Текст книги "Кутящий Париж (сборник)"
Автор книги: Жорж Онэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)
– Очень просто. Кто–нибудь с ружьем в руке становится против ящика, где находятся голуби. Вы говорите мне: «Пятьдесят луидоров, если птица упадет». Я отвечаю: «Идет». Стреляющий кричит: «Pull!». Ящик открывается, голубь вылетает, и раздается выстрел в него. Птица падает или не падает, и я проигрываю или выигрываю пятьдесят луидоров.
– Очень интересно! – вскричала Сюзанна Герцог.
– Да, – продолжал Савиньян с насмешливым равнодушием, – это заменяет азартную карточную игру «trenteetquarante», но гораздо интереснее, чем держать пари на чет или нечет нумеров проезжающих экипажей.
– А сами голуби что об этом говорят? – спросил серьезно Марешаль.
– Вот ведь никто и не догадается спросить их об этом, – сказал весело Серж.
– Затем, – сказал Савиньян, – держат пари на скачках и гонках…
– Прибавьте к этому пари на лошадей, – перебил Марешаль.
– Или на лодки.
– Иначе говоря, игра применяется ко всем обстоятельствам жизни.
– А чтобы увенчать все, мы проводим вечер в клубе, где ведется крупная игра. Там царствует баккара. Это тоже, положим, однообразно, но гораздо азартнее.
– Все это ведется в духоте от ламп и табачном дыму, – сказал Марешаль, – когда небо полно звезд и апельсиновые деревья распространяют такой аромат. Какое печальное существование.
– Самое глупое существование, Марешаль, – сказал со вздохом Савиньян. – Вот я, человек труда, обреченный жестокостью своей тетки на печальное положение праздного человека, со стыдом провожу время среди этих праздных людей по призванию, Вы теперь знаете, дорогой друг, как проводят здесь время. Вы можете написать об этом краткое обстоятельное изложение под заглавием «Часы глупца». Это будет иметь замечательный успех, ручаюсь вам за это.
Госпожа Деварен, прислушиваясь к началу разговора, теперь не слыхала ничего более. Она предалась глубокому размышлению. Следы забот и горя, перенесенных госпожой Деварен, ясно виднелись при спокойном выражении на ее лице, так долго не поддававшемуся влиянию времени. На висках были морщины, похудевший подбородок обострился, а глаза, еще более блестящие, углубились под нависшими бровями и были обведены темными кругами.
Прислонившись к стене возле окна, Серж наблюдал за ней. Он спрашивал себя с беспокойством, какая причина заставила госпожу Деварен так спешно приехать к ним после двухмесячной разлуки, во время которой она всего один раз написала Мишелине. Может быть, дело касалось опять денежного вопроса? С утра госпожа Деварен была против обыкновения спокойна, весела, смеялась и веселилась, как школьница в каникулы. Теперь в первый раз на ее лице показалось мрачное выражение уныния и печали. Значит, ее веселость была одним притворством, и она хотела обмануть. Но кого же? Конечно, его.
Взгляд его, встретившийся с ее взглядом, заставил его вздрогнуть. Жанна устремила свои глаза на него. Через секунду их взгляды опять встретились, и Серж не мог удержаться, чтобы не вздрогнуть. Жанна показала ему на госпожу Деварен. Она также за ней наблюдала. Они оба подумали, что не ради ли их приехала она. Может быть, их тайна попала в руки грозной матери? Он решился узнать это. Жанна перестала смотреть на Сержа, и он смотрел на молодую женщину, как ему хотелось. Она очень похорошела. Бледный цвет ее лица сделался живее, бюст ее роскошно развился. Какая–то сладострастная нега точно исходила от нее и раздражала, как сильное благоухание. Серж безумно желал обладать ею. Никогда еще он не испытывал такого жгучего прилива страсти. В течение нескольких минут у него дрожали руки, в горле пересохло и его сердце перестало биться, полное горячего стремления. Желая освободиться от действия очарования, какое производила на него Жанна, Серж вышел на средину комнаты.
