Текст книги "Безымянное семейство (с иллюстрациями)"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Что приготовления, вызванные сборами сотни людей, не смогли сохраниться в абсолютной тайне, было очевидно. Но как это стало известно полковнику Макнабу? Значит, среди повстанцев находился лазутчик или лазутчики, связанные с лагерем в Чиппеве? Уже и раньше возникало подозрение, что англичанам становится известно все, что делается на острове. На этот раз не оставалось никаких сомнений, поскольку войска, стоявшие на канадской границе, были предупреждены вовремя, чтобы помешать Винсенту Годжу пересечь ее.

Впрочем, попытка, организованная де Водрелем, ничего бы не дала: Винсент Годж явился бы в крепость Фронтенак слишком поздно.

На следующий день, 12-го числа утром, разнеслась весть, что Жан Безымянный был расстрелян накануне во внутреннем дворе форта.

Лоялисты ликовали: им уже не придется бояться национального героя, бывшего душою франко-канадских восстаний.

Глава X
БРИДЖЕТА МОРГАЗ

Тем временем два других, не менее ужасных удара были нанесены делу борьбы за независимость и привели в уныние последних его поборников из лагеря на острове Нейви.

Повстанцы готовы были опустить руки от следовавших друг за другом поражений и провалов.

Прежде всего, военное положение, объявленное в Монреальском округе, сделало почти невозможным сплочение приходов долины реки Св. Лаврентия. Канадское духовенство, не теряя надежд на будущее, призывало оппозиционеров смириться. Наконец, трудно было одержать победу без помощи Соединенных Штатов. Но если не считать содействия американцев, живущих на границе, рассчитывать на эту помощь не приходилось. Федеральное правительство воздерживалось открыто вступаться за своих соседей французского происхождения. Благие намерения – да! Действий – мало или никаких! Кроме того, немало канадцев, настаивая на своих правах и протестуя против явных злоупотреблений, призывали к умиротворению.

В результате число готовых сражаться повстанцев к последнему месяцу 1837 года составило не более тысячи человек, разбросанных по всей стране. Речь шла не о революции, а всего лишь о мятеже.

Однако кое-какие единичные попытки были предприняты в Свентоне. По совету Папино и О'Каллагена небольшой отряд из восьмидесяти человек перешел на канадскую территорию, прибыл в Муре-Корнер и там столкнулся с отрядом волонтеров в количестве четырехсот человек, преградивших ему путь. Патриоты сражались с удивительным мужеством, но были оттеснены, и им пришлось снова укрыться за границей.

Правительство, которому с этой стороны уже ничего не угрожало, могло сосредоточить теперь свои силы на севере.

Четырнадцатого декабря произошла битва близ Сент-Эсташа, в графстве Де-Монтань, расположенном к северу от реки Св. Лаврентия. Там вместе со своими храбрыми товарищами – Лоримье, Ферреолем и другими – своей энергией и бесстрашием отличился доктор Шенье, за голову которого было назначено вознаграждение.

Две тысячи солдат, посланных сэром Джоном Кольборном, девять артиллерийских орудий, сто двадцать кавалеристов, рота волонтеров в количестве восьмидесяти человек прибыли для атаки на Сент-Эсташ. Шенье и его сподвижники отчаянно сопротивлялись. Оказавшись под градом ядер и пуль, они были вынуждены укрепиться в доме священника, монастыре и церкви. Большинство не имело даже ружей, и Шенье, когда у него их требовали, отвечал: «Вы возьмете ружья у тех, кто будет убит!»

Но кольцо осаждавших сжималось вокруг деревни; на помощь солдатам королевской армии пришел еще и пожар.

Шенье убедился, что ему придется покинуть церковь. Пулей его сбило с ног. Но он поднялся и выстрелил. Вторая пуля попала ему в грудь, и он упал замертво.

Вместе с ним погибли семьдесят его товарищей.

Еще и теперь можно видеть остатки той церкви, в которой они отчаянно защищались, и канадцы до сих пор посещают место, где погиб отважный доктор. В Канаде даже сохранилась поговорка: «Храбрый, как Шенье».

