Текст книги "Тамерлан"

Автор книги: Жан-Поль Ру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

Поход в Восточную Европу

Поход по восточноевропейским просторам стал для Тимура несколько затянувшейся прогулкой, во время которой по его слову возводились пограничные столбы из человеческих останков и костей. Ровно четыре месяца, вплоть до 26 августа, он безостановочно двигался вперед. Его рати, поднявшись вверх по Волге, остановились в ста десяти километрах от Булгара, столицы тюрок-болгар, после чего они повернули на запад. В Ельце Тимур внезапно взял курс на юго-запад, разграбив все, что встретилось на пути. Затем он спустился по Дону и вступил в Тану (Азак), крупную итальянскую торговую колонию в устье Дона. Пощадив в тот раз мусульман, Великий эмир обрушил свою мощь на христиан: одних уничтожил, других обратил в рабство, не преминув разграбить церкви и монастыри. Оттуда он ушел на Кубань, где разорил все, что мог, несмотря на знаменитую храбрость черкесов (сиркасов); и, в очередной раз опустошив Грузию, возвратился в исходную точку. [95]

Узнав, что Хаджитархан (Астрахань) не желает добровольно признавать его власть, Тамерлан среди зимы двинул свои полки на Северный Каспий и овладел непокорным городом, невзирая на защищавшие его ледяные стены. Штурм был в своем роде уникальнейшей операцией, дерзкой, оригинальной, мало чем напоминавшей обычное хождение на приступ. Тимуровым солдатам пришлось ползти на животах, вырубая ступеньки в мерзлой земле и вбивая крючья в лед. Для довершения затянувшегося похода Великий эмир разрушил Сарай-ал-Джадид («один из красивейших городов, когда-либо существовавших», как выразился Ибн Баттута), ордынскую столицу, находившуюся в семидесяти километрах от современного Волгограда; город, куда со времен Джучи, сына Чингисхана, ордынцы свозили богатства, отнятые у русских, поляков, болгар и литовцев. Из своего бесконечного странствия Тимур вернулся с несметной добычей, которой с ним «поделились» крупные торговые города Золотой Орды.

Возвращение

Тимур возвратился в Самарканд в июле 1396 года. Покрытый славой, он почти везде отметил свой путь разорениями и опустошениями. Однако по-настоящему он не добился ничего. Ахмед-Джалаирид осенью 1394 года возвратился из Каира в Багдад[12]12
  Оставленный там Тимуром наместник, сомневаясь в достаточности своих сил, счел за лучшее уйти. Летний поход Мираншаха на Багдад (1398) оказался безрезультатным.


[Закрыть] и оставался там до 1401 года. Кара-Юсуф, новый вождь туркменов из клана «черных овец» (кара-коюнлу), вновь почувствовав себя прочно сидящим в седле, объединился с правителем Ирана. Золотая Орда тоже попыталась восстановить свои силы. Покинув сибирские пущи, Тохтамыш нашел приют у литовского князя, который за него было заступился, но (в августе 1399 года) сам потерпел поражение от нового ордынского хана, Тимур-Кутлука, из осторожности объявившего себя вассалом Джагатаидов (посольство от 17 августа 1398 года). Я уже упоминал, что Тамерлан Тохтамыша любил. В 1405 году, находясь в Отраре, он получил от него жалостное письмо и пообещал восстановить его в былых правах. Увы, смерть помешала Великому эмиру предоставить Тохтамышу это последнее доказательство своей любви к нему… [96]

То, что построил Тимур, не являлось империей, соизмеримой с теми, что были ему известны из истории; однако это была действительно обширная держава, западной границей которой служило Иранское плато.

Великий эмир делался все более сентиментальным. Желая вознести молитву на могилах своих сына и отца, он приехал в Кеш, в котором появился на свет и где возвел постройки, коими не уставал любоваться. На стенах его дворца можно было прочитать: «Если ты сомневаешься в нашем величии, взгляни на сие здание».

