Текст книги "Мольер"
Автор книги: Жорж Бордонов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 39 страниц)
ГЕРЦОГ ДЕ ЛА ФЕЙЯД
Он полагает, что узнал себя в глупом Маркизе из «Критики»: «Да-да, как же, «пирожок»! Я сразу это заметил – «пирожок»! Как а вам благодарен, сударыня, что вы мне напомнили о «пирожке»! Для такого «пирожка» в Нормандии не хватит яблок. «Пирожок»! Ах, черт возьми, «пирожок»!»
Через несколько дней после премьеры «Критики» герцог с лицемерной приветливостью подзывает к себе Мольера. И когда Мольер сгибается перед ним в поклоне, Ла Фейяд хватает его за голову, прижимает к себе и трет о свой камзол, на котором вместо пуговиц остро ограненные бриллианты. «Пирожок, Мольер, пирожок!» Когда несчастному удается вырваться, у него лицо в крови. Всеобщее веселье. У герцогов свои привилегии. Людовик XIV, однако, сердито распекает Ла Фейяда. Но выговор не изглаживает оскорбления. Все только и говорят об этой истории.
К тому же «Критика» не положила конца спору, а только подлила масла в огонь. Двое посредственных литераторов сочиняют ответы – Донно де Визе в прозе, Бурсо в стихах. Пьеса Донно, появившаяся в августе 1663 года, называется «Зелинда, или Истинная критика “Урока женам”» и «Критика на критику». Это брызги ядовитой слюны, набор злобных пошлостей (торговец с улицы Сен-Дени попадает в ложу Пале-Рояля; обсуждается «Урок женам»), настолько жалкий по мысли и форме, что прециозные салоны от него открещиваются. Бурсо, молодой поэт, жаждущий известности, обнаруживает больше ловкости и таланта. Он делает вид, что воздает Мольеру должное. Его коварство вернее достигает цели. Ирония его ненавязчива. Он пытается, насколько это в его силах, пользоваться тем же оружием, что и Жан-Батист:
Пьесу играют актеры Бургундского отеля. Мольер делает изящный жест, присутствуя на одном из представлений. «Восхитительно, – говорит он, – черт возьми, это просто восхитительно!»
Но он задет, и сильнее, чем думают его друзья. Он вдруг решается не щадить больше своих противников, как это делал в «Критике», пьесе внешне безобидной, в которой никто из них не назван по имени. До сих пор их происки ему досаждали; теперь они его возмущают. Он должен отомстить, даже с риском уронить собственное достоинство и остаться при своем унижении. За несколько дней он, с одобрения Людовика XIV, сочиняет и ставит на сцене «Версальский экспромт», показанный в Версале 20 октября того же года. На сей раз он платит ненавистью за ненависть. Здесь он играет самого себя; остальные действующие лица – актеры его труппы: Брекур, Дюкруази, Лагранж, Латорильер и другие. Он даже не дает себе труда придумать для них имена. Используя свой дар подражания, он передразнивает ведущих актеров Бургундского отеля: жирного Монфлери, эту гору мяса на ролях императоров и королей, мадемуазель Бошато, Отроша, Вилье. Если бы Мольер здесь только сводил счеты с врагами, это было бы простым фарсом; но сюда вплетены и мысли Мольера о сценическом искусстве. Канвой пьесе служит театральная репетиция. Мы видим труппу вблизи, и разгаре работы. Нет человека более раздражительного, более дотошного и требовательного, чем Мольер; но и никто как он не умеет добиваться совершенства в игре от своих товарищей. Послушаем. Он обращается к мадемуазель Дюпарк:
«Совершенно справедливо. Но как раз этим-то вы и докажете, что вы превосходная актриса: вы изобразите особу, глубоко чуждую вам по духу. Итак, пусть каждый из вас постарается уловить самое характерное в своей роли и представит себе, что он и есть тот, кого он изображает. (К Дюкруази.)Вы играете поэта. Вам надлежит перевоплотиться в него, усвоить черты педантизма, до сих пор еще распространенного в великосветских салонах, поучительный тон и точность произношения с ударениями на всех слогах, с выделением каждой буквы и со строжайшим соблюдением всех правил орфографии. (Брекуру.)Вы играете честного придворного, вроде того, которого вы играли в Критике «Урока женам»;следовательно, вам надлежит держать себя с достоинством, говорить совершенно естественно и по возможности избегать жестикуляции. (Де Лагранжу.)Ну, вам мне сказать нечего. (Г-же Бежар.)Вы изображаете одну из тех женщин, которые думают, что раз они никем не увлекаются, то все прочее им позволено; одну из тех женщин, которые чванятся своей неприступностью, смотрят на всех свысока и считают, что лучшие качества других людей ничто по сравнению с их жалкой добродетелью, а между тем до их добродетели никому никакого дела нет. Пусть этот образ стоит у вас перед глазами, тогда вы схватите все ужимки этой особы. (Г-же де Бри.)Вам придется изображать одну из тех женщин, которые мнят себя воплощенной добродетелью только потому, что блюдут приличия; одну из тех женщин, которые полагают, что грех только там, где огласка, потихоньку обделывают свои делишки под видом бескорыстной преданности и называют друзьями тех, кого обыкновенно люди называют любовниками. Войдите получше в роль. (Г-же Мольер.)У вас та же роль, что и в Критике,мне нечего вам сказать, так же как и госпоже Дюпарк. (Г-же Дюкруази.)А вам надлежит изобразить особу, которая сладким голосом всем говорит приятные вещи, в то же время не упускает случая сказать между прочим какую-нибудь колкость и из себя вон выходит, когда при ней поминают добром кого-либо из ближних. Я уверен, что вы недурно справитесь с этой ролью. (Г-же Эрве.)А вы – служанка жеманницы, вы все время вмешиваетесь в разговор и подхватываете выражения своей госпожи. (Всем.)Я вам раскрываю все эти характеры для того, чтобы они запечатлелись в вашем воображении. А теперь давайте репетировать и посмотрим, как пойдет дело».
Актеры должны не только проникать в суть ролей, которые им поручены, но и овладеть манерами своих персонажей: «Помните: вы должны войти так, как я вам говорил, с самым, что называется, независимым видом, приглаживая парик и напевая песенку: «Ла-ла-ла-ла-ла-ла!» А вы, все остальные, посторонитесь: нужно дать двум маркизам побольше места. Эти особы к тесноте не привыкли».
Потом он дает урок дикции: «Ах, боже мой, маркизы так не говорят! Нужно сказать это гораздо громче. Эти господа и говорят по-особому, чтобы отличаться от обыкновенных людей. «Здравствуй, маркиз!» Начнем сначала».
Все предусмотрено, продумано, тщательно выверено – голос, ритм речи, костюм, место на сцене, движения, жесты каждого. Чтобы добиться наилучшего эффекта, все готовится заранее, почти по-научному! К концу пьесы он раскрывает карты, нападая на этого двадцатипятилетнего рифмоплета, автора «Портрета живописца» – пьесы, идущей в «Бургундском отеле»: «Вы с ума сошли! Господин Бурсо – вот так сюжет для придворного увеселения! Хотел бы я знать, как можно сделать его забавным… Ему терять нечего, и актеры нарочно натравили его на меня, чтобы втянуть меня в нелепую драку…»
А так как его враги не постеснялись называть его рогоносцем, осуждать его частную жизнь, то он добавляет с ноткой горечи, в которой он весь перед нами:
«Я охотно предоставляю им мои сочинения, мою наружность, мои жесты, выражения, мой голос, мою манеру читать стихи, – пусть они делают с этим все, что угодно, если это может им принести хоть какую-нибудь выгоду. Я ничего не имею против, я буду счастлив, если это позабавит публику. Но если я всем этим жертвую, то за это они, хотя бы из вежливости, должны отказаться от остального и вовсе не касаться того, за что они, как я слышал, нападают на меня в своих комедиях. Вот о чем я буду покорнейше просить почтенного господина, который берется писать в их защиту комедии, и вот единственный мой ответ».