После безжалостного подавления повстанцев в Сент-Эсташе сэр Джон Кольборн направил войска в Сен-Бенуа – красивую и богатую деревню графства Де-Монтань, расположенную в нескольких милях к северу, – куда они прибыли на следующий же день.

Там произошло избиение безоружных людей, которые и так соглашались сдаться. Да и как могли они сражаться против войск, пришедших из Сент-Эсташа, и волонтеров, пришедших из Сент-Эндрю, что составило более шести тысяч человек во главе с самим генералом?

Озверелая солдатня, не разбирая ни возраста, ни пола, грабила, жгла, опустошала; они оскверняли церкви, используя священные сосуды для самых гнусных целей, вешая лошадям на шеи пасторские одеяния, – таковы были эти акты вандализма и бесчеловечия, свидетелями которых стал весь приход. Больше всех бесчинствовали волонтеры и солдаты регулярной армии. Очень мало или нисколько не сдерживали их военачальники, сами не раз отдававшие приказы поджигать дома мирных жителей.

Шестнадцатого декабря, когда известия об этом достигли острова Нейви, возмущению повстанцев не было границ. «Синие колпаки» хотели тут же переплыть Ниагару и напасть на лагерь Макнаба. Де Водрелю с большим трудом удалось сдержать их.

Однако после этого первого яростного порыва пришло глубокое уныние. Ряды повстанцев начали редеть, около сотни их сбежали на американскую территорию.

Кроме того, руководители видели, что их влияние стало падать, и среди них начались разногласия. Винсент Годж, Фарран и Клерк все чаще расходились во мнениях со своими сподвижниками. Один де Водрель мог бы, пожалуй, сгладить возникшие трения, порожденные безнадежностью ситуации. К несчастью, он хотя и не потерял своей духовной энергии, но, плохо оправившись от недолеченной раны, чувствовал, что его физические силы тают с каждым днем, и прекрасно понимал, что не переживет окончательного поражения.

Помимо опасений, которые ему внушало будущее, де Водрелю не давала покоя мысль, на кого он оставит дочь.

Однако Андре Фарран, Уильям Клерк и Винсент Годж не переставали бороться с упадком духа своих товарищей. Если игра будет проиграна на этот раз, повторяли они, надо ждать момента, чтобы начать все сызнова. Посеяв семена будущих всходов восстания, патриоты отойдут на территорию Соединенных Штатов, где будут готовиться к новому походу против угнетателей.

Нет! Отчаиваться не следовало – так думал даже мэтр Ник, когда говорил де Водрелю:

– Пусть восстание пока не удалось, все равно требуемые реформы будут осуществлены под давлением обстоятельств. Канада рано или поздно снова обретет свои права, завоюет автономию и будет лишь номинально зависеть от Англии. И вы еще доживете до того, чтобы увидеть это, господин де Водрель. В один прекрасный день мы и ваша дочь Клара снова встретимся на вилле «Монкальм», возрожденной из руин. Что до меня, я очень надеюсь на то, что, наконец, скину с себя плащ сагаморов, который не пристало носить на плечах нотариусу, и возвращусь в свою контору в Монреале.

А когда де Водрель, мучимый беспокойством за дочь, беседовал об этом с Томом Арше, фермер отвечал ему:

– Разве мы с вами не одна семья, хозяин? Если вы боитесь за барышню де Водрель, почему бы вам не отправить ее к моей супружнице Катерине? Там, на ферме «Шипоган», она будет в безопасности, а вы явитесь за ней туда, как только появится такая возможность.

Но де Водрель больше не строил иллюзий относительно состояния своего здоровья. Зная, что болен неизлечимо, он решил обеспечить будущее Клары так, как этого ему давно хотелось.

Он знал о любви Винсента Годжа к своей дочери и думал, что она взаимна. Он даже заподозрить не мог, что сердце Клары занято кем-то другим. Несомненно, если она только представит себе, в каком одиночестве останется после смерти отца, она поймет необходимость найти себе опору в этом мире. И что в этом случае может быть надежнее, чем любовь Винсента Годжа, уже связанного с нею узами совместной борьбы?

