Текст книги "Тамерлан"

Автор книги: Жан-Поль Ру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Жизнь-авантюра

Целых три года продолжалась жизнь, полная приключений, вдохновляясь которыми и добавляя в богатый художественный вымысел немного правды, славопевцы создали образ идеального странствующего рыцаря, стремящегося в мыслях к благородным делам, но не забывающего любить свою даму, красавицу Альджай, и, когда надо, рисковавшего жизнью. Многократно явленная неустрашимость, поразительные подвиги, неизбывная ненависть к врагам, щедрость победителя и сострадание к обездоленным – все это легло в основу Тимуровой популярности, и обо всем этом говорилось во время ночных дежурств, в воинских лагерях и в кишлаках; об этом же люди вспоминали, когда одерживалась очередная победа, и все соглашались с тем, что он ее заслужил по праву. [47]

Что может быть романтичнее легенды о молодой женщине, запертой в сундуке и брошенной в море злым царем и спасенной ее доблестным мужем? Что более способно подстегнуть фантазию, как не повесть об изгнаннике, сумевшем проникнуть в Самарканд, переодевшись нищим, и спрятавшемся в доме своей сестры Туркан-Ака и ходившем на тайные встречи со своими единомышленниками?

Свояки отправились в Хорезм в сопровождении жен и шестидесяти человек охраны, но путь им преградил отряд кавалерии, как говорят, в тысячу сабель, посланный хивинским эмиром, чтобы их схватить. Рубка была ужасная. Под Хусейном пала лошадь. Тимур копьем пригвоздил эмира к земле. К ночи в живых оставалось около полусотни врагов и шесть-семь человек защитников Тимура и Хусейна. Пользуясь темнотой, они скрылись. На двух женщин имелась всего одна лошадь, и, поскольку на первом же привале были украдены три других, им пришлось продолжить путь пешком. В конце концов беглецы нашли убежище в горах.

Жизнь изгнанников была сурова и неопределенна. Начались ссоры. Малое время спустя оба эмира, блуждавших средь Черных песков (Каракумов), были схвачены неким Али-беком и брошены в темницу Макана, городка, находившегося в Мервском оазисе. Их заточение наделало много шуму, что указывает на авторитет, который имели эти два человека не только в Трансоксиане, но и в Хорасане. Живший в Тусе Мухаммед-бек, брат похитителя, поспешил заступиться за пленников и добился их освобождения. Едва они оказались на свободе, как от гератского малика, Муизаддина Пир-Хусейна, пришло письмо с требованием их ему передать (1362).

Покинув Макан, где у Тимура успели появиться надежные друзья, в дальнейшем сослужившие ему добрую службу, свояки расстались. Хусейн направился в свои кубулистанские владения; Тимур укрылся в низинах южного берега Амударьи, где получил несколько посланий от гератского малика. Не доверяя ему, сын Тарагая хранил молчание, и, чтобы убедить его покинуть свое убежище, понадобился прибывший туда личный посланник Пир-Хусейна. В сопровождении посла Тимур прибыл в царский стан, находившийся на краю провинции Нишапур. Оказав гостю хороший прием, его снабдили продовольствием и деньгами. Надеясь на равноценное отношение к себе, прискакал в Герат эмир Хусейн, но неожиданно для себя очутился в темнице. [48]

Тоглуг-Тимур, разославший войска по всей территории, лежащей между Амударьей и Гиндукушем, дабы завладеть эмиром, попросил его ему отдать. Пир-Хусейн велел ответить, что тот умер. Хан не поверил, но, не желая разрыва с Гератом, предпочел оставить свои сомнения при себе. Опасаясь возможности также оказаться на дне зиндана,[8]8
  Зиндан – земляная тюрьма (то есть глубокая яма). – Примеч. научн. ред.


[Закрыть] осторожный Тимур посчитал, что вернее было бы исчезнуть.

Вскоре Хусейну удалось бежать, и он поспешил к шурину. Не очень понятно, как они оба вдруг оказались во главе тысячного отряда, рядом с одним из племенных вождей, тоже недовольным центральной властью. Дабы не бездельничать, они поступили на службу к правителю Систана, который что-то не поделил со своим взбунтовавшимся народом, и захватили для него одну за другой три крепости. Мятежники поняли, что их существование в опасности; видя успехи наемников, забеспокоился и его систанское величество, который на волне общего страха тут же помирился с Джагатаидами, иными словами, с Трансоксианой.

