Текст книги "Мольер"
Автор книги: Жорж Бордонов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)
НА ТЕМУ АРИОСТО [162]162
На тему Ариосто – имеется в виду поэма Лодовико Ариосто «Неистовый Роланд» (1516), повествующая о фантастических приключениях отважных и прекрасных рыцарей. Эпизод поэмы, положенный в основу «Увеселений», рассказывает о том, как волшебница Альчина колдовскими чарами удерживала в своих чертогах храброго рыцаря Руджеро и его друзей; разрушить чары и освободить рыцарей удалось с помощью чудесного кольца, которое другая волшебница надела на палец Руджеро.
[Закрыть]
Празднество начинается около шести часов вечера парадом персонажей из поэмы Ариосто, который тогда еще в большой моде. Шествие открывает господин де Барден, герольд; на нем алая, вышитая серебром туника. За ним три пажа, один из них несет копье и щит короля. Шесть трубачей и два литавриста, одетые в алый с серебром атлас, с перьями того же цвета, на лошадях, у которых на попонах вытканы золотом изображения солнца, едут впереди герцога де Сент-Эньяна. Герцог – распорядитель праздника. Его кираса покрыта золотой чешуей, на шлеме у него белые, красные, черные перья и дракон. Он изображает Дикого Гвидо. Посредственные стишки возвещают появление каждого персонажа, в соответствии с сюжетом Ариосто: освобождение с помощью чудесного кольца храбрых рыцарей, взятых в плен красотой волшебницы Альчины. Кто сочинял эту антологию банальностей – Бенсерад, всегда готовый к услугам, или Мольер, – неизвестно. Может быть, оба. Для Сент-Эньяна – такие веселые строчки:
Затем следуют восемь трубачей и два литавриста. Наконец появляется паладин Руджеро, герой праздника. Это Людовик XIV. Под ним дивный конь. Его серебряные латы украшены золотом, сверкают алмазами. Перья цветом и колыханием напоминают языки пламени. Разумеется, все в восторге и аплодируют, отбивая ладони. Король кланяется королевам – своей жене и матери. Но смотрит он на Луизу. Этот пристальный взгляд имеет силу закона. Отныне никто не сможет выказывать недостаточное почтение Луизе, не вызвав неудовольствия короля. Кто-то декламирует:
Уджиери Датчанин – герцог де Ноай, в черно-красной вышитой серебром тунике. Все как в сказочном сне! Но это и есть прекрасный сон юного короля, воплощенный наяву для той, что ему дорога; и все же что-то сжимающее сердце осталось после поразившего Европу праздника и витает над круглыми водоемами и рощами Версаля, против дворца. Герцог де Гиз одет в черное с золотом; он изображает Черного Аквиланта. Граф д'Арманьяк в серебряном, усыпанном рубинами наряде: это Белый Грифон. Затем появляются герцог де Фуа – в красном, де Коаслен – в зеленом, граф де Люд и принц де Марсийяк. За маркизами де Вилькье и де Сокуром (о котором мы вспоминали в связи с «Докучными») – д'Юмьер и Лавальер, брат Луизы; как и сестра, он в белой льняной, шитой серебром одежде. Обращенные к нему стихи более чем сомнительного вкуса:
Заметим, что общий тон – не говоря о грубоватой лести – исполнен легкомыслия и весьма пряных личных намеков. Придворные не краснеют от соленого словечка, от нескромного образа. Все изменится при госпоже де Ментенон, [166]166
Все изменится при госпоже де Ментенон – после смерти своего мужа, писателя Поля Скаррона, госпожа де Ментенон стала воспитательницей детей Людовика XIV и маркизы де Монтеспан. В 1683 году король тайно с ней обвенчался. Ханжеская набожность госпожи де Ментенон, пользовавшейся большим влиянием на Людовика XIV, наложила отпечаток на последние годы его царствования.
[Закрыть]но до того еще далеко! Праздник 1664 года принадлежит молодости, провозглашает верховные права любви, побуждает толпу красивых женщин и мужчин в завитых париках смелее следовать примеру Луи и Луизы. Этот праздник – открытая, звонкая пощечина партии святош.