И де Водрель решил добиться осуществления своего заветного желания. Он не сомневался в чувствах Винсента Годжа и не мог сомневаться в чувствах Клары. Он поставит их рядом друг с другом, поговорит с ними начистоту, соединит их руки. И тогда перед смертью у него останется лишь одно-единственное сожаление – что он не смог вернуть своей стране независимость.

Винсенту Годжу передали просьбу прийти к ним вечером 16 декабря.

Де Водрель с дочерью занимал небольшой домик, стоявший на восточном берегу острова, напротив деревни Шлоссер.

Бриджета тоже жила здесь, но она никогда не покидала дома днем. Несчастная женщина обыкновенно выходила на улицу, когда становилось совсем темно, и прогуливалась, погрузившись в горькие раздумья об обоих своих сыновьях – Жане, погибшем за дело нации, и Джоане, о котором у нее не было никаких известий и который, быть может, ожидал смерти где-нибудь в застенках Квебека или Монреаля.

Более того, Бриджета никому не показывалась на глаза и в самом доме, где де Водрель и его дочь платили ей гостеприимством за то, что нашли его в свое время у нее в «Запертом доме». Не то чтобы она опасалась быть узнанной или того, что ей бросят в лицо ее имя. Ведь никто не мог бы заподозрить в ней жену Симона Моргаза. Но ей вполне хватало того, что она жила под кровом де Водреля и что Клара выказывала ей привязанность и дочернее уважение.

Винсент Годж явился на встречу точно в назначенное время. Когда он вошел, на часах было ровно восемь.

Бриджета ушла из дому побродить, как обычно, по острову.

Винсент Годж пожал руку де Водрелю и повернулся к Кларе, которая протянула ему свою.

– Мне нужно поговорить с вами об очень важном деле, дорогой Годж, – сказал де Водрель.

– Тогда я оставлю вас, отец, – сказала Клара, направляясь к двери.

– Нет, останься, дитя мое. То, о чем я собираюсь говорить, касается вас обоих.

Он сделал знак Винсенту Годжу сесть напротив своего кресла. Клара опустилась на стул рядом с отцом.

– Друг мой, – начал де Водрель, – жить мне осталось уже недолго. Я это чувствую, я слабею с каждым днем. А потому выслушайте меня так, словно вы находитесь у постели умирающего и слышите его последнее слово.

– Дорогой де Водрель, – горячо возразил Винсент Годж, – вы преувеличиваете...

– И очень огорчаете нас, отец! – добавила Клара.

– Вы огорчите меня еще больше, – сказал де Водрель, – если откажетесь меня понять.

Он долгим взглядом поглядел на них обоих. Затем, обращаясь к Винсенту Годжу, продолжил:

– Друг мой, до сих пор мы всегда говорили с вами только о деле, которому мы, вы и я, посвятили всю жизнь. С моей стороны это вполне естественно, поскольку я – француз и сражался за победу французской Канады. Вы не связаны с нашей страной кровными узами, однако вы, не колеблясь, встали в первых рядах повстанцев...

– Разве американцы и канадцы не братья? – ответил Годж. – И кто знает, может, в один прекрасный день Канада войдет в состав американской конфедерации!..[198]198
  Конфедерация – союз, объединение государств, сохраняющих независимость.


[Закрыть]

– Хоть бы настал такой день! – вздохнул де Водрель.

– Да, отец, он настанет! – воскликнула Клара, – он настанет, и вы доживете до него...

– Нет, дитя мое, я не доживу.

– Неужели вы считаете наше дело навсегда погибшим оттого только, что оно побеждено на этот раз? – спросил Винсент Годж.

– Дело, которое зиждется на справедливости и праве, в конце концов, восторжествует, – ответил де Водрель. – Времени, которого не хватит мне, хватит вам, чтобы увидеть это торжество. Да, Годж, вы его увидите и сможете отомстить за вашего отца... вашего отца, погибшего на эшафоте из-за предательства Моргаза!

При этом неожиданно произнесенном имени Клара вздрогнула, будто ей нанесли удар прямо в сердце. Чтобы скрыть краску, залившую ее лицо, она встала и подошла к окну.

– Что с вами, Клара? – спросил Винсент Годж, кинувшись к девушке.

