Текст книги "Кутящий Париж (сборник)"
Автор книги: Жорж Онэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)
– Итак, – сказала она, – я вижу ясно, что мне следует согласиться стать бабушкой маленьких князей. Не очень мне это нравится, потому что не по сердцу их будущий отец. Пусть Мишелина будет счастлива. Когда мой муж был жив, и тогда я была более матерью, чем женой, теперь же жизнь моя всецело принадлежит дочери. – Затем, подняв свои сильные руки, она сказала с зловещей энергией: – Видишь ли, если дочь моя станет страдать из–за мужа, я, кажется, буду способна убить его.
Эти слова были последними из разговора, которым решалась судьба Мишелины и князя, госпожи Деварен и Пьера. Она протянула руку и позвонила. Госпожа Деварен приказала вошедшему слуге попросить Марешаля сойти вниз. Она думала, что было бы лучше для Пьера излить свое горе перед близким другом. Мужчине ведь неловко плакать перед женщиной. Она верно угадала, что сердце молодого человека было полно слез. Марешаль был недалеко. Он тотчас же пришел и сразу бросился на шею Пьера. Видя двух товарищей в объятиях друг друга, госпожа Деварен сказала Марешалю:
– Я вас освобождаю до вечера. Уведите Пьера с собой. Мне он нужен будет после обеда.
Она направилась твердою поступью в комнату Мишелины, где та с трепетом ожидала результата переговоров.
VI
Отель на улице Св. Доминика, несомненно, один из самых красивых, какие только возможно встретить. Только владетельные особы имеют более роскошные дворцы. Огромная дубовая лестница с бронзовыми перилами. Подставки их изображали маленьких купидонов. Агатовые перила великолепной работы Гирляндажо были привезены из Флоренции Соммервьё, известным торговцем редкостями. Барон Ротшильд предлагал за них около 100 тысяч франков, госпожа Деварен дала дороже. Широкие стены лестницы были увешены удивительными гобеленами, изображавшими разные превращения Юпитера. На каждой площадке в углу панели возвышалась огромная ваза из японского фарфора, поддерживаемая треножником, с фантастическими изображениями из китайской бронзы. Высокие колонны из красного мрамора, поддерживая золоченые капители, отделяли на первом этаже лестницу от галереи, превращенной в оранжерею. Собранные сборками вишневые шелковые шторы падали перед окнами, украшенными превосходными готическими стеклами. В прихожей с обоями из кожи Корду с золотым фоном стоят носилки из глазури Мартена, украшенные живописью Фрагонара, как бы в ожидании какой–нибудь знатной дамы. Далее стоит один из тех огромных перламутровых ящиков, в которых восточные женщины прячут свои перевязи и драгоценности. Дивное венецианское зеркало в раме с мелкими украшениями, шириною в два метра и вышиною в четыре, занимает всю стену в прихожей. Портьеры из китайского атласа, отделанные накладными блестящими украшениями, собранные пышными складками, чудно драпируют двери зала и столовой. В салоне стоит мебель времен Людовика XIV из позолоченного дерева, отделанная мелкой вышивкой ручной работы, сохранившейся необыкновенно хорошо. Три люстры горного хрусталя висят одна за другой в анфиладе салона, сверкая гранеными подвесками. Обои, тканые из шелка с золотом, присланные в подарок Людовиком XIV господину Пиментелю, испанскому послу, в благодарность за принятое им участие в заключении договора о Пиренеях. Эти обои, единственные в своем роде, были привезены из Испании в 1814 году в фургонах армии Сульта и были проданы за 10 тысяч франков одному жителю Тулузы. Там и нашла их госпожа Деварен в 1864 году на чердаке, заброшенными в пренебрежении внуками приобретателя, не знавшими громадной стоимости этой бесподобной работы. Искусно исправленные, они составляют теперь гордость салона великой коммерсантки. На камине громадные часы, убранные золоченой бронзой, исполненные по моделям, присланным из Парижа в царствование короля–солнца, на сюжет бегства часов, преследуемых временем.
