Текст книги "Тамерлан"

Автор книги: Жан-Поль Ру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

Пилигрим

Один из ближайших соратников Тимура Сайфаддин Ногус, который по кончине Джахангира совершал паломничество в Мекку, возвратился из Аравии в 1378 году. Хаджж помог ему не только причаститься божьей благодати, но также тщательно изучить ситуацию в Иране. Он объяснил своему господину, что завоевать эту страну было бы легко и что определенная часть иранского общества взывает к нему в молитвах: утомленная феодальными усобицами и знающая, как расцвело Тимурово государство, она видела в его правителе доброго мусульманина. Итак, весьма вероятно, даже если сейчас это выглядит немыслимым, что авторитет хаджи и его сообщение подтолкнули Тамерлана к новому предприятию и оказались причиной почти непрерывных войн в течение двадцати четырех лет.

В Трансоксиане Великому эмиру уже почти нечего было делать. За восемь лет государство обрело стабильность, если не считать нескольких локальных и, что бы там ни говорили, неизбежных смут, с которыми было покончено без особого напряжения сил. Войско, прошедшее отличную школу Моголистанской и Хорезмской войн, обладало редкой мощью. Единственной оставшейся нерешенной проблемой являлся все тот же Хорезм. Прежде чем приступить к ее решению, Тимур хотел укрепить связи с Гератом, как это уже делалось в 1372 году, потому он предложил Пир-Мухаммеду, также называвшемуся Амиром Мугалом, старшему сыну эмира Гиятаддина, жениться на одной из его племянниц. Пир-Мухаммед прискакал в Самарканд и принял участие в четвертой Хорезмской кампании, а по возвращении его с войны в начале 1380 года сыграли свадьбу. Уступая нетерпеливому малику, супруги некоторое время спустя отправились в Герат. [66]

Конец Хорезма

Неосмотрительный Юсуф Суфи, шах Хорезма, никогда не лишал себя удовольствия пограбить земли Тимура всякий раз, когда тот отправлялся воевать, а во время трудного похода против Урус-хана 1376–1377 годов весьма ощутимо ему мешал, действуя в его тылах. Теперь он предложил Тимуру поединок. Единоборство было делом почетным и благородным. Тамерлан вызов принял в начале 1379 года: то ли в последних числах января, то ли в первой декаде февраля, – в самый разгар зимы. Не преминув захватить с собой армию, Великий эмир подошел к Ургенчу. «Он облачился в легкую броню, препоясался мечом, закинул на спину щит, вскочил на коня и в своем царском шеломе направился к городу. Препоручив себя Господу, он без всякого сопровождения приблизился к краю рва и пригласил Юсуфа помериться силами. Но тот, предпочтя жизнь чести, не дал ему никакого ответа», – рассказывает автор «Зафарнаме».

Предпочтя жизнь? Говорят, что Юсуф Суфи, презираемый своими же, высмеиваемый на бивуаках и в хижинах, умер, не перенеся позора и отчаяния. Если, конечно, он не скончался от гнетущей тоски, не зная, как вырваться из опутавших его сетей, но ведая, что на этот раз на снисхождение Тимура рассчитывать не приходилось.

Последняя война с Хорезмом затянулась. Решающие события произошли не ранее конца года, скорее всего до декабря, а именно в ноябре. Говорят, будто бы значительная часть населения была умерщвлена, поскольку не ответила на Тимурово предложение покориться. Верно, и в последующем Великий эмир тоже бывал неумолимым по отношению к тем, кто отказывался сдаться после двух обязательных требований. Если тогда избиение имело место, то оно стало первым для будущего великого палача народов. Вместе с тем мы склоняемся к мысли, что хорезмские жители жертвами некоей невиданной расправы, якобы учиненной в ту зиму 1379/80 года, вовсе не стали; а также смеем предположить, что это страшное событие могло произойти в 1388 году. Зато точно известно, что были произведены массовые депортации населения как в Самарканд, так и в другие места Трансоксианы. Это отвечало и нравам той эпохи, и нравам мусульманского Востока, унаследовавшего обычаи Востока древнего. [67]

Тимуру исполнилось сорок пять лет. Аннексией Хорезма завершилось собирание его государства, распростершегося на землях от Кабула до Арала. Мысль о присоединении к нему Ирана уже могла у него появиться.