Неприятель не складывает оружия. Донно де Визе, не в силах пережить свой провал, кропает «Ответ на «Версальский экспромт», или Месть маркизов», где мольеровских актеров в свою очередь передразнивают их собратья из Бургундского отеля. Сын толстяка Монфлери пишет «Экспромт в Отеле Конде», где рисует портрет Мольера в трагической роли:
Правда, что со своей короткой шеей, толстым носом, большим ртом, слишком блестящими глазами, со своей невольно или намеренно спотыкающейся скороговоркой Мольер не может рассчитывать на роль Сида. Но это уже другой вопрос. А спор затухает сам собой, хотя театр Маре пытается снова его разжечь, поставив «Любовь Калотена», пьесу еще более жалкую, чем сочинения Донно де Визе и Монфлери-сына. В ней можно найти такие стихи, дающие точное представление о ее уровне:
Еще одна пьеса – Филиппа де Лакруа – намеревается подвести итог спору. Она взывает к суду Аполлона в скверных виршах. Вот несколько строчек:
Исчерпав все другие средства, Монфлери вне себя от бешенства посылает жалобу королю. В ней он обвиняет Мольера в женитьбе на собственной дочери. Но мы уже знаем, как воспринял Людовик XIV этот гнусный донос.
XVII «УВЕСЕЛЕНИЯ ВОЛШЕБНОГО ОСТРОВА»
Введение
Итак, весь 1663 год прошел в борьбе. Поставив в декабре 1662 года «Урок женам», Мольер пишет «Критику», затем «Экспромт». Между тем жизнь с ее повседневными радостями и огорчениями идет своим чередом. После пасхи л'Эпи, которому уже за шестьдесят, удаляется в свое поместье близ Анже. Труппа таким образом уменьшается на одного члена. Напомним, что л'Эпи – брат Жодле, фарсера с лицом, обсыпанным мукой. Актеры Месье по-прежнему в моде, они появляются у Мадам (Генриетты Английской, невестки Людовика XIV), у герцога де Бриссака, у госпожи де Кёвр, герцога де Ришелье, принца де Конде, в Шантильи, у маршала де Граммона, снова в Отеле Конде, на свадьбе его светлейшего высочества. А на заднем плане течет обычная, частная жизнь труппы: так, согласно документу от 19 сентября 1663 года труппа помещает Катрину Ревейон, дочь покойных актеров, в ученицы к портнихе Мадлене Ферра. Мольер и его товарищи уплачивают 120 ливров, чтобы у сироты было хорошее ремесло в руках; вот еще одно – среди многих других – проявление солидарности. Да, Мольер суров и раздражителен со своими товарищами, но он их любит. Если они умирают, оставляя детей, он делает все, чтобы обеспечить сиротам будущее. Так выражается его нежность к детям, его стремление к порядку во всем. Подобные знаки доброты постоянно встречаются на протяжении его жизни.
19 января 1664 года рождается старший сын Мольера Луи. Младенца крестят 28 февраля. Крестным отцом у него Людовик XIV, которого представляет герцог Шарль де Креки, первый камергер его величества, посол Франции в Риме, а крестной матерью – Мадам, Генриетта Английская, герцогиня Орлеанская, представленная ее первой фрейлиной, Коломбой де Шаррон, дочерью казначея чрезвычайных военных расходов и женой герцога де Шуазеля.
