Текст книги "Он приехал в день поминовения"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Все уже встали, дверь была распахнута. Боб жал на клаксон автомобиля.

Несколько небрежно учтивых слов на прощание, и семейство Элуа первым тронулось в путь.

У Эспри Лепара, напоминавшего обычно цветом лица те бумаги, над которыми он корпел всю жизнь, выступили на скулах розовые пятна, и под конец завтрака жена отобрала у него рюмку коньпку как раз в тот момент, когда он собирался ее опрокинуть.

Жиль завез тестя с тещей на улицу Журдана, где в соседних домах, как по команде, заколыхались занавески, и Эспри предложил:

– Не зайдете ли на минутку? Ну, пожалуйста! Выпьем по рюмочке арманьяка.

– Полно, Эспри! Ты же понимаешь, что Жилю с Алисой...

И теща бросила на зятя взгляд, столь выразительно уточнявший перспективы, что Жиля передернуло.

– Нет, отчего же! Минутка всегда найдется, – возразил он.

Жиль согласился лишь для того, чтобы доставить удовольствие тестю: если машина постоит у дверей, соседи воочию убедятся, что Мовуазен не брезгует заглянуть в домик на улице Журдана.

– Но у нас такой беспорядок! Утром мы страшно торопились!..

В домике все было миниатюрно: коридор, двери, гостиная с четырьмя раззолоченными креслами, диваном и столиком в стиле Людовика XV, столовая, которой не пользовались, потому что предпочитали есть на застекленной, как веранда, кухне – там меньше хлопот.

– Не обращайте внимания, Жиль...

Мадам Депар на ходу подбирала разбросанные вещи – белье, пару туфель, щипцы для завивки, валявшиеся на столике в гостиной, где висело лучшее в доме зеркало.

– Не понимаю, зачем муж уговорил вас зайти. Правда, обычно он не пьет, но сегодня, по-моему, малость переложил. К тому же суп из ракушек переперчили. А уж цыпленок...

Они покинули улицу Журдана, когда начало смеркаться. Вокруг машины толпились мальчишки. Раньше в этот час Жиль с Алисой встречались у входа в парк или бродили по аллеям, выбирая уголки потемней. Сегодня у них был автомобиль. Чтобы добраться до набережной Урсулинок, потребовалось всего несколько минут. Алиса, естественно, всю дорогу цеплялась за руку мужа, сидевшего за рулем.

У бывшей церкви наверняка был выставлен дозорный: не успела машина затормозить, как из гаража Мовуазена высыпала дюжина служащих во главе с Пуано, и пожилая сотрудница вручила Алисе охапку цветов.

– От имени персонала "Грузоперевозок Мовуазена" почитаю своим долгом...

Принося свои поздравления, Пуано старался изо всех сил, но взгляд у него был встревоженный, под глазами круги.

На пороге особняка новобрачных встретила мадам Ренке и служанка Марта, которую экономка сама подобрала для молодоженов. Жиль задал вопрос, вертевшийся у него на языке:

– Как тетушка?

– Все так же. Она наверху.

Они поднялись на второй этаж, где по распоряжению Жиля был за последние дни наведен относительный порядок. Комнаты убрали, проветрили. Левый флигель переоборудовали под жилье, чуточку старомодное, но удобное.

Гостиная была завалена цветами – корзины, огромные букеты. Медленно проходя мимо них, Алиса читала имена на визитных карточках: Рауль Бабен, Эдгар Плантель, Пену-Рато, граф де Вьевр, мэтр Эрвино... И еще многие другие – поставщики и клиенты фирмы Мовуазен.

– Интересно, куда все это деть?-сокрушалась Алиса.– Здесь их на тысячи франков. Одна беда: не пройдет и двух дней, как все повянет.

Дай Жиль себе волю, он, не задерживаясь на втором этаже, бросился бы прямо наверх, к Колетте.

Из деликатности она не спустилась вниз. Накануне они из-за этого чуть не повздорили. Раз они живут под одной крышей, настаивал Жиль, пусть все идет, как шло.

– Нет-нет, Жиль! Молодой женщине хочется побыть наедине с мужем, и за вашим столом я буду лишней.

Жиль уперся, и Колетта добилась только одного – она не будет обедать с ними в вечер свадьбы.

– Поверьте, Алиса не простит вас и возненавидит меня, если я испорчу ей первый семейный обед.

