Текст книги "Собрание сочинений в 12 т. Т. 10"
Автор книги: Жюль Габриэль Верн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 49 страниц)
ГЛАВА ШЕСТАЯ
На палубе
Наконец-то я на свежем воздухе и могу дышать полной грудью. Наконец-то меня выпустили из душной каморки и вывели на палубу корабля… Окинув взглядом морскую даль, я нигде не вижу земли. Ничего, кроме круговой линии горизонта, ничего, кроме моря и неба! Нет! Не видно даже смутных очертаний материка на западе, с той стороны, где тянется на тысячи миль побережье Северной Америки.
Заходящее солнце озаряет косыми лучами водную гладь океана… Сейчас, должно быть, около шести часов вечера… Я смотрю на циферблат… Да, шесть часов тринадцать минут.
Вот что произошло за эту ночь, ночь на 17 июня.
Как уже было сказано, я ждал, чтобы отперли дверь моей камеры, твердо решив не поддаваться сну. Я не сомневался, что день уже наступил, но время тянулось, и никто не приходил. От провизии, которую мне принесли, не осталось ни крошки. Я начал страдать от голода, но не от жажды, так как сохранил немного эля.
Вскоре я почувствовал легкое покачивание корпуса судна. Очевидно, шкуна снова вышла в море, проведя ночь на стоянке, должно быть в какой-нибудь пустынной бухте у берега, так как раньше я не ощущал характерных толчков, обычных при бросании якоря.
Было шесть часов, когда за металлической переборкой раздались шаги. Войдет ли кто-нибудь ко мне? Да. Ключ щелкнул в замке, и дверь отворилась. Свет фонаря рассеял глубокий мрак камеры, в которой я провел долгие часы заточения.
Вошли два человека, но я не успел рассмотреть их лица. Схватив меня за руки, они завязали мне глаза плотной тряпкой, так что я ничего не мог видеть.
Что означала эта мера предосторожности? Что со мной собирались делать? Я попробовал вырваться. Меня крепко держали. Я задавал вопросы. Никакого ответа. Двое неизвестных обменялись несколькими словами на незнакомом мне языке, – на каком, я не мог определить.
Положительно, со мной обращаются слишком уж бесцеремонно! Правда, в их глазах я просто служитель сумасшедшего дома, стоит ли считаться с таким ничтожеством! Однако я далеко не уверен, что с инженером Симоном Хартом обращались бы более почтительно.
На этот раз мне все же не заткнули рот кляпом и не связали по рукам и ногам. Меня просто крепко держат, чтобы я не мог убежать.
Минуту спустя меня выводят из камеры и вталкивают в тесный коридор. Под ногами гулко звенят ступени железного трапа. Затем мне в лицо ударяет свежий ветер, и я жадно вдыхаю его сквозь повязку.
Тут меня подымают и ставят на пол, на этот раз не металлический, а деревянный; должно быть, это палуба корабля.
Наконец матрасы отпускают меня. Я свободен. Прежде всего я срываю повязку с головы и оглядываюсь вокруг.
Я стою на палубе шкуны, которая идет полным ходом, оставляя за кормой длинный пенистый след.
Я принужден ухватиться за бакштаг, чтобы не упасть, так солнечный свет ослепляет меня после двухдневного заточения в полной темноте.
По палубе ходят человек десять матросов с грубыми, суровыми лицами самого разнообразного типа; мне трудно определить их национальность. Впрочем, они почти не обращают на меня внимания.
Что до шкуны, то, мне кажется, ее водоизмещение не более двухсот пятидесяти – трехсот тонн. Широкий корпус, высокие мачты и большая площадь парусности должны обеспечить ей быстрый ход при попутном ветре.
На корме за рулем стоит матрос с загорелым обветренным лицом. Держась за ручки штурвального колеса, он правит шкуной, делая резкие повороты.
Мне хотелось бы узнать название этого судна, напоминающего своим видом яхту. Написано ли оно на корме, или на носу судна?
Обратившись к одному из матросов, я спрашиваю:
– Что это за корабль?
Никакого ответа, – можно подумать, что он даже не понимает меня.
