Текст книги "Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 1. Маска из ниоткуда"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

21. ОПАСНЫЙ ПРЫЖОК

Граф Банати, человек лет под пятьдесят, с любезным лицом, сидел за письменным столом спиной к окну, положив перед собой распечатанную записку от княгини Полиболос. Он смотрел на графа Готлиба фон Ренненкампфа так, что тому стало слегка не по себе.

Что же написала княгиня этому Банати?

– Какие у вас связи с Высокой Портой, граф? – спросил наконец Банати по-французски.

– Никаких.

– И тем не менее вы собираетесь ей служить.

– А разве не этого от меня ждут? – спросил Готлиб, чуя ловушку.

Банати промолчал и сощурился, играя ножом для разрезания бумаг. Молчание явно предвещало некое важное заявление.

– Неужели вас не удивило, что христианка, чья страна порабощена турками, побуждала вас способствовать усилению их могущества?

– Удивило, – ответил Готлиб, вспомнив вопрос, который сам задал по этому поводу княгине во время их последнего ужина в Констанце. – Я даже спрашивал ее об этом. Она ответила, что османы высоко ценят опыт греков.

Банати кивнул.

– Но верите ли вы, что греки столь же высоко ценят свою неволю?

– Объяснитесь, граф, – сказал Готлиб, все больше раздражаясь при мысли, что опять дал себя провести. – Вы хотите сказать, что в предложении княгини не было никакого смысла?

– Нет, был. Но не тот, какой вы думали. Греки – все греки – желают только одного: освобождения своей родины, понимаете? Но Европе и дела нет, что отчизной Гомера и Еврипида правят мусульмане. Франция и Англия боятся задеть Высокую Порту. Греция для них принадлежит прошлому. Единственная страна, которая желает освобождения Греции, правда не из любви к Праксителю и Сократу, но чтобы отогнать турок подальше от своих границ, – это Россия. Она бы хотела также предотвратить рост австрийского влияния в Греции, на тот случай если Вена ее опередит.

Готлиб открыл рот от изумления.

Он вспомнил долгий взгляд, которым удостоила его княгиня во время их последнего разговора. До него дошло: прикрываясь вербовкой агентов для Порты, фанарская чайка служила делу своей страны.

Банати позвонил в колокольчик, и в дверях появился лакей.

– Принесите нам, пожалуйста, вина и каких-нибудь бисквитов, – попросил Банати. Потом опять повернулся к своему гостю. – Хочу надеяться, что не слишком вас разочаровал.

– Я ошеломлен. Ведь политические высказывания княгини были совершенно противоположны тому, что я услышал от вас, – ответил Готлиб, подумав, а не дурачит ли его и Банати.

Но тот возразил, словно забавляясь:

– Судите сами. – Он ткнул пальцем в письмо и прочитал вслух: – «Он из Ливонии, стало быть, привычнее к русским, чем кто-либо другой».

Пренебрегая вежливостью ради того, чтобы собственными глазами удостовериться в этих словах, Готлиб встал и склонился над бумагой. Потом медленно сел, потрясенный. Именно так княгиня и написала.

– Выходит, я должен поступить на службу к России, – пробормотал он.

– Я знавал и менее завидные судьбы, – заметил Банати.

Тем временем вернулся лакей, неся поднос с блюдом бисквитов, полным графином и бокалами.

Слуга налил Готлибу бледно-золотистого вина, потом наполнил бокал своего хозяина.

– И вы наверняка будете не единственный. – Банати поднял свой бокал с улыбкой и осушил его почти одним духом. – Княгиня имела в виду, что ливонцы граничат с русскими. Неужели же те будут к ним враждебны?

– Враждебнее всего относятся как раз к соседям, – ответил Готлиб, усмехнувшись. – Ливония сполна испытала тяготы зависимости от сильных стран. Но мы слишком маленькая страна, чтобы восстать.

Он неплохо выпутался: накануне, сразу по прибытии, наведался в книжную лавку, чтобы подкрепить свои знания о Ливонии и северных странах. И теперь вознаградил себя глотком вина.

