Текст книги "Искатель. 1963. Выпуск №6"

Автор книги: Жозеф Анри Рони-старший

Соавторы: Леонид Платов,Николай Коротеев,Борис Ляпунов,Андрей Алдан-Семенов,Рудольф Дауманн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

– Здорово у тебя получилось! – Педро обнял Хезуса за пояс – дотянуться выше он не мог.

– А не льстишь, консехеро? – Вымазанное в машинном масле лицо командира еще хранило азарт боя.

– Не веришь, спроси у Антонио.

– Тебе я всегда верю. Даже когда не хочется, – Хезус смотрел на пылающий впереди город очень внимательно, словно старался угадать дом, в котором он своим же снарядом мог убить свою жену и ребенка.

Ночь уже спустилась, по-южному густая и душистая. Пожар на окраине Гандесы еще продолжался, и его блики, желтые и неверные, позволяли видеть танки у холма и сам холм и другие далекие холмы. Запах бензина, неистребимый и въедливый, не мог заглушить дух раскаленной за день земли и выгоревшей травы. Но воздух был уже прохладный. Прохлада струилась откуда-то сверху, от острых и колючих звезд.

Педро сказал:

– Я просто позавидовал твоему прекрасному выстрелу! С ходу – и точно в гусеницу.

– Старался как мог, консехеро.

– Вот я и говорю. Но как фашисты смогли снять с Валенсийского фронта столько танков и самолетов? – задумчиво проговорил Педро.

– Они оставили там заслон, и все.

– И ты говоришь об этом так спокойно?

Хезус вздохнул.

– Ты же сам говорил, что удивляться не стоит. Наши командиры позволили фашистам разбить Север. Баскония оказалась одна. Ее почти не поддержали операциями на других фронтах.

– То же случилось в Арагоне…

– Почему бы не произойти тому и в Каталонии? – снова насмешливо проговорил Хезус. – Почему?

– Потому что ошибки учитывают.

– Когда их считают ошибками.

Педро пожал плечами.

– Не возводить же стратегическую ошибку в правило!

– Так считают коммунисты. Но командуют не коммунисты. Коммунистам предоставляется право умереть за республику в бою. Великое и святое право, но этого еще мало для того, чтобы победить. Надо, чтобы командовали коммунисты. Такие, как Листер, как Модесто. И не частичными операциями на отдельных участках фронта, а всей армией республики целиком.

– Я с тобой согласен, – сказал Педро. – Но для этого нет политических условий. И почему об этом заговорил ты?

– Потому что франкисты сняли с Валенсийского фронта танки и самолеты и перебросили сюда, на Эбро. Это можно сделать при одном условии – при гарантии, что наступления на Валенсийском фронте не будет ни сегодня, ни завтра.

И это говорил Хезус, человек, для которого политика была делом десятым!

Неожиданно командир переменил тему.

– Ты знаешь, за что расстреляли Альфонсо? Того анархиста, который вступил в компартию?

– Нет. Да мне и не положено расспрашивать об этом.

– Да.

– Может быть, мне лучше этого и не знать.

– Надо знать, мио каро…

Хезус запнулся. Никогда советник не слышал от него нежных слов, и вот ночью, после очередного удачного боя, когда танки вышли на окраины Гандесы, Хезус произнес их – да такие, которые говорятся, пожалуй, только брату, – «мое сердце».

Пожар на окраине Гандесы отгорал. Обгоревшие стропила домов были похожи на раскаленные прутики. И огонь уже не освещал окрестности, а лишь тускло светился в темноте.

– Надо знать, мио каро, – повторил Хезус глухо.

– Если считаешь, что надо, скажи.

– Во время операции под Леридой Альфонсо арестовал троих лазутчиков. Это были настоящие вражеские лазутчики. Он их задержал с поличным и, подчиняясь приказу, отправил в штаб армии, А во время Балагерской операции он снова поймал тех же лазутчиков. И снова с поличным. При них была радиостанция. Они корректировали огонь франкистских батарей. Тогда Альфонсо не стал больше отсылать лазутчиков в тыл. Он приказал расстрелять их. А вскоре из самого Мадрида последовал приказ расстрелять его самого. В приказе говорилось, что Альфонсо по партийным соображениям нарушил приказ.