Герцог Энгиенский едет один, он в бело-огненном одеянии; и он сам и его конь сверкают алмазами. За ним колесница Аполлона. На ней царственно возвышается солнечный бог: это наш добрый Лагранж, чудо изящества и достоинства – подлинное божество! За колесницей идут четыре века: Бронзовый век – мадемуазель Дебри, Золотой – Арманда Бежар, мадемуазель Мольер, Серебряный – Юбер, Железный – Дюкруази, потрясающий мечом. Колесница, запряженная четверкой лошадей в украшенных изображениями солнца попонах, делает четыре круга перед зрителями. Ею правит старик в коричневом, с крыльями за спиной; в руке у него серп; он изображает Время. Это Миле, кучер короля:
«Казалось, он вовсе не чувствовал смущения в такой роли; ведь он каждый день так счастливо и ловко правит драгоценнейшей колесницей на свете и хорошо понимает, что если опрокинется та, на которой он стоит сегодня, этот случай окажется роковым только для труппы Мольера, а труппа Бургундского отеля легко утешится» (Мариньи).
Официально праздник дается в честь королев, на деле – для Луизы де Лавальер. Было бы бестактно обойти комплиментом – пусть с примесью политики – Марию-Терезию. Колесница останавливается перед ней, и Лагранж произносит такие стихи:
А теперь – политический намек, немного неуклюжий:
Короче, эти путаные вирши означают, что Людовик XIV собирается заявить права своей жены наследовать ее отцу, Филиппу IV Испанскому. После смерти Филиппа в 1665 году Людовик потребует для себя Фландрию, Франш-Конте и Брабант, подкрепляя это требование еще и тем, что приданое Марии-Терезии (500 000 экю) так и не было выплачено испанцами.
И, чтобы позолотить пилюлю:
Какие иронические улыбки вызовет эта тирада! Но грустить и предаваться бесплодным размышлениям просто некогда. Начинаются состязания, в которых как бы случайно побеждает маркиз де Лавальер. Королева-мать вручает ему в качестве награды шпагу с золотым, инкрустированным бриллиантами эфесом. Никто не заблуждается на сей счет, даже сам Лавальер: он не настолько тщеславен, чтобы не понимать, что своим триумфом обязан Луизе.
Когда после всех этих чудес настает ночь и зажигаются свечи, появляется божественный Люлли со своими тридцатью четырьмя музыкантами, которые расступаются направо и налево, чтобы освободить проход для времен года: Бежар верхом на медведе представляет зиму; мадемуазель Дюпарк на испанской лошадке, одетая в зеленое с серебром, – весну.
ее супруг на слоне – лето; Латорильер на верблюде – осень. Толпа лакеев, наряженных на сельский лад, окружает их, разнося угощение. Наконец показывается гора, так хитроумно устроенная, что кажется скользящей по воздуху. На ней Пан и Диана: Мольер и Арманда, которые произносят комплименты Марии-Терезии. Приближаются фавны с кушаньями на подносах. Начинается ночной пикник при свете сотен свеч, при звуках музыки Люлли. Председатель пира – король. По границам парка стоят на страже солдаты, чтобы отгонять зевак. Что они испытывают, видя только дрожание света сквозь листву, ловя звуки музыки, то такие ясные, то удаляющиеся вместе с порывами ветра? Теперь после отхода ко сну Людовик XIV может почти открыто отправиться к Луизе, а затем остаток ночи провести у Марии-Терезии. Так заведено у королей.
Вот и кончился первый день. Кто-то, наверно, скажет, что мы слишком на нем задержались. Но шествие рыцарей из поэмы Ариосто оставило по себе столько воспоминаний, такой яркий след в истории, что казалось необходимым воссоздать его во всех подробностях. Здесь играют силы крепнущей страны, кипит молодость короля, здесь веет дыхание любви и счастья, которое не стоит презирать.
«ПРИНЦЕССА ЭЛИДЫ»
Сочиненная на скорую руку, но для зрелища на случай не вовсе лишенная достоинств, эта комедия непременно должна вписаться в общую программу празднества, а значит, хоть как-то быть связана с выбранным Сент-Эньяном сюжетом. Мольеру пришлось работать в такой спешке, что он смог зарифмовать только первый акт и одну сцену из второго. Остальное сделано в прозе, что дает Мариньи повод написать: «Похоже, что, торопясь на зов волшебницы Альчины, Комедия успела надеть только одну сандалию и явилась засвидетельствовать свое послушание с одной ногой обутой, а другой босой».