Глава IV
Иранская империя

Хорасанский вопрос

Женитьба Пир-Мухаммеда, сына гератского правителя, на племяннице Тамерлана в начале 1380 года являлась только одной из мер усиления влияния Тамерлана на куртское государство и приведения его к вассальной зависимости. Некоторые гератские деятели уже в 1370 году, когда Тимур взошел на престол, выказали благосклонность к новому владыке Трансоксианы. «День, когда удача покинет Куртов, близок», – сказал своему сыну Муинаддин Джами, который писал в Самарканд, уведомляя о том, что страна ожидает вторжения Тимуровой армии. Но то было всего лишь выдавание желаний некоторых за чаяния всех: недостатка в сторонниках независимости Хорасана не было даже в религиозных кругах, в целом благоволивших Великому эмиру «во имя нравственности и добродетели». Со всем этим он все же привлек элиту на свою сторону, а простой люд и так ему симпатизировал.

Начиная с 1378 года, после возвращения Сайфаддина Ногуса из Мекки, Тимур стал вынашивать определенные экспансионистские планы и приступил к активной обработке трансоксианского общества, а также к завоеванию общественного мнения Герата. Его подсылы ходили по городам и весям, ведя подрывную работу против Гиятаддина Пир-Али и расхваливая заслуги Великого эмира. Их успехи вселяли в сердце Тарагаева сына уверенность. Уже ни для кого не являлось секретом, что Тимур готовился аннексировать эту страну, и некоторые феодалы направились к нему, чтобы на личной встрече обговорить условия возможного участия в кампании. Правитель Герата срочно согнал к столице сколько мог дехкан и велел им возвести вокруг города новую стену длиной в восемь километров. Одновременно он занял Нишапур, воспользовавшись сложной военной обстановкой у сербодаров, на которых ходил походами три года кряду: в 1372, 1373, 1374 годах, и последний раз в году 1376-м; и учинил в Нишапуре такие зверства и разор, масштаб которых с трудом поддается определению, что в значительной мере лишило его поддержки населения. В 1379 (или 1380-м) году то ли по безрассудству, то ли ради укрепления своих позиций сербадарская «республика», где в ту пору правил Хаджа Али-и Муаяд и чьему существованию угрожали сплотившиеся против нее соседи, оказала благосклонный прием Тимуровым посланцам. Вероятнее всего, переговоры начались ранее и к тому времени успели заметно продвинуться, хотя в текстах это скрыто, а объединение с Тамерланом представлено как событие спонтанное и довольно эмоциональное. [68]

Уверенный в удачном завершении дела, Великий эмир по своему обыкновению и согласно монгольской традиции созвал в Самарканде курултай. Естественно, он пригласил и правителя Герата: его прибытие дало бы понять, что он, по сути, признавал себя вассалом, и этого, возможно, было бы достаточно. Что до Гиятаддина, то он понимал, что откликнуться на Тимуров призыв значило бы сделать первый шаг по пути к подчинению, которое могло лишь усугубляться, а также, что не исключено, подвергнуть свою жизнь опасности. Уклониться он не дерзнул и потому стал выдвигать одну за другой причины невозможности приезда: то он желал, чтобы его безопасностью озаботился Сайфаддин Ногус; то утверждал, что еще не была завершена закладка собранного урожая в амбары; то…

