Текст книги "Безымянное семейство (с иллюстрациями)"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Глава VIII
ДЖОАН И ЖАН

Аббат Джоан покинул комнату майора Синклера более спокойным и собранным, чем был, когда входил в нее. Ошеломляющая весть о скорой казни не поколебала его решимости. Бог внушил ему один план, и этот план мог удаться.

Жан еще ничего не знал о приказе, только что доставленном из Квебека, и прискорбная миссия сообщить ему об этом выпала на долю Джоана.

Но нет! Он ничего не станет ему говорить. Он скроет от него то, что этот страшный приговор должен быть приведен в исполнение через два часа. Для осуществления замысла Джоана надо, чтобы Жан не знал этого.

Совершенно очевидно, что теперь уже нечего было рассчитывать ни на предварительно подготовленный побег, ни на атаку на форт Фронтенак. Осужденного могло спасти от смерти лишь незамедлительное бегство. Если через два часа он еще будет в камере, то выйдет оттуда, только чтобы пасть под пулями глухой ночью у крепостной стены.

Был ли осуществим план аббата Джоана? Вероятно, если брат согласится действовать с ним заодно. Во всяком случае, это был единственный способ, к которому можно было прибегнуть в подобных обстоятельствах. Но, повторяем, для этого было необходимо, чтобы Жан не знал, что майор Синклер уже получил приказ о казни.

В сопровождении сержанта аббат Джоан спустился по лестнице вниз. Камера узника помещалась на нижнем этаже блокгауза, в углу, в конце коридора, идущего вдоль внутреннего двора. Осветив темный проход своим фонарем, сержант подошел к низкой двери, запертой снаружи на два засова.

Собравшись отпереть ее, сержант наклонился к молодому священнику и тихо сказал:

– После того как вы покинете заключенного, мне, как вы знаете, приказано проводить вас за крепостные ворота.

– Я это знаю, – ответил аббат Джоан. – Ждите меня в коридоре, когда мне будет пора уходить, я дам вам знать.

И дверь камеры распахнулась.

Там в глубине, в полном мраке, лежа на чем-то похожем на походную кровать, спал Жан. Шорох и скрип отворяемой двери не разбудили его.

Сержант хотел было потрясти узника за плечо, но аббат Джоан жестом попросил его не делать этого.

Тогда сержант поставил фонарь на небольшой столик, вышел и тихо затворил за собой дверь.

Братья остались одни, один спал, другой молился, став на колени.

Потом Джоан поднялся с колен и в последний раз устремил взор на брата, свое второе «я», которому, как и ему, преступление их отца сделало жизнь столь невыносимой.

И он прошептал:

– Боже, помоги мне!

У него оставалось слишком мало времени, чтобы можно было терять лишние минуты. Он положил руку на плечо Жана. Тот проснулся, открыл глаза, привстал на постели и, узнав брата, воскликнул:

– Джоан, ты?..

– Тише, Жан... Говори тише! – ответил Джоан. – Нас могут услышать!

И он жестом дал понять, что дверь снаружи охраняется. Шаги сержанта в коридоре то удалялись, то приближались. Жан, лежавший полуодетым под грубым одеялом, которое не могло защитить его от стужи в камере, бесшумно встал.

Братья крепко обнялись.

– Как там наша мать? – спросил Жан.

– Ее уже нет в «Запертом доме».

– Ее там нет?..

– Нет.

– А де Водрель и его дочь, которые укрылись у нас?

– Когда я в последний раз приходил в Сен-Шарль, дом был пуст.

– Когда это было?

– Неделю назад.

– И с тех пор ты ничего не узнал о матери, о наших друзьях?

– Ничего.

Что же там произошло? Не нагрянула ли полиция с новым обыском, не арестовали ли Бриджету, де Водреля и его дочь? Или же, не желая, чтобы ее отец хотя бы день оставался под кровом семьи Моргазов, Клара увела его оттуда, еще такого слабого, несмотря на опасности, которые его подстерегали? А сама Бриджета тоже бежала из «Запертого дома», раз ее опозоренное имя стало всем известно?