– Подождешь меня минутку, Алиса? Мне надо... Жиль посмотрел на потолок. Она все поняла.

– Тебе не кажется, что мне лучше пойти с трбой? Что ей сказать? Что ему хочется побыть с теткой? Да он и себе-то боится в этом признаться!

– Подожди капельку, я только причешусь! Я часто встречала ее в городе, но так с ней и не познакомилась.

– Хорошо, дорогая.

– Ты недоволен?

– Что ты! С какой стати!

Жиль сердился на себя. В такой день ему следовало бы думать лишь о жене.

Они поднялись наверх. На площадке третьего этажа Жиль заколебался вести ему Алису к тетке или попросить Колетту спуститься к ним в столовую.

– Куда теперь?

Жиль так и не успел принять решения. Послышались дробные шажки, и Колетта, воспользовавшись полутьмой коридора, чтобы в последний раз незаметно утереть глаза, мужественно двинулась им навстречу с протянутой рукой.

– Добрый вечер, мадам. Можно вас поцеловать?

Потом она повернулась к Жилю, но не двинулась с места, и он сам, обняв тетку, впервые коснулся губами обеих ее щек.

Он почувствовал, что она вся дрожит.

– Поздравляю, Жиль! – пролепетала Колетта. – И от всей души желаю...

Жиль отвел глаза. Горячая волна прихлынула к его лицу. Ему показалось, что его бросило в краску, хотя на самом деле он стал лишь еще бледнее.

– Не думайте больше обо мне сегодня, хорошо? Благодарю, что зашли. Я сама бы спустилась, да боялась вам помешать и...

Колетта так стремительно двинулась по направлению к столовой, что Жиль понял: тетка не властна больше над своими нервами.

– Что с ней? – осведомилась Алиса, когда они спустились к себе. И, заметив среди цветов корзину, присланную бывшими ее сослуживицами по "Пюблексу", воскликнула: – Черт возьми! Подружки не слишком-то раскошелились!

IV

Телефон стоял на ночном столике у изголовья, со стороны Жиля. Аппарат долго звонил, прежде чем Алиса, еще не совсем проснувшись, поняла, откуда исходит шум, хотя глаз все-таки не открыла – она подумала, что она теперь замужем, что Жиль рядом и сам ответит на вызов; лишь после этого она встрепенулась, села в кровати и протерла глаза.

Она наконец сообразила, что рядом никого нет, постель уже остыла, а телефон заливается по-прежнему. Повернувшись к дверям ванной, Алиса окликнула:

– Жиль! Где ты?

Босая, с вывалившейся из пижамы грудью, она встала, сняла трубку и еще до того, как поднести ее к уху, услышала пронзительный голос, звеневший из микрофона на всю комнату.

– Особняк Мовуазена?

– Да, мадам.

– Месье Жиля, пожалуйста.

– Кто его просит?

Всей Ла-Рошели было знакомо то впечатление раскатов грома, какое производил по телефону голос Жерардины Элуа. Вы могли положить трубку и расхаживать по комнате – его все равно было слышно.

– Это его жена?.. Позовите, пожалуйста, вашего мужа. Мне надо поговорить с ним лично... Как! Вы не знаете, где он?

В этот момент в спальню вошел Жиль, появившийся со стороны парадной лестницы и явно смущенный тем, что застал Алису на ногах.

– Звонит твоя тетка.

– Алло! Тетя?.. Да, это я... Что? Непременно зайти к вам до середины дня?.. Хорошо. Раз это необходимо... А по телефону сказать вы не можете?

Присев на край постели и отнюдь не собираясь прикрыть грудь – ей нравилось ее показывать,– Алиса прежде всего поинтересовалась:

– Где ты был?

– Поднялся на минутку наверх. Спать мне больше не хотелось. Вот я и ушел к себе в кабинет, чтобы тебя не будить.

Жиль лгал. Он провел без сна долгие часы, лежа в темноте с открытыми глазами. А когда наконец слабые лучи дня пробились сквозь шторы, бесшумно встал.

Он испытывал потребность подняться наверх, поговорить с Колеттой. Завернул в столовую, где ее не оказалось, и мадам Ренке не без удивления спросила:

– Уже встали, Жиль? Сейчас только половина девятого. Вам что-нибудь нужно?

