Текст книги "Африка: Сборник"

Автор книги: Жозеф Кессель

Соавторы: Леопольд Сенгор,Недле Мокосо,Муххаммед Зефзаф,Светлана Прожогина,Идрис ас-Сагир,Идрис аль-Хури,Стэнли Ньямфукудза,Бен Окри,Мустафа аль-Меснави,Муххаммед Беррада
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 44 страниц)

«Да будет день и ночь благословен пророк, который наделил тебя, о недостойный горбун, столь дивным голосом. Те знаки уважения, которые, благодаря его красоте, были мне оказаны, превзошли все мои ожидания. И потому награда тебе за него будет больше той, на какую ты смел надеяться».

Тут Наххас, старый ростовщик, глаза которого при этих словах налились завистью и злобой, не преминул спросить:

– И сколько же ты получил песет? Бумажками или золотом?

– Максуд Абд ар-Рахман – хвала и честь его имени – заплатил мне не деньгами! – ответил Башир и продолжил свой рассказ:

– Итак, посулив мне вознаграждение, Максуд Абд ар-Рахман направился в сторону дворцовых конюшен. Там он сделал знак подбежавшему конюху, и тот куда-то исчез. Спустя минуту он вернулся, держа за повод ослика в великолепной сбруе. О друзья мои, на этот раз мне не понадобилось смотреть у него за ушами, поскольку ни у какого другого ослика в мире не могло быть такой белой, мягкой, блестящей шерстки, такой легкой и гордой поступи, такого умного взгляда. И никакой другой не вырвал бы повод из рук того, кто его держал, чтобы броситься ко мне и положить свою мордочку мне на передний горб. Да, друзья мои, хотите верьте, хотите нет, но это был мой чудесный белый ослик.

И в ту же минуту толпу охватило такое радостное возбуждение, сильней которого Баширу, пожалуй, еще не удавалось вызывать своими рассказами.

Слушатели в изумлении кричали:

– Что, что?! Тот самый ослик?!

– Тот, которого ты впервые увидел у старой грозной дамы на Горе?

– Которого ты выхаживал в лечебнице для больных животных?

– Которого потом отдал Сауду Рифу?

Одни спрашивали:

– Но как это случилось?

– Каким образом ослик оказался у Максуда?

И другие им отвечали:

– Вспомните слова даркавы…

– Друзья Рифа, которые спасли его, взяв с собой, где-то бросили ослика.

– Это, без сомнения, произошло на землях, принадлежащих знатному Максуду.

– Или же ослика подобрал крестьянин, который потом продал его…

– Так он переходил из рук в руки, пока снова не оказался у Башира.

Тут Зельма-бедуинка издала победный крик и заявила:

– Я счастлива, что для ослика все так хорошо обернулось.

И Абдалла, слепой рыбак, сказал своим певучим голосом:

– Я же говорил тебе, сын мой, что так оно и будет.

Разговоры на этом не прекратились, было еще бесчисленное множество всевозможных высказываний. И, против обыкновения, Башир терпеливо всех слушал: он знал, что очень долго не увидится с этими людьми. А когда тишина понемногу восстановилась, он вскричал:

– А теперь, о друзья мои, о мои братья, я хочу с вами проститься. Но не на один день, и не на месяц, и даже не на год. Я уезжаю, чтобы посмотреть мир, ведь он такой огромный, постранствовать по раскаленным от солнца дорогам, что ведут в города, где на каждом шагу тайны. И вернусь я, о друзья мои, о мои братья, не раньше, чем когда стану мужчиной. И тогда, может быть, я расскажу вам новые удивительные и правдивые истории.

Известие было встречено глубоким молчанием. Улучив момент, Айша, одна, собрала подаяние. И все слушатели, даже ростовщик Наххас и уличный чтец Сейид, проявили щедрость: они размечтались, услыхав о столь длительном и полном опасностей путешествии.

Вдруг Башир прокричал:

– Смотрите, смотрите, кто идет к нам с постоялого двора, что на улице Статута!

Показался Омар в своей большой красной феске. Он вел белого ослика в роскошной сбруе.

И все пришли в восторг, увидев красивого, крепкого, хорошо воспитанного ослика, который не походил ни на какого другого и на долю которого выпало столько разных испытаний.

Башир сел в седло, Омар взобрался на круп. Айша, как полагается, последовала за ними пешком. Они пересекли город и направили свой путь на Юг.

Бен Окри

ГОРИЗОНТЫ ВНУТРИ НАС[13]13
  © Ben Okri, 1981. Published by arrangement with Longman Croup Limited.