Все это со скоростью молнии пронеслось в голове Жана, и он уже собрался было рассказать аббату Джоану о том, что произошло в «Запертом доме» после битвы у Сен-Шарля, но тот, наклонившись к его уху, прошептал:

– Слушай меня, Жан. Здесь с тобой не брат, а священник, который пришел напутствовать осужденного на смерть. Только поэтому комендант форта дал мне разрешение пройти к тебе в камеру. Мы не можем терять ни минуты!.. Тебе надо сейчас же бежать.

– Сейчас же, Джоан?.. Но каким образом?

– Ты переоденешься в мое платье и выйдешь отсюда под видом священника. Мы так похожи, что никто не заметит подмены. К тому же сейчас ночь, и, проходя по коридору и внутреннему двору, ты будешь едва освещен фонарем. Лицо у тебя будет скрыто полями шляпы, тебя нельзя будет узнать. Когда мы поменяемся одеждой, я встану в глубине камеры и позову сержанта. Он придет открыть дверь, как мы условились. Ему приказано проводить меня к воротам... А проводит он – тебя...

– Брат, – ответил Жан, схватив Джоана за руку, – как ты мог подумать, что я соглашусь на такую жертву?

– Так надо, Жан! Твое присутствие среди повстанцев сейчас нужнее, чем когда-либо.

– Так они не отчаялись, Джоан, в успехе национального дела после своего поражения?

– Нет! Они собрались на острове Нейви на Ниагаре и готовы начать борьбу снова.

– Пусть же выступают без меня, брат. Успех нашего дела не зависит от одного человека. Я не позволю тебе рисковать жизнью, чтобы спасти меня...

– Разве это не мой долг, Жан?.. Разве мы достигли своей цели?.. Нет!.. Мы не смогли даже умереть, чтобы искупить зло...

Слова брата глубоко тронули Жана, но он не сдавался.

– Послушай, Жан! – продолжал Джоан. – Ты боишься за меня, но что мне грозит? Завтра, когда меня обнаружат в этой камере, что мне могут сделать? Ничего! На месте осужденного окажется бедный священник, ну что ему, думаешь, могут сделать? Разве что отпустить...

– Нет!.. Нет! – протестовал Жан, отчаянно борясь с собой.

– Довольно спорить! – отрезал Джоан. – Тебе надо уйти отсюда, и ты уйдешь. Исполни свой долг так же, как я исполнил свой. Ведь ты один настолько популярен, чтобы вызвать всеобщий подъем...

– А если они обвинят тебя в том, что ты способствовал моему побегу?

– Мне не вынесут приговора без суда, – ответил Джоан, – без приказа из Квебека, а это займет несколько дней!

– Несколько дней, брат?

– Да, а ты тем временем присоединишься к товарищам на острове Нейви и приведешь их в крепость Фронтенак, чтобы освободить меня...

– Но остров Нейви в двадцати милях от крепости Фронтенак, Джоан! Я не успею...

– Так ты упорствуешь, Жан? Что ж, до сих пор я тебя уговаривал. Теперь я приказываю. С тобою говорит уже не брат, а служитель Бога. Если тебе суждено умереть, так умри, сражаясь за наше дело, иначе ты не исполнишь долга, который лежит на тебе. Впрочем, если ты откажешься, я объявлю, кто я такой, и аббат Джоан падет под пулями рядом с Жаном Безымянным!..

– О брат!

– Уходи отсюда, Жан!.. Уходи! Этого хочу я! Этого хочет наша мать!.. Этого хочет твое отечество!

Жану, убежденному страстной речью Джоана, ничего не оставалось, как повиноваться. Надежда возвратиться через пару дней к форту Фронтенак с несколькими сотнями патриотов развеяла его последние сомнения.

– Что ж, я готов, – сказал он.

Обмен одеждой занял немного времени. В облачении священника Жана было очень трудно узнать.