Возле большого салона находится будуар, обитый красно–серым шелковым дама с букетами цветов. Эту комнату особенно любила госпожа Деварен. С одной стороны комнаты стоит превосходный рояль Эрара, а с другой вырезная мебель черного дерева, украшенная бронзой Гутьера. На стенах только две картины: «Отъезд новобрачных», превосходный жанр искусной кисти Ланкре, и «Предсказание» – прекрасное творение знаменитого Ватто, купленное за безумную цену на аукционе в Пуртале. На камине миниатюрный портрет, сделанный Помейраком, изображающий Мишелину ребенком, драгоценность, на которую госпожа Деварен не может смотреть без слез. Дверь под обоями позволяет пройти на маленькую лестницу, ведущую прямо на двор.
Столовая в строгом стиле Ренессанс. На огромных подставках, вырезанных из грушевого дерева, стоят драгоценные кувшины фаянса Урбино и блюда Бернарда Палисси. Высокий камин украшен портретом Дианы де Пуатье с полумесяцем на лбу. Чугунная доска камина представляет рельефное изображение оружия адмирала Боннивета. Через большие разноцветные стекла в окнах проходит свет, окрашенный в их яркие краски. Сверху потолка, великолепно расписанного, спускается медная люстра, привязанная к когтю гордо парящего орла в синеющем небе между четырьмя сторонами мраморной балюстрады, на которой развевается пурпуровая драпировка.
Биллиардный зал в индийском стиле. Великолепны здесь щиты раджей, высеченные золотом широкие сабли Мюрат, каски афганских начальников в виде головных уборов со стальными петлями, оправленные чернью с золотом, и длинные копья, украшенные белыми лошадиными хвостами кабульских наездников. Стены расписаны по рисункам, привезенным из Лагора. Панно дверей украшено работой Жерома. Великий художник нарисовал баядерок, кружащихся с перевязами, и жонглеров, бросающих блестящие кинжалы. Низкие и широкие диваны, крытые восточной шероховатой блестящей материей, окружают биллиард. Газовая люстра совершенно оригинальной формы, точное воспроизведение из темного серебра бога Вишну, из пупка которого спускается изумрудный листок лотоса, а каждая из его четырех рук поддерживает лампу в виде индийской пагоды.
В этих знаменитых покоях госпожа Деварен находилась случайно в этот вечер. Марешаль и Пьер пришли и разговаривали между собой у камина, В нескольких шагах от них образовалась группа из Кейроля, госпожи Деварен и особы, до сих пор никогда не бывавшей в доме, несмотря на неотступные ходатайства банкира перед хозяйкой. По наружности этот человек был высок, худ, с бледным цветом лица, с кожей, натянутой на костях, с развитой нижней челюстью, как у настоящего хищника. Его глаза неопределенного цвета, часто меняющиеся, скрывались по–иезуитски за золотыми очками. Руки мягкие, лоснящиеся, с мокрыми ладонями и с коротко остриженными ногтями, казалось, брали тайком все, чего ни добивались. Волосы редкие, белокурого цвета, с пробором.
Этого человека, одетого в широкий сюртук, застегнутый на белом жилете, с разноцветной розеткой в петлице, звали Герман Герцог.
Смелый финансист, он прибыл из Люксембурга, предшествуемый громкой славой. В несколько месяцев он пустил в ход на парижской бирже целую серию таких значительных дел, что самые важные биржевые тузы не могли оставить его без внимания. Разнообразные слухи ходили на его счет. По словам одних, это был один из умнейших, деятельных и самых добросовестных людей, каких только возможно встретить. Если верить другим, то никакой негодяй не способен был настолько смело обходить законы, обирая честных людей, как он. Люди, отзывавшиеся дурно о нем, говорили, что он немецкой национальности и родом из Майнца. Лица, отвергавшие разные нелестные о нем легенды, называли его уроженцем Франкфурта.
Теперь он заканчивал работы по проведению значительной линии железной дороги, идущей из Марокко в центр алжирской колонии, и начинал крупное хлебное предприятие с Америкой. Много раз уже Кейроль всеми силами старался познакомить Герцога с госпожой Деварен.
У банкира был крупный интерес в спекуляциях зерном и мукой и он утверждал, что ничто не удастся до тех пор, пока госпожа Деварен не примет участия в этом деле.
Госпожа Деварен, недоверчивая ко всему чужеземному и хорошо знавшая, какие слухи ходили про Герцога, все уклонялась от знакомства с этим немцем. Но Кейроль так сильно настаивал и так часто возобновлял свою попытку, что, наконец, ей надоело, и она к тому же, расположенная к Кейролю за его благоразумные переговоры о браке Мишелины, кончила тем, что согласилась.