Нет, ему ничего не было нужно. Жиль походил по столовой, заглянул на кухню, налил себе чашку кофе. Он был в пижаме и халате. Посмотрел на крайнее окно правого флигеля и удивился, увидев, что оно открыто. Потом заметил поднос с остатками завтрака. И лишь тогда решился спросить:

– Моя тетка уже встала?

– Мадам ушла еще полчаса назад. Все утро лил дождь. Улицы были синеватые, скользкие, небо пасмурное.

– Мне кажется, у вас звонит телефон.

Жиль тоже слышал звонки, но не обратил внимания: он еще не привык к тому, что слова "у вас" означают теперь для него – на втором этаже. Потом он спустился и застал Алису у аппарата.

Увидев ее обнаженную грудь, которую она так непринужденно выставляла напоказ, Жиль почувствовал себя неловко. Неловко ему стало и тогда, когда жена, несмотря на царивший в спальне интимный беспорядок, позвала туда прислугу.

– Завтрак, Марта! Ты не ел, Жиль?.. Значит, для месье тоже.

Алиса потянулась. Она была довольна. Встала, отдернула шторы, изумилась:

– Ну и ну! Дождь! – И тут же перескочила на новую тему: – Тетку видел?

– Она ушла в город.

– Тебе не кажется, что не так уж приятно, если она всегда будет есть вместе с нами?

Жиль охотно бы заперся в ванной и совершил свой утренний туалет в одиночестве, но не посмел. Алиса смотрела на него и отпускала замечания:

– Вот те на! У тебя, оказывается, на левой лопатке родимое пятно. У меня тоже есть-вот тут, на бедре, только поменьше. На, погляди.

Она очень просто стала женщиной. Ее это даже забавляло.

– Что будем делать утром?

– Первым делом мне надо заглянуть в гараж.

– По-моему, ты чем-то озабочен. Все еще думаешь об этой истории с доктором?

Да... И да, и нет. Все было гораздо сложнее. И главное, Жиля томили смутные опасения. Может быть, он слишком много думал во время бессонницы? Может быть, ему не следовало слишком уж прямо задавать себе кое-какие вопросы? Например: "Счастлив ли я?" И особенно: "Люблю ли я свою жену?"

Теперь он больше не был в этом уверен. Еще мальчиком он завистливыми глазами провожал влюбленные пары, особенно такие, которые – это сразу чувствуется– настолько поглощены собой, что окружающий мир для них просто не существует.

Когда по приезде в Ла-Рошель первым, что он увидел, оказалась влюбленная пара, горячая волна прихлынула к его лицу, и он ощутил непреодолимое желание прижать к себе существо, которое беззаветно доверится ему.

Постоянное общение с теткой, жившей только своей великой любовью, укрепило в нем это желание, со временем превратившееся в потребность...

Алиса тихонько вошла в ванную и прошептала:

– Ты на меня даже не смотришь.

Жиль был с нею ласков, вел себя почти естественно. Но что, если он больше ее не любит? Не будет с ней счастлив и не сделает счастливой ее? Она ничего не подозревала. Она вообще ни о чем не задумывалась Став за эту ночь женщиной, она играла теперь роль женщины, как играла прежде роль девушки, а еще раньше играла в куклы.

– Я скоро вернусь.

Почему вчера он весь долгий день ловил себя на том, что думает о тетке, думает непрерывно и повсюду– даже в церкви, даже отвечая на ритуальные вопросы священника?

Сгорбившись под дождем, Жиль пересек двор и вошел в огромный, вечно холодный гараж, где рядами стояли ящики с кладью и ремонтировался грузовик, который угодил накануне в аварию.

Эспри Лепар, вновь надевший люстриновые нарукавники и скромно усевшийся на обычном месте в застекленной конторке, поздоровался с хозяином не менее почтительно, чем раньше.

– Вот что, месье Пуано...

Едва управляющий посмотрел на него, Жиль сразу заподозрил неладное, однако притворился, что ничего ее замечает.

– С сегодняшнего дня мой тесть будет работать не здесь, в конторе, а со мной, наверху. Отдайте, пожалуйста, соответствующие распоряжения и...

– Мне надо вам кое-что сказать, месье Жиль.

– Слушаю вас.

Управляющий огляделся, словно желая удостовериться, что их не подслушивают. Мотор, который наконец запустили, заглушал его голос.

– Так вот... Я вынужден уйти от вас.

