Текст книги "Африка: Сборник"

Автор книги: Жозеф Кессель

Соавторы: Леопольд Сенгор,Недле Мокосо,Муххаммед Зефзаф,Светлана Прожогина,Идрис ас-Сагир,Идрис аль-Хури,Стэнли Ньямфукудза,Бен Окри,Мустафа аль-Меснави,Муххаммед Беррада
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 44 страниц)

– Я стоял к нему ближе, чем сейчас стою к вам, – ответил Башир.

– Но как тебе удалось выдержать его взгляд и при этом не умереть от страха? – поинтересовался красавец Ибрагим, продавец цветов, который иногда наряду с гвоздиками и розами приторговывал еще и гашишем.

– Да он такой же, как все: сам как огня боялся леди Синтии. Так что мне уже был не страшен, – ответил Башир и продолжил свой рассказ:

– В этом доме животных ценили гораздо выше, чем людей, будь они даже хозяевами Танжера. Надо было видеть, друзья мои, как многие богатые влиятельные особы, желая угодить леди Синтии, ласкали какого-нибудь старого немощного пса или гадкую обезьянку. И со мной они обращались так же, потому что я был для них чем-то вроде любимого зверя хозяйки. Я мог бы, клянусь вам, укусить начальника полиции, а он в ответ лишь погладил бы меня.

Несмотря на все развлечения и удовольствия, несмотря на красивую одежду и изысканную еду, я не чувствовал себя совершенно счастливым. И никак не мог взять в толк – почему. Но благодаря моему другу Флаэрти я наконец понял, в чем дело.

У господина Флаэрти нет ни богатства, ни знатности, ни титула, ни власти. Но он, думается мне, в курсе всего, что происходит на свете. К тому же он прекрасный рассказчик и умеет развеселить даже самых угрюмых людей. Еще он может влить в себя невероятное количество огненных напитков. Поэтому леди Синтия всегда привечала его и как-то по-особенному к нему относилась: порой приглашала на обеды только его одного и никого больше.

Однажды он пришел в очередной раз; увидев меня, подмигнул и улыбнулся в рыжие усы. И в ту же минуту я вспомнил наши дневные и ночные прогулки в порту и по улицам старого города, наши встречи на террасах кофеен на площади Франции, в касбе и на Малом базаре. Вспомнил я и Омара с Айшей, и других уличных ребятишек, и постоялые дворы, и улицу Ювелиров. И я подумал: как все-таки хорошо быть свободным!

Когда мой друг Флаэрти, собираясь уезжать, сел в машину леди Синтии, мне захотелось поехать вместе с ним. Но шофер-индус не взял меня: у него не было на это распоряжения. Тогда я добежал до главных ворот, за которыми начиналась дорога. Они уже были закрыты, и привратник-суданец не открыл мне их: у него тоже не было разрешения.

И тут я почувствовал, о друзья мои, что если сейчас же не найду способа выбраться оттуда, то сойду с ума от бессилия и злости. Я обежал все роскошное поместье, которое стало мне теперь ненавистно, как тюрьма. Но напрасно я искал лазейку. Необъятное владение леди Синтии было все обнесено высоченной стеной с колючей проволокой. Я совсем было отчаялся, как вдруг очутился перед небольшими воротами, находящимися от главных в отдалении, через которые, судя по всему, привозили продукты, дрова, навоз для сада и множество других вещей, необходимых в хозяйстве. Ворота, конечно же, были накрепко закрыты и вдобавок охранялись большой злющей собакой. К счастью, пса мне удалось приласкать; что же касается обычного замка, на который были заперты ворота, то открыть его для меня не составляло труда, пришлось только сделать из проволоки отмычку.

Так что в ту же ночь я, всю дорогу напевая и подпрыгивая от радости и нетерпения, оказался в благословенном Танжере. Аллах! Аллах! Каким аппетитным показался мне аромат, исходивший от лотков с шашлычками из печенки и жареной рыбой! Аллах! Аллах! Какое наслаждение – потереться в толпе правоверных, послушать их разглагольствования, их крики, их ругань!