В то же время начали съезжаться гости: Ле—Бред со своим неразлучным Дю—Трамблей, сопровождающие леди Гартон, прекрасную кузину Сержа, так смутившую Мишелину в день ее брака, но которой она не боялась более; затем князь и княгиня Одескальши, благородные венецианцы, в сопровождении господина Клемана Суверен, молодого бельгийского дворянина, первого на скачках в Ницце, ловкого игрока в голубиную стрельбу и ярого дирижера в мазурке.
– Почему вы, миледи, вся в черном? – спросила Мишелина, показывая очаровательной англичанке на ее яркое атласное черное платье.
– Это, моя дорогая княгиня, траур, – ответила леди Гартон, крепко пожимая ей руку, – большой траур: один из моих лучших танцоров… вы знаете, господа, Гарри Тариваль…
– Конечно, это поклонник графини Альберт! – объяснил Серж. – Что же с ним?
– Представьте, он лишил себя жизни, – сказала англичанка.
Начались восклицания в зале, и все присутствовавшие, неожиданно заинтересованные, окружили леди Гартон.
– Как, вы не знали этого? – продолжала она. – Сегодня в Монако только и говорят об этом. Бедный Тариваль, совершенно проигравшись, пробрался в парк виллы графини Альберт и застрелился под ее окном.
– Какой ужас! – вскричала Мишелина.
– Не делает чести вашему соотечественнику, миледи, что он так поступил.
– Графиня была страшно рассержена и очень хорошо выразилась, что Тариваль, лишив себя жизни в ее саду, ясно доказал ей полное незнание приличий.
– Вы хотите помешать игрокам стреляться? – сказал Кейроль. – Попробуйте завести, чтобы в Монако давали ссуду по луидору за пистолет.
– Что же, – сказал молодой Суверен, – раз луидор потерян, игроки стали бы прибегать к веревке.
– Да, – заключил Марешаль, – но, по крайней мере, веревка принесет счастье другим.
– Господа, знаете, вы рассказываете нам все о таком плачевном. Что, если вы, для перемены впечатления, будете танцевать с нами увлекательный вальс?
– С удовольствием! На террасе! – вскричал с жаром Ле—Бред. – Тень апельсиновых деревьев оградит нас от нескромных взоров.
– Ах, мадемуазель, какой восторг! – сказал со вздохом Дю—Трамблей, подходя к Сюзанне. – Тур вальса с вами! При лунном свете!
– Да, мой друг Пьеро! – отвечала Сюзанна, напевая вполголоса и заливаясь смехом.
Из соседней комнаты раздались громкие звуки рояля, на котором играл Пьер, желавший быть полезным, если не мог быть приятным. Серж медленно подошел к Жанне.
– Удостойте меня чести протанцевать с вами, – сказал он тихо.
Молодая женщина вздрогнула. Лицо ее побледнело, и она сказала суровым голосом:
– Почему вы не танцуете с вашей женой?
Серж улыбнулся.
– С вами или ни с кем.
Жанна смело и прямо посмотрела ему в лицо и как бы с вызывающим видом сказала:
– Прекрасно, ни с кем!
И, поднявшись, она взяла под руку подошедшего в это время Кейроля.
Князь остановился на минуту неподвижно, следя за ними взглядом. Увидя, что его жена одна с матерью, он прошел на террасу. Там уже все танцевали. В тишине раздавался веселый смех. Эта мартовская ночь была тиха и полна благоухания. Глубокое смущение овладело Сержем, почувствовавшим огромное отвращение к жизни. Море сверкало, освещенное луной. Им овладело безумное желание броситься за Жанной, схватить ее в свои объятия и унести ее далеко от всех, в эту тихую безмерную даль, которая, казалось ему, лелеяла бы их вечную любовь.
XV
Мишелина сделала движение, чтобы следовать за своим мужем. Мать, не вставая с места, взяла ее за руку.
– Останься со мной немного, – сказала она ей с оттенком нежного упрека, – ведь с самого моего приезда мы с трудом могли обменяться десятью словами. Скажи мне только, довольна ли ты, что увиделась со мной?