В комедии пять действий. Они перемежаются шестью интермедиями с хорами и балетами на музыку Люлли. В Королевской аллее устроен большой театр, защищенный полотняными ветроломами. На этой площадке в присутствии короля, королев, Луизы и всего двора, среди светящейся листвы, Труппа Месье вместе с музыкантами Люлли и певцами из Оперы ставит «Принцессу Элиды». Теперь эту пьесу знают только по названию, никто ее больше не читает. Сюжет ее предвещает вычурно-галантный стиль XVIII века, атмосферу картин Ватто [171]171
…атмосфера картин Ватто – Антуан Ватто (1684–1721) – художник, изображавший по преимуществу сельские сцены и «галантные празднества». Его картины отмечены редкостным изяществом рисунка, нежностью колорита и тончайшим психологизмом. Аллегорическое «Плавание на Киферу» (остров богини любви, Афродиты) – одно из самых известных его полотен.
[Закрыть]– «Плавания на Киферу». Из тонкой любезности к королеве-матери, Анне Австрийской, и королеве Марии-Терезии Мольер взял за основу испанскую пьесу, «Desden con el desden» («За презрение – презрение») Морето. Принцесса Элиды так горда, что отвергает домогательства греческих принцев. Эвриал, принц Итаки, любит принцессу, но хочет ее победить тем же оружием и притворяется, что очарован ее кузиной. Принцесса, вне себя от гнева, познав наконец муки любви, умоляет отца помешать этому браку. Мудрый и лукавый король Элиды соглашается. Тогда Эвриал открывает свой замысел (не слишком благородный по отношению к кузине!). Он признается, что не переставал любить принцессу. В сущности, начиная с «Песни Авроры» в прологе, намерения автора и его симпатии для нас очевидны: вся пьеса – призыв любви, увещание любить и быть любимым, и за этим подразумевается одобрение связи Людовика XIV с Луизой де Лавальер:
«Коль у любви для вас есть выбор на примете,
Красавицы, не прекословьте ей!
Пусть скажут: спесь – вам щит, – нет правды в том совете,
Вы неприступность бросьте поскорей.
Когда прелестны вы, на свете
Нет ничего любви милей».
А дальше – еще более откровенный намек:
«Скажу я, что любовь подобным вам к лицу;
Что дань, платимая чертам лица прекрасным,
Душевной красоты залогом служит ясным,
Что, если никогда принц не бывал влюблен,
Не будет милостив, велик не будет он».
Иначе говоря, королю, чтобы заслужить его прозвище великого, необходима Луиза. Скорее всего, такая теория не по вкусу королевам и партии святош. Мало того, что скандал получает огласку, его еще пытаются оправдать при помощи комедии! Но постановка прекрасна: это чистый театр, немного в духе Фоли-Бержер [172]172
Фоли-Бержер – парижский мюзик-холл, открывшийся в 1869 году. Здесь сначала ставились оперетты, пантомимы, акробатические номера; затем – очень пышные, красочные представления.
[Закрыть]или Шатле [173]173
Шатле – театр на одноименной площади в Париже, открытый в 1862 году. Его огромный (на 2000 мест) зал позволяет устраивать грандиозные зрелища. На сцене Шатле были поставлены феерии «1001 ночь», «Золушка», «Робинзон Крузо».
[Закрыть]. Эффект основан прежде всего на роскоши декораций и костюмов. Действие прерывается бурлескными сценами. Все здесь тешит глаз. Сатиры, лакеи, собаки, крестьяне… Они поют и пляшут вокруг актеров. Впереди Мольер; он играет Морона, шута принцессы. Он снует по сцене, кувыркается, карабкается по ветвям, убегает, появляется снова, усаживается верхом на медведя, натыкается на кабана, залезает на дерево, чтобы спастись от кабаньих клыков, и извлекает такую приятную мораль из своей трусости:
«Слуга покорный ваш! Я предпочту беспечно,
Чтоб говорили: «Здесь улепетнул Морон
От вепря злобного, и этим спасся он»,
Чем если б прославлять так это место стали:
«Бесстрашие и честь Морона здесь блистали,
Когда пред кабаном не дрогнул он, храбрец,
И от клыков обрел печальнейший конец».
…По мне, дороже день на свете,
Чем – славе не во гнев – в преданьях пять столетий».
