыльным делом, и все заказы он проводил по своим бухгалтерским книгам, указывая даже таксу: столько-то за обыск, столько-то за арест, столько-то за слежку. Это был очень хитрый, проворный, а также смелый и обходительный человек, приложивший руку ко многим делам, а вернее будет сказать – совавший нос во многие дела, напрочь лишенный разборчивости в средствах и даже намека на порядочность.

В 1825 году Рипу, только что основавшему свою контору, было тридцать три года. Его неприметная физиономия и умение неузнаваемо переодеваться позволяли ему действовать при самых разных обстоятельствах и под различными именами. Он уже несколько лет был знаком с Симоном Моргазом, с которым имел контакты по юридическим вопросам. Некоторые детали, показавшиеся бы малозначительными всякому другому человеку, навели его на мысль о том, что адвокат из Монреаля, возможно, имеет отношение к заговору в Шамбли.

Рип сошелся с ним поближе, разузнал о нем все, вплоть до мельчайших подробностей личной жизни, стал вхож в его дом, хотя Бриджета Моргаз не скрывала антипатии к нему.

Вскоре одно письмо, перехваченное им в почтовом отделении, дало возможность изобличить адвоката с почти полной уверенностью. Полицеймейстер, которому Рип доложил о результатах своей работы, посоветовал ему половчее подступиться к Симону Моргазу: было известно, что тот испытывает большие денежные затруднения. И в один прекрасный день Рип неожиданно поставил несчастного перед выбором: либо судебное преследование за государственную измену, либо кругленькая сумма в сто тысяч пиастров, если адвокат согласится выдать имена своих сообщников и подробности заговора в Шамбли.

Моргаз был ошеломлен. Как! Предать своих товарищей! Продать их за презренное золото! Обречь на казнь! Однако он не устоял перед искушением – взял свои «тридцать сребреников» и раскрыл тайну заговора, заручившись обещанием, что постыдная сделка никогда не будет предана огласке. Более того, было условлено, что полиция арестует его вместе с Вальтером Годжем и товарищами, что его будут судить те же самые судьи и приговор, который будет вынесен (а это мог быть только смертный приговор), будет зачитан и ему. А затем, раньше чем он будет приведен в исполнение, ему дадут возможность бежать.

Гнусная сделка останется, таким образом, известной лишь полицеймейстеру, главе фирмы «Рип и Ко» и самому Симону Моргазу.

Все произошло так, как и было задумано. В день, указанный предателем, заговорщики были застигнуты врасплох в доме в Шамбли. Вальтер Годж, Робер Фарран, Франсуа Клерк, де Водрель и еще несколько сообщников, а также Симон Моргаз предстали перед судом.

На обвинения, предъявленные им прокурором Британской Короны – судьей-адвокатом, как его тогда называли, – обвиняемые отвечали лишь справедливыми и меткими нападками на британские власти. Аргументам закона они пожелали противопоставить лишь аргументы, продиктованные чувством патриотизма. Эти герои прекрасно знали, что заранее осуждены и ничто их не спасет!

Слушания продолжались уже несколько часов, и дело шло обычным порядком, когда одно неожиданное выступление случайно пролило свет на поведение Симона Моргаза.

Один из свидетелей обвинения, некто Тернер из Шамбли, вдруг заявил, что несколько раз видел, как адвокат беседовал с главой фирмы «Рип и Ко». Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Вальтер Годж и де Водрель, у которых уже возникли однажды подозрения в отношении Симона Моргаза, теперь из уст свидетеля Тернера получили им подтверждение. Чтобы заговор, обставленный строжайшей тайной, оказался легко раскрытым, непременно нужен был изменник. Рипа закидали вопросами, на которые он отвечал с явным замешательством. Симон Моргаз, со своей стороны, попытался защититься, но так запутался в неправдоподобных деталях, стал давать столь странные объяснения, что скоро у всех обвиняемых и даже судей не осталось никаких сомнений. Было ясно, что среди заговорщиков затесался предатель, и этим предателем оказался Симон Моргаз.

Тут на скамье подсудимых произошло едва уловимое движение, вызванное чувством брезгливости, которое передалось и публике, собравшейся в переполненном зале.