– Как ты можешь спрашивать меня об этом? – ответила Мишелина, садясь на диван рядом с матерью.
– Я спрашиваю, чтобы от тебя самой услышать об этом, – сказала госпожа Деварен. И с видом совестливого нищего мать сказала: – Поцелуй меня!
Мишелина бросилась ей на шею со словами:
– Дорогая мама!
Тогда слезы брызнули из глаз матери, измучившейся в продолжении двух месяцев. Мать держала дочь в своих объятиях, прижимая ее к себе, как скряга сокровище.
– Давно уже, – говорила она, – я не слышала, чтобы ты назвала меня так. Ведь два месяца, как я была так одинока в этом большом доме, который ты одна наполняла своим присутствием прежде…
Молодая женщина живо перебила мать и с упреком заметила ей:
– Мама, будь, пожалуйста, наконец, благоразумна!
– Быть благоразумной? Не правда ли, иначе говоря, привыкнуть жить одной без тебя после того, как двадцать лет моя жизнь зависела от твоей? Переносить без жалобы, что у меня отняли все мое счастье? А теперь, когда я становлюсь стара, проводить жизнь до конца дней моих без цели, без радости и даже без огорчений, потому что я тебя знаю: если бы и было у тебя горе, ты мне не сказала бы о нем!
После минутного молчания Мишелина сказала с принужденным видом:
– Какое же горе могло бы у меня быть?
На этот раз госпожа Деварен потеряла терпение и вскрикнула резко, не щадя более Мишелины и давая волю своему сердцу:
– А то, которое тебе может доставить твой супруг!
Мишелина проворно встала.
– Мама! – воскликнула она.
Но мать продолжала с резкостью, которой не сдерживала более:
– Значит, этот человек поступает со мной так, что лишает меня всякого доверия! После того, как он уверил меня, что никогда не разлучит тебя со мной, он увез тебя, зная хорошо, что дела мои удержат меня в Париже.
– Ты неправа, – сказала живо Мишелина. – Тебе известно, что доктор приказал мне ехать в Ниццу.
– Полно! Докторов можно заставить предписать, что захочешь! – сказала госпожа Деварен с воодушевлением, покачивая презрительно головой. – Твой муж сказал нашему честному доктору Риго: «Не находите ли вы, что моей жене было бы полезно провести сезон на юге?» Тот ответил ему: «Если это не принесет ей пользы, то не принесет и вреда». Тогда твой муж добавил: «Возьмите же небольшой листок бумаги и напишите свое предписание. Понимаете вы?.. Это для моей тещи, которой наш отъезд не доставит удовольствия».
Мишелина как будто не верила тому, о чем рассказывала мать.
– Сам доктор рассказывал мне об этом, – прибавила последняя, – когда я устроила ему сцену. Я и прежде не доверяла медицине, а теперь…
Мишелина, чувствуя себя на шаткой почве, попробовала переменить разговор, успокаивая свою грозную мать, как делала это прежде.
– Видишь ли, мама, неужели ты никогда не будешь в состоянии привыкнуть к своей роли? Неужели ты всегда останешься ревнивой? Между тем ты хорошо знаешь, что все женщины оставляют своих матерей и следуют за мужьями. Таков закон природы. Вспомни свое время и себя! Ты последовала за моим отцом, а твоя мать должна была плакать.
– Разве моя мать любила меня так, как я тебя люблю! – воскликнула горячо госпожа Деварен. – Я была сурово воспитана. Не было времени, чтобы нас так любили. Нужно было работать. Счастье баловать свое дитя – это привилегия богатых! А для твоей колыбели, послушай хорошенько, не знали, где достать понежнее пуху и помягче шелку. Тебя лелеяли, обожали в течение двадцати лет, И вот, неблагодарная, достаточно было человеку, которого ты едва узнала за шесть месяцев, заставить тебя все забыть.
– Я ничего не забыла, – сказала Мишелина, растроганная таким страстным пылом, – в моем сердце ты занимаешь все то же место.