– Где капитан?
Матрос не отвечает и на этот вопрос.
Я направляюсь к носу судна. На баке подвешен судовой колокол. Может быть, на медной стенке колокола высечено название шкуны?
Нет, ничего.
Вернувшись на корму, я задаю тот же вопрос рулевому.
Бросив на меня угрюмый взгляд, он пожимает плечами и, расставив ноги, выравнивает шкуну, сильно накренившуюся на левый борт.
Я оглядываюсь, чтобы узнать, нет ли здесь Тома Рока. Его нигде не видно… Неужели его нет на борту? Это очень странно. Зачем было похищать из Хелтфул-Хауса одного служителя Гэйдона? Никто ни разу не заподозрил, что на самом деле я инженер Симон Харт, да если бы даже это стало известно, зачем я мог понадобиться похитителям и чего они от меня хотят?
Раз Тома Рока нет на палубе, значит его заперли в одной из кают; лишь бы только с ним обращались повежливее, чем с его бывшим смотрителем!
Что такое? Как это я сразу не заметил! Каким же образом движется эта шкуна? Паруса убраны все до последнего, бриз стих… редкие порывы ветра, дующего с востока прямо в лоб, только препятствуют ходу судна… И тем не менее шкуна быстро несется вперед, слегка зарываясь носом и рассекая форштевнем волны, струящиеся белой пеной вдоль ватерлинии. Длинный волнистый след тянется далеко за кормой.
Значит, это паровая яхта? Нет! Между грот– и фок-мачтой не видно никакой трубы. Может быть, это судно с электрическим двигателем, снабженное аккумуляторами или гальванической батареей большой мощности; они-то и приводят в движение гребной винт и сообщают кораблю подобную скорость?
Право же, нельзя иначе объяснить его движение. Во всяком случае, судно несомненно движется при помощи гребного винта, и я смогу в этом удостовериться, наклонившись над гакабортом; тогда мне останется только выяснить, какая же механическая сила приводит его в действие.
Рулевой не мешает мне приблизиться, смерив меня насмешливым взглядом.
Перегнувшись через борт, я смотрю…
Никаких признаков бурлящей клокочущей струи, которую обычно вызывает вращение винта… Ничего, кроме ровного следа за кормой, тянущегося на три-четыре кабельтовых, как за простым парусным судном.
Какой же двигатель придает шкуне такую удивительную скорость? Как я уже говорил, ветер скорее встречный, и море лишь слабо колышется.
А все-таки я узнаю, в чем дело! Во что бы то ни стало! И, пользуясь тем, что команда не обращает на меня никакого внимания, я возвращаюсь на нос.
Около носового люка я встречаю человека, лицо которого кажется мне знакомым. Облокотившись на борт, он смотрит на меня и дает мне подойти… Он как будто ждет, что я с ним заговорю.
Я припоминаю… Это он сопровождал графа д’Артигаса во время его посещения Хелтфул-Хауса. Да, конечно, я не ошибся.
Значит Тома Рока похитил этот богатый иностранец, значит я нахожусь на борту его яхты «Эбба», хорошо известной в восточных портах Северной Америки… Ну, что ж! Человек у люка должен объяснить мне то, что я имею право знать. Насколько помню, они с графом д’Артигасом говорили по-английски. Он поймет меня и не сможет уклониться от ответа на мои вопросы.
Я полагаю, что это капитан «Эббы».
– Капитан, я вас видел в Хелтфул-Хаусе, – говорю я. – Вы меня узнаете?
Он оглядывает меня с ног до головы, не удостаивая ответом.
– Я смотритель Гэйдон, сторож Тома Рока, – продолжаю я, – и хочу знать, зачем вы меня похитили и привезли на шкуну?
Капитан прерывает меня жестом; вместо ответа он подает знак стоящим на баке матросам.
Те подбегают, хватают меня за руки и, не обращая внимания на мои протесты, насильно тащат вниз по лестнице в люк.
В сущности это не лестница, а вертикальный трап со ступенями из железных прутьев, вделанных в переборку. Я спускаюсь на площадку, откуда несколько дверей ведут в кубрик, капитанскую каюту и прилегающие помещения.