Лагранж играет гордого принца Итаки, Юбер – Ифитаса, короля Элиды. Госпожи Дюпарк, Дебри, Бежар (Мадлена) – кузин и служанку принцессы Элиды, роль которой исполняет Арманда. Мадемуазель Мольер – открытие этого вечера, для двора и для собственного супруга. Ее живое, задорное личико, улыбающийся рот, блестящие глаза очень подходят к роли. На ней юбка из тафты лимонного цвета, украшенная кружевами, и «короткий корсаж, шитый золотом и серебром» (Опись имущества после смерти Мольера). Все ее заметили. В один вечер эта девочка – обязанная толикой внимания, которое ей дарили прежде, лишь тому обстоятельству, что вышла замуж за великого Мольера, – стала звездой. Знатные молодые люди уже выказывают к ней нежный интерес. Она опьянена всем этим и, забыв свое истинное положение, воображает себя и вправду принцессой, ровней тем, кто расточает ей комплименты. Мольер, конечно, видит эту поразительную метаморфозу и страдает от нее. Как он, наверно, жалеет о своей неосмотрительности! А может быть, он слишком устал, чтобы размышлять о чем бы то ни было, думает только о том, чтобы как-то поддержать подорванные силы, и, несмотря ни на что, верит в честность Арманды, прощает ей эти порывы молодости. Он хорошо знает, что первые глотки славы ударяют в голову. Стихи, которыми он завершает пьесу, обретут вскоре привкус горечи:
«Девы гордые, пленяйте!
Вашим чарам нет конца.
О пастушки! Страсть узнайте,
Нам затем даны сердца.
Тщетно думать о защите,
Час любви пробьет для всех;
Вы, как все, не избежите
Сладостных ее утех».
Его-то самого «Увеселения волшебного острова» выведут не на усыпанную розами дорогу, а на темные, каменистые тропинки. Он еще этого не знает; спектакль снова пойдет завтра и в последующие дни, требуя всяких утомительных доделок. Все должно течь гладко, так хочет король. Значит, ничего нельзя пускать на волю случая. Но пока он хлопочет, сердится, бранит представителей этого диковинного актерского племени, его судьба делает новый поворот, определяется окончательно.
БАЛЕТ АЛЬЧИНЫ
Одна из гравюр Израэля Сильвестра воскрешает зрелище в третий день праздника. Под гравюрой подпись: «Театр, устроенный посреди большого пруда, представляет Остров Альчины, где стоит ее зачарованный Дворец, прилепившись к маленькой скале; перед ним был исполнен Балет с несколькими выходами, после чего этот Дворец был поглощен огнем фейерверка, представляющим разрушение чар после бегства Руджеро».
Это венец праздника! Зрители, сидящие (или стоящие, в зависимости от ранга) вокруг обширного водоема, в конце главной аллеи видят, как появляется Альчина (мадемуазель Дюпарк) с двумя нимфами (мадемуазель Дебри и Арманда), верхом на китах. Вигарани так замечательно смастерил огромных животных, что они плавают совсем как живые; иные простаки даже отказываются поверить, что они не настоящие, и утверждают, будто их выловили в море и доставили в Версаль по такому случаю. Альчина и нимфы обмениваются репликами, из которых становится ясно, какая угроза нависла над волшебницей. Они возвращаются в свой дворец на скале, где танцуют и поют плененные рыцари (снова тема первого дня), чудовища и карлики – свита Альчины. Некая дама надевает Руджеро на палец спасительное кольцо. Альчина вмешивается слишком поздно; ее зловещей власти пришел конец. Чудовища и карлики, киты и нимфы исчезают, в пламени взлетающих ввысь ракет дворец рушится, загорается и рассыпается в прах. Это самый чудесный фейерверк той эпохи; при нем было светло как днем. Он символически завершает «Увеселения волшебного острова»: теперь становится понятен смысл этого названия.
Но разъехаться сразу невозможно. В субботу 10 мая король выигрывает скачки. Он снова в наряде Руджеро, в латах и перьях, – одеяние римского императора.
В воскресенье, после мессы, король открывает версальский зверинец. Вечером Труппа Месье ставит «Докучных», где Мольер один играет пять ролей! Посмертная опись его имущества дает точное представление о костюмах, которые он надевал. В роли маркиза: «Штаны легкой шелковой материи в голубую и розовую полоску с желто-красной отделкой из кольбертина, камзол кольбертиновой ткани, украшенный лентами, башмаки, шелковые чулки и подвязки».