– Это благоразумно, – заключил Банати.

– И что я теперь должен делать?

– То же самое, что делали бы для Высокой Порты.

Готлиб попытался определить по какому-нибудь признаку, кому служит сам этот человек: грекам или русским?

– И добавлю вот что, – продолжил Банати. – Вам придется встречаться с особами, чьи вкусы, конечно, не так изощренны, как у турок, но наверняка менее экзотичны. Я предлагаю вам освоиться с этим миром, и желательно, чтобы вы приобрели кое-какие из талантов, которые весьма ценят при дворах и в светских кругах, а именно: знание языков, истории и музыки. Вас ждут Эвтерпа, которой вполне можно доверить царство языков, Клио и Каллиопа.

Эта цветистая речь, да еще и сдобренная певучим акцентом, показывала, что и сам Банати обладал, по крайней мере, наружным лоском культурного человека. Готлиб пригубил вино: если бы оно не было холодным, то показалось бы резковатым, но его безыскусная терпкость, смягченная прохладой, приятно щекотала нёбо и располагала к разговорам. Вино философов и ораторов. Греческое вино.

– Стало быть, вы российский посланник? – спросил Готлиб.

– Ничуть, граф. Я венский советник его величества Виктора Амедея Второго, короля Сардинского.

– Сардиния – союзница России?

– Неофициально. Фактически она под протекторатом Австрии. Была бы сейчас под протекторатом Франции, если бы в начале века французы не проявили излишней подозрительности и не велели разоружить ее войска. Но на самом деле наша покровительница – всех нас, обитателей Средиземноморья, – это Россия, поскольку лишь она располагает необходимой силой, чтобы сдерживать турок. К тому же в моих жилах течет греческая кровь, которую я унаследовал от матери. Вы удовлетворены, граф? Я прошел испытание? – заключил Банати, коротко усмехнувшись.

– Простите меня, – поспешил оправдаться Готлиб. – Моим намерением было, конечно, не подвергнуть вас испытанию, но прояснить причины вашего предложения. Поймите мое удивление…

Сначала гречанка склоняла его к тому, чтобы он стал агентом Высокой Порты, но это оказалось лишь притворством, и вот теперь сардинец предлагает ему стать агентом России!

– Я понимаю его, граф, понимаю, – согласился Банати. – Вы еще не знакомы с политикой южан. Но княгиня дала мне понять, что у вас достаточно гибкий ум, чтобы разобраться в ее лабиринтах.

Банати покрутил свой бокал в пухлых пальцах, поглядывая на своего гостя с видом, который можно было определить как хитрый и продувной: словно старый кот, привычный к уловкам собак и мышей, учит кота-новичка уму-разуму.

– Значит, мне придется поехать и в Санкт-Петербург, – сказал Готлиб наполовину вопросительно, наполовину покорно.

Банати надкусил бисквит и покачал головой.

– Нет, не сейчас. Ситуация пока неясная. Императрица Анна, наследовавшая царю Петру Второму, который умер в этом году, только что взошла на трон и оказалась в довольно сложных обстоятельствах, поскольку является заложницей знати. Сомнительно, что она и ее фаворит Бирон смирятся с диктатом аристократии. Вы бы оказались между крайне враждебными группировками и рисковали бы совершить промах. Но будет полезно, если в ожидании поездки в Россию вы и в самом деле выучите русский язык.

Он встал, чтобы наполнить бокалы. При этом выглядел задумчивым.

– Княгиня дала мне понять, что вы не слишком много путешествовали? – спросил Банати.

– Побывал в Лондоне, в Париже, в Праге.

– Очень хорошо. Если позволите мне дать вам совет, потратьте год, чтобы поухаживать за тремя музами, которых я назвал. Мы не торопимся. И добавлю, что в наших странах женщинам принадлежит большая власть. Надо уметь их очаровывать, – сказал Банати, пристально глядя на Готлиба.