Неужели меня снова запрут в ту же темную камеру в глубине трюма?…
Повернув налево, меня вводят в каюту, освещенную иллюминатором; он открыт, и в него врывается свежий ветер. Мебель каюты состоит из койки с застланной постелью, стола, кресла, умывальника и шкафа.
Стол накрыт на один прибор. Мне остается только сесть за стол, после чего я обращаюсь с вопросом к поваренку, который, поставив передо мной кушанья, собирается уходить.
Еще один глухонемой! Или этот негритенок просто не понимает английского языка?
Когда дверь за ним затворилась, я с аппетитом принялся за еду, отложив все вопросы на будущее в надежде, что когда-нибудь все же получу на них ответ.
Правда, я опять взаперти, но на этот раз в несравненно лучших условиях, которых меня, надеюсь, не лишат до прибытия в гавань.
Мои мысли вертятся вокруг одного: совершенно ясно, что именно граф д’Артигас подготовил похищение, что он его зачинщик, и французский изобретатель несомненно находится на борту «Эббы» в какой-нибудь не менее комфортабельной каюте.
Кто он такой, этот граф, собственно говоря? Откуда взялся этот иностранец? Захватив Рока в свои руки, он, видимо, хочет любой ценой завладеть секретом фульгуратора? Это весьма правдоподобно. В таком случае надо быть начеку и не выдать себя; если обо мне узнают правду, я потеряю всякую надежду получить свободу.
Сколько мне нужно решить загадок, сколько раскрыть тайн – происхождение графа д’Артигаса, его планы на будущее, курс, которым следует шкуна, место ее обычной стоянки… и, наконец, необходимо понять, почему судно без парусов и без винта плывет со скоростью не менее десяти миль в час!…
С наступлением вечера холодный ветер дует в иллюминатор каюты, и я прикрываю его. Так как дверь заперта снаружи, я почитаю за лучшее растянуться на койке и заснуть под легкое покачиванье таинственной шкуны, плывущей по волнам Атлантического океана.
На следующее утро я просыпаюсь с зарей, одеваюсь, привожу себя в порядок и жду.
Мне приходит в голову проверить, заперта ли дверь каюты.
Нет, не заперта. Толкнув ее, я взбираюсь по трапу и выхожу из люка.
Матросы моют палубу; на корме стоит капитан с каким-то незнакомцем. Мое появление нисколько не удивляет его, и он кивком головы указывает на меня своему собеседнику.
Этого человека я еще никогда не встречал. На вид ему лет пятьдесят; у него черная борода и волосы с проседью, тонкое насмешливое лицо, живые умные глаза. По типу он напоминает эллина, и я убеждаюсь в его греческом происхождении, когда капитан «Эббы» называет его Серкё, – инженер Серкё.
Что касается самого капитана, его зовут Спаде – имя, повидимому, итальянское. Грек, итальянец – разноплеменная команда, набранная со всего света на шкуну с норвежским названием, – все это, право же, кажется мне подозрительным.
А сам граф д’Артигас с его азиатским типом и испанской фамилией – откуда он взялся?
Капитан Спаде вполголоса разговаривает с инженером Серкё, наблюдая за рулевым, который правит, как будто вовсе не сверяясь с показаниями компаса, установленного в нактоузе у него перед глазами. Скорее он следит за сигналами матроса на носу судна, который жестами указывает ему то лево руля, то право руля.
Там, возле носовой рубки, я вижу Тома Рока. Он смотрит на необозримый пустынный океан, без единой полоски земли на горизонте. Двое матросов, стоя рядом, не спускают с него глаз. Ведь от помешанного можно всего ожидать, – он способен даже выброситься за борт.
Я еще не знаю, разрешат ли мне общаться с моим бывшим пациентом.
Я направляюсь к нему; капитан Спаде и инженер Серкё зорко следят за мной.
Приблизившись к Тома Року, который меня не замечает, я становлюсь рядом с ним.