– Господин председатель, – сказал Вальтер Годж, – мы требуем, чтобы Симон Моргаз был удален с этой скамьи подсудимых, которую мы почтили своим присутствием, а он своим – опозорил! Мы не желаем, чтобы нас и впредь бесчестило близкое присутствие этого человека!

Де Водрель, Клерк, Фарран и остальные поддержали Вальтера Годжа, который, не в силах более сдерживаться, бросился на Симона Моргаза, так что тому пришлось искать защиты у жандармов. Собрание оказалось единодушным в осуждении предателя и потребовало, чтобы воля обвиняемых была исполнена. Председателю суда пришлось распорядиться, чтобы Симона Моргаза увели из зала и водворили в тюрьму.

Шум, которым сопровождался его уход, угрозы, которые посыпались в его адрес, красноречиво свидетельствовали о том, что все считали его негодяем, чье предательство будет стоить жизни горячим сторонникам независимости Канады.

И действительно, Вальтер Годж, Франсуа Клерк и Робер Фарран как главари заговора в Шамбли были приговорены к смертной казни. Через день, 27 сентября, в последний раз воззвав к патриотизму своих соотечественников, они взошли на эшафот.

Что касается остальных обвиняемых, среди которых был и де Водрель, то либо потому, что их сочли менее замешанными, либо потому, что правительство вознамерилось предать смерти лишь самых видных главарей, им была дарована жизнь. Осужденные на пожизненное заключение, они обрели свободу лишь в 1829 году, когда была объявлена амнистия политическим заключенным.

Что сталось с Симоном Моргазом после приведения приговора в исполнение? Приказ об освобождении позволил ему покинуть монреальскую тюрьму, и он поспешно исчез. Но отныне над ним и его именем тяготело всеобщее осуждение, а, следовательно, оно коснулось и несчастных созданий, которые никак не были повинны в этом преступлении. Бриджету Моргаз грубо выставили из жилища, занимаемого ею в Монреале, изгнали из дома в Шамбли, куда она удалилась на время следствия по делу мужа. Ей пришлось забрать из училища сыновей, которых исключили оттуда, когда их отец оказался на скамье подсудимых.

Где влачил свое жалкое существование Симон Моргаз, к которому через несколько дней после суда присоединились жена и дети? Сперва – в небольшом отдаленном селении, затем – за пределами Монреальского округа.

Но Бриджета никак не могла поверить в преступность своего мужа, а Джоан и Жан – в преступность отца. Вчетвером они удалились в деревню Вершер графства того же названия, расположенную на правом берегу реки Св. Лаврентия. Они надеялись, что здесь не возбудят подозрений и неприязни людей. Несчастные жили тогда на последние оставшиеся у них средства, ибо Симон Моргаз, получивший стараниями фирмы Рипа вознаграждение за свое предательство, не осмеливался тратить эти деньги при жене и детях. Он постоянно уверял их в своей невиновности, проклиная людскую злобу и несправедливость, обрушившуюся на него и его семью. Ведь если бы он действительно совершил предательство, то имел бы в своем распоряжении большие суммы денег. И разве пребывал бы он тогда в столь стесненных обстоятельствах, на пороге неминуемой нищеты?

Бриджета Моргаз охотно верила в невиновность мужа. Она даже рада была жить в бедности, могущей посрамить его обвинителей. Факты обернулись не в его пользу... Ему не дали как следует объясниться... Он стал жертвой рокового стечения обстоятельств... В один прекрасный день он оправдается... Он не виноват!

Что же до сыновей, то в их отношении к главе семейства можно было, пожалуй, заметить некоторую разницу. Старший – Джоан – чаще держался в сторонке, стараясь даже не думать о позоре, отныне покрывшем имя Моргазов. Он отвергал все доводы, как за, так и против, приходившие ему на ум, отгоняя их от себя, не желая углубляться в них. Сын не желал судить отца, слишком страшась, как бы этот суд не оказался правым. Он прикрывал глаза, отмалчивался, уходил, когда мать и брат принимались защищать отца...