– Тебе нехорошо? – встревожился де Водрель, сделав усилие, чтобы подняться с кресла.

– Нет, отец, пустяки!.. Немного воздуха, и мне станет лучше!

Винсент Годж распахнул одну из створок окна и снова сел напротив де Водреля.

Тот подождал несколько секунд. Затем, когда Клара вернулась на место, он взял ее за руку и обратился к Винсенту Годжу с такими словами:

– Друг мой, хотя революционная борьба заполняла все ваше существование, она все же оставила немного места в вашем сердце и для иного чувства! Да, Годж, я знаю, что вы любите мою дочь, и знаю также, какое уважение она питает к вам. Я смогу умереть спокойно, если вы будете иметь право и обязанность оберегать ее, ведь она останется совсем одна на свете, когда меня не станет! Если она согласна, назовете ли вы ее своей женой?

Клара выдернула у отца свою руку и, устремив взгляд на Годжа, с трепетом ждала его ответа.

– Дорогой де Водрель, – произнес Годж, – вы предлагаете мне величайшее счастье, о котором я только мог мечтать, – счастье быть связанным с вами узами родства. Да, Клара, я люблю вас, люблю давно и всем сердцем. Я не хотел говорить с вами о своей любви, пока не восторжествует наше дело. Но последние события сильно усложнили положение повстанцев. Возможно, пройдет несколько лет, прежде чем они смогут возобновить борьбу. Так не хотите ли вы пожить какое-то время в Америке, уже почти ставшей вам отечеством? Дадите ли вы мне право заменить вам отца, а вашему батюшке – радость назвать меня своим сыном?.. Скажите, Клара, вы хотите этого?

Девушка молчала.

Винсент Годж опустил голову, не решаясь повторить свой вопрос.

– Что ж, дитя мое, – заговорил де Водрель, – ты выслушала меня. Ты слышала, что сказал Годж. От тебя теперь зависит, буду ли я ему отцом и буду ли я, после всех горестей моей жизни, иметь высшее утешение – видеть тебя соединенной нерушимыми узами с патриотом, достойным тебя и любящим тебя!

И тут Клара взволнованным голосом произнесла ответ, не оставлявший никакой надежды.

– Отец, – сказала она, – я питаю к вам глубочайшее почтение. Вас же, Годж, я не только глубоко уважаю, но и люблю, как брата. Но я не могу стать вашей женой!

– Ты не можешь, Клара? – прошептал де Водрель, схватив дочь за руку.

– Нет, отец.

– Но почему?

– Потому что моя жизнь принадлежит другому.

– Другому?.. – воскликнул Винсент Годж, не сдержав порыва ревности.

– Не ревнуйте, Годж, – ответила девушка. – Это ни к чему, друг мой. Того, кого я люблю и, кому никогда ничего не говорила о своем чувстве, того, кто любил меня и никогда не говорил мне об этом, уже нет. Быть может, даже будь он жив, я бы не стала его женой. Но он умер, умер за свое отечество, и я останусь верна его памяти...

– Так это Жан?.. – воскликнул де Водрель.

– Да, отец, это Жан... Договорить Клара не успела.

«Моргаз!.. Моргаз!»– послышались вдруг на улице отдаленные крики. Гул толпы приближался с северной стороны острова – как раз с того берега Ниагары, на котором стоял дом де Водреля.

При этом громко выкрикнутом имени, как бы дополнившем имя Жана, Клара смертельно побледнела.

– Что это за шум? – спросил де Водрель.

– И почему кричат это имя? – удивился Винсент Годж.

Он встал, подошел к открытому окну и выглянул наружу.

Берег был освещен яркими пятнами света. Около сотни людей – некоторые из них несли факелы из березовой или буковой коры – двигались вдоль побережья.

Там были мужчины, женщины, дети. И все они, выкрикивая позорное имя Моргаза, сгрудились вокруг какой-то старухи, которая не могла спастись от их нападок бегством, так как с трудом передвигала ноги.

Это была Бриджета.

Тут к окну кинулась Клара. Увидев жертву разъяренной толпы, девушка сразу все поняла.

– Бриджета! – вскричала она.