Потом братья немного поговорили о политической ситуации, об умонастроениях после недавних событий. Наконец аббат Джоан сказал:

– Сейчас я позову сержанта. Когда он откроет дверь камеры, ты выйдешь и пойдешь следом за ним по коридору, который он будет освещать своим фонарем. Когда вы выйдете из блокгауза, тебе останется лишь пересечь внутренний двор – примерно шагов пятьдесят. Ты дойдешь до караульни, она справа от стены. Проходя мимо, отвернись. Когда минуешь ворота, спустись вниз и иди вдоль берега до опушки леса, что в полумиле от форта. Там ты найдешь Лионеля...

– Лионеля?.. Юного клерка?..

– Да, он сопровождал меня сюда, и он проведет тебя до острова Нейви. Обними же меня в последний раз!

– Брат мой! – прошептал Жан, кинувшись в объятия Джоана.

Час настал. Джоан громко кликнул сержанта и отступил в глубь камеры.

Сержант открыл дверь и, обратясь к Жану, лицо которого было скрыто широкополой шляпой священника, спросил:

– Вы готовы?

Жан утвердительно кивнул.

– Идемте!

Сержант взял со стола фонарь, дал Жану выйти и снова запер дверь камеры.

В каких терзаниях провел Джоан следующие несколько минут! Что произойдет, если в коридоре или во дворе в тот самый момент, когда там будет проходить Жан, окажется майор Синклер, если он остановит его, станет спрашивать, как вел себя заключенный? Подмена будет обнаружена, узника немедленно расстреляют! А потом может статься, что уже начаты приготовления к казни, что гарнизон форта уже получил распоряжения от коменданта и сержант заговорит об этом с мнимым священником, провожая его. Тогда Жан непременно захочет вернуться в камеру: он не допустит, чтобы вместо него погиб брат!

Приложив ухо к двери, аббат Джоан стал прислушиваться. Биение сердца едва позволяло ему уловить доносившиеся снаружи звуки.

Наконец до него долетел приглушенный лязг. Джоан упал на колени, благодаря Бога.

Это с грохотом закрылись ворота.

– Свободен! – прошептал Джоан.

Жана действительно не узнали. Сержант, шагавший впереди с фонарем в руке, проводил его через внутренний двор до ворот крепости, не заговорив с ним. Офицеры и солдаты еще не знали, что через час приговор должен быть приведен в исполнение. Дойдя до слабо освещенной караульни, Жан отвернулся, как ему посоветовал брат. Когда он уже собирался пройти в ворота, сержант спросил его:

– Вы еще вернетесь, чтобы напутствовать осужденного?

– Да, – кивнул Жан.

Еще миг, и он вышел за ворота.

И все же Жан удалялся от крепости Фронтенак очень медленно, словно какая-то нить привязывала его к тюрьме – нить, которую он никак не решался порвать. Он стал упрекать себя за то, что поддался уговорам брата, что ушел вместо него. Только теперь все опасности этой подмены предстали перед ним с ужасающей ясностью. Он говорил себе, что через несколько часов, когда наступит утро, в камеру войдут, побег будет обнаружен, Джоана станут бить, возможно, даже пытать, пока он сам не захочет, чтобы смерть скорее пришла покарать его за геройское самопожертвование.

При этой мысли Жана охватило неодолимое желание вернуться назад. Но нет! Ему надо было поспешить воссоединиться с патриотами на острове Нейви и вместе с повстанцами атаковать крепость Фронтенак, чтобы освободить брата. Нельзя было терять ни минуты.

Жан пересек наискось прибрежную полосу у подножия крепостной стены, обогнул озеро и направился к роще, где его должен был ждать Лионель.

Ураган «blizzard» бушевал со страшной силой. Льдины, скопившиеся у берегов Онтарио, ударялись друг о друга, как айсберги в полярном море. Снег, падавший крупными хлопьями, слепил глаза.

Теряясь в круговерти налетавших шквалов, Жан уже перестал понимать, находится он на ледяной поверхности озера или на прибрежной полосе, и старался ориентироваться на лесной массив вдали, едва различимый во мраке.

Ему понадобилось около получаса, чтобы проделать эти полмили.

Очевидно, Лионель не заметил его, иначе он наверняка вышел бы к нему навстречу.