А вот Жан вел себя иначе. Он верил в невиновность сподвижника таких людей, как Вальтер Годж, Фарран и Клерк, несмотря на очевидные улики против него. Более пылкий, чем Джоан, и менее сдержанный в суждениях, он был весь во власти чувства сыновней привязанности. Мальчика прочно держали те кровные узы, разрыву которых так упорно противится природа. Ему хотелось публично защитить отца. Когда до него в очередной раз доходили слухи насчет Симона Моргаза, сердце его начинало неистово колотиться, и матери приходилось удерживать его от какого-нибудь необдуманного поступка. Итак, многострадальная семья жила в Вершере под вымышленным именем, глубоко подавленная морально и стесненная в средствах. И неизвестно, что предприняли бы против этого семейства жители деревни, если бы вдруг случайно обнаружилось их прошлое.

По всей Канаде, и в больших городах и в крошечных селениях, имя Симона Моргаза стало позорным клеймом. Его часто ставили в один ряд с именем Иуды[69]69
  Иуда – в Новом завете один из апостолов, предавший своего учителя Христа за 30 сребреников, здесь: предатель.


[Закрыть], а особенно с именами Блэка и Дени де Витре, уже давно ставшими нарицательными, обозначавшими понятие «предатель» на языке франко-канадцев.

Да, да! В 1759 году один француз – Дени де Витре – имел подлость привести к Квебеку английский флот, чем помог англичанам отнять этот столичный город у Франции! Да, да! В 1797 году англичанин по имени Блэк выдал властям доверившегося ему изгнанника-американца Мак-Лена, участника повстанческого движения канадцев! И этот щедрый душою патриот был повешен, после чего ему отрубили голову, а внутренности вырвали из тела и сожгли!

И вот теперь имя Симона Моргаза произносилось всеми так же, как имена Блэка и Витре, – с величашийм отвращением и презрением.

Вскоре жителей Вершера стало беспокоить присутствие семейства, о котором они ничего не знали: необщительное и окруженное таинственностью, оно, естественно, наводило на подозрения. И вот однажды ночью на двери дома Симона Моргаза кто-то написал слово «Блэк».

На следующий же день он с женой и сыновьями покинул Вершер. Переправившись через реку Св. Лаврентия, Моргазы прожили несколько дней в деревеньке на левом берегу; потом, когда на них и здесь обратили внимание, покинули ее, перебравшись в другую. Они стали теперь бродячим семейством, за которым неотступно следовало всеобщее презрение. Можно сказать, само Отмщение с пылающим факелом в руке преследовало злополучную семью, подобно тому как это, согласно библейской легенде, произошло с убийцей Авеля[70]70
  Авель – в библейской мифологии сын Адама, убитый своим братом Каином.


[Закрыть]. Поскольку Симон Моргаз и его близкие теперь нигде не могли обосноваться, они прошли через графства Ассомпсьон, Тербон, Де-Монтань, Водрель, достигнув, таким образом, малозаселенных восточных приходов, но и здесь рано или поздно им бросали в лицо ненавистное имя.

Два месяца спустя после приведения приговора в исполнение скитания привели отца, мать, Жана и Джоана на территорию Онтарио. Из Кингстона, где их узнали на постоялом дворе, им пришлось поспешно убраться. Симону Моргазу с трудом удалось скрыться под покровом ночи. Тщетно пытались заступиться за него Жан и Бриджета! Они сами едва не пострадали, а Джоана чуть не убили, когда он прикрывал их бегство.

Они сошлись все вместе, вчетвером на берегу озера, в нескольких милях от Кингстона. С этой минуты они решили пробираться вдоль северного побережья, чтобы достичь Соединенных Штатов, поскольку не могли найти себе прибежище даже в такой, еще не подверженной влиянию реформистских идей местности Верхней Канады. Но как знать, не ждет ли их по ту сторону границы, в стране, где осудили предательство гражданина американской федерации Блэка, тот же прием, как и всюду?

Не лучше ли добраться до какого-нибудь затерянного уголка, даже обосноваться где-нибудь в индейском племени, куда, возможно, еще не проникла постыдная слава Симона Моргаза? Но этого несчастного отвергали всюду. Его везде узнавали, словно он носил на челе Каинову печать.

Стоял конец ноября. Каким же тяжелым был этот поход, во время которого пришлось противостоять непогоде, ледяному ветру, жестоким холодам, сопровождающим зиму в этом краю озер! Деревни отец обходил стороной, сыновья же покупали там какую-нибудь провизию. Ночевали они, когда это удавалось, в заброшенных хижинах, если же такой возможности не было, то – в расщелинах скал или просто под деревьями в тех бескрайних лесах, что покрывают территорию Канады.