– Что? Вы хотите покинуть "Грузоперевозки Мовуазена"?

– Прошу прощенья, но я не могу иначе

– Позволено мне узнать, по какой причине?

– Я предпочел бы не говорить о ней, месье Жиль. Последние дни здесь происходит что-то непонятное. Вчера, например, ко мне явился полицейский инспектор и задал кучу вопросов. Другие полицейские ловят водителей и служащих после работы и...

Жиль уже все понял, но ему хотелось узнать подробности.

– Я поступил сюда еще при вашем дяде и, могу сказать, всегда пользовался его доверием. Но я в трудном положении. Как послушаешь, что говорят о его смерти...

– И чем же вы займетесь, месье Пуано? – с притворным безразличием осведомился Жиль.

– Пока не знаю.

Чувствуя, что собеседник лжет, Жиль не отставал:

– Так ли? Насколько мне помнится, семья у вас большая, ваши дети часто болеют, и у вас из-за этого нет никаких сбережений.

– Думаю, что найду место.

– Вернее, уже нашли?

– Мне кое-что предложили, но неопределенно.

– Кто?

Хотя они по-прежнему стояли на самой середине скупо освещенного гаража, Пуано сначала глянул на ворота и лишь после этого пробормотал:

– Месье Бабен. Я давно знаю, что он охотно взял бы меня на должность заведующего транспортом.

– Когда вы с ним виделись последний раз? Припертый к стене четкими и точными вопросами, Пуано не осмелился солгать.

– Вчера.

– Значит, уходили с работы?

– Всего на четверть часа.

– Он вам звонил?

– Он только попросил меня зайти в "Лотарингский бар". Я пошел. Он дал мне понять...

– Вы уходите из "Грузоперевозок Мовуазена" один?

На этот раз Пуано окончательно смутился.

– Насколько мне известно, вместе со мной к Бабену уходят несколько механиков из числа самых старых. Понимаете, при сложившихся обстоятельствах каждый, кто долгие годы работал с Октавом Мовуазеном...

И тут Жиль невозмутимо проронил:

– Прекрасно, месье Пуано. Сейчас я предупрежу тестя.

– Он, наверно, уже догадывается.

– Расчет получите к вечеру.

Эспри Лепар издалека, сквозь стекла конторки, следил за их разговором. Когда Жиль вошел к нему, он смущенно встал.

– Что вы намерены предпринять, месье Жиль?

– Надеюсь, вы сможете на некоторое время взять на себя руководство автослужбой и грузоперевозками?

– Я сделаю все, что в моих силах, хотя, конечно, у меня нет достаточного авторитета. Но если это временно...

– Рассчитайте всех, кто хочет уйти. Я никого не удерживаю... Скажите, а вам они ничего не говорили?

Лепар, сообразив, что речь идет не о Пуано и механиках, утвердительно кивнул.

– Бабен?

– Нет. Как вы знаете, моя жена шьет белье кое-кому в городе. Так вот, мадам Плантель намекнула ей

– Когда?

– С неделю назад.

Выходит, Эспри Лепара пытались запугать еще за неделю до свадьбы, а он даже словом об этом не обмолвился!

Жиль крепче, чем обычно, пожал ему руку:

– Благодарю.

Добрых десять минут он простоял на пороге бывшей церкви, глядя на дождь и раздумывая, куда же ушла его тетка в такую рань.

Наконец он вздохнул и поднялся к себе. Алиса, все еще в пеньюаре и хорошеньких домашних туфельках на босу ногу, сидела на уголке кухонного стола. Рядом, бросая шкурки прямо на стол, чистила овощи прислуга. Обе женщины смеялись. О чем это Алиса рассказывает Марте?

– Ты, Жиль?.. Сейчас иду. Я тут распорядилась насчет завтрака.

Когда в половине третьего Жиль вошел в магазин тетушки Элуа, он изумился, не застав ее в конторке, где она неизменно проводила весь день. Зато там оказался Боб, редко занимавшийся делами; он разговаривал с мужчиной в морской фуражке.

– Тетя дома?

– Ждет наверху.

Жиль поднялся по винтовой лестнице в глубине магазина. Добравшись до верхнего этажа, услышал, как открылась дверь. Из темноты донесся голос тетки:

– Это ты, Жиль? Входи.