Мать посмотрела на молодую женщину и с грустью сказала:
– Но оно не первое!
Такое восклицание из простого эгоизма заставило улыбнуться Мишелину.
– Это очень похоже на тебя, мой тиран! – сказала она. – Нужно, чтобы ты господствовала! Послушай, довольствуйся равенством! Подумай только, что ты имеешь преимущество в том, что я тебя двадцать лет любила, между тем как ему должна вернуть потерянное время. Не старайся делать сравнения между моей любовью к мужу и моей привязанностью к тебе. Будь добра, не относись дурно к моему мужу, а постарайся полюбить его. Я так была бы счастлива видеть вас дружными и без всякой задней мысли иметь возможность смешивать вас обоих вместе в своем сердце.
– Ах, как ты заманиваешь меня лаской! Как ты мила и ласкова, когда захочешь! Как счастлив этот Серж, имея такую жену, как ты! Впрочем, дело ясно: таким всегда даются самые лучшие жены!
– Еще! – сказала Мишелина с сердцем. – Вот, мама, я уж никогда не предполагала, что ты приедешь из Парижа, чтобы наговорить мне много дурного о моем муже.
Госпожа Деварен сделалась серьезной.
– Нет, я приехала, чтобы защищать тебя.
На лице Мишелины показалось удивление.
– Время пришло, чтобы я сказала: тебе серьезно угрожает опасность.
– Моей любви? – спросила молодая женщина изменившимся голосом.
– Нет, твоему богатству.
Мишелина гордо засмеялась:
– Только–то!
Такое равнодушие заставило вскочить госпожу Деварен.
– Тебе легко говорить об этом! Если твой муж так будет продолжать, как в эти шесть месяцев, то не останется ни одного сантима от твоего приданого.
– Что же из этого! – сказала весело княгиня. – Ты нам снова дашь другое.
Госпожа Деварен приняла деловой вид, как при серьезных делах.
– Ай, ай! Неужели ты воображаешь себе, что моя касса без дна? Я тебе дала четыре миллиона при выходе замуж, то есть прекрасный доход в сто пятьдесят тысяч франков, недвижимое имущество на улице Риволи и восемьдесят тысяч франков, которые благоразумно удерживаю у себя в доме и с которых даю вам проценты. Сто пятьдесят тысяч франков уже взяты и, наверно, прожиты. А мой нотариус уведомил меня, что недвижимое имущество на улице Риволи продано, но на деньги не сделано никакого оборота.
Госпожа Деварен остановилась. Она говорила с таким прямодушием, которое делало ее такой сильной.
Глядя пристально на Мишелину, она сказала:
– Известно ли тебе обо всем этом, Мишелина?
Княгиня, глубоко смущенная, так как на этот раз разговор не касался вопроса о чувстве, а о материальных делах, ответила:
– Нет, мама.
– Как же это может быть? – вскричала госпожа Деварен, – Ничего нельзя сделать без твоей подписи.
– Я дала ее, – прошептала Мишелина.
– Ты дала ее? – повторила мать с оттенком невыразимого гнева. – Когда же?
– На другой день моей свадьбы.
– Твой муж имел настолько неблагоразумия, чтобы просить тебя на другой день после брака?..
Мишелина улыбнулась.
– Он ни о чем меня не просил, мама, – сказала она. – Я сама ему предложила… Ты выдала меня замуж с условием неприкосновенности приданого.
– Благоразумно! С таким молодцом, как твой муж…
– Твое недоверие должно оскорблять его, и я стыдилась бы… Я ничего тебе не сказала, потому что с твоим характером, как я знаю, ты могла бы помешать браку, а я любила Сержа. Я подписала контракт, как ты желала, а на другой день дала моему мужу полную доверенность.
Гнев госпожи Деварен стих. Она наблюдала за Мишелиной: она хотела знать глубину пропасти, куда бросилась дочь со своим слепым доверием.
– Что же он тогда сказал тебе? – спросила она.