Он говорил, что стремится к миру, желает посвятить себя укреплению благосостояния и счастья своих народов. Самарканд встретил его так, как дотоле не встречал никогда. Он провел там два года. Можно было сказать, что он достиг такого возраста, когда хотят только одного: покоя. Он много занимался зодчеством, словно строительство было для него средством забыть обо всем, что было разрушено. Но тогда почему же по его приказу ковались латы и оружие?

Тамерлан. Монгольская миниатюра. Фрагмент.

Шахризабз – «родовое гнездо» Тамерлана. Здесь были могилы его предков, здесь он похоронил своих детей, желал быть похороненным сам. Фамильная усыпальница Тимуридов – мавзолей Дорус-Сиадат (Обитель власти). XIV в.

Родина Тамерлана Кеш (Шахризабз) в недавнем советском прошлом.

Одно из самых грандиозных сооружений Тамерлана в древнем Кеше – дворец-гигант Ак-сарай (Белый дворец), построенный мастерами из Ургенча. Он поражал современников не только своими размерами, но и изощренностью декора. XV в.

Охота Тамерлана. Картина индийского художника Мир Мухаммеда.

Прием у Тамерлана. Миниатюра из средневековой рукописи.

Пиршество у Тамерлана. Миниатюра рукописи «Зафарнаме». 1628.

Карсакпайская двуязычная надпись Тамерлана на джагатайском языке уйгурскими буквами и на арабском языке. Эрмитаж, Санкт-Петербург. 1391.

Скульптурный портрет Тамерлана. Реконструкция М. М. Герасимова.

Государство Тамерлана в конце XVI—начале XV в.

Сражение Тамерлана при походе на Фарс и Иран. Миниатюра рукописи «Зафарнаме». 1628.

Цитадель Герата.

Тамерлан осаждает Ургенч. Миниатюра из «Зафарнаме» Шавальаддина Ядзи в копии Муршида аль-Аттара Ширазского. Британская библиотека, Лондон. 1523.

Систан (Иран), превращенный в пустыню не без участия Тамерлана.

Стеклянная лампа из египетской мечети, украшенная эмалью. Изготовлена в XIV веке для мамлюкского султана аль-Малика аль-Нашира. – Глазурованная чаша. Азербайджан. XII–XIII вв.

Персидский шлем с золотой инкрустацией. XIV в. – «Бронзовый котелок» из Герата, гравированный серебром и золотом. Эрмитаж, Санкт-Петербург. XII в.

Знаменитые водозаборные колеса – нории в городе Хама (Сирия) – их лицезрели воины Тамерлана.

Багдад, палачом которого стал Тамерлан.

Мавзолей Низамуддина. Старый Дели. XIV в.

Воин с конем, топчущим врага. Скульптура из Канарака (Индия). XIII в.

Поход Тамерлана в Турцию в 1402 году.

Сражение при Анкаре летом 1402 года.

Янычар.

Архитектурные шедевры, которые пощадил Тамерлан: Джвари, Грузия. 604.

Джума-мечеть в Исфагане. Конец XI в.

Среди руин древнего Мерва чудом уцелело здание мавзолея султана Сан-Дакара, возведенное в 40-х годах XII века.

В Куня-Ургенче до наших дней сохранился великолепный архитектурный памятник Средневековья – мавзолей султана Али.

Владимирская икона Божией Матери. Она спасла Русь от нашествия Тамерлана.

Отступление Тамерлана, гонимого небесным воинством, от русских границ. Миниатюра Лицевого летописного свода.

В память чудесного избавления Русской земли от нашествия Тамерлана был воздвигнут Сретенский монастырь в Москве.