– Подчас самым дорогим для человека становится именно то, чем прежде он пренебрегал, – тихо промолвил старый Хусейн, продавец сурьмы.

И все вокруг него принялись рассуждать на эту тему. Однако слепой рыбак Абдалла, не имевший возможности ничего видеть своими глазами и оттого с особым вниманием слушавший рассказчика, прокричал, обращаясь к Баширу:

– Но ты все-таки вернулся в тот рай на Горе?

– Конечно. Не дурак же я в самом деле, – ответил Башир. – Днем я купался в роскоши, а по ночам наслаждался свободой. Проволочная отмычка, которую я так удачно смастерил, позволяла мне без особого труда переходить из одного мира в другой. Но, по правде сказать, я уже никому не завидовал в том мире.

– Как! И даже хозяевам великолепного поместья? – воскликнул бездельник Абд ар-Рахман.

– Даже им. И у меня, как вы сейчас убедитесь, были на то все основания, – ответил Башир и продолжил свой рассказ:

– Почтенный сэр Персивал имел обыкновение отдыхать после полдня. Всякий раз он устраивался в одной и той же маленькой гостиной, в одном и том же мягком, глубоком и просторном кресле. Над креслом висела панкха. Это большой плетенный из соломы квадрат с веревкой, который подвешивается к потолку, – нечто вроде огромного опахала. Когда дергают за веревку, панкха колышется и легкий ветерок овевает сидящего под ней. Придумали панкху в знойной Индии. Заметьте, друзья мои, что комната, где любил отдыхать сэр Персивал, была хорошо затенена, в ней и так всегда царила прохлада. Заметьте также, что в доме имелось множество всяких устройств с металлическими вертушками, которые здорово нагоняют ветер, к тому же вращаются сами по себе. Однако сэр Персивал, долгое время управлявший делами в жарких отдаленных странах, настолько привык к медленному бесшумному колыханию панкхи, что уже не мог без нее обойтись. Надо сказать, сэр Персивал с возрастом сделался большим привередой. Движения панкхи, по его мнению, были то слишком медленными, то слишком быстрыми, или же покачивание казалось ему недостаточно размеренным. Он перепробовал всех домашних слуг на этом деле, но никем не был доволен. Наконец пришла и моя очередь раскачивать панкху.

Мне думается, друзья мои, что если делаешь что-то для человека, который тебе нравится, то стремишься делать хорошо. А мне очень нравился почтенный сэр Персивал. Это был человек весьма преклонных лет, но еще красивый, с хорошей осанкой, честный и очень добрый. В нем сочетались черты господина с чертами отца. Мне так хотелось доставить ему удовольствие! Я, как мог, старался раскачивать панкху тихо и плавно. И почтенный сэр Персивал был доволен, его седая голова медленно склонялась на грудь, он засыпал и, должно быть, видел себя во сне молодым, полным сил и в ореоле славы.

Да будет вам известно, друзья мои, что прежде чем погрузиться в сон, сэр Персивал подолгу рассматривал одну фотографию. Но не из тех, что во множестве висели в гостиных и на которых были запечатлены королевские особы Англии в величественных позах и в одеждах по случаю коронования или бракосочетания, да еще и подписанные августейшей рукой для леди Синтии, их родственницы, и сэра Персивала, ее супруга. Нет. Старик доставал из своего бумажника маленькое фото на глянцевой бумаге и, держа на ладони, пристально вглядывался в него. Потом он клал фотографию в карман. Я находился поодаль, ведь мне надо было раскачивать панкху, и не мог рассмотреть, что изображено на фотографии.

Как-то раз, когда сэр Персивал уже почти заснул, все еще держа фотографию перед собой, в гостиную неожиданно вошла леди Синтия – я даже не знаю зачем. Ее появление так меня удивило – она ведь никогда прежде не заходила сюда, – что я выпустил из рук веревку, и панкха остановилась. Однако сэр Персивал не обратил на это внимания. Он, казалось, не меньше моего удивился и даже испугался. Его старческое, но такое еще красивое лицо стало похоже на лицо провинившегося слуги. Он попытался было сунуть фотографию в карман, но полусонные движения его рук оказались недостаточно проворными.