В роли Доранта: «Плащ и штаны тонкого сукна с разрезами, камзол с разрезами же, охотничий кафтан, сабля и пояс, вышесказанный кафтан украшен серебряными галунами, пара перчаток оленьей кожи, пара желтых чулок под сапоги».
Первая половина дня в понедельник, 12 мая, посвящена лотерее, в которой королевам, придворным дамам, Луизе де Лавальер достаются предметы искусства и драгоценности. Затем – состязание, где соперничают герцог де Сент-Эньян и маркиз де Сокур. Вечером Труппа Месье дает «Тартюфа», новую пьесу Мольера, вернее, первые три ее акта. Изначально «Тартюф» назывался «Обманщик». Комедия имеет самый живой успех. Юные аристократы и их дамы не сердятся, когда перед ними так убедительно разоблачают этих несносных, мешающих жить менторов-проповедников. Однако на следующий же день поднимается вопль негодования. Шайка святош делает ответный выпад с молниеносной быстротой, пускает в ход все средства, чтобы «Обманщик» не стал достоянием публики. Оказывается давление на самого короля. Ему предлагают гнусный торг: он может сохранить для себя Луизу, церковь будет снисходительна, посмотрит на это сквозь пальцы; но пусть он выдаст этого дьявола – Мольера. Вот почему мы читаем в «Рассказе об «Увеселениях» [174]174
«Рассказ об «Увеселениях» – имеется в виду официальный, роскошно изданный отчет об «Увеселениях».
[Закрыть]:
«Хотя пьеса была найдена очень забавной, король усмотрел такое подобие между теми, кого истинное благочестие ведет небесным путем, и теми, кому лицемерная кичливость добрыми поступками не мешает совершать дурные, что по крайней своей щепетильности в делах веры он не мог потерпеть такого сходства между пороком и добродетелью, так что одно можно было принять за другое, и хотя добрые намерения автора не вызывали сомнений, он все же запретил публичные представления комедии и лишил самого себя этого удовольствия, чтобы не причинить вреда другим, менее его способным судить о таких предметах».
Это уклончивое объяснение словно вышло из-под пера самого Тартюфа. Следует заметить, что Мольер тут не назван по имени. И вообще «Рассказ» странным образом избегает его упоминать.
Во вторник, 13-го, «Увеселения» заканчиваются. Труппа Месье играет «Брак поневоле». Арманда притягивает к себе все взоры. На ней костюм Египтянки: «Плащ и юбка разноцветного атласа, два парчовых корсажа цвета золота и серебра».
На сей раз свечи гаснут окончательно. Утомительный праздник позади. Мольер, как ревностный слуга и как настоящий актер, показал свои таланты во всем их удивительном разнообразии. Как пишет Сильвия Шевалле: «Представление «Принцессы Элиды» оставило по себе несравненные воспоминания. На нем лежал отпечаток роскоши и беззаботности тех весенних праздников, когда каждый старался понравиться королю, той поры, когда Его величество и сам думал только о том, чтобы нравиться, – как говорит «Рассказ», трогательно засвидетельствовавший поэтический, веселый и нежный гений того, кто был тогда скромным автором «Тартюфа».
XVIII «ТАРТЮФ» И БИТВА ЗА НЕГО
БИТВА ЗА «ТАРТЮФА»
Король уезжает в Фонтенбло. Труппа Месье остается в Версале; она вновь появится на сцене Пале-Рояля только 20 июня, когда будет играть «Фиваиду» Расина. Конечно, нужно привести в порядок счета, собрать вещи, наконец, отдохнуть немного после утомительных дней «Увеселений»; и все же трудно объяснить такую оттяжку возвращения в Париж. Дошли ли до Мольера какие-то угрожающие вести? Есть ли опасения, что Шайка святош попытается вызвать беспорядки у дверей театра или во время представлений? Или, напротив, актеры хотят потомить ожиданием отзывчивую и преданную публику? Этого мы не знаем. Но что доподлинно известно – это то, что Шайка во главе с Ардуэном де Перефиксом, архиепископом Парижским, и президентом Ламуаньоном, при покровительстве королевы-матери, Анны Австрийской, использует все средства, чтобы уничтожить Мольера. 17 мая 1664 года «Газет» [175]175
«Газет» – первая французская газета, основанная в 1631 году королевским врачом и историком Теофрастом Ренодо (1586–1653); она выходила до 1914 года (с 1762 года – под названием «Газет де Франс»). В XVII веке это был официальный орган правительства.