«БРАК ПОНЕВОЛЕ»
Это комедия-балет, написанная по заказу короля. Мольер потом выкроит из нее одноактную пьесу, которая до сих пор с успехом идет в Комеди Франсез. Сюжет ее не нов, Мольер его уже использовал, и более искусно: старик, Сганарель, влюблен в хорошенькую двадцатилетнюю девушку, Доримену. Как Арнольф пожирал глазами Агнесу, так Сганарель облизывается при мысли о прелестях, которые вскоре будут ему принадлежать. Но Доримена – не Агнеса. В ней нет ничего от наивной простушки. Это откровенно циничная девчонка. Она требует для себя полной свободы поведения, основанной на взаимном доверии между супругами, а тем временем сговаривается со своим дружком – повесой Ликастом. Пусть он позволит ей выйти за старика, который «самое большее, если полгода протянет», а там уж парочка заживет в свое удовольствие. Сганарелю становятся известны намерения его невесты, но отец и брат девицы все равно заставляют его на ней жениться. Таково содержание этой живой и задорной маленькой комедии, а вернее, просто рамки для балетов, в которых не брезгают танцевать вместе с актерами сам король (одетый египтянином-«Забавником»), герцоги де Бурбон, де Сент-Эньян и другие. Для Мольера это еще одно средство привлечь сильных мира сего на свою сторону – так безгранично их тщеславие. Говорили, что сюжет заимствован у Рабле (колебания Панурга накануне женитьбы). Но более вероятно, что пьеса возникла из действительного происшествия тех лет. Граф де Граммон соблазнил леди Гамильтон, а потом, тяготясь обещанием жениться, которое он вовсе не собирался сдержать, бежал из Англии. Но в Дувре, когда он уже всходил на корабль, братья его жертвы, появившись из-под земли со шпагами в руках, заставили беглеца повернуть обратно. Вот и еще одна причина для успеха пьесы при дворе, где, устав от торжественных празднеств и церемоний, жадно ловят скандалы, сплетни и грубые шутки. «Брак поневоле», поставленный впервые в Лувре 20 января 1664 года, вновь появится на сцене лишь в 1668 году, уже без балетов и в значительно сокращенном виде.
Для Мольера это отдых, передышка. Он уже запрягся в свой великий труд – сочинение «Тартюфа», который принесет ему такие огорчения, вовлечет в такую борьбу, запалит вокруг его имени новые бои, куда более ожесточенные и опасные, и, вместе с домашними невзгодами, укоротит на какой-то срок его дни. Мольер бичевал все то в тогдашнем обществе, против чего восставало его острое чувство правды: салонных снобов, щеголей в белокурых париках на пустых головах, придворных фанфаронов, лжеученых, философов и врачей, влюбленных стариков и их девиц, скромных с виду или на деле. Как бы ни велика была опасность, он не может обойти молчанием лицемерие, которое под маской веры хозяйничает во всех слоях общества, угрожает семейному спокойствию и благосостоянию, исподволь простирает свою тиранию на область мысли, навязывает себя самой власти, пуская корни повсюду, прибегая к тайному оружию. Речь идет о Шайке святош, чье могущество в те времена было столь пагубно для страны.
В спор об «Уроке женам» святоши не ввязывались прямо. Но в ожидании более удобного случая они действовали через подставных лиц, нашептывали нападающим кое-какие аргументы, прежде всего обвинение в неверии, основанное на проповеди Арнольфа и «Правилах супружества». Мольер ощутил укол и понял, откуда он исходит. Поэтому совершенно естественно и закономерно, что он взялся за сюжет «Тартюфа»: он следовал велениям собственной души. Однако издавна существует мнение, что его подстрекал или по крайней мере недвусмысленно поощрял Людовик XIV. Дело это достаточно неясное. Как раз в то время, когда Мольер сочиняет своего «Тартюфа», Людовик XIV в неладах с папой Александром VII, от которого требует извинений за оскорбительный инцидент с французским послом в Риме [153]153
…оскорбительный инцидент с французским послом в Риме – французский посол, герцог де Креки, держал себя в Риме надменно и высокомерно; особенную неприязнь итальянцев вызывало поведение его челяди. 20 августа 1662 года слуги герцога со шпагами в руках напали на взвод корсиканских гвардейцев – телохранителей папы. Все гвардейцы сочли себя оскорбленными, окружили дом посла, стреляли по карете его супруги, убив ее пажа и ранив нескольких лакеев. Герцог покинул Рим, обвиняя в случившемся родственников папы Александра VII и его самого.
[Закрыть], герцогом де Креки. Святоши, разумеется, хлопочут, настраивая общественное мнение против его величества. Ему вменяется в вину предосудительное поведение в личной жизни, связь с Луизой де Лавальер. 12 февраля 1664 года Александр VII уступает. Он соглашается распустить состоящую из солдат-корсиканцев стражу, ответственную за покушение на Креки, возвести в память об этом обелиск на одной из римских площадей и так далее. Это катастрофа для ультрамонтанской партии [154]154
ультрамонтанская партия – сторонники неограниченной власти папы римского в любом католическом государстве.