Тома Рок не трогается с места и, кажется, не узнает меня. Оживленный, с горящими глазами, он смотрит в морскую даль, с наслаждением, полной грудью вдыхая живительный соленый воздух. Он радуется атмосфере, насыщенной кислородом, и яркому солнечному свету, льющемуся с безоблачного неба, он купается в его лучах. Сознает ли он перемену в своем положении? Не успел ли уже позабыть и Хелтфул-Хаус, и флигель, где его держали под надзором, и смотрителя Гэйдона? Вполне возможно. Прошлое изгладилось из его памяти, он весь в настоящем.
Повидимому, Тома Рок и здесь, на палубе «Эббы», среди океана, остается все тем же помешанным, за которым я ухаживал полтора года. Его психическое состояние не улучшилось, рассудок вернется к нему только, когда речь зайдет о его изобретениях. Графу д’Артигасу известна это особенность по опыту, и, очевидно, он именно на нее и рассчитывает, надеясь рано или поздно выведать у изобретателя его тайну. Но как он думает воспользоваться этой тайной?
– Тома Рок! – зову я.
Услышав мой голос, он вздрагивает, но, мельком взглянув на меня, отворачивается.
Я беру его за руку, пожимаю ее. Он быстро выдергивает руку, так и не узнав меня, отходит в сторону и направляется на корму, где стоят инженер Серкё и капитан Спаде.
Любопытно, заговорит ли Тома Рок с кем-нибудь из них и станет ли отвечать на вопросы, после того как не откликнулся на мой зов?
В эту минуту на его лице мелькнул проблеск мысли; его внимание несомненно привлек необъяснимый ход шкуны.
Действительно, он переводит взгляд на мачты и свернутые паруса «Эббы», которая быстро несется по гладкой поверхности моря.
Повернув назад, вдоль правого борта, Тома Рок останавливается там, где должна бы находиться труба судна, будь «Эбба» паровой яхтой, – труба, изрыгающая клубы черного дыма.
То, что поразило меня, озадачило и его… Так же как и я, он не может найти объяснения и тоже спешит на корму, чтобы увидеть работу винта.
За бортом шкуны резвится стая дельфинов. Несмотря на быстрый ход «Эббы», эти проворные животные без труда обгоняют ее, прыгая, кувыркаясь, играя в родной стихии с изумительной легкостью.
Не обращая на них внимания, Тома Рок наклоняется над фальшбортом.
Инженер Серкё и капитан Спаде, боясь, что он свалится в море, спешат к нему и, крепко схватив за руки, уводят обратно на палубу.
Мой опытный глаз замечает, что Тома Рок находится в состоянии сильнейшего возбуждения. Он кружится на месте, жестикулирует и, ни к кому не обращаясь, выкрикивает бессвязные слова…
Совершенно ясно, что у него скоро начнется припадок, как в последний вечер во флигеле Хелтфул-Хауса, припадок, имевший тогда роковые последствия. Надо бы подойти к нему и увести его в каюту; быть может, скоро и меня позовут туда для ухода за больным.
Инженер Серкё и капитан Спаде не спускают с него глаз, вероятно желая посмотреть, что будет дальше. Вот что делает Тома Рок.
Подойдя к грот-мачте и убедившись, что на ней нет парусов, помешанный толкает ее, обхватывает обеими руками и трясет, точно хочет свалить. Затем, видя, что его усилия напрасны, он перебегает к фок-мачте и также пытается сломать ее. Его нервное возбуждение все возрастает. Непонятное бормотанье сменяется нечленораздельными криками…
Внезапно бросившись к вантам левого борта, он хватается за них. Боюсь, что он взберется сейчас по веревочной лестнице и поднимется на марс фок-мачты… Если его не остановить, он может упасть на палубу, а если судно накренится, – сорваться в море.
По знаку капитана Спаде подбежавшие матросы хватают Рока, напрасно пытаясь оттащить его от вантов, в которые он вцепился изо всех сил. Во время припадков силы больного удесятеряются, – мне это хорошо известно: чтобы справиться с ним, мне часто приходилось звать на помощь санитаров.
На этот раз матросам шкуны – крепким, здоровым ребятам – удается быстро укротить несчастного безумца. Его сбивают с ног и кладут на палубу, крепко держа за руки, несмотря на яростное сопротивление.