Герцог только что вошел. Он начал рассыпаться в любезностях перед госпожою Деварен, подчеркивая особенное удовольствие быть принятым ею. Он часто слышал, как превозносили ее высокие достоинства, почему у него составилось понятие о ней, однако же, очень далекое от действительности. Только теперь он понял, как велика честь для него познакомиться с ней. Герцог льстил с немецкой любезностью и с акцентом немецкого еврея, что напоминало о странствующем торговце, настойчиво предлагающем свой товар.
Госпожа Деварен сначала приняла его немного холодно, но любезности, расточаемые Герцогом, смягчили ее. Этот бес в образе человека, с его тихим, медленным разговором и со смущенным взглядом, производил впечатление змеи. Он внушал отвращение и в то же время притягивал к себе. Герцог тотчас завел речь о новой хлебной спекуляции; но тут он встретился лицом к лицу с настоящей госпожой Деварен, причем уже никакая учтивость не могла более обмануть безошибочное чутье коммерсантки. С первых же слов она поняла тонкие расчеты финансиста и ответила ему с такой ясностью, что он, видя свое дело падающим, подобно стенам Иерихонским при звуке труб евреев, отступил и счел за лучшее переменить разговор. Он предполагал, между прочим, организовать крупное кредитное общество, подобного которому нигде в мире не было, но об этом деле хотел переговорить с госпожой Деварен впоследствии, потому что необходимо было, чтобы она принимала участие в огромных барышах, которые сулило предприятие. Не требовалось рисковать ни одним сантимом, так как новизна предприятия, при участии самых солидных французских и иностранных банков, устраняла всякую конкуренцию и будто бы не возбуждала сомнения первейших воротил биржи. Это было очень заманчиво, и госпоже Деварен, без сомнения, очень хотелось бы узнать механизм нового кредитного общества, обещавшего сделаться самым значительным в мире, несмотря на чрезвычайную простоту его идеи.
Госпожа Деварен не говорила ни да, пи нет. Смущенная льстивой и вкрадчивой речью Герцога, она чувствовала себя с этим человеком на опасной почве, Ей казалось, что нога ее вязнет как бы в опасном торфяном болоте, поверхность которого покрыта зеленеющей травой, манящей по ней побегать, Кейроль наоборот был очарован. Он упивался всеми словами немца, восклицая по временам: «А! О!». Этот ловкий человек, никогда до сих пор еще никем не обманутый, увидал в Герцоге своего наставника.
Пьер и Марешаль подошли к разговаривавшим, и госпожа Деварен воспользовалась этим, чтобы представить мужчин одного другому. Услышав имя Пьера Делярю, Герцог принял важный вид и спросил, не был ли молодой человек тем знаменитым инженером, работы которого в приморских странах Африки наделали столько шуму в Европе. Получив утвердительный ответ госпожи Деварен, он засыпал Пьера комплиментами, очень искусно сказанными. Ему желательно было встретиться с Пьером еще в Алжирии, куда он сам ездил, чтобы окончить железную дорогу из Марокко.
Но Пьер отступил на один шаг, узнав, что перед ним стоит концессионер, получивший разрешение на постройку этой важной линии.
– А, это вы, милостивый государь, привели в исполнение это предприятие? – сказал он. – Черт возьми, вы поступали немного жестоко с бедными жителями Марокко!
Он вспомнил, как бедствовали несчастные туземцы, эксплуатируемые европейцами, производившими работы. Старики, женщины, дети – все предоставлены были туземным начальством в распоряжение предпринимателей для земляных работ. И эти несчастные, отягощенные непосильной работой, под ударами палок пьяных надсмотрщиков с револьверами в руках, при удушливой жаре и неумолимо палящем солнце, при выделяющихся из земных выемок миазмах, умирали, как мухи. Это была такая ужасная картина, которой Пьер не мог забыть.
Но Герцог со своей льстивой мягкостью возражал, что картина эта была преувеличена. Ведь Делярю прибыл на каникулы в дурное время года, да к тому же необходимо было, чтобы работы производились быстро. Во всяком случае, зачем церемониться с какими–то жителями Марокко? Негры, почти обезьяны!