Итак, Жан очутился наконец под деревьями, обеспокоенный тем, что не нашел юного клерка на условленном месте. Он боялся окликнуть его по имени: их мог услышать какой-нибудь припозднившийся рыбак.

И тут ему на память пришли две последние строчки из баллады юного поэта – те, которые он процитировал на ферме «Шипоган». Углубившись подальше в лес, он громко продекламировал:

 
И жизнь, блуждающее пламя,
И смерть, блуждающий огонь!
 

Почти тотчас из чащи леса вышел Лионель, бросился к нему и воскликнул:

– Это вы, господин Жан... вы?

– Да, Лионель.

– А аббат Джоан?

– Он остался в моей камере. А теперь – скорее на остров Нейви! Через двое суток мы должны вернуться в крепость Фронтенак с нашими товарищами.

Жан и Лионель вышли из леса и направились на юг, чтобы спуститься вниз вдоль берега Онтарио до русла Ниагары.

Это был самый короткий путь и к тому же наименее опасный. В пяти милях отсюда беглецы, перейдя американскую границу, окажутся в безопасности и смогут быстро добраться до острова Нейви.

Однако Жану и Лионелю предстояло снова пройти мимо форта. Правда, в такую ужасную ночь можно было не опасаться, что часовые заметят их в густых снежных вихрях, даже тогда, когда они будут пересекать прибрежную косу. Конечно, если бы поверхность озера не загромождали льдины, скапливавшиеся в такие суровые зимы у берегов, лучше было бы обратиться к какому-нибудь рыбаку, который в мгновение ока доставил бы беглецов к устью Ниагары. Но сейчас это было невозможно.

Жан с Лионелем шли так быстро, как только позволяла вьюга. Они еще недалеко ушли от крепостных стен, как вдруг послышался залп ружейных выстрелов.

Сомнений быть не могло: это во внутреннем дворе крепости стрелял взвод солдат.

– Джоан! – воскликнул Жан.

И упал как подкошенный, как будто это его сразили пули солдат форта.

Джоан погиб за брата, Джоан погиб за свое отечество!

Действительно, через полчаса после ухода Жана майор Синклер отдал приказ казнить осужденного согласно распоряжению из Квебека.

Джоана вывели из камеры и отвели во двор к тому месту, где его должны были расстрелять.

Майор зачитал осужденному приговор.

Джоан не произнес в ответ ни слова.

Он мог бы крикнуть в этот момент: «Я не Жан Безымянный!.. Я священник, занявший его место, чтобы спасти его!»

И майор был бы вынужден отсрочить казнь, запросив новых указаний от генерал-губернатора.

Однако Жан был еще слишком близко от крепости Фронтенак, солдаты пустились бы за ним в погоню, его бы неминуемо схватили и расстреляли. А надо было, чтобы Жан Безымянный нашел свою смерть не иначе как на поле боя.

Поэтому Джоан промолчал, прислонился к стене и пал, воззвав в последний раз к матери, брату и отечеству.

Солдаты не узнали его живым, не узнали они его и мертвым. Казненного тут же похоронили в могиле, вырытой снаружи у подножия крепостной стены. Правительство, должно быть, ликовало, что уничтожило в его лице героя борьбы за независимость.

Это была первая жертва, принесенная во искупление преступления Симона Моргаза.

Глава IX
ОСТРОВ НЕЙВИ

Первый европейский корабль под командованием Кавелье де ля Салля на воды Онтарио спустили в 1668 году французы. Доплыв до южной оконечности озера, где была воздвигнута крепость Ниагара, их судно направилось вверх по течению реки с таким же названием, пока не достигло стремнин в трех милях от порогов. Затем другой корабль, построенный и спущенный на воду выше знаменитых водопадов, доплыл по реке к озеру Эри и продолжил свое отважное плавание до озера Мичиган.

В сущности, Ниагара – это естественный канал длиною в пятнадцать-шестнадцать миль, который позволяет озеру Эри сбрасывать свои воды в Онтарио. Но на середине этого канала дно вдруг резко опускается на 160 футов – как раз здесь река изгибается в виде подковы. Козий остров – Гот-Айленд – делит Ниагару на две неравные части. Справа американский водопад, слева – водопад канадский низвергают свои бурные воды в глубокую пучину, которую постоянно венчает шапка водяной пыли.