Готлибу вспомнился комментарий княгини насчет графа Банати: «Это мудрый человек». Но почему же он так на него смотрит? Неужели княгиня сообщила ему и о том, что считает ливонца холодным? Хотя, если Даная ей призналась, она по меньшей мере должна была изменить свое мнение.

– Вы женаты? – спросил Банати.

– Нет.

– Что ж, для соблазнения мужчине лучше быть холостым, в отличие от женщин, – заметил Банати. Потом вдруг сменил тему: – Каковы же оккультные науки, которыми вы занимаетесь, граф?

– Княгиня вам и об этом сказала? Паша в них не верит. Она тоже.

– Эти занятия поглощают гораздо больше времени, нежели приносят плодов, – заметил Банати. – Так что я в них ничего не смыслю. Но если у вас есть познания в этой области, не отвергайте их только потому, что не верите в них. Они очаровывают даже самых просвещенных людей. Это добавит вам влияния на тех, кто к вам расположен.

Банати вернулся к своему месту и сел.

– Я знаю только одну оккультную науку, граф, которая приносит настоящие плоды, – объявил он, – это наука власти. Ею я и призываю вас заняться.

Готлиб все еще был под впечатлением рискованного прыжка, который мысленно совершил, – сперва под влиянием княгини Полиболос, а теперь вот и графа Банати.

– Княгиня уверяет меня, что вы не стеснены в деньгах, – заключил Банати, открывая ящик своего стола. – Но ваше ученичество потребует расходов. Так что вручаю вам этот кошелек, но рекомендую умеренность.

Он встал, передавая Готлибу новехонький, внушительного веса кошель из черной телячьей кожи.

– Мы люди чести, так что расписку с вас не требую, – сказал Банати.

Готлиб кивнул и тоже встал.

– Вена – идеальный город, чтобы обучиться музыке и танцам. Советую побыть здесь несколько месяцев. Мой дом открыт для вас. Сообщите мне ваш адрес, когда будете его знать.

Банати проводил своего посетителя до двери и протянул ему руку. Готлиб ее пожал. Банати вздрогнул и бросил на него удивленный взгляд.

Когда замешательство рассеялось, Готлиб улыбнулся:

– Простите меня, я…

Банати по-прежнему пристально смотрел на молодого человека, потирая себе ладонь.

– Это странная особенность, которой я не могу управлять, – объяснил Готлиб.

На самом деле он уже мог управлять флюидом, если долго поглаживал рукой по дереву, но в своем смущении забыл об этом.

– Замечательная особенность, граф. Только подумайте, как она поспособствует вашей репутации, – заметил Банати.

Готлиб кивнул и поспешил уйти.

На улице его поджидал Альбрехт, едва сдерживавший свою радость со времени их возвращения в земли, которые называл «христианскими».

Приятный запах горящих дров разносился по улице, где проживал граф Банати; Готлиб остановился, вспомнив о кострах, которые они жгли вместе с индейцем Кетмоо в лесах Новой Испании. Сделал машинальный жест, словно отгоняя москитов от своего лица.

Потом вдруг снова увидел перед собой тело брата Игнасио. Прерывисто задышал.

Увидел мысленным взором и труп доньи Аны, трактирщицы из Майами.

Готлиб отдал бы целое состояние, чтобы увидеть, по-настоящему увидеть сейчас рядом с собой Соломона Бриджмена.

Он не писал ему уже много недель и твердо решил сделать это сегодня же.

Готлиб почувствовал себя одиноким и вспомнил слова из одного алхимического трактата, который купил во время своего предыдущего пребывания в Вене: начальную из двенадцати ступеней трансмутации символизирует первый знак зодиака – Овен. Это знак очищения огнем стремления.

Висентино де ла Феи обратился в пепел.

Следующая ступень – конденсация через соединение частей, то есть определение цели. Символ – Телец.

Ее он также миновал: теперь он стремился к власти. Он знал об этом. Он был целиком проникнут этим стремлением.

Альбрехт озабоченно наблюдал за ним.