– Ничего, – ответила Мишелина спокойно. – Со слезами на глазах поцеловал меня. Я видела, что эта маленькая любезность шла прямо от сердца, и я была счастлива! Слушай, мама, – прибавила молодая женщина с блестящими глазами при воспоминании испытанной радости, – он может все тратить, потому что я уже заранее вознаграждена!
Госпожа Деварен пожала плечами:
– Милая дочка, – сказала она, – ты поступаешь безрассудно, скрывая все от меня, Боже мой, но что же такое есть в этом молодце, что он сводит с ума всех женщин?
– Всех? – вскричала живо Мишелина, глядя вопросительно на мать с сильным душевным беспокойством.
– Да, это только так говорится, – сказала госпожа Деварен. – Но, моя дорогая, ты понимаешь, что не могу я быть довольной всем тем, что ты рассказала мне сейчас. Слеза и один поцелуй! Черт возьми! Этим не заработаешь и одного франка из твоего приданого!
Мишелина старалась сделать новую попытку, чтобы взять штурмом возмутившееся сердце.
– Но, мама, оставь же меня быть счастливой!
– Можно быть счастливой и не делая глупостей. Нет нужды заводить лошадей для устройства бегов.
– Ах! А какие красивые масти он выбрал! – перебила Мишелина с улыбкой. – Одна вся серая, серебристая в яблоках, другая еще лучше. Одно очарование!
– Ты находишь? Что же, ты не разборчива! – сказала госпожа Деварен, воодушевляясь. – А клуб? А игра? Что ты мне скажешь на это?
Мишелина побледнела и ответила так небрежно, что матери сделалось больно:
– Стоит ли делать столько шуму из–за какого–нибудь ничтожного проигрыша?
Такая постоянная защита Мишелиной Сержа раздражала мать.
– Оставь меня в покое, – с сердцем продолжала она, – мне хорошо все известно, Он тебя оставляет одну почти каждый вечер, чтобы проводить ночи за картами с такими прекрасными господами, которые могут увлечь хоть кого угодно! Дорогая моя, хочешь ли ты, я предскажу тебе судьбу твоего мужа? Он начал с карт, потом занялся лошадьми и кончит дурными женщинами.
– Мама! – вскричала Мишелина, пораженная в сердце.
– А все эти выдумки будут оплачиваться твоими деньгами! Но, к счастью, твоя мать тут, чтобы охранять твое семейное счастье! Ручаюсь тебе, что я так направлю твоего мужа, что в будущем он пойдет по прямой дороге!
Мишелина быстро встала перед своей матерью. Она была так бледна, что мать испугалась. Дрожащим голосом она сказала:
– Мама, если ты хоть слово когда–нибудь скажешь о моем муже, берегись! Я никогда более с тобой не увижусь.
Госпожа Деварен отступила. Это уже не была более та слабая Мишелина, находящая силу в слезах, но женщина, горячо любящая и готовая всеми силами защищать любимого ею человека. Мать молчала, не решаясь более говорить.
– Мама, – продолжала Мишелина с грустью, но решительно, – это объяснение было неизбежно. Я уже заранее страдала от этого, потому что чувствовала, что буду поставлена между любовью к моему мужу и моим уважением к тебе.
– Между тем и другим, – сказала горько мать, – я вижу, ты не колеблешься.
– Это мой долг. Если бы я поступила иначе, то ты сама бы со своим здравым смыслом поняла бы, что делаю я дурно.
– О, Мишелина, могла ли я ожидать, что ты так переменишься! – воскликнула мать от отчаяния. – Как будто не ты говоришь, а кто–то другой! Безрассудная! Ты не видишь, куда ты позволяешь себя вести! Ты сама приготовляешь себе несчастье! Не думай, что слова эти внушены мне ревностью! Нет, возвышенное чувство подсказывает мне их, и в эту самую минуту я боюсь, что моя материнская любовь дает мне дар провидения. Еще есть время остановить тебя на пути, по которому ты скользишь. Может быть, ты думаешь привязать мужа своим великодушием? Нет, ты только удалишь его от себя, позволяя ему исполнять все его прихоти. Там, где ты думаешь дать ему доказательства любви, он увидит только твою слабость, Если во всем ты будешь ему уступать, он тебя скоро станет считать за ничто. Если ты будешь всегда преклоняться перед ним, берегись! Он наступит на тебя!