[Закрыть]возносит пылкие хвалы Людовику XIV за то, что он выказал себя воистину старшим сыном Церкви, осудив Пять Положений, [176]176
Пять Положений – в 1649 году на рассмотрение богословского факультета Сорбонны были представлены так называемые Пять Положений, в которых формулировалось основное содержание трактата Янсения «Августин». Сорбонна и папа римский в 1653 году осудили эти Пять Положений; янсенисты, утверждая, что такое осуждение не означает осуждения самого «Августина», обратились к Парламенту. Спор вспыхнул с новой силой после появления в 1656 году «Писем к провинциалу» Паскаля, острой сатиры на иезуитов. Конец этому спору был на время положен в 1668 году заключением Церковного мира; однако вскоре преследования янсенистов возобновились, Пор-Рояль был закрыт и само здание его было снесено. Различные формы янсенизма как религиозного течения дожили до XX века.
[Закрыть]отстаиваемых янсенистами, и запретив публичные представления «Обманщика», «которого Его Величество, будучи в совершенстве осведомлен во всех предметах, счел крайне оскорбительным для религии и способным произвести самое вредное действие».
Мы видели, что в действительности позиция короля совсем не такова; свидетельством тому – анекдот, рассказанный Мольером в конце длинного предисловия к его пьесе. Через неделю после запрещения «Тартюфа» Людовик XIV, посмотрев представление пьесы «Скарамуш-отшельник», громко спросил у Великого Конде: «Хотел бы я знать, почему те, кого так оскорбляет комедия Мольера, молчат о «“ Скарамуше”?» Конде: «Причина в том, что в комедии о Скарамуше высмеиваются небеса и религия, до которых этим господам нет никакого дела, а комедия Мольера высмеивает их самих, и вот этого они стерпеть не могут».
По Парижу ходит пасквиль, исполненный самой лютой и неукротимой злобы. Он называется «Славный во всем свете король». Его автор – Пьер Руле, настоятель церкви Святого Варфоломея. Он пишет с вызовом:
«Некий человек, а вернее сказать, дьявол, облеченный плотью и одетый человеком, и самый отъявленный безбожник и вольнодумец, какой когда-либо жил в минувшие века, возымел столько нечестия и мерзости, что сатанинским своим разумением породил пьесу, каковую и вознамерился сделать известной всему свету, представив ее на театре, в посмеяние Церкви и в поношение самого священного звания и самого божественного предназначения и в поношение всего, что ни есть самого святого в Церкви, устроенной Спасителем к освящению душ наших, и умыслив выставить их достойными смеха, презрения и ненависти. За таковое святотатственное и нечестивое посягательство повинен он смертной казни, примерной и прилюдной, и самому огню, предвестнику адского пламени, дабы искупить столь тяжкий грех оскорбления величества господня, что служит к посрамлению католической веры, изрыгая на нее хулу и потешаясь над тем ее благочестивым и святым обычаем, что состоит в водительстве и наставлении душ и семейств мудрыми наставниками и богобоязненными руководителями».