Жиль вошел в гостиную и почти не удивился, обнаружив там сидящего в кресле Плантеля. Судовладелец, как всегда одетый с иголочки, не встал и небрежно протянул руку.

– Садитесь, мой друг.

Наступило молчание. Наконец Жерардина предложила:

– Снимай пальто, Жиль. Оно совсем промокло.

Тетка и Плантель переглянулись. Плантель всунул кончик сигары в янтарный мундштук, стряхнул белесый пепел с ее дымящегося конца, закинул ногу на ногу и начал:

–. Весьма огорчен, но должен сообщить вам, что сегодня утром прокуратура вынесла постановление об эксгумации тела вашего дяди Мовуазена.

Жиль смотрел ему прямо в лицо/Из-за непогоды в гостиной было темновато, за окном по оцинкованному железу карниза барабанили дождевые капли.

– Вы полагаете, месье Плантель, что его отравили?

Этот простой вопрос на мгновение привел судовладельца в замешательство.

– Не мне судить об этом. Но Мовуазен, умирая, возложил на нас-на вашу тетку и меня – определенную миссию. До сих пор нам было нелегко ее выполнять ввиду вашего явного нежелания...

– Согласись, Жиль, – вмешалась Жерардина, – ты и пальцем не шевельнул, чтобы... Плантель жестом велел ей помолчать.

– Мой друг Мовуазен, несомненно, знал, что делал, когда составлял завещание... Отравление госпожи Соваже взбудоражило город. Были выдвинуты новые обвинения. Люди спросили себя: не способен ли человек, хладнокровно отравивший жену, точно так же убрать с дороги мужа своей любовницы? Отныне скандал уже не потушить ничем.

– Кроме истины! – вставил Жиль. Плантель пожал плечами.

– Истины, как таковой, нет; истин столько, сколько их сфабрикуют... Вы пожелали жениться, и вам не стали мешать. Вам угодно было афишировать свою близость с теткой, и вот результат: вчера самые старые ваши служащие отправились к моему другу Бабену и заявили ему о своем решении оставить службу у вас.

– Бабен позвонил им первый.

Плантель пропустил возражение мимо ушей.

– Вы молоды. Вы ничего не понимаете в жизни, в делах – подавно. В своей безответственности вы дошли до того, что после смерти мадам Соваже нанесли визит ее мужу, а ваша тетка в это время ждала вас в соседнем кафе. Все это известно, молодой человек. Обо всем этом шепчутся, судачат, а завтра, быть может, напишут в газетах. Один бог знает, как далеко зайдут злые языки, занявшись тем, что в городе уже именуют "делом Мовуазена". Ваше поведение повлекло за собой анонимные доносы, и вот, пожалуйста, – труп вашего дяди эксгумируют. Мы с вашей тетушкой Элуа решили...

Плантель встал, подошел к камину и стряхнул туда пепел с сигары.

– Повторяю, мы решили сделать все, чтобы помешать скандалу разрастись. Мы все более или менее согласны в одном. Ваш брак, коль скоро он уже состоялся, позволяет все уладить. В самом деле, существует обычай, по которому молодожены совершают поездку на юг или в Италию. Вы пробудете в отсутствии ровно столько, сколько потребуется, а когда вернетесь, вопрос об этой женщине и ее любовнике, надеюсь, уже разрешится.

Жерардина прочла на лице племянника ответ и поспешила вмешаться:

– Не торопись, Жиль. Дело серьезней, чем тебе кажется. Подумай хорошенько.

– Я уже обо всем подумал. Я остаюсь.

Плантель бросил на приятельницу взгляд, означавший: "Ну, что я вам говорил?"

И тоном человека, который взвешивает каждое слово, добавил:

– Послушайте меня, молодой человек. Угрожать – не в моих правилах. В память моего старого друга Мовуазена я был готов помочь вам в жизни. Но вы с первых же дней выказали себя не столько другом, сколько врагом. Почему – не знаю. Вероятно, неожиданное наследство, на которое вы никак не могли рассчитывать, вскружило вам голову. Мне ясно одно: вы не пожелали внять ни советам, ни предупреждениям, решили жить своим умом...

Жиль поднялся и взял свое пальто, перекинутое через ручку кресла.

– Я не намерен взывать к вашим чувствам. Наступит день, когда вы сами поймете, насколько несправедливо, более того, отвратительно было ваше поведение.