Марешаль, слушавший до сих пор молча, вставил слово в защиту обезьян и сослался на Литре. Опираясь на теорию, поддерживаемую дарвинистами, он доказал, что люди, презирающие обезьян, презирают самих себя. Герцог, немного сбитый с позиции таким неожиданным возражением, посмотрел угрюмо на Марешаля, спрашивая себя, не кроется ли здесь какой–нибудь насмешки, не смотря на то, что все сказано было резко и самым серьезным тоном, Но видя, что госпожа Деварен смеется, он тотчас же самоуверенно возразил:
– Во всяком случае дела не могут вестись на Востоке так, как в Европе. Разве не было всегда то же самое? Разве великие исследователи не извлекали выгод из открываемых ими стран? И Христофор Колумб, и Фердинанд Кортес не стеснялись брать от индейцев их богатства в обмен на блага цивилизации, которые они принесли.
Он, Герцог, создавая железную дорогу в Марокко, дал туземцам средство к просвещению. Вполне справедливо, чтобы они что–нибудь за это заплатили. Герцог произнес свою тираду с такой слащавостью, на какую только он был способен. Он поворачивался то вправо, то влево, чтобы видеть производимое его словами впечатление; но на всех лицах он замечал какое–то угнетенное выражение. Казалось, что ждали кого–нибудь или чего–нибудь. Время шло. Пробило десять часов. Из маленькой соседней комнаты через опущенные портьеры временами долетали звуки; это нервные руки Мишелины брали на рояле аккорды с большой силой. Необычайно взволнованная, она действительно чего–то ожидала. Жанна Серней, потягиваясь в кресле и опираясь головой на руку, мечтала.
Вот уже три недели, как в молодой девушке произошла резкая перемена: она сделалась молчаливой и грустной. Взрывы ее живой веселости не могли более расшевелить отчасти всегда апатичной Мишелины. Под ее блестящими глазами были видны синие круги, следы проведенных без сна ночей. Эта перемена странным образом совпала с отъездом князя Панина в Англию и с отправкой известного письма, призывавшего Пьера в Париж. Обитатели отеля Деварен, будь они менее заняты своими собственными заботами, могли бы заметить эту внезапную перемену и доискиваться причин. Но внимание всех было сосредоточено на событиях, которые уже волновали и впоследствии должны были еще более волновать этот дом, незадолго перед тем такой спокойный.
Раздавшийся звонок на парадной лестнице, уведомляя о прибытии нового посетителя, заставил быстро встать Мишелину. Кровь бросилась ей в лицо. Она прошептала вполголоса: «Это он», и в нерешительности оставалась с минуту около рояля, прислушиваясь к разговору в салоне. Голос лакея, докладывающего о посетителе, дошел до молодых девушек, и они услышали имя: «Князь Панин». Тогда Жанна также встала, и если бы Мишелина повернулась, то необычная бледность ее подруги, пожалуй, напугала бы ее. Мишелина вовсе не думала о Жанне; она тотчас быстро подняла тяжелую портьеру и, спросив мимоходом Жанну: «Пойдешь?», вошла в салон.
Конечно это был князь Серж, ожидаемый с нетерпением Кейролем, с тайным раздражением госпожой Деварен и с глубокой грустью Пьером.
Красавец Панин, спокойный и улыбающийся, в белом галстуке, во фраке, обрисовавшем его изящную и стройную фигуру, подошел к госпоже Деварен и раскланялся с ней. Казалось, он видел только мать Мишелины и ни одного взгляда не бросил он ни на молодых девушек, ни на людей, находившихся вокруг него. Все остальное для него не существовало. Он поклонился ей, как королеве, с благоговейной почтительностью, как будто говоря: «Я здесь у ваших ног, моя жизнь зависит от вас. Сделайте знак, и я буду или самый счастливый, или самый несчастный из людей».
Мишелина с гордостью следила за ним глазами, любовалась его горделивой грацией и его приветливым смирением. Этими своими качествами Серж и завладел всем вниманием молодой девушки. С первой минуты знакомства она заинтересовалась им. Она чувствовала себя лицом к лицу с натурой, необыкновенной среди окружавших ее людей. Когда же он заговорил в первый раз, то его голос, такой нежный, такой вкрадчивый, запал прямо в сердце молодой девушки.