Теперь нужно только унести его в каюту, уложить на койку и оставить в покое, пока не кончится припадок. Так и поступают по приказанию какого-то нового лица, появившегося на палубе.
Услышав голос этого человека, я оборачиваюсь и узнаю его.
На палубе стоит граф д’Артигас с суровым лицом и высокомерной осанкой, такой же, каким я видел его в Хелтфул-Хаусе.
Я тотчас же подхожу к нему. Я непременно должен добиться объяснения, и я его потребую!
– По какому праву, сударь?… – спрашиваю я.
– По праву сильного! – отвечает граф д’Артигас.
И удаляется на корму, в то время как Тома Рока уносят в каюту.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Два дня плаванья
Возможно, если потребуют обстоятельства, мне придется открыть графу д’Артигасу, что на самом деле я инженер Симон Харт. Как знать, не станут ли со мной лучше обращаться, чем обращались со служителем Гэйдоном? Во всяком случае, это надо хорошенько обдумать. Я твердо убежден, что владелец «Эббы» велел похитить французского изобретателя в надежде захватить в свои руки «фульгуратор Рок», которого ни в Старом ни в Новом Свете не пожелали купить за баснословную цену, запрошенную автором. Поэтому, если Тома Рок откроет свой секрет, пожалуй, мне лучше по-прежнему иметь к нему доступ, оставаться при больном в качестве санитара и выполнять свои прежние обязанности. Да, я не должен упускать возможности все видеть, все слышать… и, кто знает? узнать, наконец, то, что мне не удалось открыть в Хелтфул-Хаусе!
Куда же теперь идет шкуна «Эбба»? Вот первый вопрос.
Кто такой граф д’Артигас? Вот второй вопрос.
Первый несомненно разрешится через несколько дней, принимая во внимание необычайную скорость этой фантастической яхты с таинственным двигателем, систему которого я в конце концов непременно разгадаю.
Насчет второго вопроса я не уверен что его удастся когда-либо разрешить.
Действительно, этот загадочный незнакомец, по-моему, имеет особо веские причины скрывать свое происхождение, и, боюсь, никакие приметы не помогут мне определить его национальность. Хотя граф д’Артигас свободно говорит по-английски, как я убедился во время посещения им Хелтфул-Хауса, все же в его говоре слышится жесткий вибрирующий акцент, несвойственный северным народам. За время моих странствий в обоих полушариях я не слышал ничего похожего на этот акцент, кроме разве особой жесткости произношения, характерной для малайских наречий. И в самом деле, судя по его смуглой, почти оливковой коже с медным отливом, черным, как смоль, вьющимся волосам, глубоко запавшим глазам, жгучему взгляду неподвижных зрачков, высокому росту, широким плечам, крепким мускулам, свидетельствующим о большой физической силе, вполне возможно, что граф д’Артигас принадлежит к одной т рас Дальнего Востока.
Я подозреваю, что д’Артигас – фамилия вымышленная, так же как и графский титул. Хотя его шкуна носит норвежское название, сам хозяин отнюдь не скандинавского происхождения. Он нисколько не похож на уроженцев северных стран, спокойных, белокурых, с добродушными лицами и светлоголубыми глазами.
В конце концов кто бы он ни был, этот человек велел похитить Тома Рока и меня вместе с ним, причем несомненно с какой-то преступной целью.
Далее, действовал ли он в пользу иностранной державы, или в своих собственных интересах? Намерен ли он один использовать новое изобретение и имеет ли возможность и средства это осуществить? Вот третий вопрос, на который я еще не могу ответить. Из того, что я увижу и услышу в дальнейшем, мне, может быть, удастся разрешить эту задачу, перед тем как я убегу отсюда, если только побег будет возможен.
«Эбба» продолжает идти прежним ходом, приводимая в движение своим таинственным двигателем. Я могу свободно разгуливать по палубе, не заходя, однако, дальше носового люка перед фок-мачтой.