[Закрыть]. У всех тартюфов Франции вытягиваются физиономии. Людовик XIV нанесет им удар в свой черед, но пользуясь их же средствами. Корнель пишет «Элегию по случаю покушения на маршала де Креки»:
Отныне готовность Корнеля служить монархии имеет известные пределы. Другой человек возьмет на себя задачу для вящего блага государства разоблачить лицемерие Шайки святош, сорвать маску с ханжей. Согласно этому предположению, Мольер своим «Тартюфом» способствовал политике Людовика XIV, а тот, когда пришлось политику переменить, покинул Мольера. Пьеса вызвала такой взрыв ярости, что король запретил ее публичные представления на следующий же день после премьеры. Подобную гипотезу не следует сбрасывать со счетов. Заставляет задуматься совпадение дат, а еще больше – то обстоятельство, что именно герцогу де Креки Людовик XIV поручает представлять свою особу на крещении маленького Луи Мольера в церкви Сен-Жермен-л'Осеруа 28 февраля. Во всяком случае, очевидно, что «Тартюф» сразу же включается в действия короля по отношению к церкви, что его не поставили бы в Версале без одобрения его величества. Давая такое разрешение, король идет на некоторый риск; он прощупывает общественное мнение, испытывает противника. Если предположить худшее, «Тартюф» для него – разменная монета; так оно и было. Но мы забегаем вперед.
ЛУИЗА ДЕ ЛАВАЛЬЕР
У нее своя – и немалая – роль в этой истории. Ведь «Увеселения волшебного острова» были устроены Людовиком XIV ради нее, а это празднество стало, в сущности, свидетельством о рождении Версаля. Но вернемся в 1661 год. Отправимся в Версаль, где еще нет ничего, кроме построенного Людовиком XIII очаровательного охотничьего домика из белого камня и красного кирпича под черепичной крышей, со всех сторон окруженного лесами, богатыми дичью. Анонимная хроника сберегла для нас подлинный (так там, во всяком случае, сказано) разговор между юным королем и той, кого он любит:
«Людовик XIV: Увы, мадемуазель, вы слишком добры, что заботитесь о здоровье короля, который вовсе не заслуживал бы вашей жалости, если бы не принадлежал вам безраздельно. Моя жизнь и смерть в полной вашей власти, от вас одной зависит мое счастье… Если я говорю, что люблю вас, то это потому, что я и вправду вас люблю и буду любить всегда, с постоянством, которое вы, без сомнения, оцените. Но увы! Это слова человека счастливого, а я, быть может, никогда им не стану…
Лавальер: Этого я не знаю, но я знаю наверное, что если волнение моей души не утихнет, я вовсе не буду счастлива».
Тут, по словам анонимного автора, пошел сильный дождь и прервал эти прекрасные речи. Но Луиза и Луи вернулись к ним в другом месте.
«Король: Если вы желаете моей смерти, скажите об этом прямо, мадемуазель, и я исполню ваше желание. Все кругом изо всех сил стараются меня огорчить. Говорят, что Мадам вовсе не жестока, что фортуна ко мне благосклонна, но никто не говорит, что я вас люблю и что вы доводите меня до отчаяния. Ваша доброта разрывает мне сердце. Молю вас, ради бога, перемените ваше обращение с королем, который готов умереть для вас одной, будьте или до конца добры, или до конца жестоки».
Может быть, он и не сказал в точности таких слов, но, конечно, мог их сказать. Луиза же, ответив: «Величие меня не ослепляет, я люблю вас самого, а не ваше королевство», – подарила ему то блаженство, о котором мечтают и молят самые великие люди. Король восхищен безмерно; любовь его, добившись этой милости, возрастает так сильно, что он клянется с радостью отдать Луизе свою корону, если она того пожелает.