Война

Ухватившись за предлог, несомненно, для него желанный, Тимур решил начать войну. Он собрал свою армию в Балхе и для начала совершил несколько грабительских набегов на Герат. Кампания трудной не ожидалась, к тому же он полагал выступить в качестве освободителя, откликнувшегося на пожелание населения. Однако, поскольку главные силы вражеской армии по-прежнему стояли под Нишапуром, Великий эмир, постановив перерезать им путь, вместо того чтобы нанести удар по столице, двинулся на запад по направлению к Кусуйе и Джаму и лишь потом напал на Герат. [69]

Находившихся в городе войск для обороны явно не хватало, а горожане терпеть мучения длительной осады расположения не имели. Здесь уместно привести в сравнение большое дерево, чьи созревшие плоды иного не просили, как того, чтобы их сорвали. Градоначальник смог лишь создать видимость сопротивления и сдался. Его отвезли в Самарканд, а городские стены, впредь бесполезные, разрушили до основания. Герат представлял собой одну из величайших метрополий мусульманского Востока, и в руки завоевателей попала добыча богатейшая. Вся страна, включая Систан, без боя перешла под контроль Джагатаидов (апрель 1381 года).

Хорасан был, по всей вероятности, завоеван. Перепуганный Али-бек, один из наиболее злобных местных предводителей, тюрко-монгол из энергичного племени бжаун-и курбанов, в тот период владетель Туса, не умевший сговориться с Тамерланом до его вооруженного вторжения, признал его власть немедля. Хаджа Али-и Муаяд, правитель сербадарского государства, с 1370 года боровшийся с Гератом и подписавший предварительные договоры с Тимуром, внезапно, следуя душевному порыву, ему сдался и сохранил верность своему господину до самой смерти, наступившей в 1386 году. Их встреча состоялась в Нишапуре; оставив этот город, Тимур двинулся на Исфарайин. По дороге, желая отомстить – с опозданием в два десятка лет – за убийство «дяди» Хаджи-барласа, он уничтожил «банду злодеев» в том самом месте, где тот был зверски умерщвлен. Если не считать этого акта, все прошло спокойно и нигде его путь не был отмечен ни насилиями, ни вооруженными столкновениями.

Ситуация изменилась в Исфарайине, и никто не знает почему. Город находился в руках у Амир-Вали, владетеля Мазандерана, чьи территории простирались южнее Каспийского моря, и служил ему передовым постом. Разумеется, местное население исповедовало суннизм, и его отношения с сербадарами-шиитами были натянутыми; однако, чтобы объяснить, по какой причине Великий эмир так жестоко с ними расправился, этого явно недостаточно. Возможно, поводом послужило поведение Амир-Вали: узнав, что дни Хорасана сочтены, сей государь привел в состояние боеготовности Астарабад, Бистам, Дамган и Семнан. Тимур узрел в этом провокацию. Дотоле широкомасштабного сопротивления он не встречал, но меры, принятые хозяином Мазандерана, весьма походили на соответствующую подготовку; ни для кого не было секретом, что мазандеранцы, также стремившиеся к господству над Хорасаном, могли контратаковать. Быть может, впрочем, такое объяснение слишком простое, так как не исключено, что аннексия Мазандерана входила в планы Тимура, которому хотелось всем доказать, что любая попытка сопротивления была заведомо обречена. Итак, захватив Исфарайин, он обрушил на него свою ярость и велел перерезать всех воинов гарнизона, часть населения растоптать лошадьми, а дома разграбить. «От города остались одни развалины», – говорят хроники. [70]

Если, как мы предполагаем, Великий эмир тогда пощадил Ургенч, то это значит, что именно в Мазандеране он впервые приступил к систематическим разорениям; так, неожиданно, террор вновь стал тем, чем являлся при Чингисхане, то есть инструментом войны. Амир-Вали поспешил уведомить, что в самое ближайшее время явится для того, чтобы, согласно протоколу, «поцеловать край царского ковра». Сам собой напрашивался вывод: массовое избиение является средством, вполне окупающим затраченные силы. Желая отдохнуть от совершенного подвига, войско отправилось на ближнее пастбище, где можно было откормить лошадей.