Небо над далекими холмами пожелтело, будто там занимался пожар, потом из-за увалов показалась луна.

В ее свете Педро увидел, как лицо Хезуса на мгновение исказилось.

Круто повернувшись, Хезус еще больше ссутулился и, приблизив свое лицо к лицу советника, спросил:

– Почему ты, русо, любишь Испанию больше, чем десять других испанцев, которые называют себя испанцами?

– Жизненный опыт – это не всегда то, что человек сам увидел. Я не видел умирающих от голода в Бенгалии и горняков Астурии и Басконии, у которых уже нет легких. Но я видел, как умирали от голода в России, и видел старых горняков Украины, обреченных на смерть. И мне не надо быть в Бенгалии, чтобы проверять, так или не так, как в России, люди умирают от голода. Я знаю, что так! Мне не надо убеждаться, что горняки Басконии страдают. Я знаю – так же, как когда-то на шахтах Украины.

– Ты говоришь, как Антонио…

– Разве мы не правы?

– Я не об этом, Педро. Я люблю Антонио, как свою душу. Этот маленький человек с сердцем льва…

Хезус выпрямился, глубоко вздохнул. Педро впервые за долгое время почувствовал, что командир чего-то не договорил и что это невысказанное очень важно для него. По нельзя напрашиваться на откровенность.

– Идем ужинать, консехеро, – глуховато проговорил Хезус. – Да и радио послушаем.

Однако Хезус не сразу повернулся, чтобы идти. Он еще некоторое время смотрел в сторону городка, догорающего в ночи.

Педро понимал, о чем думает командир танкистов: о своей семье.

Но об этом они не сказали ни слова.

Молча отправились к пещере, в которой помещался штаб. Пещер таких было много, почти в каждом холме. Одни испанцы говорили, что это старые небольшие, каменоломни, откуда брали камень на постройки, другие утверждали, что здесь когда-то жили первобытные люди.

Пещеры были довольно высоки и служили хорошими блиндажами. Даже стопятидесятимиллиметровые снаряды фашистов не могли повредить их своды.

Они прошли по короткому коридору и вошли в зал, саму пещеру. Посредине ее стоял стол, на нем свеча и рядом – приемник, который работал от аккумулятора танка. Из репродуктора вырывался какой-то военный марш. Его никто не слушал.

На столе стыл ужин.

Антонио посмотрел на вошедших, протянул руку к приемнику и выключил.

Уши заложила глухая тишина подземелья.

Командир танковой роты Игнасио вздохнул и потер щеку. Как всегда к вечеру, она была черной от проступившей щетины. Голубоглазый Ян Геш, привыкший заходить в гости к танкистам, поднял взгляд от стола, посмотрел на Педро и попытался улыбнуться – улыбка получилась горькая, страдальческая и почему-то чуть виноватая. Плечистый капрал с прической боксера и массивным подбородком, американец, с которым Педро познакомился в госпитале, взял фляжку и стал наливать вино в стакан Яна. Вино булькало во фляжке и плескалось в стакане.

– Выпей, Ян, – сказал капрал.

Ян машинально взял стакан, поднес к губам, вздрогнул, вино расплескалось. Свободной рукой Ян стряхнул его с брюк и поставил стакан на стол.

– Не могу.

Хезус и Педро переглянулись.

– Выпей, Ян, – повторил капрал.

Ян помотал головой.

– Нет.

Капрал налил в свой стакан. Вино опять булькало во фляжке и плескалось в стакане. Капрал выпил вино, вытер тыльной стороной ладони губы и сказал:

– Я хочу, чтобы сегодня месье Даладье и мистеру Чемберлену подали на ужин дерьмо мула.

Хезус сел к столу, локтем отодвинул посуду с краю.

– Какого дьявола? В чем дело?

Ян посмотрел на командира танкистов и негромко проговорил:

– В Мюнхене продали Чехословакию. Как порцию шпекачек к пиву. Во имя мира в Европе! Во имя отказа Гитлера от других территориальных претензий! Сумасшедшие!