Клара подбежала к двери, рывком открыла ее и бросилась на улицу, не успев ничего сказать отцу, последовавшему за нею вместе с Годжем.

Толпа была уже не более чем в пятидесяти шагах от дома. Выкрики стали громче. В лицо Бриджеты полетели комья грязи. К ней тянулись угрожающие руки, кое-кто подбирал с земли камни.

В мгновение ока Клара де Водрель очутилась возле Бриджеты и заслонила ее собой. Крики стали еще неистовее.

– Это Бриджета Моргаз!.. Это жена Симона Моргаза!.. Смерть ей! Смерть!

Де Водрель и Винсент Годж, которые собирались было кинуться между нею и разъяренной толпой, застыли как вкопанные. Бриджета – жена Симона Моргаза!.. Значит, Бриджета носит это имя... Это презренное имя!

Клара пыталась поднять несчастную, упавшую на колени.

Одежда Бриджеты была порвана и вся в грязи, растрепавшиеся седые волосы падали ей на лицо.

– Убейте меня!.. Убейте! – шептала она.

– Несчастные! – вскричала Клара, обращаясь к тем, кто грозил ей. – Имейте сострадание к этой женщине!

– Это жена предателя Симона Моргаза! – повторили десятки злобных голосов.

– Да... жена предателя, – ответила Клара, – но и мать того, кто известен как...

Она уже собиралась произнести имя Жана – быть может, единственного человека, который мог бы защитить Бриджету... Но та, собрав все силы, поднялась и прошептала:

– Нет, Клара... нет! Из сострадания к моему сыну... из уважения к его памяти – молчите!

Тут крики и угрозы возобновились с новой силой. Толпа все росла, охваченная неистовым возбуждением, которое подчас толкает на самые низкие поступки.

Де Водрель и Годж попытались отнять у толпы ее жертву. Некоторые из их друзей, привлеченные шумом, пришли им на помощь. Но тщетно пытались они освободить Бриджету, а с нею и Клару, крепко обнявшую ее.

– Смерть ей! Смерть жене Симона Моргаза! – рычала обезумевшая толпа.

Внезапно на берегу появился какой-то человек. Растолкав толпу, он протиснулся вперед, решительно вырвал Бриджету из рук тех, кто готовился нанести ей последний удар, и воскликнул: «Матушка!»

Это был Жан Безымянный, это был Жан Моргаз!

Глава XI
ИСКУПЛЕНИЕ

Вот при каких обстоятельствах имя Моргаза было услышано защитниками острова Нейви.

Как помнят читатели, уже не раз случалось, что о приготовлениях к сопротивлению, о пунктах, которые укреплялись с целью отражения нападения королевских войск, о некоторых попытках форсировать Ниагару становилось известно в лагере Макнаба. Очевидно, в ряды патриотов проник лазутчик, державший противника, в курсе всего, что происходило на острове. Но тщетно пытались обнаружить предателя, чтобы расправиться с ним, – он всегда ускользал от розысков, которые велись даже в деревнях американского побережья.

Этим лазутчиком был не кто иной, как Рип. Разозленный своими последними неудачами, которые вылились в значительные потери, отразившиеся на делах его конторы, глава фирмы «Рип и К°» решился на смелое предприятие, надеясь возместить все убытки. А они действительно были крупными. Ему не удалось выполнить свое обязательство на ферме «Шипоган», где его отряду пришлось обратиться в бегство. В Сен-Шарле, как вы знаете, он опять упустил Жана Безымянного, спрятавшегося тогда в «Запертом доме». Наконец, не его служащие, а люди начальника полиции Комо арестовали этого мятежника.

Рип, решивший взять реванш и, не имея больше возможности заниматься «делом Жана Безымянного», поскольку все считали, что осужденный казнен в крепости Фронтенак, надумал тайно отправиться на остров Нейви. Он подрядился осведомлять полковника Макнаба при помощи условной сигнализации о том, какие оборонительные работы ведутся на острове и в каком месте можно будет попытаться высадиться туда. Разумеется, решившись на такую авантюру, он рисковал жизнью. Узнай его кто-нибудь, ему нечего было надеяться на пощаду: его убили бы как собаку. Но зато если ему удастся поспособствовать взятию острова – что неизбежно повлекло бы за собой гибель главных лидеров и, было бы концом революционного подъема 1837 года, – он получит кругленькую сумму.