– Хозяин? – пробормотал он.

– Я размышляю, Альбрехт, размышляю.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
БЛИЗНЕЦЫ И РАК (1743–1748)

22. КРУТЫЕ ПОВОРОТЫ РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКИ

Трепетная тишина повисла в зале Венской академии музыки на Пратере, словно застыл, не решаясь упасть, величественный занавес.

Стоя на возвышении перед полудюжиной профессоров и примерно двумя десятками учеников, граф Себастьян фон Вельдона опустил скрипку, достал батистовый платок из рукава и изящно промокнул себе подбородок. Потом положил скрипку на стол у себя за спиной.

Лежавшие на пюпитре ноты, страницы которых переворачивал ему один из студентов, остались открыты на финальных тактах партиты ре минор Иоганна Себастьяна Баха, хоть и написанной для виолончели, но только что блестяще исполненной на скрипке.

Грянули аплодисменты. Лица сияли.

Преподаватель графа Себастьяна профессор Генрих Бёрцма, похожий на кузнечика, маленький человечек с седой гривой, вскочил и подбежал к возвышению.

– Граф, ваша игра – самая прекрасная награда, на которую может надеяться преподаватель! – заявил он громогласно. Потом обратился к присутствующим: – Господа, вы сами могли оценить разумность фразировки, мягкое изящество легато и совершеннейшее чувство такта, обладание которым граф Себастьян только что продемонстрировал.

Новые аплодисменты, на сей раз разрозненные.

– Отметьте, что скрипка непостижимым образом передала всю чувственную полноту виолончели, – продолжил профессор Бёрцма.

– Полагаю, граф обязан этим своему имени, – заметил другой профессор, по фамилии Гроцманн, – ведь он тезка самого композитора.

Остроту приветствовали сдержанные смешки, разрядив атмосферу, становившуюся слишком уж торжественной.

– Быть может, граф Себастьян исполнит нам три вариации, сочиненные им на тему этой партиты? – предложил профессор Бёрцма, подняв голубые глаза на своего ученика.

– Охотно, – ответил граф Себастьян. – Тем не менее, маэстро, я бы хотел, если вы позволите, предложить вашему вниманию чакону и фугу на ту же тему, которые вы еще не слышали.

Бёрцма опешил.

– Вы сочинили чакону и фугу?

– Да, поскольку мне показалось, что вариациям в форме сонаты не хватает выразительности.

Бёрцма жестом пригласил его исполнять и уселся на свое место.

Себастьян взял скрипку, подтянул струну, положил подушечку на плечо и начал.

Зазвучал бассо остинато, навязывая свой танцующий ритм, и почти одновременно, словно играя сразу на двух инструментах, скрипач обозначил тему, потом дал вариацию, подхваченную бассо остинато, потом вторую вариацию, третью и так далее, вплоть до пятой. Тут, сочтя, что чакона послужила экспозицией, он начал развитие, потом стретту, которую повел вплоть до заключения первоначальной темы.

Он играл с такой сосредоточенностью, что пот выступил у него на лбу.

Последовавшая тишина была еще величественнее, чем в предыдущий раз, она почти оглушала. Потом все услышали, как Бёрцма вскричал прерывающимся голосом:

– Gott im Himmel! Wir haben… Ja, es erscheint, als wenn wir haben den Meister selbe gehort![30]30
  Господь небесный! Мы… Да, в самом деле, может показаться, что мы слышали самого Мастера! (нем.).


[Закрыть]

Первыми взорвались аплодисментами ученики. Они уже давно полюбили графа Себастьяна за его приятную наружность, щедрость, импровизированные вечеринки в таверне «Фиалки», но сейчас они рукоплескали ему за то, что он отомстил их учителям за пресыщенную и высокомерную снисходительность. Он был их героем.

Повскакав с мест, они устроили настоящую овацию.

Но преподаватели не попались на эту удочку. Граф Себастьян был всецело творением их гения.