А пока что объявляю вам: мы, друзья Мовуазена, будем защищать его память от кого угодно, даже от его наследника. Мы предлагали вам помощь. Предлагаем ее и теперь. Вы отказываетесь. Ну что ж! Значит, война!

– Жиль! – вновь возопила Жерардина. – Послушай Плантеля и не упорствуй в намеренье, которое...

– Полно, дорогая! Не пройдет и нескольких дней, как он прибежит умолять нас...

Жиль натянул пальто, схватил шляпу. Губы у него привычно дрогнули, и, весь напрягшись,– он спросил:

– Это все, что вы имели мне сказать?

– Да, все.

Но когда он повернулся к двери, Плантель, не удержавшись, бросил:

– Вы мальчишка, месье Мовуазен!

V

Едва он вставил ключ в замок, как поднялся ветер, волны прибоя вздыбились, суда, бросившие якорь на внешнем рейде, начали медленно разворачиваться, и Жиля с ног до головы окатило дождем.

Он нахмурился: эта влажная пощечина, пресный вкус воды на губах, холодная струйка, затекшая за ворот, пробудила в нем смутное воспоминание. Но о чем? Где это было – на Севере или в Центральной Европе?

Продолжая припоминать, Жиль тщательно запер дверь, вытер ноги и стал подниматься по лестнице, где все еще припахивало плесенью. Когда до второго этажа осталось лишь несколько ступенек, он услышал голос Алисы и машинально остановился, даже не сообразив, что, может быть, позволяет себе нескромность.

– Да, да... Что?.. Нет, это скорее забавно... Что ты сказала, малышка?.. Я никогда этого не обещала... Сама увидишь... Жиль? Ну, он у меня пай-муженек... Да.

Представляешь, я до сих пор в пеньюаре и шлепанцах... Что?.. Да. Конечно, поцелуй их за меня... Пойду ли я с вами в кино в воскресенье?.. Нет, вряд ли. Благодарю. Жиль нарочно кашлянул. Алиса услышала.

– Пока, малышка! По-моему, он вернулся. Телефон звякнул. Из приоткрытой двери гостиной вылетела Алиса и повисла у мужа на шее.

– Подружки звонили,– чуточку сконфуженно объяснила она.

И Жиль понял, что Алиса сама позвонила своим бывшим сослуживицам по фирме "Пюблекс".

– Надеюсь, никаких дурных вестей?

– Особенно дурных – нет.

– Ты весь промок. Скорее снимай пальто. Марта, шоколад и пирожные.

Полднях Алиса распорядилась сервировать на передвижном столике. Жиль заметил также, что она поменяла местами многие вещи, а на столе лежат восточные папиросы. Когда он уходил, их не было.. Наверно, она посылала за ними прислугу.

– Ты не рассердишься, если я буду Kypafb?

– Нет, дорогая.

– Даже если это обойдется тебе недешево? Пачка-то двадцать два франка пятьдесят...

Наблюдая, как она разыгрывает из себя даму, Жиль терзался угрызениями совести. Он злился на себя за то, что так сдержан и неласков с женой, ставил себе в вину даже свои тайные тревоги.

– Я не велела включать свет и запирать ставни. Мне нравится, когда на улице дождь, а дома так уютно. А тебе?

Она подбежала к кушетке и забилась в уголок. Жиль подсел к ней. Это был их час-три с лишним месяца они каждый день встречались в парке в это время.

– Представляешь, Жиль, как там было бы весело в такую погодку! Ты хоть доволен?

– Да, доволен.

Он сидел, прижавшись к ней, чувствуя щекой ее горячую плоть. Алиса надушилась, но он все не решался ей признаться, что не любит духов.

Марта, в белом фартуке, принесла шоколад и придвинула к ним столик на колесах.

– Погоди. Я только зажгу лампу на рояле. Абажур у нее розовый, и тут станет еще уютней.

Алиса вскочила с проворством молодого животного, при каждом движении обнажая свое юное нетерпеливое тело.

– Много тебе шоколаду? Пирожное с кремом или без?

И когда она вновь очутилась в объятиях Жиля, когда ее волосы защекотали ему щеку, он отвел глаза и стал рассматривать гостиную.