Остров Нейви расположен выше водопадов. Ближе к озеру Эри, в десяти милях от города Буффало и в трех милях от деревни Ниагара-Фолс, стоящей прямо напротив каскадов, по имени которых она и называется.

Именно здесь патриоты создали последний оплот восстания, нечто вроде лагеря, разбитого на острове, находящемся между Канадой и Америкой на реке Ниагаре – этой естественной границе между двумя странами.

Те из повстанцев, что ушли от преследований лоялистов после событий у Сен-Дени и Сен-Шарля, покинули канадскую территорию, перешли через границу и сосредоточились на острове Нейви. Если военная удача им изменит, если солдатам королевской армии удастся переправиться через левый рукав реки и вытеснить их с острова, они смогут укрыться на другом берегу, где у них не будет недостатка в сочувствии. Но, конечно, число тех, кто попросит убежища у американцев, будет невелико, ибо в этой конечной схватке все будут стоять насмерть.

Вот каково было соотношение сил франко-канадцев и королевских войск, направленных из Квебека в первой половине декабря.

Сторонники реформ – в частности те, кого называли «синими колпаками», – занимали остров Нейви, защищенный рекой в недостаточной мере. Действительно, несмотря на холода, Ниагара оставалась судоходной из-за быстрого течения; с любого берега можно было переправиться на остров на лодке. А потому суда американцев и канадцев беспрерывно сновали между лагерем и американской деревней Шлоссер, расположенной на правом берегу Ниагары. Одни перевозили боеприпасы, оружие и провизию, другие – людей, устремившихся в Шлоссер в предвидении скорого нападения солдат королевской армии.

Гражданин Соединенных Штатов Уилс, владелец небольшого парохода «Каролина», организовал даже ежедневные рейсы на остров, беря за проезд умеренную плату, которую любопытствующие охотно опускали в его кассу.

На противоположном берегу Ниагары, напротив Шлоссера, в деревне Чиппева, стояли лагерем англичане под командованием полковника Макнаба. Их число было достаточно велико, чтобы разбить реформистов, сосредоточившихся на острове Нейви, если бы им удалось туда высадиться. Они собирались предпринять такую попытку, как только Макнаб закончит все приготовления, то есть через несколько дней, и возле Чиппевы было сосредоточено много крупных лодок. Последнее сражение на этой оконечности Канады, в поле зрения американцев, было, таким образом, неминуемо.

Читателя не удивит, что персонажи, которые встречались в разных местах нашего повествования, все оказались на острове Нейви.

Андре Фарран, недавно оправившийся от раны, а также Уильям Клерк поспешили в этот лагерь, где к ним не замедлил присоединиться Винсент Годж. Только депутат Себастьян Грамон, заключенный в монреальскую тюрьму, не смог занять свое место в рядах братьев по оружию.

Винсенту Годжу, после того как он дал убежать Бриджете и Кларе де Водрель, которые благодаря его вмешательству смогли добраться до «Запертого дома», удалось избавиться от наседавших на него пьяных солдат и от тех, что грозили перерезать ему дорогу. Он тут же устремился в лес и к утру сумел уйти от солдат королевской армии.

Двое суток спустя Годж добрался до Сент-Олбанса по ту сторону границы. Когда на острове Нейви был создан лагерь, он направился туда с несколькими американцами, телом и душой преданными делу освобождения.

Были там также Том Арше и четверо его сыновей – Пьер, Тони, Жак и Мишель. Спасшись от гибели в Сен-Шарле, они не смогли вернуться на ферму «Шипоган» – это значило бы подвергнуть опасности не только себя, но и Катерину Арше. А потому они укрылись в деревне Сент-Олбанс, куда Катерина смогла передать весточку о себе и остальных детях. Затем, в первую неделю декабря, они обосновались на острове Нейви, решив продолжать борьбу и желая отомстить за смерть Реми, павшего от пуль лоялистов.