Луизе де Лавальер шестнадцать лет. У нее льняные волосы, голубые глаза, очень белая кожа, больше грации, чем красоты, изрядное образование, очень нежное и без оглядки отданное королю сердце. Людовик XIV любит, чтобы его любили те, кого он любит. Луиза – его возлюбленная и его лучший друг. Он увозит ее в Версаль, чтобы укрыться от любопытства придворных, упреков королевы-матери, ревности Мадам, неравнодушной к своему деверю. Это для Луизы Версаль начинают перестраивать, украшать, расширять, пока дворец не обретает своего теперешнего вида. Людовик XIV в ту пору в самом расцвете молодости.
«Волосы у него длинные, темно-золотые; у него высокий лоб, глаза скорее синие, чем черные, орлиный нос, красиво очерченные рот и подбородок, круглое лицо, цвет кожи скорее оливковый, чем белый» (Локателли).
Ему двадцать три года. Их любовь только начинается. Луи и Луиза ездят верхом (она отлично сидит в седле) по еще не тронутым рощам Версаля, охотятся вместе. Потом, как провинциальные помещики, возвращаются в замок, чтобы подкрепиться, согреться, любить друг друга. Привольная жизнь, вознаграждающая за тягостный этикет Лувра. Сен-Симон (который застал только конец царствования Людовика XIV и на сей раз говорит с чужих слов) рассказывает, что король ездил в Версаль дважды в неделю, «чтобы побыть наедине со своей возлюбленной». Заметим, что Луиза де Лавальер совсем не похожа на тех фавориток, которые за ней последуют, ни на тех, кто были ее предшественницами в минувшие века. Она действительно любит самого короля, а не его корону, поклялась в том с самого начала и остается верна клятве. Она бескорыстна и поддалась всепоглощающей силе страсти, а не собственному честолюбию или заботам о благополучии семьи. Она долгое время будет испытывать чувство неловкости, даже стыда, что согласуется с природной застенчивостью Людовика XIV. Они будут поэтому стараться всеми силами сохранить в тайне свою любовь, чуждающуюся внешних проявлений, но тем более пылкую и действительно необычную. В ней они находят самих себя. Но может ли король спрятаться от чужих глаз? Пока он пробует притворяться, весь Париж распевает такую песенку:
Итак, для свиданий необходим предлог. Им стала перестройка Версаля. Людовик XIV вытребовал к себе тех, кто превратил Во-ле-Виконт в сказку: мастера парковой планировки Ленотра, художника Лебрена, архитектора Лево. Юному королю, полному романтических, рыцарских грез, нужен предмет для вдохновения: из зеленой пустыни, из простого охотничьего домика создать самый великолепный парк, самый прекрасный дворец на свете, сверхъестественной пышности рамку, оправу для своей любви! Версаль – это поэтическая, самая искренняя и непосредственная часть его души. Это его поиски самого себя и того величия, которое он хочет сделать символом Франции, – такое высокое у него представление о своей роли, так тесно ощущает он себя связанным с судьбой страны. Дар Луизе де Лавальер? Да, так оно было в течение нескольких лет строительной лихорадки. Но прежде всего – дар потомкам, сокровище, которым мы владеем, которым можем гордиться, которое составляет часть полученного нами наследства и нашей славы.
Чтобы скоротать разлуку, любовники пишут друг другу, иногда на картах:
Таков их стиль. В один прекрасный день Людовик XIV признается, что не сам сочиняет эти рифмованные записочки. Луиза столь же откровенна. Они выясняют, что настоящий автор – услужливый Бенсерад, поэт на все руки. Они весело смеются, потому что молоды, потому что любят друг друга, а хитрость уж очень невинна.
Вскоре их страсть окрашивается в более мрачные тона. Неосторожная Луиза падает с лошади. Ей пускают кровь. Людовик XIV выхаживает ее, как заботливый супруг. В том же году он подхватывает корь; в его возрасте (25 лет) это опасная болезнь. Ему тоже отворяют кровь – в те времена это универсальное средство. Он выживает чудом. Встреча после разлуки трогательна. Луиза умирала от тревоги, тем более что она беременна. Париж напевает:
Людовик XIV купил для нее неподалеку от Пале-Рояля домик с пышным названием «Отель Брион». Туда к ней он пробирается тайком, как какой-нибудь шалопай в поисках приключений. Он боготворит Луизу, но самолюбие его уязвлено. Святоши не упускают возможности трезвонить о его ночных эскападах и тех происшествиях, подлинных или вымышленных, которые во время этих прогулок случаются. Король презирает святош и боится их. Не зря же он выбрал своей эмблемой солнце: ему нужно много света, даже для его слабостей. Этого требует его гордость мужчины и короля. Он недоволен пороками, распространенными среди его окружения:
У него самого нет никаких противоестественных наклонностей, и он влюблен. 19 декабря у Луизы рождается ребенок. Его называют Шарлем и выдают за сына господина де Лианкура и мадемуазель де Бре. Молодая мать должна присутствовать на рождественской мессе в Кенз-Вэн [160]160
Кенз-Вэн – старинный парижский приют для слепых.