Далее пышущий злобой изувер осмеливается расставлять ловушку самому королю:
«Но Его Величество, сделав ему, движимый сильнейшим гневом, суровый выговор, затем, по всегдашнему своему милосердию, в коем он подражает извечной доброте Господа нашего, предал забвению его дерзость и простил его дьявольскую гордыню, дабы дать ему время каяться гласно и всенародно весь остаток его жизни. И с тем, чтобы вернее остановить представление и распространение его нечестивых и богопротивных сочинений и его непристойных и распутных виршей, он приказал ему, под страхом смерти, все им написанное уничтожить и разорвать, истребить и сжечь и впредь не писать ничего столь низкого и гнусного, не производить на свет ничего в такое оскорбление Господу и поругание Церкви, веры, таинств и лиц, чьи труды более всего необходимы для спасения душ; он объявил ему при свидетелях и во всеуслышание, что невозможно сделать или сказать нечто такое, что было бы ему более прискорбно и мерзостно и досадило бы ему живее, чем то, что покушается на славу Божию, уважение к Церкви, благоденствие религии, почитание святых таинств, кои суть пути благодати, купленной Иисусом Христом для рода человеческого своею крестною смертью…»
На самом же деле Людовик XIV сказал Мольеру: «Не сердите святош, они люди беспощадные!» Это не столько выговор, сколько совет – почти дружеский. В противоположность утверждениям кюре из церкви Святого Варфоломея, король вовсе не возмущается гнусностью Мольера, но продолжает высоко его ценить. 21 июля именно Труппа Месье приглашена в Фонтенбло для участия в празднествах в честь кардинала Киджи, приехавшего принести извинения Людовику XIV от имени папы. Труппа играет «Принцессу Элиды» (четырежды) и «Фиваиду» Расина, как о том сообщает «Реестр» Лагранжа. Мольер пользуется случаем, чтобы прочесть «Тартюфа» господину легату. Прелат родом из Венеции; он и не такое слышал и не находит ничего предосудительного в «Тартюфе». И правда, надо быть французом, чтобы понять, что в этой комедии приводит в ярость святош и почему король так и не снимает с нее запрета. На горизонте сгущаются тучи; начинаются гонения на Пор-Рояль; это смущает тех, кто введен в заблуждение хитростями и притворной снисходительностью Общества Святых Даров. Похоже, что Общество одерживает победы на всех фронтах. Людовик XIV не внемлет просьбам Мольера, потому что король, рассуждая здраво, полагает неуместным раздувать волнение в умах. Прежде чем разрешить «Тартюфа», он подождет, чтобы разрядилась обстановка – с точки зрения власти все дело в этом. Кажется, будто король оставил Мольера; но это не совсем так. Он попытается как-то возместить причиненное зло, будет, насколько возможно, защищать и поддерживать Мольера. Без сомнения, Людовика, которому при всем его королевском величии пришлось уступить, иногда раздражает то упорство, с каким Мольер добивается постановки своей пьесы. Он не может понять, что «Тартюф» стал для Мольера постоянной занозой в сердце, наваждением, которое в конце концов разрушит его здоровье, душевное и физическое.
31 августа Мольер подает первое прошение королю. Оп напоминает, что «назначение комедии состоит в том, чтобы развлекать людей, исправляя их…». А «лицемерие есть, несомненно, один из самых распространенных, невыносимых и опасных пороков…»
Такие морализаторские побуждения несколько непривычны у Мольера; во всяком случае, он никогда еще так определенно их не излагал. Он настаивает на том, что «Тартюф» метит не в настоящих праведников, а в «фальшивомонетчиков благочестия, которые пытаются одурачить людей поддельной ревностью о вере и притворной любовью к ближнему»; что, стараясь не оставить места для двусмысленных толкований, он «устранил всякую возможность спутать добро и зло», «рисовал свою картину с помощью ярких красок и отчетливых линий, которые позволяют сразу распознать несомненного и отъявленного лицемера».
Он пробует представить короля своим сторонником, так же, как это делал Руле, только в противоположном смысле: «Кое-кто злоупотребил тем, как близко к сердцу принимает Ваше величество все, что касается благочестия, и применил единственный способ к Вам подольститься: воспользовался Вашим преклонением перед святыней».
Мы бы теперь сказали, что король «попался». Мольер выставляет одобрение легата Киджи против пахнущих серой обвинений Руле и вверяет королю свою честь и свое благополучие, которые оказались под такой угрозой.
Король, по известным причинам, колеблется, медлит, но не может сделать ничего другого, как только подтвердить свой отказ, подсластив его туманными обещаниями. Дело «Тартюфа» будет тянуться еще пять лет, до 5 февраля 1669 года, даты первого представления в Пале-Рояле. В сущности, оно закончится лишь много позже, когда пьеса снова станет злободневной из-за давления церкви на общественное мнение. Спустя двенадцать лет после смерти Мольера другой кюре, Адриан Байе, библиотекарь Ламуаньона, напишет, что этот автор – «один из самых опасных врагов для церкви Иисуса Христа, каких породил наш век», и обвинит его в «развратности», намеренно смешивая право молодых выбирать себе в супруги кого пожелают (дорогая Мольеру мысль) со свободной любовью и распутством. О «Тартюфе» он выскажет такое суждение:
«Одна из пьес наименее опасных на путях неверия, коего семена рассеяны по другим его пьесам столь хитроумно и скрыто, что от них труднее защищаться, чем от этой, где он насмехается над ханжами и святошами, сняв маску, не разбирая средств».