Что касается мэтра Ника, то если бы самый всеведущий колдун Дальнего Запада когда-нибудь предсказал ему: «Настанет день, когда ты, нотариус королевской службы, смирный по характеру, осторожный в силу профессии, будешь сражаться во главе гуронского племени против официальных властей своей страны», – он счел бы, что этому колдуну место в окружном приюте для умалишенных.

Однако мэтр Ник действительно оказался во главе воинов своего племени. После торжественных речей махоганы решили примкнуть к повстанцам. Великий вождь, в жилах которого струилась кровь сагаморов, не мог остаться в стороне. Его отчаянные протесты не были приняты во внимание, и на следующий день после того, как Лионель вместе с аббатом Джоаном покинул Вальгатту, после того как «костер Совета» был погашен, мэтр Ник, сопровождаемый – нет! – возглавивший с полсотни воинов, направился к озеру Онтарио, в деревню Шлоссер.

Можно себе представить, какой прием был оказан мэтру Нику в лагере. Том Арше пожал ему руку, да так крепко, что тот сутки не мог, если бы захотел, держать лук и томагавк. Столь же радостно встретили его Винсент Годж, Фарран, Клерк – все те, кто были его друзьями или клиентами в Монреале.

– Да... да... – бормотал он, – я счел своим долгом... вернее, вот эти славные люди...

– Воины вашего племени? – подсказывали ему.

– Да... моего племени! – повторял он.

В самом деле, несмотря на то, что этот замечательный человек имел довольно-таки жалкий вид, за который было стыдно Лионелю, гуроны представляли собой серьезную поддержку для дела национального освобождения. Если другие племена, увлеченные примером гуронов, последуют за ними, если их воины, охваченные теми же чувствами, примкнут к реформистам, власти уже не смогут справиться с повстанческим движением.

Однако в результате недавних событий патриотам пришлось перейти от наступления к обороне. Было ясно: если полковник Макнаб овладеет островом Нейви, дело независимости будет проиграно окончательно.

Предводители «синих колпаков» занимались организацией сопротивления, используя все средства, какими только располагали. Укрепления в различных точках острова, препятствия на случай попыток высадки, оружие, боеприпасы и провиант, которые подвозили из деревни Шлоссер, – за все это принялись спешно и рьяно. Всего тяжелее для повстанцев было вынужденное ожидание нападения; сами они не могли перейти в наступление, не имея возможности переправиться через левый рукав Ниагары. У них было недостаточно сил и средств, чтобы атаковать деревню Чиппева и осадить сильно укрепленный лагерь на левом берегу реки.

А между тем силы полковника Макнаба все возрастали; успешно продвигались вперед и его приготовления к форсированию Ниагары. Прижатые к самой границе, последние защитники франко-канадского дела тщетно пытались поддерживать связь с населением провинций Онтарио и Квебек. В создавшихся условиях приходы не могли сплотиться, чтобы взяться за оружие, и не было предводителя, который возглавил бы мятеж теперь, когда колонны королевских солдат прочесывали графства долины реки Св. Лаврентия.

Это мог сделать только один человек. Только он имел достаточно влияния, чтобы поднять народные массы; таким человеком был Жан Безымянный. Но после поражения у Сен-Шарля он исчез. И все говорило за то, что он, вероятно, погиб, потому что не объявился на американской границе. Нельзя было предположить, что он попал в руки полиции: подобный арест не хранился бы в тайне властями Квебека и Монреаля.

Тайной была покрыта и судьба де Водреля.

Винсенту Годжу, Фаррану и Клерку не было известно, что с ним стало. То, что он был ранен у Сен-Шарля, они знали. Но никто не видел, как Жан вынес его с поля сражения, хотя и не было слухов о том, что он попал в плен. Что же до Клары де Водрель, то Винсент Годж, отбив ее у пьяных насильников, потерял ее след.

И можете себе представить радость друзей де Водреля, когда днем 10 декабря они увидели, как он со своей дочерью появился на острове Нейви; вместе с ними прибыла женщина, которой они не знали.

Это была Бриджета.