Мебель в ней была старинная, блестящая; ковер и обои – блеклых тонов. Он вспоминал такие же гостиные, которые ему подчас удавалось видеть с улицы зимой, в час, когда в городах еще не запирают ставни. Он украдкой заглядывал туда и возвращался к себе в гостиницу или за кулисы мюзик-холла, где вечно гуляют сквозняки.

– Тебе не хочется говорить?-шепнула Алиса.

– Мне хорошо...

Она не ошиблась. Жиль думал. Он всегда думал. Еще в детстве – мальчик он был худой и бледный, хотя никогда не болел, – про него говорили: "Он слишком много думает".

Это была не его вина. С кем он стал бы играть? Когда его родители случайно задерживались в каком-нибудь городе и Жиля на несколько месяцев отдавали в школу, он чаще всего не понимал языка одноклассников. Одевался не так, как они. Вел себя по-другому. Словом, оставался иностранцем.

Затем семья перекочевывала, и все начиналось снова. Жиль общался только со взрослыми. И эти взрослые были не такими, как остальные, у которых дом, семья, упорядоченная жизнь.

Разговоры у них шли о контрактах, об импресарио. Особенно о последних, об этих людях, которые водят за нос, обманывают, грабят артистов и с которыми тем не менее надо быть любезным...

– О чем ты думаешь?

– О тебе.

Это была почти правда. Об Алисе он тоже думал. Он всегда был беден, вокруг него все говорили о деньгах; поэтому он поверил, что бедная девушка должна быть в известном смысле человеком одной с ним породы.

Он, например, предполагал, что в домике на улице Журдана ему будет не менее уютно, чем у себя. Но вчера он побывал там и почувствовал себя таким же чужим, как у тетушки Элуа.

Только что Алиса произнесла странные слова: "Это забавно... Он у меня пай-муженек".

Жиль силился подавить в себе обиду. Во всем виноват только он. Алиса такая от природы. И он сам ее выбрал.

– Когда это ты купил себе скрипку? У тебя ее не было, когда ты слез с норвежского парохода, верно? А сейчас я заглянула в шкаф – лежит.

Да, это была не отцовская скрипка – ту, вместе с остальными пожитками, Жилю пришлось продать в Тронхейме, чтобы расплатиться за похороны. Эту же он купил две недели назад и попробовал ее всего один раз, наверху, у себя в спальне.

– Сыграй мне что-нибудь, Жиль. Он согласился, и Алиса из полутьмы с новым восхищением воззрилась на него.

– На рояле ты тоже играешь?

– Да, на рояле и на кларнете. И даже на саксофоне.

Жиль сходил за инструментами, которыми недавно позволил себе обзавестись, и принялся играть цирковой репертуар – излюбленные мотивы музыкальных клоунов и пьесы, сопровождающие выступления жонглеров. Еще ребенком, когда в программе получались "окна", он не раз выходил на сцену в матросском костюмчике с большим белым вышитым воротником.

Умел он и кое-что другое. Конечно, не то, чему обычно учат детей. Например, он знал почти все отцовские фокусы, и тут уж его длинные бледные руки служили ему как нельзя лучше.

– Смотри, я беру ложку. Она у меня в руке, так? Ты уверена? Ошибаешься. В руке у меня ничего нет, а ложка у тебя за спиной на кушетке.

Жиль смеялся. Щеки у него слегка разгорелись, как у детей, захваченных игрой и забывших обо всем на свете. Алиса никогда не видела его таким.

– Еще что-нибудь!

– Тогда мне нужна колода карт.

– Они в столовой, в буфете.

Пока Алиса ходила за картами, Жиль заиграл на кларнете задорный мотив, знакомый всем клоунам мира. Он чувствовал себя счастливым, и хотя в глазах у него стояли слезы, это были не слезы печали.

– Ну! Еще!

– Выбери карту. Мне не показывай. Вложи снова в колоду, стасуй. А теперь даю голову на отсечение, что выбранная тобой карта у тебя в туфле.

От восторга Алиса расцеловала мужа, набила себе рот пирожным и потребовала:

– Еще! Теперь поиграй мне на рояле.

Время от времени шквальный ветер сотрясал ставни. Неистовый прибой вздымал в гавани воду и выплескивал ее на набережные. Суда, зачаленные друг за друга, сталкивались бортами. Сгорбленные пешеходы с трудом удерживали в руках зонтики.