Княгиня гордо покачала головой и с улыбкой сказала:
– Ты не знаешь его, мама. Это настоящий дворянин: она понимает все тонкости. Поэтому можно более выиграть, если положиться на его благоразумие, чем стараться сопротивляться его желанию. Ты порицаешь поведение своего зятя, но ты его почти не понимаешь. Я это осознаю. Что поделаешь? Он совсем другого происхождения, чем мы. Ему необходима самая утонченная роскошь, которая для нас с тобой была бы не нужна, тогда как для него потеря ее была бы очень тяжела. Послушай, он очень страдал, когда был беден! Теперь он вознаграждает себя. Мы делаем некоторые глупости, это верно. Но что же из этого? Для кого ты копила богатство? Для меня. С какой целью? Для моего счастья!.. Итак, я счастлива, что могу окружить своего князя всем блеском, который к нему так идет. За это он мне благодарен, он любит меня, а любовь его для меня дороже всего на свете. Я чувствую, что в тот день, когда он перестанет меня любить, я умру.
– Мишелина! – воскликнула госпожа Деварен вне себя, нервно схватив дочь.
Молодая женщина положила тихо свою белокурую головку на плечо матери и прошептала ей на ухо едва слышным голосом:
– Не правда ли, ты не хочешь разбить мою жизнь? Я понимаю твое недовольство. Оно справедливо, я это чувствую. Ты и не можешь иначе думать, ведь ты женщина такая трудолюбивая и простая. Но я прошу тебя, принеси мне жертву: перестань сердиться: не волнуй себя разными думами, скрой в себе самой свои чувства и не говори более ничего из любви ко мне!
Мать была побеждена. Она никогда не могла устоять против этого умоляющего голоса, она никогда ни в чем не могла отказать этому розовому ротику, почти касавшемуся своими губками ее шеи.
– О, жестокое дитя, – говорила она, вздыхая, – как ты меня огорчаешь!
– Не правда ли, ты согласна, мамочка? – шептала Мишелина, бросаясь в объятия той, которая, как она чувствовала, так глубоко ее обожала.
– Я сделаю все, что ты захочешь, – сказала госпожа Деварен, целуя волосы дочери, эти золотистые волосы, которые она, бывало, так любила гладить.
Еще раздавались звуки рояля на террасе, танцы продолжались. В тени были видны группы танцующих и слышались веселые голоса.
Савиньян в сопровождении Марешаля и Сюзанны быстро поднялся по лестнице.
– Ну, тетя, это нехорошо! – воскликнул он. – Если вы приехали сюда для того, чтобы отнять у нас Мишелину, то возвращайтесь в Париж. Нам недостает визави для кадрили. Идите, княгиня! Воздух дышит восхитительной свежестью, и мы хорошо повеселимся.
– Ле—Бред набрал апельсинов, – сказал Марешаль, – и играет ими в бильбоке с помощью своего носа, а Дю—Трамблей, раздраженный успехом своего товарища, придумывает осветить сад пуншевыми чашами.
– А что поделывает Серж среди этих шалостей?
– Он разговаривает с моей женой на террасе, – сказал Кейроль, подходя к ним в это время.
Молодые люди убежали на террасу и скрылись в темноте.
Госпожа Деварен посмотрела на Кейроля. Он был покоен и счастлив, Не было и тени прежней его ревности. В продолжение шести месяцев после их свадьбы банкир внимательно наблюдал за женой. Все ее действия, слова, одним словом, ничто не ускользало от него, и ни разу она не подала повода к какому–либо сомнению. Совершенно успокоившись, он возвратил ей доверие и на этот раз навсегда.
Жанна была очаровательна, и он ее любил еще более прежнего. Кроме того, она сильно изменилась. Ее характер, немного суровый, стал мягче. Вместо надменной и капризной молодой девушки явилась молодая женщина, простая, кроткая и немного серьезная.