Глава VI
Разгром крупных мусульманских держав

Достижения старца

До Тохтамыша еще никогда Тимуру не встречался противник, равный ему силой, и ему стоило немало трудов разгромить Золотую Орду. Тамерланом были даны десять значительных сражений, сто боев, но всякий раз небольшим и маломощным странам, неспособным противопоставить ему единого фронта. Им были пройдены десятки тысяч километров, но создать империю он не смог. Умри он сейчас – а его возраст был уже таким, что после всего пережитого смерть неожиданностью не стала бы, – какая сохранилась бы о нем память? Ведь ни одна из тогдашних великих держав, за исключением Золотой Орды, своего оружия с ним не скрестила: ни Китай (мы еще увидим, какие претензии имела к нему эта страна), ни мусульманская империя с центром в Дели, ни мамлюкский Египет, ни Сирия, прославившаяся на весь исламский мир, ни османская Турция, которая под водительством непобедимого падишаха Йильдирим Баязида, Баязида Молниеносного, на Балканах покрыла себя славой, затмившей славу Джагатаидов. В глазах историков Тамерлан был одним из тех удачливых и жестоких кондотьеров, способных перевернуть вверх дном порядок, существовавший в той или иной точке на земном шаре, но о которых забывают сразу, как только они смыкают веки. Можно утверждать, что два десятка завоевателей Азии имели больше оснований, нежели он, для того, чтобы остаться в памяти людей. Его авторитет необычайно укрепился в результате двух последних кампаний, самых бесполезных, самых неоправданных и самых безумных, но в которых он выказал весь свой гений. Наименьшее из всего, что можно о них сказать, – это то, что желания поддержать их не возникло ни у одного эмира. То были его собственные решения. Он навязал их людям своею волей. [97]

Мечта об Индии

В Самарканде все было спокойно. Город тонул в богатстве. Тамерлан трудился и старел. Но внезапно в нем проснулся авантюризм молодых лет, и он отправился воевать. Теперь он нацелился не на запад, а избрал себе жертвой Индию, или скорее, как надобно говорить, если субконтинент не объединен, Индии.

Причин для похода явно не имелось. Те, на которые ссылался Великий эмир, были надуманными и сугубо пропагандистскими. Он утверждал, что собирается покарать «неверных». Каких? Индусских принцев? Конечно же нет. Население? Оно жило под эгидой государей-мусульман. Утверждение, будто бы они обходились слишком мягко со своими подданными и ничего не делали для распространения ислама, являлось чистым лицемерием. Так в чем было дело? Не в том ли, что ему наскучило безделье, негромкое существование в покое и мире, кстати, являвшихся идеалом для монголов? Не возмечталось ли ему вновь услышать звон мечей? Но если ему всего-навсего захотелось повоевать, не следовало ли возвратиться на Запад, где оставалось незавершенным начатое им дело, судьба которого становилась все более неопределенной и которое вообще разваливалось? Намеревался ли он с выгодой для себя использовать трудности, возникшие у Дели, о которых доносили шпионы? Или он не устоял, подобно всем тем, кои в продолжение ряда столетий были владетелями Афганистана, перед мощным соблазном прибрать к рукам богатства Индо-Гангской долины? Не имелось ли у него желания потребовать наследство первого тюрка, завоевавшего Индию, Махмуда Газневи (970–1030), или намерения более скромного, а именно повторить серию набегов, беспрестанно совершавшихся монголами, начиная с Чингисхана, на эту землю, где часто их ждало поражение и лишь иногда успех, но никогда – решающая победа? Всему этому, несомненно, Тимур посвящал свои не лишенные фантазий размышления, из которых сформировался проект, превратившийся в навязчивую идею. [98]

Однако его самым сокровенным желанием, в котором он, вероятно, не признавался сам себе, было то, что родилось из наследственного подсознания тюрко-монгольских степняков: никто из них не мог спокойно видеть, как кто-то из его племени оказывался наделенным той или иной властью. Мусульмано-индийская империя находилась в руках у тюрок, и этого было достаточно, чтобы вынести ей смертный приговор. Тамерлану захотелось низвергнуть Мамлюков и Османов как раз потому, что они тоже были тюрками. Лейтмотив, который в течение веков слышался в Монголии, Исфагане и Константинополе – «на земле может быть только один государь, как на Небе находится только один Бог», – мог касаться только правителей тюрок и монголов, единственно стоивших уважения, в то время как прочие были всего лишь узурпаторами.