[Закрыть]

(роман)

В шестом выпуске литературного альманаха «Африка» (1985) был опубликован роман Соналы Олумхенсе «Две жизни прожить не дано» – о судьбе нигерийского писателя. И вот еще один роман – он принадлежит перу двадцатилетнего писателя Бена Окри – о судьбе нигерийского художника. Видимо, не случайно молодые писатели задумываются о том, какое место отведено искусству в современном нигерийском обществе. Размышления их не очень утешительны. Героя романа Бена Окри «Горизонты внутри нас» Омово преследуют неудачи. Но не творческие. Первая его зрелая работа попросту украдена каким-то проходимцем. Другая, на которой он изобразил сточную канаву, конфискована с выставки по указанию некоего высокопоставленного лица. И в Нигерии, оказывается, есть противники «очернительства». Как и есть честные художники, превыше всего ценящие художественную правду. Пропажа обеих картин – лишь пролог к испытаниям, обрушивающимся на Омово. Он никак не может смириться с загадочной смертью матери, с женитьбой отца на недостойной женщине, с уходом старших братьев из дому. Судьба уготовила Омово одну за другой тягостные утраты – гибель возлюбленной, тюремное заключение отца, несправедливое увольнение с работы, потерю друзей… Он утрачивает, казалось бы, все, кроме самой жизни. Но жизнь продолжается, и горестные утраты оборачиваются духовной и творческой зрелостью. В заключительных строках романа мы и застаем Омово стоящим на пороге этой зрелости. Ему еще предстоит сделать последний мучительный рывок сквозь свои «внутренние горизонты». Эту концовку трудно назвать оптимистичной, но тем не менее зыбкие проблески Надежды уже пробиваются сквозь мрачные тучи безысходности.

«Горизонты внутри нас» – второй роман молодого писателя. Первый – «Цветы и тени» – был встречен множеством положительных откликов и в Нигерии, и за рубежом. Один из его доброжелательных критиков, Биодун Джейифо, в нигерийском журнале «Гардиан» высказал даже такое мнение: «Проза Бена Окри красноречиво и трогательно говорит от имени целого поколения».

Так или иначе, это первое наше знакомство с талантливым романистом. Будем надеяться, что еще многие его произведения найдут путь к нашим читателям.

Книга первая
ПОТЕРИ

Из записной книжки

Сколько времени я проспал – не знаю, когда мне приснился сон, будто я иду по темному, ужасающе темному лесу. Я иду бесконечно долго. Иду без какой-либо определенной цели, просто иду. Встречающиеся на пути деревья – стоит мне подойти поближе – превращаются в какую-то непонятного цвета дымку. Потом, когда я отхожу на некоторое расстояние и оглядываюсь назад, деревья обретают облик той изувеченной мертвой девочки, труп которой мы с Кеме обнаружили в парке. Странно: я вижу ее отчетливо, но лица разглядеть не могу; лица у нее нет. Изнемогая от усталости, я иду и иду дальше. Вдруг где-то в конце леса проглядывает свет, и я устремляюсь к нему. Но мне не удается до него дойти. Я просыпаюсь.

Второй сон

Мне снится, будто передо мной постепенно разворачивается гигантский холст. Холст абсолютно чист, ужасающе чист; не отрывая глаз, я смотрю и смотрю на него, пока не растворяюсь и не исчезаю в его белой пустоте. Я оказываюсь во власти разноречивых чувств. Моему взору предстает великолепное зрелище, какой-то удивительный калейдоскоп наплывающих одна на другую картинок с почтовых открыток. Причудливо окрашенные горы. Бушующие и спокойные моря. Девственные леса, в которых обитают страшные призраки, похожие на бесплотных великанов. Потом я вижу идущую мне навстречу девочку, но она так и не доходит до меня.

Я снова оказываюсь ввергнутым в ужасающую пустоту и тотчас же просыпаюсь, словно кто-то грубо толкает меня в бок. Я лежу в темноте, не смея шелохнуться. Вскоре от душевного покоя и печали не остается и следа, им на смену приходит ощущение полной беспомощности. Душевный покой – зыбкое чувство, мне никак не удается обрести его снова. Я долго лежал вот так в непроглядной тьме и внезапно испытал безумное желание вернуть только что увиденный сон.

Я заплакал; и плакал, пока не провалился снова в тяжелый сон без сновидений.

Глава первая

Омово только что начал выходить из состояния длительного творческого застоя.