Будучи не в состоянии читать мысли своей жены, Кейроль чистосердечно верил, что напрасно беспокоился и что прежнее волнение Жанны было кратковременным. Он себе приписывал перемену своей жены и гордился этим.
– Кейроль, будьте добры, унесите эту лампу: от нее мне режет глаза, – сказала госпожа Деварен, боясь, чтобы не заметили перемены на ее лице после разговора с дочерью. – А потом попросите Жанну придти сюда ко мне, мне надо сказать ей два слова.
– С большим удовольствием, – сказал Кейроль и, взяв лампу со стола, он отнес ее в соседнюю комнату.
Темнота хорошо подействовала на госпожу Деварен: она освежила ее ум и успокоила сердце. Шум танцев слабо долетал до нее. Она стала раздумывать. Итак, Мишелине нравилось проводить такую беспокойную жизнь! Напрасно она старалась доказать ей, что подобная жизнь, наполненная одним необузданным весельем, смертельна для ее счастья. Молодая женщина затыкала себе уши, чтобы не слышать, и закрывала глаза, чтобы не видеть. Госпожа Деварен самым чистосердечным образом задала себе вопрос: не преувеличивает ли она зла под влиянием сильной любви к дочери? Увы, нет! Она хорошо видела, что не ошиблась. Достаточно было присмотреться к обществу мужчин и женщин, ее окружавших, и везде можно было заметить пустоту, беспорядок и ничтожность. Если бы можно было обнаружить их мозги, то не нашли бы там ни одной практической идеи, а в сердцах – ни одного возвышенного стремления. Все эти люди жили не умом и сердцем, а только своими нервами. Нервы их были напряжены до последней степени. Возбуждение заменяло их. Они вращались в светской жизни, как белки в клетке, с бешенством, с безумием. А так как они все двигались, то и воображали, что к чему–нибудь стремятся. Если послушать их разговор, то останешься изумленным. В них скептицизм убил все верования. Религия, семья, отечество, – все это «хорошее вранье», как они говорили на своем жаргоне. У них только одна движущая сила, одна страсть, одна цель – это наслаждаться! Их мораль – вечное наслаждение!
Что касалось их физической стороны, достаточно было взглянуть, чтобы судить о них. Разбитые ночами, страшно бледные, они все делали для своего разрушения. Из этих людей, единственным паролем которых было удовольствие, те, которые не умирали раньше времени, кончали жизнь в лечебнице. Что могла сделать она, женщина труда, среди этой испорченной среды? Могла ли она надеяться преобразовать этих несчастных своим хорошим примером? Нет! Они обошлись бы с ней, как с пустомелей. Она не могла научить их добру, тогда как они скоро научали других злу. Следовало бежать от этой заразы позолоченного порока, удалиться, уводя тех, кого она любила, и оставить этих праздных людей изнуряться и разрушаться и скорее дать место на земле умным и трудолюбивым.
Громадное отвращение овладело госпожой Деварен, и она решила всячески попробовать вырвать Мишелину из этой заразы. А пока нужно было поговорить с Жанной.
В это время показалась тень при входе в зал. Это была молодая женщина. Позади нее в темной галерее прокрадывался Серж, не замеченный ею. Он сторожил Жанну и, увидя, что она идет одна, следовал за ней. Стоя в углу за широкой отворенной дверью, он ждал, безмолвный, с бьющимся сердцем. Голос госпожи Деварен раздался в тишине; он приготовился слушать.
– Сюда, Жанна, – сказала она, – наш разговор будет короток, но его нельзя отложить, потому что меня скоро не будет здесь.
– Разве вы скоро уезжаете?
– Да, я оставила Париж только ради своей дочери и тебя. С Мишелиной я уже говорила. Теперь твоя очередь! Зачем ты приехала в Ниццу?
– Я не могла сделать иначе.
– Почему?
– Мой муж хотел этого.
– Можно было заставить его сделать по–другому. Я знаю, что твоя власть над ним неограниченна.