«Что это?» – спросила его леди Синтия.

Он не ответил. Она подошла к нему и протянула руку. Сэр Персивал отдал ей фотографию.

«Мы же решили все уничтожить», – суровым голосом, тише обычного сказала леди Синтия.

«Эту я не мог… – едва слышно проговорил сэр Персивал. – Я нашел ее случайно… Наш сын… Наш единственный сын… И потом, здесь он еще совсем молодой, задолго до всех этих ужасных событий…»

Но леди Синтия продолжала все тем же суровым тоном:

«Не было ничего задолго… И никакого сына тоже никогда не было».

Она вышла из гостиной, и я – словно какой-то дух толкнул меня – последовал за ней.

Леди Синтия направилась в комнату, где стоял большой полукруглый буфет, весь заставленный бутылками. Подойдя к нему, она наполнила до краев и залпом осушила сначала один стакан виски и следом другой.

Черные глаза ее лихорадочно блестели, лицо покрылось мертвенной бледностью и как-то вытянулось. Она положила маленькую фотографию между двумя бутылками, уставилась на нее злобным взглядом и принялась с ней разговаривать. По-настоящему разговаривать, цедя слова сквозь зубы, словно перед ней был человек, которого она больше всех ненавидела. «Тебя выгнали из самого старого, самого привилегированного королевского полка из-за твоих безумств, ошибок, из-за твоего упрямства. Но я простила… Я уплатила твои долги… Я хотела подыскать для тебя подходящую партию. Но ты прицепился к этой ничтожной девке и женился на ней. Ты осмелился ввести ее в мою семью! Потом она сбежала от тебя. И тогда ты подкинул нам Дэзи. С тех пор для всех нас ты умер. Умер! Умер!»

С этими словами леди Синтия разорвала фотографию сына на мелкие кусочки. А я убежал: очень уж страшно мне было смотреть на ее лицо.

Тут Зельма-бедуинка закричала, будто ночная сова, и вслед за ней другие женщины стали вскрикивать и причитать:

– Разорвать фотографию сына!

– Безумная!

– Проклятая!

– Над этим домом тяготеет несчастье!

– Не переноси его на нас, бродячий горбун!

И слепой рыбак Абдалла в свою очередь воскликнул:

– Аллах милостив, что лишил меня света и мне не довелось видеть то, что видел ты!

И добрый старец Хусейн, продающий сурьму, дружески сказал Баширу:

– Надеюсь, после всего случившегося ты удрал оттуда насовсем, ведь ничего хорошего уже не могло там с тобой произойти.

И Башир ответил:

– Именно об этом я и думал, отец мой, и с нетерпением ждал ночи, чтобы отпереть ворота отмычкой.

– Но ты этого не сделал. Я чувствую, что твоему рассказу еще далеко до конца, – заметил уличный писец Мухаммед.

– Верно, – согласился Башир и продолжил свой рассказ:

– Сумерки еще не спустились на землю, когда появился араб портной (помните, друзья мои?), которому леди Синтия велела снять с меня мерки. Он принес великолепный наряд, сшитый из зеленого блестящего шелка. Леди Синтия приказала надеть его и осталась весьма довольна тем, что одежда на удивление шла мне. «Завтра все должно быть особенно красивым, завтра у нас большой день», – только и сказала она, и лицо ее приняло таинственное выражение. Когда она ушла, я спросил у портного и у слуг, с которыми мог объясняться, что должно завтра произойти. Но никто ничего не смог мне ответить. И тогда я остался. Очень уж мне захотелось все узнать.

– И мы хотим! Мы тоже хотим! – закричали слушатели.

Но вместо того чтобы унять нетерпеливую толпу, Башир вдруг задал вопрос:

– Помните ли вы, друзья мои, неделю удивительных празднеств, которая называлась Большой неделей Танжера? К нам тогда съехалась уйма народу.

– Да как же ты можешь спрашивать об этом, Башир?

– Как можно забыть те прекрасные дни?

В репликах слушателей чувствовалось упоение.

– Танцы на площадях!

– Военные марши!

– Фейерверки!

– Парусные гонки!