Завершив работу, он отложил в сторону карандаш и продолговатый кусок угля, которым рисовал, и отправился на задний двор компаунда – большого, огороженного высоким забором участка с двумя рядами бунгало, в каждом из которых обитало множество народу. Едва выйдя во двор, он сразу же оказался во власти удушливой жары, застоявшихся запахов и присущих компаунду звуков. Он шел по серой цементной дорожке, грязной и сплошь испещренной выбоинами. А в просвете между рифлеными карнизами крыш ему подмигивала узкая синяя флюоресцирующая полоска небосвода.

На заднем дворе несколько мужчин бурно обсуждали газетные новости. Они сердито раздували ноздри, размахивали руками, а то вдруг начинали говорить все сразу, и тогда их голоса сливались в громкий гул, в котором невозможно было различить отдельных слов. Завидев приближающегося Омово, один из них, оставив на время спор, крикнул:

– Эй, рисовальщик!..

Омово рассердился:

– Я прошу не называть меня «рисовальщиком».

– Хорошо. Омово.

– Вот так. Ну, что тебе?

– Никак, ты снова начал рисовать?

Лицо Омово слегка просветлело.

– Да, – сказал он, немного помедлив, – Да.

Человек кивнул и уставился на бритую голову Омово.

Тот повернулся и пошел в умывальню. В умывальне, совмещенной с туалетом, стояла невероятная вонь; сточное отверстие засорилось, и, едва справив нужду, Омово поспешил прочь.

Возвращаясь из умывальни, Омово заметил, что спор становится все более горячим, чувствовалось, что спорщиков подхлестывает не только жара, но и еще что-то. Омово догадывался, о чем они спорят. Об этом писали все газеты, но он не позволял себе поддаться всеобщему ажиотажу. Он не имел права расходовать эмоции.

У веранды, где рисовал Омово, собралась небольшая группка людей. Они разглядывали рисунок и перешептывались между собой. Омово смутился, и пока он стоял вот так, в нерешительности, один из обитателей компаунда, прошедший было мимо, вернулся и похлопал его по плечу. Это был Туво, чернокожий крепыш, коренастый, довольно приятной наружности и неплохо сохранившийся для своих сорока лет. Он изъяснялся на каком-то причудливом наречии, весьма отдаленно напоминающем английский язык. Одному богу известно, сколько времени он убил на то, чтобы выработать эту чудовищную манеру речи. И этот его английский вкупе с другими качествами, отнюдь не делавшими ему чести, снискал ему далеко не блестящую репутацию.

– Хорошо, что ты снова ударился в работу. Честно. Необычная картинка. Честно. Напоминает о войне.

Было забавно наблюдать, с какой многозначительной важностью он разглагольствовал на своем жалком английском.

– Хорошо рисуешь, – заключил он и после некоторой паузы добавил: – Только по части девиц веди себя поосторожней. Особенно замужних.

Туво улыбнулся, и стали отчетливо видны его черно-красные, густо заросшие волосами ноздри. Омово метнул в него свирепый взгляд и в эту минуту заметил, как дрогнула штора в окне рядом с его комнатой. Он догадался, что это Блэки, жена отца, выглядывает из-за шторы. Туво перевел взгляд на узенькую щелку в шторах, и по его лицу скользнула тень радости. Он непроизвольно сунул руку глубоко в карман брюк и незаметно почесал в паху, после чего повернулся и отправился на передний двор поболтать с девушками, пришедшими за водой. Как только он ушел, шторы перестали колыхаться, складки заняли прежнее положение, хотя узенькая щелка посередине сохранилась.

Омово стоял перед чертежной доской, укрепленной на опорном столбе веранды. Он стал медленно отходить назад, чтобы взглянуть на рисунок издали, но нечаянно споткнулся о табуретку и, потеряв равновесие, чуть не упал. Он взглянул на рисунок сбоку, и теперь фигуры, которые он выписывал с таким тщанием почти целую неделю, предстали совершенно в ином ракурсе.

На рисунке были изображены дети, играющие вокруг дерева. Дерево было старое, с толстым стволом и неестественно коротко обрубленными ветвями, а дети – голые, с изогнутыми торсами и огромными животами. С тонкими, как проволока, слабыми ножками. Небо над деревом и ржавыми крышами на заднем плане было затянуто серыми облаками разной плотности, отдаленно напоминавшими по форме человеческие фигуры с котомками за спиной. Изобразительные средства были нарочито скупы и незамысловаты, от рисунка исходила какая-то пробирающая до дрожи исступленная жестокость.