Директор Академии, старый Вильгельм Вальдбах, друг Георга Фридриха Генделя, уважаемый и в Праге, и в Мюнхене, и в Берлине, встал и потребовал тишины.

– Граф Себастьян, – объявил он величаво, – я хочу вас поблагодарить.

Ничего подобного тут никто и никогда не слышал. Вальдбах благодарит ученика?

– Я выражаю вам благодарность за то, что вы публично доказали превосходство нашей системы преподавания.

И, повернувшись к залу:

– Пусть ваш пример вдохновит ваших однокашников.

Учителя зааплодировали.

– А теперь, господа, – продолжил Вальдбах, доставая из своего кармана старинные нюрнбергские часы в форме луковицы и бросив взгляд на циферблат, – поскольку полдень миновал, предлагаю отметить удовлетворение ваших учителей в «Фиалках».

Восторженные крики приветствовали это предложение. Себастьян сошел с помоста. Однокашники обнимали его и дружески хлопали по спине. Он радостно, но ничуть не самодовольно улыбался – изящно и без малейшей заносчивости.

– Если маэстро Бёрцма позволит мне пойти рядом с ним, я был бы весьма польщен.

Бёрцма стиснул его в объятиях изо всех сил. Ученики высыпали на крыльцо в веселом беспорядке и тут же грянули хором простонародный вальс: «Dufter Brisen die Walden, dufter Kiissen die Madchen».[31]31
  «Нежный лесной ветерок, нежные девичьи поцелуи» (нем.).


[Закрыть] Обычно он раздражал профессоров, потому что второй его куплет был довольно игривым, но сегодня они стерпели выходку, отнесясь к ней вполне благодушно.

Это и в самом деле был один из дней, которые бывают только в Вене. 11 апреля 1743 года, если быть точным.

На улице граф Себастьян заметил какого-то лакея, чья ливрея была ему знакома; они обменялись беглым взглядом, слуга незаметно приблизился к графу и украдкой сунул ему записку, которую тот спрятал в карман.

В таверне уже было немало выпито. Молодой граф Себастьян фон Вельдона встал из-за стола и направился к сарайчику во дворе. У двери постройки слуга протянул ему ночной горшок, полагая, что тот пришел облегчиться. Но молодой граф покачал головой, вытащил из кармана записку, прочел ее, сложил и снова сунул в карман. Затем дал слуге монету и попросил сходить за своей шляпой, указав, где та находится. В самом деле, Альбрехт сегодня не сопровождал своего хозяина, оставшись в нанятом доме неподалеку от испанской Академии верховой езды.

Надев шляпу, Себастьян покинул таверну и направился к жилищу графа Банати. А по дороге размышлял о тринадцати годах, прошедших со времени его первой встречи с сардинским дипломатом. За эти годы он учился сольфеджио, гармонии, скрипке и живописи. Изучил также русский язык и усовершенствовал свой немецкий. Наконец (и это главное), овладел искусством писать сжатые отчеты о том, что слышал и видел, как, например, во время двух заданий, порученных ему царским правительством при посредстве Банати – одно в Будапеште, другое в Копенгагене.

Себастьяну нравилось наблюдать, изучать характеры людей, которые, имея титулы, богатство, чаще всего жаждут еще и власти.

Человеческое существо, заключил он во время этих двух миссий, стремится только к власти и боится только скуки. Власть доказывает человеку, что он существует и является исключительной личностью, поскольку возвышается над другими. Скука же – эта могила чувств – напоминает о смерти.

Себастьян предполагал приобрести первое, изобретая лекарства против второго – то есть развлекая людей.

То, что он работал на русских, мало его заботило. Он вполне был готов делать то же самое для турок. На самом деле он работал только на самого себя. Несчастья его отрочества и преступление, избавившее от них, навсегда лишили его имени, родины, какой-либо постоянной привязанности, то есть дома и очага. Ну и что?

«Люди – пленники своего ничтожного Я, которым так гордятся, – часто думал Себастьян. – Им неизвестно, какую свободу мне дает моя вечная Безымянность. Сегодня ласточка, завтра олень, послезавтра рыба, почему бы и нет?»