– А на стадионе, где обычно проходят игры и спортивные состязания, – парад великолепно украшенных автомашин.

При этих словах Башир поднял руку и вновь спросил:

– Ив той веренице, припоминаете, друзья мои, открытый автомобиль, самый длинный из всех, за рулем которого сидела важная пожилая дама, а рядом – маленькая девочка с длинными золотистыми волосами?

На что красавец Ибрагим, продавец цветов, первым ответил:

– Помню, помню. Вокруг нее было столько роз и ирисов! Я за месяц не продаю и половины того количества.

Не успел он договорить, как раздались другие голоса:

– А сзади находилось множество зверюшек и птиц.

– Собаки какой-то редкой породы.

– Большие и маленькие обезьянки.

– Две газели.

– Гигантские попугаи.

Тогда Башир спросил в третий раз:

– И среди зверей вы, я думаю, заметили кое-кого, в одежде зеленого цвета и с горбом сзади и спереди?

Надолго воцарилось молчание. Первым его нарушил бездельник Абд ар-Рахман.

– Клянусь своей бородой, – воскликнул он, – и священной бородой пророка, так, значит, это был ты?!

Башир слегка наклонил голову, но этого оказалось достаточно, чтобы вызвать возбужденный говор толпы.

– Ты? Среди роз и ирисов?

– Ты? В окружении редких животных?

– Ты? Прекрасно одетый?

– Ты? В машине этой всесильной женщины?

– Ты? В самом красивом автомобиле?

Башир опустил глаза и со скромным видом произнес:

– В самом деле, ни одна автомашина не была встречена такими рукоплесканиями, как наша, и мы действительно получили главный приз.

Тут послышался раздраженный голос Сейида, уличного чтеца:

– Но к чему, скажи на милость, к чему так долго держать язык за зубами? И как получилось, что известие о твоем неожиданном появлении на параде не облетело в тот же день весь город?

– Именно об этом мне и остается вам рассказать, – ответил Башир и продолжил свое повествование:

– Все время, пока украшенные автомобили один за другим катили по дорожке, на стадионе, ни на миг не смолкая, играли военные музыканты, специально ради этого приглашенные из крепости Гибралтар. Я хорошо их помню; надеюсь, друзья мои, что и вы их не забыли. Помните, какие у них были инструменты? Совсем не похожие на те флейты, дудки, медные трубы и барабаны, какие обычно мы видим у солдат иностранных войск. В руках у музыкантов были огромные волынки из козлиной кожи, словно гигантские бурдюки, и исполняли они на них протяжные, заунывные мелодии, так напоминающие наши собственные песни. И еще эти музыканты, служившие, уверяю вас, в самых прославленных полках английского короля, были одеты в юбки шафранового цвета, да такие короткие, что самые бесстыдные наши девицы постеснялись бы их надеть. А на плечи у них были наброшены шкуры леопардов.

– Да, они выглядели именно так, как ты описываешь! – воскликнул Ибрагим, молодой продавец цветов.

Но Зельма, татуированная бедуинка с дерзким взглядом, посетовала:

– Их так плохо было видно… Слишком далеко… Да еще как-то сбоку…

– Верно, вы сидели в удалении, на бесплатных местах для бедняков, – сказал Башир и продолжил:

– Но я, нищий, я мог их рассмотреть ближе, чем кто бы то ни было, потому что наша машина дважды медленно-медленно прокатила рядом с помостом, на котором они играли.

И еще издали, перед тем как поравняться с ними, я имел возможность полюбоваться на дирижера, который для всех вас оставался невидимым, поскольку музыканты окружали его с трех сторон. Какой он был большой и сильный! На нем были узкие черные брюки и ярко-красный мундир, а кисть его дирижерского жезла, которым он отбивал ритм, очень напоминала мерцающую звезду. Глядя на все это, я уже не думал больше о собственной славе и не слышал рукоплесканий: я был ослеплен красотой и великолепием зрелища. Музыканты, пританцовывая, двигались по помосту, не переставая вдувать воздух в свои диковинные бурдюки, – он же, повелитель волынок, оставался на месте, стройный, подтянутый и совершенно неподвижный, и лишь по взмахам кисти на его жезле можно было определить, что он живой. И чем ближе мы подъезжали к нему, тем в большем великолепии он представал перед нами. Его глаза были устремлены в небо, толпа для него не существовала, и даже автомашины, приковывавшие взоры всех, кто находился на стадионе, совершенно его не интересовали.