– Значит, Франция не откроет границу, – сказал Хезус. – Оружия Испания не получит.

– Я хочу, чтобы сутенеры Даладье и Чемберлен подавились дерьмом мула, которое они будут есть на ужин…

Игнасио с силой потер черную щетину на щеке.

– Пастухи, которые кормят овцами волков, рано или поздно останутся без стада.

Ян Геш хлопнул ладонью по столу.

– Но ведь у Чехословакии есть договор о взаимопомощи с Советским Союзом! Бенеш обратится в Москву!

Педро стиснул кулаки.

– Если бы в Мюнхене были в этом уверены, то Мюнхена бы не было.

– Не верю! – воскликнул Ян.

– Очень хочу ошибиться.

– Что бы ни случилось в Европе, Америка останется свободной! До тех пор, пока статуя Свободы не рассыплется в пыль, фашизма в Америке не будет!

Антонио спокойно посмотрел на разгорячившегося капрала и сказал:

– Если судить по нейтралитету, который Америка соблюдает по отношению к нам, то в Америке может быть все что угодно. И при этом статуя Свободы останется целой.

Капрал махнул рукой.

– Не слушай их, Ян! Моя родина может стать и твоей!

Ян Геш потер ладонями лицо и сказал:

– Спасибо на добром слове, Александер. Но теперь мы на родину попадем только после победы.

Хезус вынул из кармана блокнот и огрызок карандаша.

Пристроившись на краю стола, командир усердно считал, и его густые брови сердито шевелились. Потом он обратился к Педро:

– Консехеро, у нас осталось на завтра по шесть снарядов на танк.

Педро достал свой блокнот, заглянул в него.

– По пять, Хезус.

– Пойдем пересчитаем.

Хезус поднялся, но не пошел к выходу. Он остановился около Яна Геша и положил руку ему на плечо.

– Если для свободы твоей родины потребуется моя жизнь, она твоя.

И, не дожидаясь ответа, быстро вышел из пещеры.

Серебристый свет звезд наполнял воздух. Остро пахло прохладой.

Чистый голос Маноло выводил, казалось, где-то в поднебесье:

– О, мио кар-ро, Каталунь-я!

– Безобразие! – проворчал Хезус. – Отдыхать надо…

Но командир и советник пошли в другую сторону и слушали песню.

И еще Педро все время слышалось, что Хезус старательно выговаривает какое-то трудное слово.

– Что ты бормочешь?

– Не получается. Не могу правильно произнести.

– Что?

– Тш… Тц… Тесетловакья!

* * *

С неделю назад фашисты прекратили наступление на Валенсийском фронте, и естественно было ожидать переброски подкреплений на плацдарм Эбро, где оборона франкистов трещала по всем швам. Месяца не прошло, как началось наступление, а республиканцы, пользуясь наплавными переправами, сумели углубиться на тридцать-сорок километров, освободили десятки деревень и городков.

Франкисты совершенно не ожидали этого удара, были плохо подготовлены к обороне, не способны сдержать натиск.

Успех вполне мог обернуться крупной победой республики. Интернациональные части, сконцентрированные здесь, и испанские бойцы были исполнены решимости пробиться через равнину к Теруэлю и снова овладеть им – на этот раз с севера, – прижать фашистские части к морю и уничтожить их.

Но три дня назад стало известно, что другое наступление, предпринятое командованием Центрального фронта, обернулось бессмысленной бойней. Республиканские части были брошены в огненный котел под удары франкистской артиллерии.

После того как во главе военного министерства стал Негрин, а народ Испании на демонстрации в Барселоне выразил твердую волю к борьбе и непреклонное желание победить, на какое-то время в республиканской военной машине, скрипевшей от политических трений, казалось, наступил тот элементарный и необходимый порядок, который, собственно, и позволил организовать наступление на Эбро. Но стоило затихнуть политическим разногласиям, стоило коммунистам ценой тяжелых усилий добиться политической устойчивости, в известном смысле единства политики правительства, как тут же какие-то темные и далеко не всегда понятные для Педро силы стали вламываться в действия уже не политических деятелей, а военных руководителей.