Тем не менее одна назойливая мысль вертелась в его голове: в глубоких подвалах этого безымянного персонажа был заключен Исмаэль Мейанотте. Выйдет ли он оттуда когда-нибудь?

Но какого черта Банати вызывает его так скоро? Какие подземные толчки колеблют политику России?

Еще в прихожей Себастьян фон Вельдона услышал звуки голосов в библиотеке. Как только открылась дверь, он стал искать глазами того, кто, по всей видимости, и был причиной его срочного вызова. И увидел маленького, тощего человека с угловатой и властной физиономией, сидящего за столом. Судя по всему, он только что отобедал с хозяином дома. Слуги заканчивали убирать посуду.

– Добро пожаловать, граф Себастьян, – воскликнул Банати, вставая. – Представляю вам барона Засыпкина, который только что прибыл в Вену и желает с вами познакомиться. Он посланник вице-канцлера Бестужева-Рюмина.

Себастьяну было вполне знакомо названное имя: это был новый «сильный человек» в России.

Засыпкин слегка поклонился и протянул руку, бросив на Себастьяна пронзительный, испытующий взгляд. Тот выдержал его – без рисовки, учтиво, но уверенно. Ему было тридцать три года, уже давно не тот возраст, в котором ему приходилось смиренно выслушивать замечания Байрак-паши насчет слишком дорогих украшений или поучения самого графа Банати, отнесшегося к нему как к наивному юнцу, открывающему реальный мир.

Банати пригласил Себастьяна садиться. Им подали кофе.

– Мне кажется, – добавил Банати, – что граф Себастьян заметно улучшил свое знание русского, хотя и не могу судить об этом.

Засыпкин вскинул брови.

– Вас ведь зовут Готлиб фон Ренненкампф, верно? – спросил он по-русски. – Вы понимаете?

– На самом деле я…

– Почему вы сменили имя?

– Поскольку турки испытывали ко мне некоторый интерес, как вам, должно быть, объяснил господин граф, я предпочел года два назад стать другим человеком. Наверняка они решили, что я умер, – ответил Себастьян.

Он повторил вопрос Засыпкина и свой ответ по-французски, специально для Банати. Тут Засыпкин сообразил, что невежливо продолжать разговор на языке, который непонятен хозяину дома. Он повернулся к Банати, и тот кивнул.

– Хорошо, – продолжил барон по-французски, бросив на Себастьяна пронзительный взгляд. – Вы ведь наверняка наслышаны о событиях, которые произошли в нашей с вами стране за последние годы?

– Я знаю только то, что сообщают газеты и, разумеется, граф Банати, – ответил Себастьян, не оспаривая слова «в нашей с вами стране», поскольку Ливония отныне была частью России.

Целых четыре года череда конвульсий сотрясала Россию. После короткого и бесцветного, как и он сам, правления царь Петр II (сын царевича Алексея и внук Петра Великого) отдал Богу душу в 1730 году. В том самом году, когда Банати завербовал Себастьяна, тогда еще Готлиба фон Ренненкампфа. Трон перешел к Анне, герцогине Курляндской. Во время дворцового переворота она освободилась от опеки аристократии и разорвала грамоту, которую та ей навязала. Ибо Анна оказалась сильной женщиной. Она царила десять лет, управляя железной рукой, и перед смертью назначила наследником престола младенца Иоанна VI, сына своей племянницы Анны Леопольдовны, герцогини Брауншвейгской, а регентом – своего фаворита, курляндца Эрнста Иоганна Бирона. Потом Анна Леопольдовна сама стала регентшей вместо Бирона.