За период своей столетней экспансии арабы только подошли к берегам Инда. Настоящее проникновение ислама в Индию совершилось много позднее, имея отправной точкой город Газни, что в Афганистане, и усилием тюрок, потомков Газневи. Махмуд Газневи предпринял не менее семнадцати походов в Индо-Гангскую долину и основал мусульманскую империю со столицей в Дели. Его династии наследовали другие, тоже тюркские или афганские, если угодно, тюрко-афганские феодалы, а также династия Мамлюков (1206–1290), Хальджи (1290–1321) и наконец Тоглугская (1321–1414). К исходу XIV века власть Тоглугов ослабла. Если дотоле они управляли всем субконтинентом, то теперь от них начали отлагаться целые провинции: Декан в 1347 году, Бенгалия в 1358-м, Джаунпур в 1394-м, Гуджерат в 1396 году. В Дели, в этой исконной столице, сидел слабый Махмуд-шах II (1392–1412), находившийся в зависимости от собственного визиря Маллу Икбаля. В том, что осталось от империи, не умолкали смуты. В очередной раз Тимур имел перед собой не подлинно великую державу, а ее тень. Однако сия тень была способна произвести впечатление грозной силы. Делийское царство жило рентой с былого авторитета, а также благодаря своим несметным богатствам, быть может, не имевшим себе равных во всем мире. [99]

В Кафиристане

Подготовка к походу в Трансоксиане популярностью не пользовалась. Воевать надоело всем. К тому же если воинов не страшили долгие странствия по холодным землям, то им не по душе были климатические «излишества» стран, где «было жарко, как в аду». Считалось, что условия Индий годились только для конных наскоков на жертву, когда можно было быстро возвратиться в родные горы, так хорошо защищавшие от преследователей, а не для кампании, предусматривавшей углубление на территорию врага. Громкая известность индийской империи производила на рядовые массы отпугивающее впечатление. Впервые тогда воспротивилась и элита, откровенно выступившая против похода. Пассивное сопротивление элиты выводило Тамерлана из себя, но он делал вид, что ничего не происходит, и отдавал приказы так, как будто бы они вызывали у всех радость и удовлетворение. Воины повиновались, так как были к этому приучены, но их сердца к этой затее явно не лежали, что вскоре обнаружилось по прибытии в Кафиристан.

В начале 1398 года Тамерлан послал своего внука Пир-Мухаммеда в Мултан, что, на взгляд индийцев, являлось вполне классическим набегом; привыкнув к тому, что из Центральной Азии периодически налетали всадники, в этом налете предвестия будущего нашествия они не усмотрели. Принц долго топтался перед городом и овладел им лишь в мае. Спустя время Тимур направил туда очередной корпус войск, во главе которого поставил еще одного внука, Мухаммеда-Султана, которому предстояло действовать в южной части Гималаев, в направлении на Лахор. Сам же Тамерлан должен был вести основные силы своей армии.

Как многие его прославленные предшественники, Тамерлан мог бы пренебречь этими «неверными», «погаными» кафирами, говорившими на наречии дардской семьи языков, родственном одновременно санскриту и фарси, поклонявшимися странным деревянным болванам и доселе не причастившимися исламу. Кафиристан отказывался принимать ислам до конца XIX века, когда, устав от преследований, все его население разом приняло это вероисповедание, за что местность получила название Нуристана, то есть «страны тех, кои (наконец) получили свет». То ли Великий эмир не устоял перед страстью к приключениям, то ли он опасался за свои тылы, которым могли угрожать эти жители гор, то ли – впрочем, в этом позволительно усомниться – ему захотелось распространять свою веру посредством оружия, только он вдруг решил вступить в Кафиристан. [100]