Наступлением на Центральном фронте вновь командовал полковник Касадо, который по «объективным причинам» провалил уже не одну операцию. На совести этого полководца было больше своих загубленных бойцов, чем вражеских солдат. Однако в то время о Касадо думали лишь как о неудачливом полководце, а не как об умном и опасном враге. Это выяснилось позже. Слишком поздно.

Педро был далек от штабной жизни армии. Он мог анализировать то или иное сражение уже после того, как оно заканчивалось, или в ходе конкретного боя решать узкую, частную тактическую задачу, которую ему и Хезусу поручали осуществить.

Но и он установил странную закономерность. Ему всегда удавалось проследить логический замысел операции и ее осуществление, когда группой командовали Листер, Модесто. В их решениях присутствовала жесткая солдатская хватка, сметливость, умение воспользоваться малейшей оплошностью противника. Но они были лишь командирами отдельных соединений, а не руководили армией в целом.

Неустойчивое политическое равновесие, когда буржуазные и республиканские партии, с одной стороны, находились под ударами фашистской диктатуры Франко и, напуганные жупелом «коммунистической опасности», существовавшей только в их воображении, метались между трусостью и страхом, – это неустойчивое равновесие не могло утвердить ту железную дисциплину, без которой немыслима армия.

* * *

Первые взрывы раздались в предутренней темноте, когда в синем чистом небе еще догорали последние звезды.

А потом неба уже не было видно. Оно скрылось за черной клубящейся копотью взрывов, огненные всплески которых – с тех пор как на небосклоне появилось солнце, тусклое и жалкое, – спорили со светилом в яркости.

Непреодолимый вал взрывов поднялся на окраине Гандесы, которая по замыслу республиканского командования в ближайшие часы снова должна была быть возвращена испанскому народу.

Исчезало понятие времени и пространства. Казалось, на земле уже не осталось ничего, кроме тебя самого, втоптанного в землю, полураздавленного комьями беспрестанно падающей земли, а дышишь ты земельной пылью, рот и глотка забиты ею, и через минуту станет совсем нечем дышать.

Когда шквал огня стал ослабевать, какой-то боец вскочил и побежал прямо навстречу отступающим разрывам. Он был безоружен, и тряс над головой кулаками, и упал, не пройдя и десяти шагов. Он, видимо, сошел с ума.

На разрывы уже никто не обращал внимания. Готовились отразить атаку.

Педро добрался до командного пункта на холме, позади пехоты. Блиндаж Хезуса был разбит, а у командира батальона перевязана голова.

– Крепко? – спросил Педро.

– Антонио ранен. В плечо. Потерял много крови.

– В госпитале?

– Не хочет.

– Прикажи.

– Легко сказать, консехеро! Спустись в блиндаж и поговори с ним сам. Там, кстати, есть вино. Прополощи горло. Не будешь сипеть. А то Антонио тебя не услышит.

– Хорошо. Спасибо.

– Ты упроси Антонио отправиться в госпиталь.

– Все отлично.

Педро спустился в блиндаж.

Антонио лежал у стены, и на него падал свет из пролома в крыше.

Глаза комиссара были закрыты, а осунувшееся лицо постарело. Педро увидел на его щеках горькие морщины, которых никогда не замечал. Антонио дышал ровно – спал, и Педро решил, что будить его теперь по меньшей мере глупо. Повязка на плече была наложена хорошо и почти не промокла от крови. Тогда советник взял стоявший около раненого поррон, основательно прополоскал глотку и пошел обратно наверх.

– Ну как, уговорил?

– Он спит.

– Ой, лиса!

– Думаешь, притворился?

– Уверен. Иначе он не был бы астурийцем. На бинокль.

Танки были примерно в трех километрах. Четко виделись только первые. А вся остальная масса скрывалась в туче пыли. Это облегчало маневр, который предложил Хезус. Танки фашистов, двигавшиеся в «дымовой» завесе пыли, далеко не сразу могли разглядеть контрманевр на фланге, а рота Игнасио уже двигалась туда. Педро волновало именно это направление.

– Хезус, ты не говорил Игнасио, что он может выйти в тыл? В такой пылище это вполне возможно.