Насколько он нравился Мишелине, настолько же ему хотелось понравиться госпоже Деварен. Оказав глубокое почтение матери любимой им девушки, он искал теперь дорогу к ее сердцу. Он один был возле хозяйки и первый заговорил, Он высказал надежду, что госпожа Деварен великодушно простит поспешность его посещения. Повинуясь ее первому же желанию уехать из Парижа, он хотел этим доказать ей свою покорность. Он просил ее считать его самым покорным и признательным слугой, выражая при этом желание беспрекословно покориться всему, что она могла бы потребовать от него.
Госпожа Деварен слушала его нежный голос и находила, что такого очаровательного голоса ей никогда не приходилось слышать. Тут она поняла, какой соблазн производил этот голос на Мишелину; она раскаивалась, что плохо наблюдала за ней, проклиная случай, устроивший их знакомство. Однако же надо было отвечать. Госпожа Деварен шла к делу прямо. Не в ее привычках было откладывать, если она уже решилась на что–нибудь.
– Вы, без сомнения, пришли за ответом на просьбу, с которой обращались ко мне перед своим отъездом в Англию?
Князь слегка побледнел. Слова, произнесенные госпожой Деварен, были так важны, что он не мог скрыть сильного внутреннего волнения. Он отвечал глухим голосом:
– Я не осмелился бы с вами говорить об этом, сударыня, особенно перед всеми, но вы предупредили мое желание, и я признаюсь, что жду с глубоко встревоженным сердцем вашего слова, которое должно решить мою судьбу.
Он стоял все время наклонившись перед госпожой Деварен, как виноватый перед судьей.
Она одну секунду молчала, как будто медлила с ответом, затем серьезно сказала:
– Это слово я колеблюсь произнести, но некто, к кому я имею полное доверие, убедил меня принять вас благосклонно.
Серж выпрямился, лицо его озарилось радостью.
– Этот человек, кто бы он ни был, – горячо сказал он, – приобрел вечное право на мою благодарность.
– Докажите же ему это, – отвечала госпожа Деварен. – Это друг детства Мишелины, почти что сын для меня.
Повернувшись к Пьеру, она указала на него Панину. Серж поспешно направился к молодому человеку, но, несмотря на его быстрое движение, Мишелина его предупредила. Каждый из влюбленных схватил руку Пьера и пожал ее с сердечной признательностью. Панин, со своей польской горячностью, высказывал Пьеру самые горячие уверения, заявляя, что всей жизни его не хватило бы, чтобы отплатить за то, что он сделал для него. Но он полон благодарности и сумеет оценить его великодушие.
Бывший жених Мишелины, с отчаянием в сердце, позволял молча пожимать себе руки. Голос любимого существа вызывал на глазах его слезы.
– Как ты добр и великодушен, – сказала молодая девушка, – как ты благороден, жертвуя собой!
– Не благодари меня, – ответил Пьер, – мой поступок не заслуживает твоей благодарности. Я слаб, как ты видишь: я не мог бы видеть тебя плачущей.
Большое волнение произошло в салоне. Кейроль объяснял Герцогу, слушавшему его с необыкновенным вниманием, значение случая, происходившего у всех на глазах. Серж Панин делался зятем госпожи Деварен. Это было громадной важности событие.
– Конечно, – сказал немец, – зять госпожи Деварен сделается финансовым тузом, да при том же он князь! Какое прекрасное имя для члена правления!
Оба финансиста с минуту смотрели друг на друга. Одна и та же мысль занимала их.
– Это верно, – возразил Кейроль, – но госпожа Деварен никогда не позволит князю заниматься коммерческими делами.
– Кто знает, – сказал Герцог. – Следовало бы посмотреть, в каком виде будет заключен брачный контракт.
– Но я не желал бы увлечь зятя госпожи Деварен за собой в предприятие! – вскричал живо Кейроль.
– Кто же говорит вам об этом? – возразил холодно Герцог. – Разве я ищу акционеров! У меня денег больше, чем нужно: мне приходится отказываться от миллионов чуть не каждый день.
– О, я знаю, что капиталисты вас преследуют, – сказал Кейроль, смеясь, – а чтобы их привлечь, вы поступаете с ними, как красивая женщина. Пойдемте же поздравим князя.