Мятежи

Аннексия, даже приветствуемая частью населения, нередко находящейся на содержании врага, не может не вызывать тревоги у соседних государств или не возбуждать недовольства в самой аннексированной стране. Очень скоро становится понятна цена утраченного, и иностранная оккупация быстро превращается в тяжкое бремя даже тогда, когда она казалась желанной. Вот и Герат, как на жертвеннике, сжег свои стены, казну и честь; судьба других городов была не более счастливой. Противникам Великого эмира оставалось только воспользоваться создавшимся положением; и они подняли голову: так что до финала игры было далеко. Али-бек Тусский от стыда за то, что так быстро примкнул к Тимуру, не находил себе места. Амиру-Вали было совестно за то смущение, в какое его привело избиение исфарайинцев. Жестокости были привычны, но они никогда не свидетельствовали в пользу тех, кто их совершал. Гиятаддин знал это из опыта, полученного в Нишапуре.

Зимой 1381/82 года, воспользовавшись тем, что Тамерлан находился в Трансоксиане, где умерла его любимая дочь, что привело его в глубочайшее отчаяние, тюрко-монгольские эмиры сделали попытку объединиться и стряхнуть с себя чужеземное иго. Али-бек поднял восстание в Калате, тогда как Амир-Вали стал угрожать Себзевару. Сербадары, единственные хорасанцы, сохранившие верность Великому эмиру, послали в Самарканд гонцов с тревожной вестью. Тимур ответил, что его армия уже находится в пути. Амир-Вали, окруживший тесным кольцом обескровленный Себзевар, который приготовился было просить пощады, бежал, объятый паническим ужасом. Али-бек остался в одиночестве, но его город Калат, равно как и Туршиз, вселил в его душу надежду. Это были те орлиные гнезда, коих так много тогда было в Иране и которые считались неприступными. Быть может, таковыми они являлись для армий, не обладавших снаряжением, которым располагало джагатайское войско, а также не имевших в своих рядах горцев, знавших, как взбираться на скалы и крепостные стены, и специально обученных подрывников. Были сделаны подкопы, приступом взяты стены, пробиты бреши; и вот, без особых усилий, Тимуровы ратники овладели первым из упомянутых городов. Второй же сопротивлялся так хорошо, что Тамерлан, умевший ценить мужество, гарнизон помиловал и предложил ему встать под его знамя. Плененного Али-бека увезли и чуть погодя умертвили. [71]

Ход последующих событий прослеживается с трудом. Великого эмира можно было видеть в Гургане и на перевале Яс-и Басан. Похоже, развивать наступление на Амир-Вали он не стал, ежели судить по тому, что немного погодя он уже двигался по направлению к дому. Возможно, его позвал в обратный путь «мятеж» гератцев (конец 1382 года), хотя подавление его он доверил своему третьему сыну, Мираншаху, этому животному и садисту, у которого появились признаки умопомешательства. Во всяком случае, этому верится легко.

То, что получило название гератского мятежа, в прямом смысле слова таковым не являлось. Некие банды афганцев, выходцев из-под Гура (который был свидетелем расцвета эфемерной империи Гуридов, чей минарет, находящийся в Джаме, об этом напоминает), овладели столицей Хорасана. Имеется более или менее полная уверенность в том, что им помогала часть населения. Народ переменчив, за что, бывает, платит дорого. В тот раз Мираншах истребил народу великое множество. По его приказу из отрубленных голов возвели несколько «башен». Такого за Тимуридами еще не водилось. Обвиненный в участии в смуте Гиятаддин получил приказ умереть вместе с семьей.