Поставив себе такую цель, Рип добрался до правого берега Ниагары. Там из Шлоссера он под видом туриста переправился на «Каролине» на остров Нейви и внедрился в лагерь повстанцев.

Действительно, одежда, густая борода, которую он теперь носил, новые манеры, которые в совершенстве усвоил, и даже измененный голос сделали этого проныру неузнаваемым. Правда, на острове были люди, которые все же могли бы узнать его – де Водрель и его дочь, Том Арше со своими сыновьями, с которыми Рип сталкивался на ферме «Шипоган», а также мэтр Ник, которого он никак не ожидал встретить среди повстанцев. Но, к счастью для Рипа, он изменил свою внешность столь успешно, что ни у кого из них не возникло ни малейшего подозрения на его счет. Таким образом, он смог без всякого риска заниматься своим шпионским ремеслом и, когда это было нужно, связываться с Чиппевой. Именно он и предупредил полковника Макнаба о запланированном Винсентом Годжем нападении на форт Фронтенак.

Однако одному непредвиденному обстоятельству суждено было погубить его.

Целую неделю Рип, одетый так же, как все «синие колпаки», часто бывал в обществе Томаса Арше, мэтра Ника и других, но еще ни разу не встретился с Бриджетой. Да он и не предполагал, что она окажется на острове Нейви. Жена Симона Моргаза среди повстанцев – этого Рип менее всего мог ожидать. Он считал, что она находится в «Запертом доме», который он пощадил, когда другие жилища Сен-Шарля подверглись грабежу и разорению. Кроме того, за двенадцать лет – с той поры, когда он общался с Моргазом и с нею в Шамбли, – они встретились лицом к лицу лишь однажды – тогда, поздно вечером, когда производились обыски. Поэтому Бриджета, как и мэтр Ник и Том Арше, тоже не могла бы его узнать.

И действительно, Бриджета его не узнала. Он сам выдал себя при обстоятельствах, которых не сумел предвидеть при всей своей предусмотрительности.

В тот день 16 декабря Бриджета, как обычно, вышла вечером из дома, куда по просьбе де Водреля пришел Винсент Годж. Глубокая тьма окутывала долину Ниагары. Ни малейшего звука, ни в деревне, занятой английскими войсками, ни в лагере повстанцев. Только несколько часовых шагали взад и вперед вдоль берега, наблюдая за левым рукавом реки.

Не вполне сознавая, куда она бредет, Бриджета машинально дошла до мыса в верхней части острова.

Передохнув там несколько минут, она уже собиралась повернуть назад, как вдруг в глаза ей бросился свет, исходивший от подножья уступа.

Удивленная и обеспокоенная Бриджета направилась к краю утеса, возвышавшегося в этом месте над Ниагарой.

Внизу какой-то человек размахивал фонарем, свет которого легко было увидеть с берега Чиппевы. И в самом деле, почти тотчас из лагеря ему ответили таким же светом.

При виде этого подозрительного обмена световыми сигналами Бриджета, не удержавшись, вскрикнула.

Услыхав крик, человек одним махом взлетел на скалу и, очутившись возле женщины, направил свет своего фонаря прямо ей в лицо.

– Бриджета Моргаз! – воскликнул он.

Опешив поначалу перед этим незнакомцем, которому было известно ее имя, Бриджета попятилась. Но голос, который лазутчик забыл изменить, выдал его.

– Рип!.. – пробормотала Бриджета. – Рип... здесь!

– Да, это я...

– Рип... что вы здесь делаете?..

– То же, что и вы Бриджета, – заговорил Рип тихо. – Разве не так? Зачем бы иначе жене Симона Моргаза оказаться в лагере повстанцев, если не затем, чтобы предавать...

– Негодяй! – вскричала Бриджета.

– А ну замолчите! – сказал Рип, грубо схватив ее за руку. – Тихо, а не то...

Он мог одним движением сбросить ее в Ниагару.