Тимуру и Хусейну уезжать не хотелось. Но те, кто их нанял, не были ли они предателями? По не выясненной до конца причине Систанцы напали на них. Сражение было длительным и ожесточенным. Своих жизней не щадил никто. Наемники остались хозяевами поля битвы, но понесли тяжелые потери. В Тимура вонзились две стрелы; первая – в правый локоть, вторая – в правую ногу; недолеченные раны дали осложнения, которые со временем обострились настолько, что руку наполовину парализовало, а работоспособность ноги так полностью и не восстановилась, и именно припаданию на нее обязан Тимур прозвищу «хромой» (азак по-тюркски и ленг по-персидски).

Сильно потрепанное, но опережаемое славой малочисленное войско появилось в Трансоксиане. Пока Тимур лечил раны, вокруг него и Хусейна собралось пять, возможно, шесть тысяч воинов, что не могло не озаботить Ильяса-ходжу, ибо эти искатели приключений могли стать опасными. Один был кровей Казагана, уже покойника; другой, являвшийся членом влиятельного племени барласов, прислушивался к мнению мусульман. Вначале послав было против них, как для обычной карательной операции, небольшой отряд, который, однако, был рассеян неподалеку от Балха, Ильяс поднял настоящую армию, что поставило перед шурьями абсолютно иную задачу. Впервые имея дело не с силами того или иного феодала, а с мощным войском хана, они решили не ждать его подхода, а выдвинуться ему навстречу. [49]

Ильясовы полки разбили лагерь у каменного моста (Пул-и-Сенги), перекинутого через Вакх. Целый месяц противники стояли визави, не предпринимая никаких действий, быть может, не располагая средствами для форсирования реки. Но вот, оставив Хусейна наблюдать за мостом, Тимур ночью переправился через Вакх выше по течению и расположил свои отряды на высотах, контролировавших позиции врага. Как только взошло солнце, он приказал барабанщикам бить в барабаны, ратникам издавать воинственные крики и вдобавок разжечь огромные костры. То была незатейливая хитрость, долженствовавшая убедить противника в наличии силы там, где была только слабость; но часто самыми результативными оказываются именно самые простые уловки. Ханской армией овладел страх. Опасаясь удара в спину и боясь оказаться прижатым к реке, Ильяс-ходжа велел ее форсировать. Эмир Хусейн держался молодцом; запаниковавшие же монголы бежали.

То было для Тимура несомненной удачей, первым доказательством не только его отваги, но также ратного таланта. Развивая успех, он бросил на Кеш часть своей конницы. Жара стояла ужасная; воздух был раскален; земля пересохла и потрескалась. Каждый всадник привязал к хвосту своей лошади по несколько веток, поднимавших клубы пыли и песка. Монгольский правитель, который к себе никого не ждал, подумал, что на него движутся огромные силы, и предпочел покинуть город, за что был поднят на смех. Тимур вступил в Кеш под радостные крики населения. «Вот так, благодаря бивуачным кострам, – говорит летопись, – Тимур победил великую армию и взял город с помощью облака пыли».

Тем временем скончался хан Тоглуг-Тимур (1363). Ильясу-ходже, его сыну, пришлось ехать в Моголистан для вступления во владение наследством, но он вовсе не намеревался оставлять Трансоксиану вне поля своих интересов и бросать на произвол судьбы достигнутую было сплоченность улуса. Требовалось также поставить на место тюркскую знать, а для начала пообрезать крылья тем, кто казался наиболее способным ее возглавить, а именно Тимуру и Хусейну.

Удостоверившись в абсолютной покорности Моголистана, Ильяс рискнул предпринять новый поход и двинулся на Кеш. Трансоксианцы немедленно встали под оружие. Сшибка произошла где-то между Таш-Ириги и Митаном, на землях, окружавших Самарканд. Поднять меч на хана считалось преступлением против величества, и в данном случае тем более тяжким, что Тимур когда-то у Ильяса служил. Но именно тогда увидел Тимур свой первый вещий сон, подлинный или вымышленный, так взбудораживший его воинов. Небесный глас возвестил ему, что победа будет его, ежели он нанесет удар безотлагательно. Сын Тарагая умел найти убедительные слова, и трансоксианцы, уверовав в свою непобедимость, ее успешно доказали. Ильяс-ходжа, или точнее Ильяс-хан, был разбит наголову. Едва не попав в руки к врагам, он бежал в Моголистан. Тимур с Хусейном за ним гнались до самого Ташкента. Как и во времена правления Казагана, единство и сплоченность улуса были уничтожены; Трансаксиана обрела свободу. [50]