После бегства Жана лучшим решением было бы, несомненно, остаться в «Запертом доме»: здесь де Водрель был в безопасности. Где еще могла найти его дочь другое, более надежное, убежище? Виллу «Монкальм» на острове Иисуса волонтеры сровняли с землей; от нее остались одни развалины. Кстати, де Водрелю все еще не было известно, по каким мотивам Рип не стал обыскивать «Запертый дом». Клара сохранила в тайне позорную причину такого покровительства, и он не знал, что пользуется гостеприимством Бриджеты Моргаз.

Однако, опасаясь за дочь больше, чем за себя, предвидя новые визиты полицейских, де Водрель не захотел менять свои планы. Вот почему, узнав на следующий день, что солдаты королевских войск покинули Сен-Шарль, он вместе с Кларой и Бриджетой разместились в повозке, которую им прислал фермер Аршамбо, и без промедления отправились втроем в южную часть графства Св. Гиацинта. Затем, как только им стало известно о сосредоточении сил патриотов на острове Нейви, они наняли дилижанс, чтобы переправиться через американскую границу. Прибыв накануне в Шлоссер после восьмидневного утомительного и опасного путешествия, они оказались, наконец, среди друзей.

Но неужели Бриджета согласилась отправиться с Кларой де Водрель, которая знала о ее прошлом?.. Да! Несчастная женщина не смогла устоять перед мольбами девушки.

Вот что произошло в «Запертом доме».

Понимая, как и сын, после его бегства, что теперь она может внушать гостям лишь отвращение, Бриджета удалилась в свою комнату. Можете себе представить, какая это была ужасная для нее ночь! Захочет ли Клара скрыть от отца то, о чем узнала? Нет! И завтра же у де Водреля будет только одна мысль – бежать прочь из «Запертого дома». Да, бежать, рискуя попасть в руки солдат королевской армии, лучше бежать, чем оставаться еще хоть один день под кровлей Моргазов!

Впрочем, и Бриджете нельзя было оставаться в Сен-Шарле. Она не станет дожидаться, когда жители выгонят ее с позором. Она отправится далеко-далеко, прося Бога лишь об одном – избавить ее от этого жалкого существования!

Но на следующий день, когда рассвело, дверь комнаты Бриджеты открылась и вошла Клара. Несчастная женщина хотела было выйти, чтобы избавить ее от своего присутствия, но девушка сказала ей грустно и с любовью:

– Госпожа Бриджета, я скрыла вашу тайну от отца. Он не знает и никогда не узнает о вашем прошлом, и я тоже хочу забыть о нем. Я буду помнить лишь то, что вы – самая несчастная, но и самая достойная из женщин!

Бриджета не подняла головы.

– Выслушайте меня, – снова заговорила Клара. – Я питаю к вам уважение, на которое вы имеете полное право. Я сочувствую вашим несчастьям и считаю вас достойной сострадания. Нет! Вы не должны отвечать за это преступление, за которое и так жестоко расплачиваетесь. Это ужасное предательство искупили, и с лихвой, ваши сыновья. Настанет день, и справедливость восторжествует. А пока позвольте мне любить вас, как если бы вы были моей матерью. Вашу руку, госпожа Бриджета, дайте мне вашу руку!

На этот раз, тронутая проявлением чувств, к которым она не привыкла, эта глубоко несчастная женщина сдалась и пожала протянутую ей руку девушки, а из глаз ее хлынули слезы.

– И теперь, – продолжала Клара, – давайте никогда больше не возвращаться к этой теме, а лучше подумаем о нашем настоящем. Отец боится, что ваш дом не избежит новых обысков. Он хочет, чтобы в ближайшую же ночь, раз дороги свободны, мы уехали все вместе. Вы, госпожа Бриджета, тоже больше не можете и не должны оставаться в Сен-Шарле. Обещайте, что поедете с нами. Мы присоединимся к нашим друзьям, найдем вашего сына, и я повторю ему то же, что сейчас сказала вам, – что я всем сердцем чувствую правду, стоящую выше людских предрассудков. Обещаете, госпожа Бриджета?

– Я поеду, Клара де Водрель.

– С отцом и со мной?..