[Закрыть]через пять дней после родов, чтобы приличия были соблюдены. Людовику приходится переносить горькие укоры королевы – которую он уважает, но к которой никогда не чувствовал ни малейшей нежности, – и попреки королевы-матери, все больше впадающей в ханжество. Он остро чувствует постоянное, жгучее унижение от того, что принужден по церемониалу отодвигать Луизу во второй ряд, что придворные обращаются с ней не так, как ей подобает. Он решает дать ей официальное положение, открыто объявить о том, что до сих пор так упорно скрывал. Он благодарен Луизе, хранившей тайну, пока он считал это необходимым. Отныне придворные дамы и кавалеры не смогут больше делать вид, что знать не знают Луизу. Они будут толпиться возле нее, эти жалкие льстецы, вместо того чтобы выказывать ей свое презрение тем глупым и жестоким способом, к которому прибегают обычно светские люди.
Решившись, король хочет убить разом двух зайцев: с помощью великолепного празднества, сказочной феерии музыки, света и воды утвердить Луизу в звании фаворитки и одновременно изгладить воспоминания о Во-ле-Виконте. Фуке пал слишком недавно, чтобы дружеские чувства к нему и сожаления о нем не пробивались тут, то там.
Людовик призывает Мольера, своего лучшего актера, Люлли, короля музыкантов, Лебрена, первого среди художников, и Вигарани, мастера сложной театральной машинерии. Под началом герцога де Сент-Эньяна, наперсника короля в любви к Луизе, они будут с лихорадочной поспешностью готовить «Увеселения волшебного острова», великолепие которых воссоздают для нас гравюры Израэля Сильвестра. Все предусмотрено, чтобы на целую неделю околдовать шесть сотен приглашенных! Грандиозная затея: кто строит театры и декорации на месте будущего цветника Латоны [161]161
Латона – в греко-римской мифологии богиня, мать Аполлона и Артемиды (Дианы).
[Закрыть]и пруда Аполлона; кто устанавливает огромные канделябры среди деревьев, расставляет кресла для зрителей; в замок свозят вино, снедь, сладости; люди сбиваются с ног, чтобы в этой сутолоке как-то разместить гостей с их слугами и пожитками. Мольер со своей труппой в Версале с 30 апреля; похоже, что ему дана полная свобода действий. Ему поручена вся зрелищная часть праздника. Сент-Эньян и король целиком на него полагаются. Многие биографы не могут удержаться от вздоха, когда доходят до этого момента его жизни. Им кажется невыносимым, что из-за тщеславного каприза короля такой великий человек должен стать распорядителем зрелищ, простым поставщиком развлечений, низведенным до одного положения с челядью. Они воображают, что он был угнетен этими зазорными обязанностями, страдал от того, что он только тот, кто он есть, что ему приходится отрываться от своей работы. Ничуть не бывало. Если эта легендарная неделя и принесет ему впоследствии столько разочарования и горечи, то сейчас он вовсе не ощущает себя униженным; он счастлив, на гребне монаршей милости; перед ним открывается блестящее будущее. Конечно, работы у него выше головы, но он не был бы актером, если бы не любил до страсти эту атмосферу увлеченного труда, буйной импровизации: ничего не готово, все не клеится, никто не знает своей роли, декораций еще нет, это провал, – но каждому известно, что в последнюю минуту совершится обычное чудо. Мольер любит все в своем ремесле, включая ярость режиссера, страхи автора, волнение актера перед выходом на сцену.