Оставалось узнать, кто будет ею править. Начались ссоры и споры более ожесточенные, нежели когда-либо, но все сошлись на том, что выходить из рамок Чингисова законодательства нельзя: требовался хан. Постановили созвать курултай, который назначил бы нового верховного правителя. Взоры обратились на дервиша-поэта, по прямой линии происходившего от Джагатая и звавшегося Кабул-ханом. То ли летом, то ли в начале осени 1364 года он был возведен на трон согласно монгольскому ритуалу. После курултаев обязательно устраивались пиры; праздничная трапеза состоялась и в тот раз. Тимур получил титул Сахиб-кирана, «того, по чьей воле выстраиваются звезды». Он по обыкновению был безудержно щедр и вел себя слишком по-хозяйски, что не понравилось Хусейну.

Возвращение Ильяс-хана

Ильяс-хан возвратился весной 1365 года. Тимур с Хусейном двинулись ему наперерез. Сшибка произошла севернее Сырдарьи, между Ташкентом и Чиназом. Ильяс одержал победу. Как протекал бой, не знает никто. Лучше известна легенда, а не действительность. В монгольской армии находились колдуны – ядаджи, обладавшие способностью вызывать дожди с помощью безоаров (безоар – образование в желудке жвачных животных и лошадей из плотно сваленной шерсти или растительных волокон. – Е. С.), которые они именовали ядами, или яда-ташами. Колдуны обретались в степях с давних пор, во всяком случае со времен хунну, или гуннов; письменные источники упоминают о них с XI века. К их искусству обращались в самых разных обстоятельствах, например, таких, как засуха или пожар, но также и во время войн; вызывавшиеся ими грозы обильными ливнями превращали землю в сплошную грязь, по которой всадники могли передвигаться с великим трудом, а от сырого воздуха ослабевали тетивы луков, что делало стрельбу неточной.

Ильясовы ядаджи все, что было нужно, исполнили, заставив Тимура и Хусейна спешиться и ногами месить грязь в степи. Та схватка получила название «битвы в трясине».

Побежденные еще до вступления в бой, трансоксианцы отошли за Сырдарью, где разбрелись кто куда, напутствуя друг друга злою бранью.

Ильяс подступил к Самарканду, правителем которого являлся, ожидая, что, вспомнив об этом, горожане примут его с распростертыми объятьями. Но те закрыли перед ним ворота и вооружились. Ничего другого, как решиться на осаду, ему не оставалось. Самаркандцы отбивались мужественно. У монголов начался падеж лошадей; потеряв конницу, Ильяс-хан снялся с лагеря и отправился в Моголистан для подкрепления. Обратно он не пришел. Вскоре после того постыдного поражения его убил тот самый эмир из клана Дуглатов, по имени Камараддин, который в 1347 году так много сделал для прихода к власти его отца и который впоследствии занял его место.

Соперничество между Тимуром и Хусейном

Во время монгольской оккупации Тимур выказал некоторое сочувствие к сербадарскому «республиканскому» движению, которое, зародившись в Хорасане, незадолго до этих событий, в 1365 году, охватило Самарканд. Эмир Хусейн, который все более откровенно давал понять, что желал бы стать последователем своего деда Казагана, и мало-помалу становился предводителем аристократии, напротив, ненавидел «республиканцев» лютой ненавистью, а также выдвинул ряд серьезных обвинений, адресованных прежде всего эмирам и племенным вождям, главным образом тем из них, кои были особенно близки Тимуру. Последний сделал вид, – а быть может, и нет, – что это страшно его возмущает, и из своей личной казны уплатил налоги за всех феодалов, оказавшихся в затруднительном положении. Говорят, он даже отобрал у Альджай ее украшения и отдал их Хусейну, давая всем понять, что брат ограбил собственную сестру.