Казалось, что при русском дворе отныне полное засилье немцев, и Банати сообщил Себастьяну, что старая гвардия, все еще сохранявшая свое влияние, была этим очень недовольна. Потом вдруг произошел еще один дворцовый переворот, руководимый другой сильной женщиной, Елизаветой Петровной, дочерью Петра Великого. В ночь с 24 на 25 ноября 1741 года она собрала своих верных сторонников и отправилась в казармы гвардейского Преображенского полка. Там она обратилась к солдатам с речью, призывая защитить дело своего отца и Россию от чужеземного засилья (поскольку регентша Анна была немкой, то считалась противницей русских). Три сотни гвардейцев, возбужденные речью и давно недовольные правлением Анны, приветствовали дочь своего героя Петра Великого ликующими криками и тут же последовали за нею в Зимний дворец. Там регентшу Анну вместе с семейством взяли под арест. Ее министры тоже были арестованы. Второй переворот осуществился без единой капли крови.

Таким образом новой правительницей стала Елизавета и ее правая рука Бестужев-Рюмин. А кроме этого что нового?

Себастьян выслушал эмиссара из России, задаваясь вопросом: не готовится ли третий переворот?

– Новая политика вице-канцлера Бестужева-Рюмина состоит в том, чтобы заключить союз с англичанами и австрийцами, – объявил Засыпкин.

Еще один крутой поворот, подумал Себастьян. Однако ведь именно посол Франции в России Ла Шетарди побудил Елизавету взять власть, желая воспрепятствовать австрийскому влиянию при российском дворе.

– Вы поедете в Лондон, – объявил Засыпкин. – Будете информировать нас о тех, кто нам друг и кто враг. Особенно следите за французами. Пробудете там до тех пор, пока вам не поручат другую миссию.

Сердце Себастьяна подскочило в груди: он снова увидит Соломона Бриджмена, уже начавшего стареть. Единственного человека, который проявлял к нему бескорыстный интерес. Он кивнул.

– Чтобы не вызвать подозрений, возьмите французское имя. «Фон Ренненкампф» сразу же заставит насторожиться. У вас есть что-нибудь на примете?

Себастьян задумался; в памяти всплыли Париж и предместье Сен-Жермен, где селилась знать.

– Сен-Жермен?

– Почему бы и нет? – ответил Засыпкин. – Если вы должны здесь с кем-нибудь попрощаться, скажите просто, что отправляетесь на несколько дней повидать родных. Не открывайте подлинную цель этой поездки никому. Вашего слугу с собой не берите. Редкий слуга в конце концов не становится шпионом, надеясь на прибавку к жалованью. Нового найдете на месте.

Обычные рекомендации.

– Не привлекайте внимания к вашему отъезду, забирая с собой много вещей. Граф Банати позаботится о том, чтобы переслать вам все необходимое и продать ваш дом.

Себастьян опять кивнул. В любом случае Альбрехт не захочет еще раз последовать за своим хозяином слишком далеко.

На следующий день он отправился в Академию, чтобы попрощаться с маэстро Бёрцмой под тем предлогом, что едет на несколько дней повидать свою семью, по которой соскучился.

– Понимаю, понимаю, – сказал профессор. – Но, как бы там ни было, граф, никогда не забывайте, что обладаете небесным даром. Вы не только исполнитель, но также композитор. Никогда не позволяйте зачахнуть вашему таланту. Обещайте мне.

Профессор говорил так пылко, что Себастьян даже смутился. Потерев ладонь о деревянный стол, на который опирался, он взял своего учителя за руку и поднес ее к своему сердцу.

– Обещаю, маэстро Бёрцма.

Себастьян вернулся к себе домой и отпустил Альбрехта, щедро его вознаградив. Слуга рассыпался в нескончаемых благодарностях. Покончив с этим, Себастьян отправился на рынок и нанял другого слугу, итальянца, который показался ему довольно крепким малым, и купил ему по случаю серую с красными отворотами ливрею. На следующий день он отправил нового слугу Джулио к графу Банати, чтобы отнести ключ от дома и записку с перечнем вещей, которые хотел бы получить в Лондоне.

В десять часов утра они с Джулио сели в почтовую карету до Линца. Оттуда Себастьян намеревался добраться до Нюрнберга, потом до Гамбурга или Роттердама, чтобы сесть на отправляющийся в Лондон корабль.