Кажется невероятной эта повесть о человеке в летах, вторгнувшемся в страну, почти неприступную в период таяния снега, и совершившем это без видимых причин, но преследуя, однако, весьма важные цели. Как было бы прекрасно, если бы об этой истории нам поведал какой-нибудь сказитель и чтобы из нее родился один из тех эпических романов, которыми так богата Азия. То, что мы знаем, то, что до нас донесла не поэзия, а летопись, способно привести в изумление, но со всем этим не может не расцениваться как преувеличение теми, кто знаком с реалиями. Нет, великих подвигов не совершалось, не было ни Роланда, ни Ронсево, всего лишь мелкие сшибки, но, увы, жесточайшие, происходившие на скалистых вершинах, в узких ущельях, где реки смывают все на своем пути. Представим себе ночные переходы в час, когда холод превращает в лед все, что днем журчит и струится; сутки ожидания, стоя или лежа в грязи, делающей всякое продвижение вперед невозможным, промокших людей и животных, тщившихся спастись под одним и тем же войлоком; головокружительные спуски по скользким и крутым склонам, остановить которые могут лишь вбитые в почву колья; отощавших и выбившихся из сил лошадей, срывающихся в ущелья, иной раз вместе со всадником; долгие пешие переходы… Один только Тимур ехал на коне, когда для этого появлялась возможность; в другое время он сидел на некоем подобии ломовых дрог, удерживаемых на дороге с помощью веревок, тогда как его слуги на руках несли его лошадь. Однажды, когда нельзя было проехать ни на коне, ни в санях, Великий эмир взял палку и, втыкая ее в снег, хромая, прошел более километра пешком.

Как-то на пути встретилась крепость, возведенная на горном пике. Снежные заряды летели один за другим, и овладеть цитаделью было явно невозможно. Разъярившийся до бешенства Тамерлан созвал эмиров и командиров, обрушил на них потоки брани и даже угрожал саблей. Никто и не попытался защищаться. Люди стояли, преисполненные покорности, в мрачном молчании, чуть дыша. Но вот его гнев схлынул, и он сел играть в шахматы, как если бы находился у себя в самаркандском дворце. Однако он взъярился вновь, когда один из его ближайших советников заметил, что столь малая крепостица таких усилий не стоит. Мудрый, но неловкий, человек был лишен всех званий и всего имущества и тут же отправлен в ссылку на кухню, где и дожил до конца дней века своего. Эмиры упрямились. Тимур тоже. Верх взял он. Воины предпочли штурм смерти от холода, голода и безделья. Защитникам цитадели была устроена отменная кровавая баня. Лишь после этого Тамерлан велел сняться с лагеря. [101]

По прибытии в Кабул он, в очередной раз следуя одному из свойственных ему капризов, велел ратникам, как если бы ничего более важного в тот момент для него не существовало, выкопать длинный оросительный канал, позволивший построить в том краю множество новых поселений.

Индийская кампания

2 октября Тимур переплыл Инд на сооруженном для него понтоне. Противостоять ему не могла никакая сила. Он вступил в Толомбу без единого выстрела. Уступая своей ярости, воины немедленно приступили к грабежам и насилию. Однако Великий эмир сумел защитить и саидов, и улемов. Оттуда он двинулся на Мултан, где после того, как от повальной болезни погибли все лошади, Пир-Мухаммед оказался окруженным объединенными силами раджей-соседей. После снятия осады с города на Пенджаб обрушилась лавина насилия, все сметавшая на своем пути. Грабежи и убийства продолжались несколько дней. Особенно много народа тогда было угнано в рабство. Между Дипальпуром, после взятия которого перепуганные горожане бежали, бросая все нажитое, и Дели стояла мощная Бхатнирская крепость. Ее обороняло крупное, как утверждают не без преувеличения некоторые, стотысячное войско раджпутов, истинных воинов, во главе которых находился Рай Дул Чанд.