Будучи в Карши, Тимур попытался создать коалицию с целью свергнуть Хусейна, но потерпел неудачу. Тимуру пришлось выехать из города и спешно отослать семью в Макан, стоявший на землях, окружавших Мерв, где у него были друзья, а сам, повинуясь врожденной осторожности, разбил лагерь у «соленых колодцев», посреди Каракумов. Вновь, как пять лет назад, настали горькие дни. Из своего убежища он послал к гератскому малику несколько эмиссаров. Получив от него когда-то заверение в сочувствии, сын Тарагая на него рассчитывал. Состоявшееся 7 сентября 1366 года совещание Муизаддина с некоторыми хорасанскими предводителями по меньшей мере развязало ему руки. Не получая поддержки более конкретной, он задерживал все проходящие мимо караваны, чтобы никто не проведал о его местоположении. [52]

Тимуровы посланцы вернулись на исходе второго месяца. Тогда же он распустил слух, будто бы его ожидают в Герате; сам же скрытно двинулся на Карши, чтобы, прибегнув ко всевозможным хитростям, коими так восхищаются летописцы, внезапно оказаться на его улицах. Увы, закрепиться в этом городе ему не удалось, так как племенные вожди имели свойство перебегать из одного лагеря в другой под самым пустячным предлогом, а иногда и вовсе не брали на себя труд таковой искать. В начале 1367 года Тимур снова оказался в Макане, в кругу семьи.

Его семейство увеличилось. После Джахангира родились Омар-шейх и Мираншах, две дочери, а также, возможно, два сына, которым было суждено умереть в младенческом возрасте, и, разумеется, несколько детей внебрачных, коих, как и других, родившихся от него впоследствии, он не признавал никогда. Из чад законных один пока что рожден не был, а именно Шахрух, который появится на свет в августе 1377 года и станет самым выдающимся из всех Тимуровых отпрысков.

В Макане уже укрылись многие его сторонники, к которым со временем примкнули некоторые другие. Ожидалось прибытие еще кое-кого, но они задержались, так как дороги были небезопасны. Очистить их позволил рейд, совершенный Тимуром к предместьям Бухары.

Весной 1367 года Тимур послал к Муизаддину верного человека по имени Чаку-барлас. Точно не известно, что за договоры тогда они заключили (возможно, было условлено, что Джахангир-мирза прибудет в Герат в качестве заложника, тогда как другие члены семьи останутся в Макане, под защитой малика), но они позволили возобновить наступление, которое, как и предыдущие усилия Тимура, успехом не увенчалось, и ему в очередной раз пришлось уходить. На этот раз Тимур направился на север, в Ташкент, где провел зиму 1367/68 года. Город стоял на монгольской территории, и он выбрал его скорее всего по этой самой причине. [53]

Впервые сын Тарагая выглядел растерянным и сомневающимся. Пребывая в подавленном состоянии духа, он мало-помалу учился находить общий язык с ханом, имея целью уговорить его возвратиться в Трансоксиану. Об этом узнали. Разразился скандал. Тимур, с его неизменной живостью реакции, понял свою ошибку быстро. Поборник независимости Трансоксианы, он не должен был становиться агентом чужой страны. Он смирился с необходимостью поладить с Хусейном, и тот признал за ним право на владение Кешем. Еще один сон, доведший до его сознания горнюю волю, случился весьма кстати, оправдав избранную им позицию.

Так рухнул план, который вынашивался столь долго и согласно которому монголы должны были нанести удар с севера, а войско правителя Герата – с юга. Осведомленный о новых приготовлениях Тимура, Муизаддин Пир-Хусейн остановил свой поход на Балх и из мести не стал мешать своему воинству грабить южные берега Амударьи на пространстве между этим городом и Хульмом (Таш-Курганом). Тогда Тимур бросил свою армию на Хорасан, однако дав его населению время покинуть город, чтобы не воевать с теми, кои так ему помогали. Все его семейство перебралось в Кеш.

Устранение Хусейна

Решив прикинуться верным заключенному договору, Тимур помог Хусейну укрепить свою власть, особенно над Кабулом и взбунтовавшимися горцами Бадахшана. Однако этих двух людей уже ничто не объединяло. Умерла Альджай, которая была способна восстановить их единство: сестра более не могла замолвить слово за брата, а жена – за супруга. Оба знали, что один из них был лишним, и каждый старался расставить фигуры так, чтобы сначала объявить сопернику шах, а затем и мат.