Настала минута молчания, после чего Жанна ответила:
– Я боялась, что, настаивая, могу возбудить его подозрения.
– Так и быть, допустим, что вы приехали в Ниццу, но зачем вы воспользовались гостеприимством в этом доме?
– Сама Мишелина предложила нам, – сказала Жанна.
– И это даже не заставило тебя отказать? – воскликнула с воодушевлением госпожа Деварен. – Какую роль ты приготовляешься играть здесь? Что ты надумала после шестимесячной честности?
Серж в своем пристанище вздрогнул. Слова госпожи Деварен были понятны ему. Она знала все. Жанна ответила резким и негодующим голосом:
– По какому праву вы обижаете меня подобным подозрением?
– По праву, которое ты дала мне, нарушив свое обещание, Ты должна была остаться в стороне, а я нахожу тебя здесь лицом к лицу с опасностью; ты начинаешь кокетничать, а это начало зла, к которому ты понемногу привыкаешь, а там будет и остальное.
– Сударыня! – вскричала негодуя Жанна.
– Отвечай, сдержала ли ты обещание, данное мне? – перебила повелительно госпожа Деварен.
– А вы? – ответила с отчаянием Жанна. – Осуществилась ли надежда, о которой вы мне говорили? Вот уже шесть месяцев, как я удалилась, а нашла ли я спокойствие и душевный мир? Я посвятила себя обязанности, на которую вы указали мне, как на средство от терзавшей меня боли; но это было бесполезно. Я плакала, надеясь, что мое горе излечится слезами. Я горячо просила Бога помочь мне полюбить своего мужа. Напрасно! Этот человек так же мне противен, как прежде. А теперь, когда рушатся все мои мечты, я вижу себя прикованной к нему навсегда! Мне приходится лгать, придавать своему лицу выражение, сообразное с данным обстоятельством, улыбаться! А все это меня возмущает, доводит до отвращения!.. О, как я страдаю! Судите же меня теперь, когда вы знаете, что со мной делается, и скажите, не слишком ли жестоки ваши упреки?
Слушая Жанну, госпожа Деварен почувствовала глубокую жалость к ней. Она спрашивала себя, не была ли она несправедлива и не из–за нее ли страдало это бедное дитя. Она ведь ничего не сделала, кроме хорошего, и ее поведение было достойно уважения.
– Несчастная женщина! – сказала она.
– Да, действительно несчастная, – ответила Жанна, – потому что у меня нет ничего, к чему бы я опять привязалась и что могло бы меня поддержать. Мой ум смущен самыми горячими мыслями, а сердце сокрушено горькими сомнениями. Одна воля меня защищает, но та в минуту безумия может мне изменить.
– Ты все еще его любишь? – спросила госпожа Деварен глухим голосом, заставившим трепетать Сержа.
– Кто знает? – ответила Жанна. – Бывают минуты, когда кажется, что я ненавижу его. Но что я только вытерпела за то время, пока я здесь, это невероятно. Все меня оскорбляет, все раздражает: мой муж, который слеп, беспечная Мишелина и Серж, улыбающийся молча, как будто подготовляющий какую–то измену. Ревность, гнев, презрение волнуют меня. Я сознаю, что должна была бы уехать, а между тем я чувствую ужасное наслаждение, не знаю почему, оставаясь здесь.
– Бедное дитя, – сказала госпожа Деварен, – от всей души жалею тебя. Прости мне мои несправедливые слова. Ты все сделала, что от тебя зависело, но у тебя может быть слабость, как у всех людей. Нужно тебе помочь, и в этом ты вполне можешь рассчитывать на меня. Завтра я поговорю с твоим мужем, и он увезет тебя. Если нет у тебя счастья, то нужно, чтобы было спокойствие. У тебя честное сердце, и если небо справедливо, ты будешь вознаграждена.
До Сержа долетел звук поцелуя, с которым мать благословляла свою приемную дочь. Затем князь увидел, как тихо прошла мимо него госпожа Деварен.
Наступила тишина, нарушаемая только тихими вздохами удрученной Жанны, полулежавшей на диване в темноте.