– А, черт! Про пыль я забыл. Дьявол бы побрал эту пыль! А ты, консехеро?

– Мне тоже только сейчас пришло такое в голову.

– Игнасио тоже может догадаться, – подумав, сказал Хезус. – Пожалуй, он догадался!

Педро снова вскинул бинокль к глазам. На правом фланге, где двигалась рота Игнасио, стояла подозрительная тишина. Передние танки фашистской «свиньи» уже остановились и открыли огонь по танкам, которые огнем преграждали им дорогу к реке. На левом фланге часть франкистских машин развернулась, пряча свои бока, и двинулась навстречу левофланговой роте.

Но на правом фланге было спокойно.

Прошло еще несколько минут. И тогда в самой гуще фашистских машин произошло нечто невообразимое. Они взрывались и горели там, в самой глубине «свиньи».

– Второй! Третий! – считал Педро. – Четвертый!

Хезус, который только что был рядом и нетерпеливо теребил советника за рукав, исчез. Педро оглянулся и увидел, что он уже вылезает из блиндажа с биноклем Антонио в руках.

– Ладно, – сказал он. – Смотри. А то потом скажешь в России, что тебе не давали учиться.

Прошло минут двадцать, прежде чем фашисты догадались, в чем дело, и оттянули часть своих машин назад. Теперь в трудное положение попал Игнасио.

Командир и советник молчали. Они-то с самого начала понимали, на какой риск шел командир третьей роты. Но они знали, что каждый из них, не раздумывая, поступил бы точно так. Пятнадцать фашистских машин горело на поле. Целый батальон почти полностью был уничтожен. А республиканских горело только две. Пока только две. Бой еще не кончился.

– Смотри! – крикнул Хезус.

Пройдя рейдом по тылам вражеских батальонов, на левый фланг вышли шесть «Т-26». Шесть танков из роты Игнасио. Потом еще четыре.

Фашистские танки повернули вспять.

На равнине снова забушевал огненный смерч. Он начался вдали от командного пункта танкистов.

– Это что-то небывалое! – крикнул Педро на ухо Хезусу.

– Да, – согласился Хезус, – бьет не меньше ста орудий на километр фронта. Бедная Испания… Преданная всем продажным миром. Этот мир ублюдков и предателей не должен жить под небом земли!

* * *

Недели через три ночью передовые части отошли на заранее подготовленные позиции. Танкистам об отходе не сообщали, очевидно посчитав, что они находятся в достаточно глубоком тылу.

Хезус вылез из пещеры, поднялся на КП, осмотрелся и неожиданно крепко выругался по-русски.

Прижав руку к щеке, советник исподтишка посмотрел на командира и подумал, что Хезус все-таки ожидал чуда: ведь и ему было ясно еще вчера – после успеха франкистов на левом фланге, где фашисты ворвались в траншеи, когда все защитники оказались перебиты, – еще вчера было ясно, что командованию ничего не оставалось, как выровнять линию фронта. Но Хезус, видимо, надеялся на чудо.

Не глядя на притихшего консехеро и комиссара, Хезус повторил ругательство еще злее и жестче.

Антонио от удивления всплеснул рукой.

– Да ведь ты католик!

– Я не верю, что Испания грешна! Она страдала столько, что искупила грехи в миллионном колене еще не родившихся испанцев!

Эти слова словно стерли улыбку с лица Антонио. Консехеро украдкой посмотрел на обоих, и готовая было сорваться шутка замерла на его губах.

Хезус смотрел на левый фланг: там рота республиканцев оказалась прижатой к подножью холма. Северный склон высоты обрывался в ущелье. Франкистам ничего не стоило окончательно окружить батальон на этом скате с обрывом в тыл и уничтожить бойцов.

– Этот скат надо либо отдавать либо сейчас же контратакой оттеснить противника дальше.

Консехеро хотел ответить, что Хезус прав, но его слова заглушила начавшаяся артиллерийская подготовка. Встретив спрашивающий взгляд Хезуса, консехеро кивнул.

Огонь был плотным. Вал обрушился на широкий участок. Становилось ясным, что день снова будет очень трудным.

Фашисты, видимо, нащупали расположение КП танкового батальона. Снаряды ложились все ближе и ближе.