Тимур предпринял опережающие меры. Покинув Кеш, он переплыл Амударью и овладел Бактрианой. От неожиданности Кундуз сдался на милость победителя. К нему тут же примкнул правитель Бадахшана. Не успел Хусейн изготовиться к бою, как Тимур уже подступил к Балху, чье население, однако, оказало сопротивление. Хусейн отдал себя в руки шурина, который с лицемерным добродушием позволил ему совершить хаджж в Мекку. Побежденный плакал. То ли исполняя приказ, то ли по собственной инициативе, несколько стражей вскоре догнали паломника и убили. Хроники лаконично подвели итог: «То были место и час, предназначенные для его смерти; изменить свою судьбу не властен никто». [54]

Вся Трансоксиана подчинилась Тимуру. 10 апреля 1370 года, в ходе церемонии, по монгольскому обычаю он провозгласил себя единодержавным государем и, пренебрегши всеми громозвучными титулами, столь любимыми восточными владыками, удовольствовался званием эмира, к коему прибавил эпитет «Великий»: улу по-тюркски, кабир по-арабски. Так сын Тарагая сделался первым из тюрко-трансоксианских правителей Великим эмиром. Фактически он стал диктатором.

Глава III
Трансоксианское государство

Тимур достиг зрелости; ему исполнилось тридцать четыре года. Его цель – стать владетелем Трансоксианы – была достигнута. Претендовал ли он тогда на что-либо еще? Новые цели часто возникают у людей лишь по мере того, как решаются очередные задачи и горизонт расширяется. Помышлял ли он уже о создании более крупного государства, о восстановлении империи Чингисидов или, кто знает, о том, чего желал Чингисхан, а именно воцарения над всем подлунным миром? И наоборот: не чувствовал ли он себя насытившимся, подобно хищному зверю, сожравшему добычу, и теперь заботился лишь об укреплении владений?

После того как в 1351 году Казаган поставил провинцию Герат в зависимость от Джагатаидовых владений, Хорасан можно было считать аннексированным Трансоксианой. Его многократное и столь полезное для Тимура вмешательство в дела этой последней, при необходимости, легко доказало бы, что связи между обеими странами оставались прочными. Малик Хорасана умер в мае 1370 года, вскоре после прибытия Великого эмира, раздавшего свои владения сыновьям: Гиятаддин Пир-Али получил их львиную долю (Герат, Гур и Кухистан включительно); его брат – область Серахс и несколько других владений. Поэтому неправильно утверждать вместе с летописцем Али Язди, будто бы только из уважения к этому идеальному мусульманину и из дружеских чувств Тимур, вместо того чтобы на него незамедлительно напасть, отложил поход на целых одиннадцать лет. Воистину в молодом Тимуровом государстве недостатка в проблемах не ощущалось, и в продолжение лет десяти они не позволяли Тарагаеву сыну предпринимать какие-либо действия. Требовалось избавиться от недовольных, переустроить жизнь в пострадавшей за годы анархии стране и уберечь ее от возвращения монголов, по-прежнему возможного и ожидавшегося, даже неминуемого. [55]

В Балхе Тимур добился своего введения во власть так, как если бы являлся монгольским ханом. Процедура его избрания была своего рода представлением: его посадили на белую кошму и на ней подняли на вытянутых вверх руках, чтобы «представить Небу»; затем было совершено девятикратное коленопреклонение перед ним, и наконец ему вручили почетный кубок. Между тем он еще раньше заявил, что хотел бы, чтобы его рассматривали не как некоего императора, но лишь как первого среди эмиров, как Великого эмира, и что он намеревался служить исламскому закону. С первого же дня царствования он оказался между двумя разными традициями, двумя культурами, двумя образами жизни и двумя религиями.

Думал ли он о возможности обойтись без хана? Как в свое время Казаган, Тимур не смел и не мог сместить того, кто воплощал в себе легитимность Чингисидов. Безоговорочно преданный эмиру Хусейну хан Кабул умер, возможно, по воле Тимура. На его престол он посадил не Джагатаида, а Угедеида, Союргатмыша, который никогда и ничем его не беспокоил, оставаясь «ханом-бездельником» до самой кончины в 1388 году. Тогда же на смену ему пришел его сын. Но всего этого Тимуру было недостаточно. Для поднятия авторитета и придания законности своей власти, каковой она не являлась, невзирая на то, что его апологеты, наверное, уже тогда взялись за составление его фальшивой генеалогии, он забрал из гарема шурина одну из дочерей хана Казагана, по имени Сарай-Мульк-катун, и на ней женился, что позволило ему получить весьма китаизированный титул императорова зятя (кюрегена по-монгольски и кюргена по-тюркски), коим гордился настолько, что его так и стали называть: Тимур-кюрген.