Однако наша машина была столь примечательна, и ее выезд сопровождался столь бурными аплодисментами и приветственными возгласами, что дирижер все-таки бросил взгляд в нашу сторону. Он с безразличием скользнул глазами по цветам, по зверюшкам и по мне, и вдруг взор его остановился на Дэзи, маленькой девочке с волосами феи.

В ту же секунду огромный дирижерский жезл замер в воздухе, кисть перестала взлетать, и оркестр сбился с ритма.

Леди Синтия даже не повернула головы, и мы проехали мимо музыкантов. Человек в черно-красной форме вновь взмахнул жезлом, и порядок был восстановлен. Замешательство длилось одно мгновение.

– А ты уверен, что все это тебе не приснилось? – спросил Мухаммед, уличный писец. – Я с друзьями был там, и мы ничего такого не заметили.

– Мне было лучше видно, – ответил Башир, – ведь я находился как раз против помоста. – И тихо добавил – А потом учти, что духи музыки покровительствуют мне с рождения и благодаря им мое ухо наслаждается звуками или страдает от них больше, чем уши других людей.

– Он прав! Он прав! – воскликнули все, кто слышал его пение.

И Башир продолжил:

– Когда парад автомобилей закончился, стали раздавать призы, потом произносить речи, потом множество людей явилось воздавать хвалу леди Синтии. В поместье на Горе мы вернулись уже ночью. Единственное желание овладело тогда мной: покрасоваться в роскошной одежде на улицах Танжера, всем рассказать о моем участии в параде. Однако сразу отправиться в город я не мог. Леди Синтия устроила праздничный ужин для прислуги, и, поскольку она самолично на нем присутствовала, мне пришлось оставаться до конца. А когда все отправились спать и в доме погасли огни, я, чтобы спастись от ночной прохлады и не обнаружить себя раньше времени, накинул поверх зеленого костюма старый бурнус и через уже знакомые вам ворота покинул поместье.

Несмотря на поздний час, улицы старого города были полны народа – еще более шумного и веселого, чем обычно. Праздник продолжался. Все что-то покупали, ели, отовсюду доносились крики и громкий смех. И даже самые бедные чувствовали себя в ту неделю грандиозных зрелищ счастливыми, ведь им были доступны те же удовольствия, что и богачам, а бедняки, как известно, искреннее их умеют радоваться.

– Те, у кого есть глаза… у кого есть глаза… – простонал Абдалла, слепой рыбак. – Но не я.

– Как раз для тебя-то, отец мой, я и рассказываю все в мельчайших подробностях, – ласковым голосом произнес Башир.

И в то время как слепой рыбак слал ему благословение, Башир продолжил:

– Сказать по правде, никто вначале не обратил на меня внимания. Но я отнюдь не огорчался по этому поводу. Я прекрасно знал, что стоит мне скинуть старый бурнус и остаться в великолепном зеленом наряде, как посыплются восторженные похвалы и возгласы удивления, а в награду за свои рассказы я получу больше жирных шашлычков из печенки, медовых пирожных и сладкого чая, чем может вместить мой желудок. Но сперва я намеревался разыскать Омара и Айшу или же, если их нигде не окажется, других моих уличных приятелей – ведь когда хочешь явиться перед людьми во всем блеске, нелишне позаботиться и о свите.

Так шел я, не слишком торопясь, по оживленным перекресткам и малолюдным улочкам, уверенный, что вскоре предстану перед изумленными взорами толпы. Вдруг из какого-то грязного проулка донеслась мелодия, заставившая меня позабыть о своих намерениях. То была не испанская, не арабская, не андалусская и не еврейская песня, которые мы привыкли слышать в этих кварталах. Днем раньше я бы не догадался, что это за мелодия. Но во время парада автомобилей я уже слышал тот же самый стон, протяжный и тоскливый, которому, казалось, не будет конца. Это звучали волынки солдат английского короля, одетых в юбки шафранового цвета и шкуры леопардов.