Хезус приказал перейти штабу на запасной КП, который находился примерно метрах в пятистах левее и глубже к тылу, чем основной. По глубокой траншее все быстро спустились с вершины к подножью и по ходам сообщения отошли на ЗКП.

И вовремя.

Когда они расположились на запасном, вершина покинутого холма курилась от частых и точных разрывов.

Артналет прекратился через двадцать минут.

Тут же, едва успел рассеяться дым разрывов, показались танки фашистов, за которыми шла пехота.

– Антонио, левый фланг – тебе! Возьми два взвода…

– Много, – сказал консехеро. – Не хватит на остальных участках.

– Хорошо. Взвод. Антонио, желаю удачи!

– Слушаюсь, – отчеканил комиссар. И не по-уставному добавил: – Спасибо.

Загудел зуммер телефона. Хезус взял трубку и, подмигнув, бодро махнул комиссару рукой. Педро знал, что начались звонки из пехотных частей – требовали танков. И все просили по меньшей мере роту. И были счастливы, если получали взвод.

Через полчаса танковый батальон за исключением двух взводов резерва вступил в бой.

Консехеро видел, как командиру не сидится на месте. Хезус бил кулаком по брустверу, кричал, будто в боевых порядках, ведущих схватку с фашистами, его могли слышать, и счастливо, откровенно до ребячливости вопил: «Аделанте!», когда они, словно действительно слушаясь его, поступали правильно – так, как требовала обстановка.

Хезус весь, без остатка, был там, на поле боя, и не будь на командном пункте молчаливого, сосредоточенного консехеро, который казался холодной тенью Педрогесо, командир, пожалуй, сбежал бы туда, в горячку схватки.

А советник знал, что при первом удобном случае Хезус сбежит в бой с резервным взводом, пойдет в самое пекло. Это случалось в каждом сражении. Сражения были каждый день, а в каждом ежедневном сражении было и шесть-восемь атак. И уж в какую-либо из них Хезус обязательно ввязывался, ссылаясь на критическое положение.

Педро пробовал его урезонивать, но Хезус щурился и отвечал:

– Консехеро, ты похож на монаха-сластолюбца, который проповедует воздержание.

Хезус хлопал его по плечу и шел в бой с последним взводом резерва. Командир любил скрытно подходить к месту схватки и неожиданно обрушиваться на противника. Внезапность неизменно приносила успех.

Так случилось и в этом бою.

После полудня центр обороны республиканцев был прорван противником. Защитники оказались уничтоженными жестким огнем артиллерии фашистов.

В прорыв рванулась марокканская конница.

– Надо восстановить положение, – сказал Хезус и, спрятав в карман пилотку-испанку, облачился в танковый шлем. – Следи за Антонио!

И Хезус по ходу сообщения побежал к последнему резервному взводу танков, стоявших в укрытии.

На этот раз консехеро не нашел, что возразить: решение было правильным.

Все утро франкисты упорно атаковали центр обороны республиканской дивизии. На левом фланге, куда направился взвод вместе с комиссаром, стояла сравнительная тишина: танки, поставленные в эскарпы, выполняли роль батареи и бронированных пулеметных гнезд.

Но когда Хезус удачно отбросил марокканскую конницу и вслед за танками, развивая успех, потянулась в контратаку пехота, Антонио, видимо, тоже решил, что и ему следует рвануться вперед. Решение казалось логичным.

Однако стоило трем машинам взвода, в котором был Антонио, выйти из укрытий, как по ним открыла огонь хорошо замаскированная, раньше молчавшая противотанковая батарея.

Танки вступили в огневую дуэль. Они ее проигрывали. Они должны были ее проиграть: стрелять прицельно из пушки танка даже на коротких остановках труднее, чем из орудия на земле. Стиснув до боли в пальцах бинокль, Педро видел, как загорелся один танк; закрутился, развернувшись бортом к противнику, второй; у третьего сначала заклинило снарядом башню, а потом его подожгли.

Пехота на левом фланге, потянувшаяся было за танками, оказавшись без прикрытия, залегла.

Потом стала отходить.