Проводя рекогносцировку позиций противника, Тимур слишком близко к ним подъехал и был ранен в плечо отравленной стрелой. Несмотря на это, разведку он продолжил, но внезапно почувствовал тяжесть во всем теле. Великого эмира привезли в шатер, где ему было дано противоядие. Минуло всего несколько часов, и он уже сидел в седле, ведя своих ратников в бой.

Дело было жаркое. Раджпутам, возможно, недоставало воинского таланта, но они умели сражаться и не боялись смерти. Тамерлан вполне убедился в том, ворвавшись в Бхатнир. Горожане поджигали свои дома и бросались в огонь. Не желая оказаться в руках Джагатаидов, мужчины убивали себя, но прежде умерщвляли собственных жен и детей. Интервентам пришлось прикончить десять тысяч человек, которые, будучи прижатыми к стене и зачастую смертельно раненными, продолжали оказывать сопротивление. Знавший, что такое мужество и отвага, Тамерлан не мог скрыть своего восхищения. Тем не менее он до основания уничтожил укрепления и саму цитадель, стер с лица земли город, но, когда побежденный Рай Дул Чанд явился и пал ниц у его ног, он поднял его и, милуя, одарил в знак уважения почетным халатом и мечом. [102]

Несколько дней спустя, не встретив на своем пути других препятствий, Великий эмир уже был у ворот Дели. Нелепо утверждать, что взятие Бхатнира подняло моральный дух Тимуровых полков. Султан по-прежнему внушал страх; прежде всего опасались его слонов, численность которых иные определяли ста двадцатью головами (а другие – несколькими сотнями), а также дотоле не известных «огненных горшков» – удивительных зажигательных гранат, начиненных горящей смолой, и ракет с железными наконечниками, которые, коснувшись земли, взрывались и подскакивали.

Узнав о том, что Махмуд-шах покинул свою столицу и устремился навстречу трансоксианцам, Тамерлан принял решение укрыться во рвах. Почему была избрана эта чисто оборонительная тактика, столь не свойственная Тимуру, точно не установлено. Была ли то военная хитрость Великого эмира, полагавшего, как говорит хроника, таким способом убедить врагов в том, что его «ратники слабы и трусливы»? Но, может, сии последние не были морально готовы к наступлению? Ответов на эти вопросы не существует. Определенно известно одно: завоеватели оробели.

Индийцы все не показывались. Бесконечно отсиживаться в траншеях и за земляными валами было невозможно, и стало ясно, что надо дать бой. Быть может, именно это имел в виду Тимур? На военном совете два эмира, Джахан-шах и Сулаим-шах (их имена достойны памяти потомков) обратили внимание на то, что сто тысяч пленных, находившихся в обозе, представляют собой реальную опасность, – хотя, скорее всего, то были просто угнанные из своих деревень земледельцы, – что лучше было бы от них избавиться. Конечно, со стороны воинов это явилось бы серьезной жертвой, ибо каждый раб стоил дорого, но безопасность войска ее окупала: кто мог предугадать, как поведут себя взятые в плен люди, когда начнется битва, особенно при неблагоприятном ее развитии? Найдя совет разумным, Тимур велел предать смерти всех пленных и предупредил, что собственной рукой убьет того, кто по скупости или из жалости его ослушается. Приказ был исполнен ровно за один час. Говорят, что находившийся в его свите некий ученый, который дотоле не мог лишить жизни и овцы, зарезал все свои полтора десятка рабов. [103]

От крови хмелеют, и лучшего алкоголя для возбуждения храбрости перед наступлением не потребовалось. Следуя обычаю, Тамерлан обратился к астрологам. Те объявили, что звезды расположены неблагоприятно. Пренебрегши их словами, Великий эмир открыл Коран и в глаза его бросились следующие слова: «Бей неверных». «Бог с нами!» – воскликнул он и двинул полки в атаку. Это совершилось 17 декабря 1398 года, в поречье Джаммы, близ Панипата, где так часто решалась судьба индийцев.