Я побежал по переулку и вскоре очутился перед входом в дешевую кофейню, владельцем которой был Лысый Антонио. Войдя внутрь, я, как и следовало ожидать, нашел там трех волынщиков и с ними высокого сержанта в черных брюках и огненно-красном мундире.

Верите ли, друзья мои, в этом узком зале с запотевшими стенами и потолком, пропитанными запахами дешевого табака, кислого пива и грязи, музыканты и их дирижер показались мне еще прекраснее, чем на стадионе во время парада автомашин. Они сидели у Лысого Антонио в окружении испанцев и арабов, евреев и мальтийцев, и их одежда и инструменты среди бедной обстановки и лохмотьев поражали своим великолепием. Но вели они себя очень просто и дружески со всеми: пили с грязными оборванными бродягами, нищими, ворами; мило смеялись шуткам, из которых не понимали ни слова. То один, то другой брал в руки волынку и заставлял стонать, кричать, плакать, молить, причитать всех духов, обитающих в чудесном бурдюке, – ведь играл он не по приказу, а для себя и своих случайных друзей, – и от этой мелодии разрывались сердца слушателей.

О! Они прекрасно веселились, эти трое волынщиков, и веселили всех остальных. Все трое, кроме дирижера в огненно-красном мундире.

Он, дирижер, много пил в одиночестве, и лицо у него было такое бледное, напряженное и замкнутое, что никто не решался к нему приблизиться. Он походил на человека, которому злые духи вдруг вознамерились посылать одни несчастья.

Звуки волынок привлекали к Лысому Антонио все новых и новых посетителей, и они всё оттесняли и оттесняли меня в угол, где неподвижно сидел сержант. Внезапно меня кто-то толкнул, старый бурнус свалился с плеч, и я остался в роскошном зеленом костюме, так ладно сидевшем на моей фигуре. Но толпа не успела восхититься моим нарядом. Чья-то рука, очень сильная и твердая, схватила меня за шиворот, приподняла, и мое лицо оказалось на уровне другого лица – красивого, мертвенно бледного, с тусклыми, почти белесыми глазами. На меня пахнуло спиртным перегаром, и тихий хриплый голос произнес мне в ухо: «Так это ты был в машине позади маленькой девочки?» Продолжая держать меня за шиворот, сержант в огненном мундире встал и начал протискиваться сквозь толпу. Волынки продолжали играть. Вскоре мы с ним оказались на улице.

– Представляю, как ты перепугался! – воскликнул бездельник Абд ар-Рахман.

– О да! Я действительно перепугался, – согласился Башир. – Но еще больше я струхнул, когда здоровенный сержант швырнул меня на мостовую и велел немедленно вести к Дэзи, в поместье леди Синтии. Что мне оставалось делать? Он был очень силен, к тому же пьян и немного не в себе, и запросто мог размозжить мне голову, как пустую скорлупку.

В полном молчании мы доехали на такси до Горы; чтобы не разбудить слуг, остановились подальше от парадного въезда. Я отвел сержанта к потайным воротам и открыл их с помощью своей проволочной отмычки. Сторожевой пес зарычал было, но я приласкал его, и он нас пропустил.

На землю изливался яркий лунный свет. Фруктовые сады, лужайки, цветочные газоны, купы цветущих деревьев были видны как днем, но при свете луны все выглядело как-то по-особенному красиво. Я шел впереди сержанта и то и дело озирался по сторонам: мне хотелось все запечатлеть в памяти, ведь я знал, что больше уже не вернусь сюда… Я вспоминал прекрасных животных и птиц, находящихся в загонах, клетках, сидящих на жердочках или же бродящих и порхающих на свободе, и горел желанием посмотреть на них в последний раз. Но я слышал за спиной тяжелое дыхание дирижера и видел, что его длиннющие ноги неотступно следуют за мной. Я шел как можно быстрее, стараясь не шуметь, и мое сердце готово было разорваться от тоски. Но меня мучило еще и любопытство.