В бинокль Педро видел, как из разбитых танков через аварийные люки выбирались танкисты и начали отходить вместе с пехотинцами.

Тогда франкисты бросились в контратаку.

Два пулемета на флангах республиканцев молчали из боязни поразить своих же бойцов.

У окопов республиканцев схватка пошла врукопашную.

Среди тех, кто сражался, Педро было нетрудно различить бойцов в танкистских шлемах.

Силы были далеко не равны. Республиканцы начали отходить выше по склону. Их запирали в ловушку: ведь с высоты пути отступления не оставалось – в тылу отвесный обрыв. И фланг дивизии оказался смятым. Фашисты по ущелью могли просочиться в глубину обороны.

Уходивших вверх по склону республиканцев почти не преследовали.

Педро понял: их отдадут артиллерии. Там, на каменистой высоте, не было никаких оборонительных сооружений.

Батареи врага перенесли огонь на высоту.

Камень хорошо защищал, но он и крошился при разрывах, и осколки его поражали с такой же силой, как и осколки снарядов.

Консехеро теперь не сводил бинокля с высоты обреченных. На остальных участках бой затихал. Казалось, все наблюдали за отчаянным сопротивлением горстки уцелевших храбрецов.

Педро продолжал смотреть в бинокль на высоту. Ему кое-что было видно. Он обратил внимание на какую-то странную суматоху среди оборонявшихся.

Потом в ущелье полетело что-то вроде лестницы, сделанной из телефонных проводов.

Под обстрелом, когда каждую секунду любой осколок камня или снаряда мог пересечь не очень надежный провод у основания, бойцы по одному стали опускаться в ущелье.

Их отход прикрывал ручной пулемет, установленный в расселине.

Педро перевел взгляд туда и увидел за пулеметом человека в шлеме танкиста. Маленький человек в огромном шлеме.

Это был Антонио.

Артналет на каменистую вершину окончился.

Пехота франкистов пошла на штурм.

Антонио бил короткими меткими очередями. Он был очень расчетлив и меток.

Фашисты залегли.

И опять ударила артиллерия. Враг подтянул противотанковую батарею, она била прямой наводкой.

Рыжая пыль от разрывов улеглась.

Фашисты пошли в атаку.

Вершина молчала.

Там, где Педро видел пулемет Антонио, дымились камни. Вершина была пуста. Бойцы уже спустились в ущелье и были вне опасности.

* * *

И еще две недели продолжались бои на плацдарме Эбро. И все эти дни начинались со шквального артиллерийского огня противника, затем двигались танки, и, если они не встречали больше сопротивления, за ними шла франкистская пехота.

Фашисты завоевывали территорию огнем.

У республиканцев не хватало винтовок, патронов. У республики были отличные солдаты и не было оружия.

В тот день, когда командование дало приказ войскам армии Эбро отходить за реку, в тот же день правительство Негрина предложило бойцам интернациональных бригад и иностранным советникам покинуть фронт. В заявлении говорилось, что правительство республики и народ Испании выражают свою глубокую благодарность всем иностранным подданным, пришедшим на помощь, от которой Испания теперь вынуждена отказаться.

Это было необходимо. В этом случае правительства европейских государств гарантировали республике, впрочем так же, как и генералу Франко, права воюющей стороны. Иными словами, республике прежде всего гарантировали получение оружия.

* * *

– А ты куда поедешь? – спросил Петр Тарасович у Яна Геша.

Тот взял в рот белесую оливку и долго смотрел в ту сторону, откуда доносились глухие взрывы. Там были позиции республиканцев – последний опорный пункт на правом берегу Эбро. Интернациональный батальон уже не участвовал в бою и расположился на берегу в ожидании машин, которые должны были отвезти бойцов в Барселону.

– Поедем к нам в Америку? – предложил Александер, теперь бывший капрал.

Петр Тарасович почувствовал себя неловко за вопрос.

«От дурень же я! – подумал он. – Ляпнешь вот так – всю душу перевернешь человеку. Нашел время спрашивать. И у кого! А действительно, куда он поедет? Домой – в Чехословакию – его не пустят. Там фашисты. Впрочем, пустить-то, может, и пустят, только в концлагерь…»

– Поедем к нам? – повторил Александер.