– Вы хотите убить меня? – усмехнулась в ответ Бриджета, отступив на несколько шагов. – Но не прежде, чем я позову на помощь и выдам вас!.. Ко мне!.. Ко мне, сюда! – закричала она.

Почти сразу раздался топот: на ее крик бросились часовые. Рип понял, что ему уже не успеть разделаться с Бриджетой до того, как они придут к ней на помощь.

– Берегитесь, Бриджета, – прошептал он ей. – Если вы скажете им, кто я, то я скажу – кто такая вы!

– Говорите что хотите! – ответила Бриджета, не остановившись даже перед такой угрозой. И закричала еще громче:

– Ко мне! Сюда!

Человек десять уже окружили их, со всех сторон сбегались остальные повстанцы.

– Этот человек, – сказала Бриджета, – полицейский агент Рип, шпион, состоящий на службе королевских войск...

– А эта женщина, – перебил ее Рип, – жена предателя Симона Моргаза!

Эффект от прозвучавшего ненавистного имени оказался поразительным. Имя Рипа перед ним поблекло. В поднявшемся ропоте преобладало «Бриджета Моргаз, Бриджета Моргаз». И мгновенно на женщину обрушились проклятия и угрозы. Этим воспользовался Рип: ни на миг не потеряв самообладания и увидев, что внимание толпы обращено не на него, он улизнул. Вероятно, ему в тот же вечер удалось переправиться через левый рукав Ниагары и укрыться в лагере Чиппева, так как никакие поиски его результата не дали.

Теперь известно, почему озлобленная толпа, со всех сторон обступившая Бриджету, гнала ее в сторону дома де Водреля.

И в тот самый момент, когда она уже чуть было не упала под ударами, появился Жан и одним своим криком «матушка!» раскрыл тайну своего происхождения...

Жан Безымянный – сын Симона Моргаза!

Но прежде несколько слов о том, как беглец оказался на острове Нейви.

При звуке залпа, раздавшегося за крепостной стеной форта Фронтенак, Жан без чувств упал на руки Лионеля. Он все понял: Джоан только что был казнен вместо него. Его юному спутнику понадобилось немало усилий, чтобы привести его в себя. Потом, перейдя по льду реку Св. Лаврентия, они зашагали вдоль берега Онтарио и к рассвету были уже далеко от форта.

Отправиться на остров Нейви, снова объединить повстанцев против королевских войск, наконец, умереть, если они потерпят поражение в этой последней схватке, – таково было решение Жана. Проходя по территориям, примыкающим к озеру, где уже распространилась весть о его казни, он убедился: англо-канадцы считают, что с ним покончено. Что ж! Когда он снова появится во главе патриотов, это будет как удар грома для солдат Кольборна. Быть может, его, можно сказать, чудесное появление посеет панику в их рядах, а у Сынов Свободы вызовет небывалый подъем.

Но как ни спешили Жан и Лионель прибыть скорее на Ниагару, предстояло преодолеть большое расстояние кружным путем. Риск, которому они подвергались, был велик до самой границы с американской территорией, и им пришлось продвигаться только ночью. А потому они добрались до деревни Шлоссер, а затем и до лагеря на острове Нейви лишь вечером 16 декабря.

И вот теперь Жан стоял перед озверелой толпой, сомкнувшейся за его спиной.

Отвращение, внушаемое именем Симона Моргаза, было таково, что крики не стихли. Его узнали... Это в самом деле был Жан Безымянный, народный герой, которого считали погибшим от английских пуль! Но ненавистное имя вмиг развеяло легенду о нем, и к угрозам, адресованным Бриджете, добавились другие, направленные уже в адрес сына.

Жан остался невозмутим. Поддерживая одной рукой мать, он другою расталкивал разъяренных людей. Де Водрель, Фарран, Клерк и Лионель тщетно пытались сдержать их. Что касается Винсента Годжа, то, оказавшись лицом к лицу с сыном того, кто донес на его отца, перед человеком, который, как он узнал, любим Кларой де Водрель, он почувствовал, как в душе его закипают гнев и ненависть. Однако, подавив свои мстительные порывы, он думал лишь о том, как защитить девушку от враждебной толпы, взбешенной ее преданностью Бриджете Моргаз.