Мы довольно быстро добрались до роскошного особняка, неподалеку от которого находился домик Дэзи. Я показал его сержанту. «Сходи за ней!» – приказал он, еле шевеля губами.

С помощью своей отмычки я открыл и эту дверь. Разбудил Дэзи. Она нисколько не испугалась – даже наоборот.

Дэзи очень хорошо помнила тамбурмажора в огненном мундире, помнила, какой он был красивый и высокий – на голову выше всех высокорослых волынщиков в леопардовых шкурах. Она решила, что он пришел поиграть с нами, и обрадовалась, что сможет разглядеть его поближе. Я не стал ее разубеждать; я думал только о том, как бы угодить грозному сержанту, которого немного побаивался. Да и откуда мне было знать о его намерениях?

Начни сержант с первой же минуты развлекать Дэзи, он, может, и добился бы того, чего так страстно желал. Но едва девочка появилась на лужайке – во всей своей красе, в ореоле шелковистых золотых волос, сияющих при лунном свете, – он схватил ее и поднял высоко над землей. Огромный, внушающий страх сержант принялся стискивать ее в объятиях, изо всех сил прижимая к пуговицам своего мундира. Он рычал и стонал одновременно:

«Деточка моя, моя маленькая… деточка моя…»

Лишь в этот миг я вспомнил и фотографию, которую, сидя под панкхой, каждый день разглядывал сэр Персивал, и жестокие слова леди Синтии, и крайнее изумление дирижера, на миг застывшего перед своими музыкантами, когда машина с цветами и зверюшками проезжала мимо него. И я все понял; и вы, друзья мои, – вы тоже теперь все понимаете…

Человек в огненном мундире был пропащий и проклятый сын леди Синтии и сэра Персивала, а на руках он держал свою дочь, которую поклялся никогда не видеть. Но судьба, пути которой неисповедимы, все же свела их, и он пришел, чтобы вернуть себе эту прелестную девочку – плоть от плоти своей.

Только она, Дэзи, ничего не подозревала. Для нее этот огромный и словно безумный человек был просто незнакомцем, который напугал ее и причинил боль. Она принялась кричать и плакать. Сержант мягко опустил ее на землю и протянул руку, чтобы погладить ее шелковистые волосы. Но в этот момент разъяренный зверь бросился сзади на красный мундир, и по рычанию, вырывавшемуся у него из груди, я узнал Банго.

Да-а, друзья мои, этот повелитель волынок обладал силой, в которой отказано большинству смертных. Любой другой на его месте рухнул бы оземь. А он лишь слегка согнулся и, схватив Банго, отшвырнул его в сторону. Пока Банго какое-то время приходил в себя, я взмолился перед девочкой:

«Прикажи ему, глазами прикажи, чтоб не трогал этого человека… Если б ты знала…»

Но я не успел договорить. Дэзи закричала:

«Банго, на помощь! Фас, Банго!.. Фас!..»

На сей раз зверюга впился сержанту в горло, и я увидел при свете луны его клыки – хищные, острые, огромные. Он метил в самое уязвимое место, в самую жизненно важную артерию. Я не сомневался, что дирижер остановит его, задушит своими железными ручищами. Но он упустил время. Его, казалось, ошеломил, на миг парализовал голос девочки, которая была его дочерью и которая с ненавистью и яростью кричала: «Фас, Банго! Фас! Рви!.. Бей!..»

Когда сержант поднял руку, было поздно – он опоздал на мгновение. Клыки Банго уже сомкнулись. Руки дирижера бессильно повисли, он пошатнулся – раз, другой, третий. У Банго вся морда была залита кровью, хлынувшей из прокушенной артерии, но его зубы все не выпускали горло сержанта. В конце концов огненный мундир повалился на землю.

В тот же миг двери особняка с шумом отворились, и на пороге показались леди Синтия и сэр Персивал в сопровождении трех вооруженных слуг. Я тотчас бросился ничком на лужайку, скатился в ближайшие кусты и там затаился. Никто из них меня не видел.