Целых два часа Жиль не думал ни о дяде Мовуазене, ни о тете Колетте. Он думал о родителях, о номерах, в которых ему довелось жить, и внезапно смутное воспоминание, пробудившееся в тот момент, когда он отпирал входную дверь, обрело ясность.

Маленький голландский городок, где улицы вымощены кирпичом и зачаленные одна за другую лодки качаются чуть ли не на уровне домов. Уже стемнело. Он держит мать за руку. Они заходят в колбасную, и точно так же, как в других лавках ему давали конфету, колбасница угощает его кусочком сала.

– Сыграй мне еще раз эту пьеску для кларнета, ну, ту самую...

Едва Жиль заиграл, в дверь робко постучали. Мелодия резко оборвалась. Дверь открылась, и вошла Колетта, прямо с улицы. Ее траурный костюм промок и прилип к телу, туфли и чулки были забрызганы грязью.

– Извините, – смутилась она. – Я, кажется, помешала...

– Да нет же!

– Сейчас половина восьмого, и я подумала...

– Боже мой! А я до сих пор не одета. Вы не рассердитесь на меня, мадам?.. Я даже не знаю, готов ли обед.

Уклад жизни в доме еще не устоялся. Покамест было только решено, что тетка будет спускаться к столу в полдень и вечером: Жиль чувствовал себя неловко при мысли, что Колетте придется есть одной наверху, а мадам Ренке приходить во второй половине дня и помогать прислуге.

– Раздевайтесь, тетя.

Колетга удивленно разглядывала музыкальные инструменты, карты, разбросанные по столу, шляпу-цилиндр, понадобившуюся Жилю для фокусов. На столике еще стояли пустые чашки и тарелки с пирожными. Подушки на кушетке были примяты.

– Вы в самом деле хотите, чтобы я осталась? Она глянула на Жиля, словно желая поговорить с ним и стесняясь сделать это при Алисе.

– Сбегаю посмотрю, подан ли обед, – объявила Алиса и ринулась на кухню.

Тогда Жиль негромко осведомился:

– Вы уходили на целый день?

Это был не просто вопрос. В голосе Жиля слышался упрек за то, что тетка, не сказав ему ни слова, с раннего утра ушла из дому и допоздна где-то пропадала.

– Я ездила в Ниёль, – объяснила Колетта, снимая пальто и шляпу.

– Можно за стол, – возвестила вернувшаяся Алиса. Прислуга только что доложила ей: "Кушать подано".

Сейчас они впервые ели втроем, поскольку к завтраку Колетта не вышла. Столовая была просторней и обставлена богаче, чем на третьем этаже. На стенах висели изображения предков-графа де Вьевра конечно: Октав Мовуазен откупил у него особняк целиком, включая фамильные портреты.

– Мадам...

– Вы обещали называть меня "тетя".

– Тетя...

Алиса изо всех сил старалась держаться приветливо, и Жиль был ей благодарен за это.

– Кладите себе. Ну, пожалуйста! Мне так хочется, чтобы вы взяли первая... У вас такой вид, словно вы в эту непогоду бродили по полям.

– Я ездила в Ниёль-сюр-Мер, – повторила Колетта.

Она заколебалась, словно спрашивая у Жиля, говорить ли дальше.

– Сегодня я всю ночь думала о сейфе, – выдавила наконец она.

И Жиль объяснил жене:

– Речь идет о несгораемом шкафе в бывшей дядиной спальне. Ключ у меня, но шифр нам неизвестен.

– А что в шкафу?

– Толком никто не знает. Видимо, важные документы. Будь они у нас, мы, пожалуй, смогли бы заставить кое-кого изменить свою позицию.

– А!

Алису это не интересовало. Жиль сделал тетке знак продолжать.

– Я вспомнила, что Мовуазен почти каждую неделю брал машину и уезжал за город. Ездил с ним только Жан, его шофер, – он сейчас работает на грузовике... Я встала пораньше и спустилась в гараж, чтобы расспросить Жана. Но выбилась из сил, прежде чем вытянула из него хоть слово. Октав Мовуазен выезжал редко, машина у него была старая, семейная, да и ту он сам уже не водил, приходилось прибегать к услугам Жана. В конце концов я разузнала, что Мовуазен ездил в Ниёль к своей двоюродной сестре, которая живет в доме, где он родился...

Жиль с изумлением и восторгом смотрел на эту хрупкую женщину, проявляющую столько энергии ради спасения возлюбленного.