Конечно, проявление подобных чувств по отношению к этой несчастной женщине, на которую возложили ответственность за предательство Симона Моргаза, являлось вопиющей несправедливостью. Но чего еще можно было ожидать от толпы, которая, повинуясь лишь первому порыву, потеряла всякий разум? Однако то, что даже появление всем известного Жана Безымянного не отрезвило горячие головы, было непостижимо.

От столь чудовищного поведения толпы краска стыда сошла с лица Жана, и, побледнев от гнева, он во весь голос крикнул, перекрывая гул толпы:

– Да! Я – Жан Моргаз, а это – Бриджета Моргаз!.. Убейте же нас!.. Мы не хотим ни вашей милости, ни вашего презрения!.. Но ты, матушка, подними голову и прости тем, кто оскорбляет тебя – тебя, достойнейшую из женщин!

При этих гордых словах в толпе опустились занесенные было руки. Однако глотки еще продолжали вопить:

– Вон отсюда, семейство предателя!.. Вон отсюда, Моргазы!

И толпа еще теснее сгрудилась вокруг людей, ставших жертвами ее гнева, желая изгнать их с острова.

Тут вперед выступила Клара.

– Несчастные! Нет, вы выслушаете его, прежде чем прогоните вместе с матерью! – вскричала она.

Удивившись столь решительному протесту девушки, все смолкли.

Тогда Жан голосом, в котором звучали негодование и презрение, сказал:

– Я не буду говорить вам о том, сколько страданий из-за позора, легшего на ее имя, выпало на долю моей матери. Это бесполезно. Но о том, что она сделала, чтобы искупить свой позор, – об этом вы должны узнать. Она воспитала обоих своих сыновей в духе самопожертвования и отказа от всякого личного счастья на земле. Их отец предал свое отечество – они стали жить только ради того, чтобы вернуть стране независимость. Отрекшись от имени, внушавшего им отвращение, один из них пошел по графствам из прихода в приход, поднимать поборников национального дела, а другой – всегда оказывался в первых рядах патриотов в ходе всех восстаний. Он теперь перед вами. Тот, старший, был аббат Джоан, который остался вместо меня в тюрьме Фронтенака и пал под пулями палачей...

– Джоан... Джоан умер! – воскликнула Бриджета.

– Да, матушка, и умер именно так, как ты взяла с нас клятву умереть, – умер за отечество!

Бриджета упала на колени возле Клары де Водрель, и та, обняв ее, горько заплакала вместе с нею.

Из толпы, тронутой этой волнующей сценой, теперь доносился лишь глухой ропот, в котором, однако, еще слышалось непреодолимое отвращение к имени Моргаза.

Жан, воодушевившись немного, продолжал:

– Вот что сделали мы, совсем не ставя себе целью реабилитировать наше навсегда обесчещенное имя, узнать которое вам позволил случай, имя, которое мы надеялись предать забвению вместе с нашей проклятой семьей! Но Бог не захотел этого! Теперь, когда я все сказал, неужели вы опять ответите словами презрения и криками ненависти?

Да! Отвращение, вызванное воспоминанием о предателе, было столь велико, что один из самых оголтелых выкрикнул:

– Мы не потерпим, чтобы жена и сын Моргаза оскверняли своим присутствием лагерь повстанцев!

– Нет! Ни за что! – откликнулись остальные: ненависть снова взяла вверх.

– Несчастные! – вскричала Клара.

Бриджета поднялась с колен.

– Сын мой, – сказала она, – прости им!.. Мы не имеем права не простить!

– Простить! – воскликнул Жан, до глубины души возмущенный людской несправедливостью. – Простить тем, кто обвиняет нас в преступлении, которого мы не совершали, и это несмотря на все то, что мы сумели сделать, чтобы искупить его! Простить тем, кто переносит вину за предательство даже на жену, даже на сыновей, один из которых уже пролил свою кровь, а другой жаждет пролить ее ради них! Нет!.. Никогда! Мы сами не останемся с этими людьми, которые считают себя оскверненными нашим присутствием! Идем, матушка! Идем отсюда!