Так, не обнаруживая себя, я имел возможность все видеть и слышать. Но я весь дрожал под своей роскошной зеленой одеждой, изодранной шипами и колючками.

Леди Синтия приблизилась к распростертому сержанту, наклонилась над ним, рассмотрела при свете луны его лицо. Потом взглянула на Дэзи. Девочка гладила Банго, и тот слизывал со своих губ еще свежую кровь.

«Унесите тело! – приказала леди Синтия слугам. – Это обычный несчастный случай с пьяным солдатом…»

Потом она обратилась к Дэзи:

«Ступай в мою спальню, отныне ты будешь спать там».

И наконец, к сэру Персивалу:

«Пусть сюда немедленно явится начальник полиции вместе с английским консулом. Я им все объясню…»

«А кто… словом… кто этот мертвый солдат?» – нерешительно поинтересовался сэр Персивал.

Но вместо ответа леди Синтия поторопила:

«Я же сказала, нужно позвонить немедленно».

Сэр Персивал не стал больше расспрашивать. Пожилая дама постояла некоторое время на лужайке – высокая, прямая, неподвижная; ее взгляд был устремлен на луну.

Банго облизывал губы.

«Я велю умертвить тебя так, чтобы ты не мучился», – тихо промолвила леди Синтия и скрылась в роскошном особняке.

Я вылез из кустарника, разыскал свою прежнюю одежду, переоделся и, охваченный ужасом, кинулся прочь…

Я бежал очень быстро; к тому же слишком много разных чувств пришлось мне пережить за минувшие день и ночь. Словом, на полдороге в Танжер я почувствовал смертельную усталость. Ноги у меня подкосились, я упал в поле и довольно долго проспал. Солнце уже клонилось к закату, когда я добрался до пригорода. Усталость все не проходила. Я поплелся в центр города. Как вдруг, не доходя до площади Франции, мои ноги сами пустились бежать… Я услыхал звуки волынок.

И действительно, по бульвару в сторону порта шли колонной солдаты в юбках шафранового цвета и в леопардовых шкурах, и чудесные бурдюки пели и причитали при каждом их шаге. А во главе колонны шел высокий сержант в черных брюках и огненно-красном мундире. Он манипулировал длинным-длинным жезлом с кистью, мерцающей, словно звезда.

При этих словах Зельма-бедуинка пронзительно закричала:

– Привидение! Храни нас пророк! Привидение!

– Да нет же, успокойся, женщина, – вмешался бездельник Абд ар-Рахман. – Просто другого солдата одели в такую же форму.

– Или же вызвали из Гибралтара другого дирижера… – заметил уличный писец Мухаммед.

И Башир им ответил:

– Чтобы выяснить это, я решил последовать за волынщиками в порт и понаблюдать за ними до отплытия.

– И что? И что? – послышалось со всех сторон.

– Судьба каждую минуту готовит нам сюрпризы, – вздохнул горбун.

Потом он сказал:

– Мы уже были не так далеко от порта, как вдруг я увидел, что нам навстречу под звуки медных труб, барабанную дробь и пение флейт идет другой военный оркестр. Это сошел на берег испанский легион, чтобы принять участие в празднествах по случаю Большой недели Танжера. И впереди всех, один, без надзора, двигался здоровенный боров – в медной сбруе с блестящими бубенчиками. Он шел в ногу с солдатами, и бубенчики позвякивали в такт движению.

И тогда я последовал за боровом.

Башир закончил свой рассказ. Долго не стихали одобрительные возгласы и похвалы в его адрес. Внезапно недовольный голос заставил толпу утихнуть.

– Скажи нам, о Башир, – попросил Сейид, уличный чтец, – скажи на милость, почему ты именно сегодня набрался смелости и поведал нам то, что так долго скрывал?

– Охотно скажу, – ответил Башир. – Леди Синтия теперь в Англии, где она должна отдать Дэзи в какую-то школу с очень строгими религиозными порядками. Я узнал об этом от ее шофера сегодня утром, прямо здесь, на Большом базаре.

Тут Башир обернулся к Омару и Айше. Мальчик снял свою большую феску, девочка подставила тамбурин, и они собрали то, что правоверные соблаговолили им бросить.