В то время, как Кейроль и Герцог обменялись этими несколькими словами, которые имели важное значение для будущего Сержа Панина, произошла никем не замеченная, но ужасная по своей содержательности сцена. Мишелина бросилась в порыве нежности в объятия своей матери. Серж присутствовал, растроганный, при этом излиянии чувств, причиной которого была любовь молодой девушки к нему, как вдруг трепещущая ручка дотронулась до его руки. Он повернулся. Жанна Серней была перед ним, бледная, с остро пронизывающим взглядом, со сжатыми губами. Князь при виде ее был смущен. Он бросил беглый взгляд вокруг себя. Никто не наблюдал за ним. Пьер был около Марешаля, который тихо говорил ему такие слова, какие высказывают только истинные друзья в печальные минуты жизни. Госпожа Деварен держала Мишелину в своих объятиях. Серж подошел к Жанне. Последняя посмотрела на него угрожающим взглядом.
Он испугался:
– Будьте осторожны! – сказал он.
– Зачем? – ответила расстроенным голосом молодая девушка. – Чего же бояться теперь?
– Чего вы желаете? – холодно сказал Панин с нетерпеливым жестом.
– Я хочу говорить с вами сейчас.
– Это невозможно, вы хорошо это понимаете.
– Но если это необходимо?
Кейроль и Герцог подошли к князю. Серж улыбнулся Жанне, сделав знак головой, как бы желая сказать: «Да». Молодая девушка молча отвернулась, очевидно, ожидая исполнения сделанного обещания.
Кейроль взял ее за руку с нежной фамильярностью.
– Что скажете вы ему, мадемуазель, этому счастливцу–князю, который достиг уже почти всего, о чем мечтал? Но теперь следует говорить не о нем, а обо мне, чтобы дать мне какую–нибудь надежду. Минута благоприятна: это день помолвки. Вы знаете, как я вас люблю; положите гнев на милость, не отвергайте больше меня, как делали до сих пор, Если бы вы захотели быть доброй, то это было бы очаровательно с вашей стороны. Отпраздновать два брака в один день! Одна церковь, одна церемония и один великолепный праздник соединили бы две пары. Разве подобная картина не соблазняет вас?
– Я не легко поддаюсь соблазну, вы это знаете, – ответила Жанна твердым голосом, стараясь смеяться.
Мишелина и госпожа Деварен подошли.
– Ну, Кейроль, – сказал Серж с притворной веселостью, – я сегодня самый счастливый человек; может быть, мне удастся и для вас устроить то же. Хотите ли вы предоставить мне свое дело с мадемуазель Серней?
– От всего сердца. Я очень нуждаюсь в красноречивом адвокате, – со вздохом сказал банкир, покачав с грустью головой.
– А вы, мадемуазель, позволите ли убедить вас? – спросил князь, обращаясь к Жанне. – Мы всегда были самыми хорошими друзьями, а теперь я становлюсь почти вашим братом. Мне кажется, это дает мне право на ваше расположение и на ваше доверие. Позвольте мне воспользоваться этими правами.
– Начинайте действовать, – ответила холодно Жанна. – Попытка нова. Кто знает, может быть, она и будет иметь успех!
– Дай Бог, чтобы так случилось! – вскричал Кейроль, затем обратился к Панину: – Ах, дорогой князь, как я вам благодарен! Знаете, – прибавил он тихо, – если вам нужны несколько тысяч луидоров для свадебной корзинки…
– Вот, вот! Соблазнитель! – ответил Серж с той же немного натянутой веселостью. – Вы предлагаете мне вперед деньги, но, как видите, не в них сила: вам приходится прибегать к моей слабой помощи. – Обратившись к госпоже Деварен он сказал: – Я прошу только четверть часа.
– Не упорствуй слишком, – сказала Мишелина на ухо своей подруге, нежно ее целуя.
– Побеседуем немного, – сказала Мишелина Пьеру, взяв его за руку, – я хочу быть с тобой одним, в то время как Серж будет убеждать Жанну. Я опять становлюсь твоей сестричкой, как прежде. Если бы ты знал, как я люблю тебя!
Громадная дверь, ведущая в сад, была отворена Марешалем, и теплый воздух прекрасной весенней ночи наполнил зал благоуханием. Они сошли на площадку зеленой лужайки. Тысячи звезд блестели в небе. Глаза Мишелины и Пьера обратились к своду темной лазури, стараясь найти звезду, руководившую их судьбой: она – чтобы знать, будет ли ее жизнь длинной поэмой любви, о которой она мечтала, а он – чтобы узнать, может ли слава, такая требовательная властительница, для которой он принес столько жертв, хоть отчасти заменить ему потерянную Любовь.