Один раз я попытался было подойти к бушприту и посмотреть, перегнувшись через борт, как форштевень рассекает волны, Но вахтенные матросы, очевидно выполняя заранее отданный приказ, не пропустили меня, и один из них крикнул хриплым голосом на ломаном английском языке:
– Назад! Назад! Вы мешаете маневрам!
Однако никаких маневров не производилось.
Поняли ли они, что я старался разгадать, какого рода механизм приводит в движение шкуну? Вероятно, поняли, и капитан Спаде, присутствовавший при этом, несомненно догадался, что я пытаюсь проникнуть в тайну нашего странного плавания, Даже простого больничного сторожа должно удивить, что судно без парусов, без гребного винта развивает такую скорость. Словом, по той или иной причине, мне запрещен вход на носовую палубу «Эббы».
К десяти часам попутный северо-западный ветер свежеет, – и капитан Спаде дает команду боцману.
Боцман, со свистком в зубах, тотчас же приказывает поднять грот, фок, кливер и стаксель. Матросы выполняют команду с неменьшей расторопностью и дисциплиной, чем на любом военном корабле.
«Эбба» слегка накреняется на левый борт, и ход ее заметно ускоряется. Мотор, однакоже, не перестает работать, ибо даже при таком положении парусов шкуна не могла бы идти с подобной быстротой. Тем не менее паруса увеличивают ее скорость благодаря свежему ровному ветру, дующему в одном направлении.
Небо ясно, облака на западе, поднимаясь все выше, постепенно рассеиваются, и море сверкает в потоках солнечных лучей.
Теперь моя основная задача выяснить, куда направляется корабль. Я немало плавал по морям и умею определять скорость судна. По моим расчетам «Эбба» делает десять – одиннадцать миль в час. Курс ее остается прежним, что легко проверить, взглянув на компас, установленный в нактоузе перед рулевым. Смотрителю Гэйдону запрещено ходить только на носовую часть судна, но не на корму. Мне не раз удавалось бросить быстрый взгляд на компас, стрелка которого неизменно указывает на восток, или, говоря точнее, на ост-зюйд-ост.
Таким образом мы пересекаем Атлантический океан, оставив далеко на западе побережье Северной Америки.
Я стараюсь припомнить, какие острова или группы островов встретятся нам в этом направление, на пути к берегам Старого Света.
Северная Каролина, оставленная нами двое суток тому назад, лежит на тридцать пятой параллели; если продолжить эту параллель к востоку, она, насколько помню, пересекает африканский берег приблизительно на уровне Марокко. На той же широте в трех тысячах миль от Америки расположены Азорские острова. Неужели «Эбба» направляется туда и ее обычная стоянка находится у одного из островов этого архипелага, принадлежащего Португалии? Нет, я не могу принять подобную гипотезу.
Впрочем, на той же тридцать пятой параллели, гораздо ближе Азорских островов, всего в тысяче двухстах километрах от побережья, расположена группа Бермудских островов, принадлежащих Англии. Если граф д’Артигас взялся похитить Тома Рока для какой-либо европейской державы, то, вероятнее всего, эта держава – Соединенное королевство Великобритании и Ирландии. Хотя, по правде говоря, не исключена возможность, что он затеял дело в своих собственных интересах.
Три или четыре раза за этот день граф д'Артигас выходит на палубу; стоя на корме, он внимательно изучает горизонт. Как только в море появляется парус или дымок парового судна, он долго смотрит на него в сильную подзорную трубу. Надо добавить, что он не удостаивает замечать мое присутствие на палубе.
Время от времени к нему подходит капитан Спаде, и они обмениваются короткими фразами на языке, которого я не могу ни понять, ни определить.
Охотнее всего владелец «Эббы» беседует с инженером Серкё, который, повидимому, пользуется его особым расположением. Этот инженер довольно словоохотлив, менее угрюм и замкнут, чем его спутники; любопытно, какое положение он занимает на шкуне? Может быть, это личный друг графа д’Артигаса, друг, который сопутствует графу в морских путешествиях, деля с ним завидную жизнь богатого яхтсмена?… Так или иначе, это единственный человек, относящийся ко мне если не с симпатией, то хотя бы с некоторым интересом.