Вскоре бунт потряс Систан, за что на него обрушились (1383) репрессии дотоле невиданные. О наказании, которому подвергли Себзевар, толкуют почти все жизнеописатели Тимура, допуская путаницу, уже раскрытую выдающимся русским востоковедом Бартольдом и позже – во второй раз – Жаном Обеном. Это событие произошло не в столице сербадарской «республики», а в одноименном городе, более известном как Исфизар и находящемся южнее Герата, на Фарахской дороге. Там вперемешку с кирпичами и глиной сложили тела двух тысяч живых пленников с целью построить из них несколько «минаретов». Систан от ужаса содрогнулся. [72]

Чудовищный поход Тимура продолжался. Страна была обречена на разорение, полное и окончательное. По меньшей мере так говорят. Ее метрополия, Зарендж, сопротивлялась отчаянно, но тщетно. Она пала, а ее население вырезали поголовно: и мужчин, и женщин, и юношей, и старцев, и грудных младенцев (начало декабря 1383 года). Древнюю, как мир, плотину, удерживавшую воды Хильманда, разрушили на всей ее огромной протяженности, и вся оросительная система была выведена из строя. На земле найдется не много мест, познавших такие опустошения; Тимур же, воспользовавшись тем, что страна как бы застыла в изумлении, спокойно вступил в Кандагар, а потом несколько месяцев отдыхал в Самарканде. Хорасанский мятеж был подавлен.

Новый поход на запад

Мираншах, недавно ставший отцом Халиля (1384), который впоследствии заставил о себе говорить, ратоборствуя в Иране, отвоевал Султанию. Чем далее, тем становилось очевиднее, что Тамерлан не удовольствуется завоеваниями в странах, соседствовавших с Трансоксианой, и постарается подчинить себе Иран целиком. Пока что он намеревался соединиться с сыном, находившимся в только что занятом городе. Его первоочередной задачей было свести счеты с тем, кто ему когда-то бросил вызов, то есть с Амир-Вали, и отомстить которому он еще не успел.

Султания, севернее которой находился Мазандеран, – область, основную территорию которой занимала затопляемая Прикаспийская долина, – покоилась под защитой остроконечных вершин Эльбурса, девственных лесов и дикого зверья; она же представляла собой отличный плацдарм и контролировала все коммуникации этой провинции Внутреннего Ирана. Амир-Вали мужественно оборонял каждую пядь своей территории, начиная с Атрака и кончая ее древними лесами. Тимуру приходилось тяжело, так как многочисленные препятствия ожидали его повсюду, и в любой момент он мог подвергнуться внезапному нападению или удару из засады. Как-то ночью его едва не захватили врасплох. Трансоксианская кавалерия практически была парализована. И все же Великий эмир взял верх. По вступлении его в Астарабад, чье население, включая «младенцев в колыбелях», было истреблено, Амир-Вали, спасаясь, сбежал в Азербайджан (конец ноября – начало декабря 1384 года). Завершив поход, Тимур как всегда вернулся в Самарканд. [73]

Тарагаев сын возвратился с богатой добычей и был встречен как триумфатор. В продолжение целого года он трудился над усовершенствованием системы управления государством, укреплением армии, а также занимался общественно полезными делами; когда возникала острая необходимость, им отряжались каратели для вразумления того или иного племени, кочевавшего где-нибудь на севере. Казалось, о завоевании Ирана он более не помышлял; но если некоторые полагали, что Мазандеранская кампания имела причиной нужду приструнить зарвавшегося противника и одновременно укрепить границу с Хорасаном, то этим самым они выдавали свое плохое знание Великого эмира.