– Спасибо на добром слове, – сказал Ян. – Только ты приглашаешь в гости без хозяина. Ведь не ты у себя в Америке хозяин. А нас из Испании не пропустят даже в Советский Союз. Интернируют, наверное, во Франции. Там посмотрим.

– Да, придется пожить во Франции. В качестве не очень желательных гостей, – вступил в разговор Ганс. – Может, со временем сколотим деньжат, переберемся в Россию.

Разговор оборвался.

Петр Тарасович долго смотрел на безоблачное небо. Высокое, по-осеннему синее. Такое синее, что казалось, на нем вот-вот проступят звезды. Удивительное, прекрасное небо Испании!

Потом Петр Тарасович перевел взгляд на равнину, похожую на степь под Одессой, дальние курганы, тоже похожие на одесские. И быстро поднялся. На горизонте виднелось движение каких-то колонн.

– Наших окружают! – крикнул Петр Тарасович.

Бойцы вскочили. Заволновались.

– К черту! Надо помочь! – сжав кулаки, сказал Петр Тарасович. – Не станут же нас за это ругать!

– Идем! Идем! – закричали бойцы.

И батальон оставил берег у подтопленной переправы, которую предложил построить Хезус и которую так и не смогли обнаружить фашистские самолеты, и бросился, сжимая винтовки, на помощь горстке республиканских бойцов.

Петр Тарасович бежал рядом с Гансом. Когда франкисты открыли огонь, бойцы начали передвигаться короткими перебежками. Фашисты тоже залегли. На фланге пробовал застучать пулемет, но бойцы несколькими выстрелами заставили его умолкнуть. Они рвались в рукопашную.

Наконец республиканцы заметили, что происходит у них в тылу. Из-за холма вырвался танк. Он не стрелял. Видимо, не было патронов. Он просто мчался на фашистов. Те побежали, едва завидели танк. Теперь они сами оказывались зажатыми в тиски и стали бешено отстреливаться от наседавшей на них пехоты. Но, раз поднявшись в атаку, бойцы двигались вперед, не останавливаясь.

Ганс был моложе Петра Тарасовича и обогнал его шагов на пять. И когда немец споткнулся, Петр Тарасович ускорил бег, чтобы поддержать его, но Ганс не споткнулся. Он выронил винтовку и, опустив на грудь голову, сделал еще несколько шагов вперед уже, наверное, мертвый.

Потом была короткая рукопашная схватка. Девятнадцать фашистов сдались в плен.

Из подоспевшего танка вылез Хезус.

– Я же говорил, что здесь должен быть Педро!

– Хорошо, что вы подоспели, – сказал Петр Тарасович.

У Хезуса рука была на перевязи, но он выглядел бодро.

– Остальные танки в бою. Это командирский.

Бой у высот затихал. Вечерело.

Бойцы перевязывали раненых и собирали убитых. Потом они собрались у братской могилы, вырытой на крутом берегу Эбро. И Хезус, став у ее края, говорил о том, что погибшие за свободу Испании не умерли, что они будут вечно жить в сердцах испанцев, потому что стали частью испанской земли, а земля вечна.

Подняв над головой руку, Хезус сказал:

– Уже зажглись первые звезды. И даже самая первая – вечерняя звезда – это звезда будущего утра. Сколько бы ни продолжалась ночь, день настанет! С той поры как живет земля, не бывало вечной ночи!

Испанцы, русские, французы, немцы, американцы, чехословаки, венгры – все, кто был в тот час на берегу Эбро, Подняли оружие, чтобы отдать последний долг тем, кто погиб за свободу, и поклясться в верности свободе.

Потом на правом берегу показались силуэты грузовиков.

Через подтопленный мост, будто по Эбро, пошли грузовые машины. Они шли тихо, шуршала и вспенивалась вода у их колес.

От реки потянуло влажным теплом.

Настала пора прощаться.

Петр Тарасович обнял Хезуса.

– Прощай, друг! Ты хорошо и правильно сказал. В моем сердце Испания будет жить до тех пор, пока оно бьется. – Педро прижался лицом к груди Хезуса.