Что касается Тома Рока, то его не видно с самого утра, и он, должно быть, лежит взаперти у себя в каюте, еще не оправившись от вчерашнего припадка.
Я убедился в этом, когда около трех часов пополудни, задержавшись у входа в люк, граф д’Артигас знаком поддавал меня к себе.
Не знаю, чего он от меня хочет, но отлично знаю, что я ему скажу.
– Долго ли продолжаются припадки Тома Рока? – спросил он по-английски.
– Иной раз по двое суток, – ответил я.
– Что нужно с ним делать?
– Оставить его в покое, пока он не заснет. После крепкого ночного сна приступ кончается, и Тома Рок возвращается к своему обычному состоянию.
– Хорошо, смотритель Гэйдон, если потребуется, вы будете попрежнему ухаживать за больным, как в Хелтфул-Хаусе.
– Ухаживать за больным?
– Да… на борту шкуны, до тех пор пока мы не приедем.
– Куда?
– Туда, куда мы прибудем завтра после полудня, – ответил граф д’Артигас.
«Завтра… – подумал я. – Значит, мы держим путь не к африканскому берегу и даже не к Азорским островам. Остается предположить, что «Эбба» бросит якорь у Бермудских островов».
Граф д’Артигас уже поставил ногу на верхнюю ступеньку трапа, когда я в свою очередь задал ему вопрос.
– Сударь, я хочу знать, я имею право знать, куда мы едем и…
– Здесь у вас нет никаких прав, смотритель Гэйдон. Ваше дело – отвечать, когда вас спрашивают.
– Я протестую!
– Протестуйте, – холодно ответил надменный иностранец, бросив на меня недобрый взгляд.
С этими словами он спустился в люк, оставив меня вдвоем с инженером Серкё.
– На вашем месте я бы смирился, смотритель Гэйдон, – сказал тот, насмешливо улыбаясь. – Когда человека захватили в тиски…
– Он имеет право кричать, я полагаю…
– Какой смысл, раз никто не может вас услышать?
– Меня услышат позже…
– Позже… этого долго ждать! Ну что же, кричите сколько угодно!
После этого иронического совета инженер Серкё удалился, оставив меня одного с моими мыслями.
Около четырех часов дня в шести милях к востоку показался большой корабль, идущий нам навстречу. Он быстро приближается и растет у нас на глазах. Из двух его труб вырываются клубы черного дыма. Несомненно это военным корабль, так как на грот-мачте развевается узкий вымпел, и хотя на гафеле не видно флага, я как будто узнаю крейсер американского флота.
Интересно, будет ли «Эбба» согласно обычаю салютовать крейсеру, когда мы поровняемся с ним.
Очевидно, нет, ибо в ту же минуту шкуна меняет курс с явным намерением избежать встречи.
Подобный маневр со стороны подозрительной яхты ничуть не удивляет меня. Но я крайне поражен тем, как капитан Спаде производит этот маневр.
В самом деле, подойдя к брашпилю на баке, капитан останавливается у небольшого сигнального аппарата, вроде пульта, передающего на пароходах команду в машинное отделение. Лишь только он нажимает одну из кнопок аппарата, «Эбба» делает поворот в четверть румба к юго-востоку, а матросы ослабляют шкоты парусов.
Очевидно, был отдан некий приказ механику неведомой машины, управляющей движением шкуны при помощи неведомого двигателя, система которого мне пока еще неизвестна.
В результате этого маневра «Эбба» уклоняется в сторону от крейсера, который продолжает идти, не изменяя курса. Да»и ради чего стал бы военный корабль преследовать парусную яхту, не вызывающую никаких подозрений?
Однако «Эбба» поступает совершенно иначе, когда около шести часов вечера с левого борта появляется второй корабль. На этот раз капитан Спаде, подав команду в аппарат, ложится на прежний курс и, вместо того чтобы избежать встречи с судном, идет на восток, прямо ему наперерез.
Час спустя оба корабля находятся всего на расстоянии трех-четырех миль друг от друга.