В начале 1386 года Тамерлан отправился в поход. Луристанские кочевники, не признававшие дисциплины и не упускавшие случая пограбить, напали на караван паломников, возвращавшихся из Мекки; надлежало разбойников наказать. Не утруждая себя размышлениями, историографы уверяют, что то был всего только предлог; однако мусульмане видели в том нападении тяжкое оскорбление. Конечно, предпринять эту кампанию Тимур планировал и совершил бы ее безо всякого предлога, но случившееся сделало поход неизбежным. Когда, за год до того, Тимуриды подступили к Султании, находившийся там Ахмед-Джалаирид сбежал. Можно над ним посмеяться, утверждая, что этот государь был обязан сохранностью своей жизни известному принципу, которому следовал неукоснительно: никогда не находиться в одном месте с Тамерланом. Однако то был персонаж не случайный. Груссе был прав, увидев в нем «типичного монгола, преображенного новой средой и ставшего арабо-персидским султаном». Побег стоил Ахмеду-Джалаириду презрения к нему Тимуридов, всегда считавших персов людьми, обделенными воинской доблестью, а значит, ничтожными. Некий посол Великого эмира высказался о нем так: «Это кусок плоти, оживляемой лишь глазами». Тем не менее Ахмед-Джалаирид был храбр, упорен; он покровительствовал ученым и поэтам, что не мешало ему оставаться беспринципным, жестоким и подозрительным до безумия: так он дошел до того, что стал подозревать всех без исключения и, заботясь о личной безопасности, велел перебить все свое окружение. По взятии Султании Ахмед поселился в Тебризе (античном Таурисе), бывшей столице Ильханов, в Азербайджане. Незадолго до того сей величавый град пережил опустошительный набег золотоордынского хана, Тохтамыша, сильного поддержкой Тимура. Еще не оправившийся от разора, должного сопротивления Джагатаидам он оказать не смог. Джалаирид снова бежал. Теперь – в Багдад. [74]

Итак, Великий эмир вступил в Тебриз. Город по-прежнему являлся важным культурным центром и сохранял еще остатки того величия, которым был наделен при Ильханах и которому был обязан своим центральным положением в блистательной, так называемой монгольской школе. Художников и ремесленников в нем было множество. Наиболее даровитых увезли в Самарканд.

Лето 1386 года прошло в войнах за близлежащие области. Случайно, во время рекогносцировки, в руки Тимуровых воинов попал Амир-Вали, бывший правитель Мазандерана, который, как мы говорили, укрылся в Азербайджане. Его обезглавили. В начале зимы Великий эмир бросил войско на Грузию. Ранее воевать с христианами ему не доводилось. Он не преминул объявить «священную войну», чем до этого частенько злоупотреблял… То был народ крепкий, эти грузины, в жилах каждого из которых, не исключая пастухов, текла «голубая кровь». Они отличались стойкостью, безумной храбростью и верностью Иисусу Христу, что не утратили, оказавшись в мусульманском окружении. Кавказ для конной армии подходил не больше Эльбурса; не улучшила ее положения и зима. Великий эмир трудности любил, как, впрочем, и его люди, испытывавшие некое пьянящее чувство от необходимости постоянного преодоления самих себя.

Грузинская кампания оказалась трудной, долгой, кровопролитной, как и война за Мазандеран. Карс был стерт с лица земли; Тбилиси взят штурмом. Препятствиями являлись не города, а горы, как сами по себе, так и прилепившиеся к ним селения и укрепления, откуда появлялись неуловимые отряды, нападавшие мелкими группами и наносившие удары оттуда, откуда их не ждали. Сожженные и разоренные села и устлавшие дороги окоченевшие трупы соотечественников принудили царя Баграта V прикинуться сторонником ислама, дабы наконец получить мир и спасти себе жизнь. [75]

Грузинские отряды были включены в состав Тимуровых войск; одни – силою, другие – убеждениями. Виноградники были залиты кровью. Утверждают, что на Кавказе было убито людей и разрушено жилищ более, чем где-либо. Это, разумеется, неверно: будь оно так, Грузия оказалась бы в таком же страшном положении, в каком находились Хорезм и Систан, тогда как впоследствии она взялась за оружие снова, и война на ее земле длилась еще очень долго. О своей капитуляции она по-настоящему не заявляла никогда.

Тимур в то время, как его воины охотились на тех, кои тщились оказывать сопротивление, отдыхал на зимних квартирах вместе со своей конницей в Карабахе, в степях поречья Куры и на Нижнем Араксе, где бывать вошло у него постепенно в привычку, так что впоследствии видеть его там можно было часто.