Чтобы легче было отбивать атаку слонов, Тамерлан распорядился вырыть рвы и набросать в них металлических шипов. Увы, это «толстокожих» не остановило: они давили Джагатаидов своими древообразными ногами, проделывая в их рядах широкие проходы. Тогда Тимур велел поставить перед конницей буйволов (или верблюдов), обвешанных связками соломы и веток хвойных деревьев, и поджечь их; обезумевшие от страха животные устремились на мастодонтов и немалое число их обратили в бегство. Однако точку поставила конница. Как замечает Рене Груссе, «боевые слоны индийцев были не в силах устоять перед Тимуровой конницей, как во времена Чны перед кавалерией македонской». Когда враги прорвались сквозь порядки трансоксианцев, Великий эмир сказал: «Победа – женщина. Она отдается не всегда, и надо уметь ею овладевать». Побежденный султан бежал в Гуджарат, и 19 октября Тамерлан вступил в один из прекраснейших и величайших городов тогдашнего мира.

По просьбе мусульманских влиятельных лиц Тимур Дели пощадил, но обложил огромной данью. Он выставил охрану вокруг наиболее богатых кварталов, но полностью защитить их от грабителей из числа солдатни было невозможно, так что грабежи и насилие совершались. Население попыталось защищаться, но бесчинства только усугублялись; дело дошло и до убийств. На призывы несчастных сбегались другие солдаты, которые свои злодеяния присовокупляли к преступлениям предшественников. Очень быстро все вокруг было залито кровью и охвачено пламенем. Горожане пошли к Тимуру. Он был пьян и спал. Когда эмир проснулся и пришел в себя, было уже поздно: зло зашло слишком далеко. Тем не менее он попытался, как обычно, спасти священников, ученых и художников. (Ранее им было принято решение вывезти в Самарканд камнетесов, построивших главную городскую мечеть, произведшую на него сильное впечатление.) Картина была ужасная. Более страшного избиения мирного населения не найти в записях летописцев. [104]

Тамерлан, чтобы обелить память о себе, заявил: «Я этого не хотел». Что касается армии, то она озолотилась, сделавшись богатой, как никогда дотоле. Ни в какое сравнение не шли богатства Индии с богатствами Герата, Исфагана, Шираза и Багдада. Любой ратник мог похвастаться несколькими мешками золота, самоцветов, кубков из ценных металлов, изделий из яшмы и оникса; за некоторыми плелись до ста – ста пятидесяти рабов.

Проведя полмесяца в Дели, Тимур устремился к Гангу и добрался до него, не встретив на пути никакого войска, а лишь многочисленное население, которое можно было облагать оброком, убивать и обращать в рабство. То была уже не война, а обыкновенная бойня. Когда, утомленные поливанием земли кровью и спермой, трансоксианцы поворотили домой, по дорогам двинулось не войско, а некий кочующий народ, ведший за собой стада животных, женщин и мальчиков. Ратники, прославившиеся на весь Средний Восток быстротой переходов, теперь с трудом делали по семь километров за день. И какой ценой!

По пути им встретился Меерут; взяв его, они перебили всех горожан, несомненно, по привычке, но официально – из гуманных соображений; дело было в том, что брамины требовали от женщин, чтобы они заживо сжигали себя на кострах, на которых совершалась кремация их усопших мужей.

Трансоксианцы буквально смели две армии, которые с роковым опозданием потщились заступить им дорогу домой. Одну в поречье Хардвара, другую – в Сивалике. В провинции Джамму пленный раджа спас себе жизнь тем, что признал «красоту ислама». Дабы удостовериться в его правоверности, его принудили съесть говядину! 15 апреля 1399 года Тимур перешел Сырдарью под Термезом. В Кеше его встречали делегации, прибывшие из всех уголков империи. «Не кто иной, как Бог, дал мне эту победу», – объявил он народу. Скорее всего он этому верил, но мы не обязаны разделять его мнение, и нам позволительно считать, что она ему досталась по воле сатаны.