«Да, да, рисунок и в самом деле необычный», – мысленно согласился он с Туво.

Омово потрогал голову, – его ладонь снова ощутила непривычную влажность, и он вспомнил то утро, когда, взглянув на себя в зеркало, решил, что его шевелюра вопиет о стрижке.

Каморка парикмахера находилась рядом, и Омово немедля отправился туда. Однако мастера Дуро на месте не оказалось – он уехал на несколько дней домой, в Абеокуту, а вместо него остался его ученик. И когда Омово спросил, сможет ли он все-таки сегодня подстричься, тот с готовностью предложил свои услуги:

– Что за вопрос, конечно, конечно! Я стригу в день по пять человек, а то и больше. И стригу хорошо.

Пока подмастерье орудовал ножницами, Омово слегка вздремнул, а когда открыл глаза и увидел себя в зеркале, то нашел, что похож на полицейского новобранца. Он велел подстричь его покороче, однако чем короче становилась стрижка, тем меньше он себе нравился. Вне себя от гнева он распорядился сбрить к черту остатки волос. Теперь в большом зеркале ему предстал незнакомец с голым черепом. В первый момент он испытал отчаяние. Потом на смену отчаянию пришло ощущение новизны. Он внушил себе, что это все равно что сменить кожу или напитать мозг свежим воздухом. Расплатившись с горе-мастером, он собрал с полу в полиэтиленовый пакет пучки своих темных волос и отправился домой, а вдогонку ему неслись насмешливые голоса ребятни:

– Эй, дяденька, посвети черепом!

На следующий день он вышел, как обычно, прогуляться по Алабе. Не успел он отойти от дома и на полкилометра, как внезапно хлынул дождь. Струи дождя приятно холодили голову. Он не захотел прятаться под навес и продолжал идти намеченным маршрутом. Вскоре дождь поутих, а потом и вовсе прекратился. Он миновал здание, сгоревшее накануне, и, пройдя еще немного, увидел двоих мужчин, спиливавших ветки засохшего дерева, как видно, на топливо. А рядом чумазые ребятишки мучили козленка. Омово остановился, глядя на колотивших козленка ребятишек, и вдруг ощутил дрожь, начавшуюся с головы и пронизавшую его до пят. На него нашло странное оцепенение. Какой-то внешний импульс – на самом деле он исходил изнутри – заставил его вдруг закричать:

– Эй, вы, оставьте козленка в покое!

Ребятишки застыли на месте и, отступившись от бедного животного, уставились на блестевшую в лучах утреннего солнца голову Омово. Козленок ленивой трусцой направился к засохшему дереву. Мужчины, хлопотавшие вокруг дерева, переглянулись: один бросил на землю толстый сук с пожухшими листьями, а другой, обращаясь к Омово, сердито осведомился:

– В чем дело?

– Извините, – смущенно пробормотал Омово. – Я просто пошутил.

Он помчался домой, достал большие листы плотной бумаги и принялся за дело. Он неистово трудился, делая набросок за наброском, бесконечно меняя ракурсы, нанося штрихи и линии. Потом решил, что лучше работать углем. Он был доволен, – в конце концов ему удалось воплотить в рисунке нечто более правдивое и неожиданное по сравнению с тем, что он увидел в реальной действительности.

Омово испытал подлинную радость.

Разглядывая наброски, запечатленные в них фигурки детей, он тихо говорил: «Я никогда вас не видел такими. Но как это прекрасно, что вы получились именно такие».

– Омово-о! Что это ты рисуешь? – поинтересовался один из соседских мальчишек.

– Почему ты рисуешь дерево вот так?

– Кто тебе сказал, что это – дерево?

– А что же еще, если не дерево?

– Гриб. Огромный гриб.

– Не ври!

Омово стало ясно, что его работа вызывает разноречивые суждения. Он вгляделся в лица собравшихся здесь людей – потные, напряженно-внимательные или безразличные, – и его охватила тревога.

– Послушайте, – громко сказал он. – Почему бы вам не разойтись по домам, оставив меня в покое!

Люди пошептались между собой, но не сдвинулись с места. Вдруг от этой небольшой толпы любопытных зрителей отделился какой-то незнакомый человек и, приблизившись к Омово, спросил, не желает ли он продать свой рисунок. Затем незнакомец сказал, что знает европейцев, которые заплатят ему целых двадцать найр[14]14
  Найра – основная денежная единица Нигерии.