Ветер к тому времени совершенно стихает; команда встречного корабля, трехмачтового торгового судна, спешит убрать верхние паруса. До утра на ветер рассчитывать не приходится, и завтра, при таком штиле, трехмачтовик несомненно окажется на прежнем месте. Что касается «Эббы», она продолжает идти на сближение при помощи своего таинственного двигателя.
Капитан Спаде, разумеется, приказывает тоже спустить паруса, и команда под наблюдением боцмана Эфрондата выполняет приказ с такой же изумительной быстротой, как на гоночных яхтах.
Тут капитан Спаде подходит к правому борту, где я стою, и без церемоний приказывает мне спуститься в каюту.
Приходится повиноваться. Однако прежде чем покинуть палубу, я успеваю заметить, что боцман вовсе не торопится зажигать сигнальные огни, тогда как на трехмачтовом судне уже горит зеленый огонь на правом борту и красный – на левом.
Для меня ясно, что шкуна намеревается пройти незамеченной мимо встречного корабля. Ход ее несколько замедлился, но направление не изменилось.
По моему расчету «Эбба» со вчерашнего дня ушла на восток миль на двести.
Вернувшись в свою каюту, я чувствую какое-то смутное беспокойство. На столе меня ждет ужин, но, едва притронувшись к пище, я ложусь на койку, встревоженный, сам не знаю почему, и напрасно стараюсь заснуть.
Такое томительное состояние продолжается около двух часов. Тишину нарушает лишь мерное покачиванье шкуны, журчание воды, струящейся вдоль корпуса, да легкие толчки при поворотах судна на гладкой поверхности спокойного моря.
В моей голове теснятся тревожные мысли, воспоминания обо всем, что произошло за последние два дня, и я никак не могу успокоиться. Итак завтра, после полудня, мы пристанем к берегу. Завтра, на суше, я снова возьмусь за свои обязанности по уходу за больным Тома Роком, «если это потребуется», как сказал граф д’Артигас.
Когда меня впервые заперли в глубине трюма, я заметил, в какой момент шкуна вышла в море из залива Памлико; теперь – около десяти часов вечера – я чувствую, что она остановилась.
Чем вызвана эта остановка? Когда капитан Спаде приказал мне уйти с палубы, никакой земли не было видно на горизонте. По пути нашего следования на картах нанесены лишь Бермудские острова, а в наступающих сумерках сигнальщики на мачтах едва ли могут их заметить раньше, чем мы пройдем еще пятьдесят – шестьдесят миль.
К тому же «Эбба» не только легла в дрейф, но стоит совершенно неподвижно. Едва ощущается легкое, равномерное бортовое покачиванье. Даже зыбь почти не чувствуется. Ни малейшее дуновение ветра не рябит гладкой поверхности океана.
Мои мысли обращаются к торговому судну; оно стояло от нас не больше чем в полутора милях, когда я спускался в каюту. Если бы шкуна продолжала идти ему наперерез, она бы уже поровнялась с ним. Теперь же расстояние между двумя кораблями не должно превышать одного-двух кабельтовых. Трехмачтовое судно легло в дрейф при заходе солнца, и его не могло отнести к западу. Без сомнения, оно на прежнем месте, и, будь ночь посветлее, я бы увидел его через иллюминатор каюты.
Мне приходит в голову, что сейчас представляется удобный случай, которым следует воспользоваться. Почему бы не попытаться убежать, раз всякая надежда быть отпущенным на свободу для меня потеряна? Правда, я не умею плавать, но неужели, бросившись в море со спасательным кругом, я не доплыву до трехмачтовика, если мне удастся обмануть бдительность вахтенных матросов?
Значит, надо прежде всего выйти из каюты и подняться по трапу… Ни в кубрике, ни на палубе «Эббы» не слышно никакого шума… Должно быть, в этот час команда уже спит… Рискнем…
Я пробую отворить дверь каюты, но она заперта снаружи. Этого следовало ожидать.
Придется отказаться от плана побега, сулившего, впрочем, мало надежды на успех.
Самое лучшее – уснуть, ибо если я не утомлен физически, то сильно измучен нравственно. Меня преследуют неотступные вопросы, запутанные противоречивые мысли… Хоть бы забыться сном!…