– Да, хотя лучше было бы дать мне умереть где-нибудь далеко-далеко от нищеты и позора.

И Кларе пришлось поднять с колен разрыдавшуюся у ее ног Бриджету.

На следующий же вечер они втроем покинули «Запертый дом».

На острове Нейви через сутки после своего прибытия узнали они и страшную для национального дела весть: Жан Безымянный, арестованный начальником полиции Комо, препровожден в крепость Фронтенак.

Этот последний удар окончательно сразил Бриджету. Что стало с Джоаном, она не знала. А вот что ожидало Жана – знала слишком хорошо!.. Скоро он умрет!

– О, только бы никто и никогда не проведал, что они – дети Симона Моргаза! – шептала она.

Одна только барышня де Водрель знала эту тайну. Но она ничего не могла сказать Бриджете в утешение.

Кстати, по той боли, которую она испытала, услышав об аресте Жана, Клара поняла, что ее чувство к молодому человеку ничуть не изменилось. Для нее он был больше, чем пламенным патриотом, обреченным на смерть.

Тем временем известие об аресте Жана Безымянного вызвало глубокое уныние в лагере на острове Нейви; на такой результат и рассчитывали власти, во всеуслышание сообщая эту новость. Как только она достигла Чиппевы, полковник Макнаб отдал приказ распространить ее по всей провинции.

Но каким образом эта новость проникла за канадскую границу – этого никто толком не знал. Представлялось довольно необъяснимым, что о ней на острове Нейви стало известно раньше, чем в деревне Шлоссер. В конце концов, разве это важно?

К несчастью, арест был достоверным фактом, и теперь Жана Безымянного не окажется вместе со всеми в час, когда будет решаться судьба Канады на этом последнем поле битвы.

Как только стало известно о его аресте, 11 декабря днем был созван совет, где присутствовали предводители повстанцев, в том числе Винсент Годж, Андре Фарран и Уильям Клерк.

Председательствовал на совете де Водрель, возглавивший руководство лагерем на острове Нейви.

Винсент Годж предложил, прежде всего, обсудить вопрос о том, нельзя ли попытаться освободить Жана Безымянного.

– Он заключен в крепость Фронтенак, – сказал он. – Гарнизон форта немногочислен, и сотня отважных людей могла бы принудить его сдаться. Вполне возможно было бы добраться до него в течение суток...

– В течение суток! – возразил де Водрель. – Разве вы забыли, что Жан Безымянный был осужден уже прежде, нежели арестован? Поэтому дойти до Фронтенака надо за полсуток, сегодня же ночью!

– Мы дойдем! – ответил Винсент Годж. – Если идти вдоль берега Онтарио, нас до самой реки Св. Лаврентия не задержат никакие препятствия, и, поскольку солдатам королевской армии не будут известны наши планы, они не смогут нам помешать.

– Так отправляйтесь, – сказал де Водрель, – только действуйте в строжайшей тайне. Важно, чтобы лазутчики из лагеря Чиппевы не узнали о вашей вылазке.

Вопрос был решен; оставалось набрать сотню человек, желающих принять участие в отчаянном предприятии, что не составило труда. Чтобы спасти Жана Безымянного от смерти, были готовы выступить все патриоты. Отряд под командованием Винсента Годжа переправился на правый берег Ниагары, в Шлоссер, и, пройдя напрямик по американской территории, к трем часам утра вышел на правый берег реки Св. Лаврентия, перейти которую по льду было нетрудно. Крепость Фронтенак была всего в пяти милях к северу; Винсент Годж мог еще до рассвета напасть на гарнизон и освободить осужденного.

Но его отряд опередил нарочный, отправленный верхом из Чиппевы. И войска, охранявшие канадскую границу, заняли позиции на всем левом берегу реки.

От попытки перейти реку пришлось отказаться, иначе отряд был бы уничтожен. Королевская кавалерия отрезала бы ему путь к отступлению, ни один патриот не вернулся бы на остров Нейви.

Винсент Годж и его товарищи вынуждены были повернуть обратно в Шлоссер.

Значит, о запланированном вооруженном нападении на форт Фронтенак стало известно в лагере Чиппевы?