Симон Моргаз становился все более мрачным и угрюмым. Он все время оправдывался перед своими близкими, будто невидимый обвинитель, преследующий его по пятам, кричал ему: «Предатель! Предатель!» Он уже не осмеливался глядеть жене и детям прямо в глаза. Тем не менее, Бриджета продолжала ободрять его ласковыми словами, и если Джоан по-прежнему хранил молчание, то Жан, как и прежде, стоял на своем.

– Отец, отец! – повторял он. – Не позволяй себе пасть духом! Время осудит клеветников!.. Все убедятся в том, что ошибались... что просто обстоятельства сошлись против тебя! Чтобы ты, отец, вдруг предал своих товарищей, продал страну!..

– Нет, нет! – отвечал Симон Моргаз, но так тихо, что его едва было слышно.

Пробираясь таким образом от деревни к деревне, семья прибыла на западную оконечность озера, оказавшись в нескольких милях от форта[71]71
  Форт – военное укрепление.


[Закрыть] Торонто. Достаточно было, обогнув Онтарио по побережью, дойти до Ниагары, пересечь реку в том месте, где она впадает в озеро, чтобы оказаться, наконец, на американском берегу.

Неужели Симон Моргаз хотел обосноваться здесь? Не лучше ли было уйти подальше на запад, куда еще не дошла дурная слава о нем? Какого места искал он? Ни жена, ни сыновья этого не знали, потому что он шел все вперед и вперед и они едва поспевали за ним.

Третьего декабря, ближе к вечеру, ослабев от усталости и лишений, бедняги сделали привал в какой-то пещере, наполовину заросшей кустарником и колючками, – вероятно, покинутой берлоге хищного зверя. Прямо на песке разложили те немногие припасы, которые у них еще оставались. Бриджета изнемогала от физической и моральной усталости. Семейство Моргазов уже и не чаяло найти в деревне какого-нибудь ближайшего племени хоть каплю гостеприимства, в котором им так безжалостно отказывали соотечественники.

Терзаемые голодом Джоан и Жан поели немного холодной дичи, а Симон Моргаз и Бриджета не хотели или не могли ничего проглотить в этот вечер.

– Отец, тебе надо подкрепиться! – упрашивал Жан.

Симон Моргаз ничего не ответил.

– Отец, – сказал тогда Джоан (с момента ухода их из Шамбли он заговорил с отцом впервые), – отец, мы не можем идти дальше! Мать не выдержит новых испытаний! Мы уже почти у американской границы! Вы собираетесь пересечь ее?

Симон Моргаз взглянул на старшего сына и почти тотчас отвел глаза. Джоан решился настаивать.

– Взгляните, в каком состоянии наша мать! – снова заговорил он. – Ей больше не сделать и шага! У нее уходят последние силы! Завтра она уже не сможет подняться! Мы с братом, конечно, понесем ее! Но тогда нам тем более надо знать, куда вы намереваетесь идти и далеко ли это! Что вы решили, отец?

Так и не ответив, Симон Моргаз опустил голову и ушел в глубь пещеры.

Наступила ночь. Тяжелые облака покрывали небо и грозили слиться в тучу. Не было ни ветерка, лишь какие-то завывания вдалеке нарушали безмолвие этого пустынного места. Начал падать серый густой снег.

В пещере стало очень холодно. Жан вышел, набрал сучьев и разжег костер в углу, возле самого входа, чтобы дым мог вытягиваться наружу.

Бриджета по-прежнему неподвижно лежала на подстилке из травы, принесенной Джоаном. Остаток жизни, который еще теплился в ней, обнаруживался лишь по тяжелому дыханию, прерываемому долгими болезненными стонами. Джоан держал ее за руку, Жан был занят тем, что подбрасывал дров в огонь, поддерживая в пещере хоть какое-то тепло.

Симон Моргаз, скорчившись, полулежал в глубине пещеры, в отчаянии обхватив руками голову, словно в ужасе от самого себя. Огонь тускло освещал его скрюченную фигуру.

Пламя костра стало потихоньку угасать, и Жан почувствовал, как у него помимо воли слипаются веки...

Сколько часов провел он в забытьи, сказать трудно. Но когда он пробудился, то увидел, что последние угольки уже едва тлеют.