[Закрыть] за рисунок, если его поместить в красивую рамку. Омово пытливо вглядывался в лицо незнакомца – худое, помятое и преждевременно затянувшееся морщинами, с глазами, блестевшими словно новенькие монеты. Такие глаза встречаются на каждом шагу. Но этот, по-видимому, только что ступил на путь независимости.

– Ответь же что-нибудь наконец! – вызывающе потребовал незнакомец. Он был выше Омово ростом, чернокож, строен и нагл; одет в выцветшие джинсы и белую майку под горло с красной эмблемой «Yamaha». Омово медленно покачал головой.

– Я не намерен с тобой разговаривать.

Наступила зловещая тишина. В глазах незнакомца было столько ненависти, что, казалось, он готов броситься на Омово с кулаками. Однако незнакомец повел себя неожиданным образом. Он глупо ухмыльнулся и сделал жест, означающий, как, мол, вам будет угодно, сказав при этом:

– Уж и пошутить нельзя!

Затем повернулся, протиснулся сквозь толпу и удалился. Омово взял карандаш и в нижнем углу рисунка поставил свое имя. Потом приписал рядом: «Неизбежные потери».

Он отступил на несколько шагов, любуясь творением своих рук. На душе было радостно и светло. Но Омово знал, что эта светлая радость скоро пройдет.

Комната, как всегда, произвела на Омово гнетущее впечатление. Переступив ее порог, он ощутил присутствие некоего призрака на кровати и склонившуюся над столом тень, судя по всему, сочинявшую втайне от всех очередное стихотворение. Это его братья. Тень помахала ему рукой, а призрак приподнялся на кровати.

– Привет, братья.

Омово включил свет. Постель была скомкана, а на столе лежал блокнот. Все было в том виде, как он оставил. Он мысленно заполнял пустоту комнаты. Прежде она была тесна для троих, и теперь, когда он остался один, ему казалось, что время от времени братья возвращаются сюда.

Он осторожно, почти благоговейно положил рисунок на стол, среди множества разных вещей. Потом передумал и прислонил его к стене.

Он мысленно сказал себе: «Я не могу оставаться в комнате. Она населена тенями».

Он выключил свет, и в темной пустоте снова обозначились бесплотные тени. Он закрыл за собой дверь. В столовой отец ел кашу из ямса. Сидевшая напротив Блэки время от времени что-то кокетливо ему говорила и даже раз или два хихикнула. Эта семейная идиллия способствовала лишь еще более глубокому отчуждению между отцом и сыном. Омово постарался как можно быстрее пройти через гостиную.

Омово примостился на барьере веранды напротив своей комнаты и стал с любопытством наблюдать за судачившими во дворе мужчинами. «Помощник главного холостяка» сказал что-то о большой банке с пауками; Туво на своем уродливом английском разглагольствовал по поводу того, что чернокожие находятся в самом приниженном положении; и кто-то еще, кто – Омово не мог разглядеть, – крикнул:

– Да они мочатся нам прямо на головы! Мы для них все равно что сточная канава!

Они подтрунивали друг над другом, поддразнивали друг друга, картинно жестикулируя при этом. Они выглядели и смешными и серьезными одновременно. Вдоволь наговорившись, они постепенно стали расходиться по домам, и тогда один из них предложил всем отправиться к нему выпить. Предложение было встречено с восторгом, и, весело гогоча, с шутками вся компания двинулась к жилищу гостеприимного хозяина.

Омово знал, что волновало мужскую часть обитателей компаунда, и, когда двор опустел, он внезапно ощутил острое чувство неприкаянности. Какое-то время он не думал ни о чем конкретном. Казалось, он просто созерцает происходящее на заднем дворе, – как дети играют или помогают взрослым, как женщины заплетают друг другу косички или стирают у колодца. На самом же деле он ничего этого не видел. Он пребывал в состоянии прострации и лишь смутно догадывался, что привычные ему, обыденные картины трансформируются в его сознании в знакомые и вместе с тем далекие от реальности образы.

Он долго пребывал в прострации, а когда пришел в себя, вокруг царила тишина. Девчушки варили куклам обед на игрушечной плите в банках из-под томатного пюре. Мимо прошествовали две девушки с ведрами колодезной воды на голове. Он недоумевал, куда успел подеваться весь остальной люд. Он спрыгнул с барьера на землю и не спеша побрел на главную улицу компаунда. Ему необходимо было размяться. Он с грустью сознавал, что от светлой радости, которую ему довелось испытать, теперь не осталось и следа.