Текст книги "Че Гевара"

Автор книги: Жан Кормье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Эрнесто улыбается:

– Здесь ситуация другая. Нет, я не думаю, что ваша страна сможет когда-нибудь стать для герильеро землей обетованной.

Очевидно, Че использовал свой визит на территорию ООН для упрочения связей с африканцами и приготовления поездки, которая последует. Но он не покидает Нью-Йорка, не поговорив также с Андреем Громыко, министром иностранных дел Советского Союза, и было бы удивительно, если бы он не рассказал ему о своих планах перенести герилью в другие районы мира.

17 декабря Эрнесто покидает Соединенные Штаты и направляется в Алжир, с остановкой в Люблине, где, без сомнения, у него появились мысли о его предках Линчах. Проведя три дня в Алжире, он добирается до Мали, где его ждет Модиба Кейта. Он узнает, что африканцы называют его «Мао Латинской Америки», что не является для него неприятным. 2 января 1965 года он отправляется в бывший французский Конго, где в Браззавиле встречается с лидерами Паскалем Лиссу-бой и Альфонсе Массемба-Дебатом. 8-го он пересекает Гвинейский залив, чтобы попасть в Конакри, где его принимает президент Секу Туре, прокитайский марксист. Оба договариваются потребовать от СССР оказать экономическую помощь процессу деколонизации и афроазиатскому единению. Затем Че достигает Ганы: в Аккре, на Золотом берегу он беседует с президентом Кваме Крума и использует это, чтобы раздуть жар революции:

– Африка, Латинская Америка и Азия должны будут объединиться с социалистическими странами, чтобы бороться против империализма.

22-го он прибывает в Порто-Ново в Дагомее, откуда посылает открытку Ильдите. На ней черный ребенок в одежде племени, с припиской: «Возможно, это твой собрат. Посмотри внимательно, узнаешь? Я в Дагомее: поищи, где это, на географической карте».

25-го он добирается до своей алжирской базы через Аккру, где для газеты Алжир-Суардает интервью о поездке по континенту: «Африка была больна, сегодня она выздоравливает и лечится. Ее недугом был неоколониализм, и риск рецидива проистекает от колониалистов». С 8 по 10 февраля он останавливается в Париже, городе, который его приводит в восторг, из-за Революции 1789 года, которая занимала важное место в утверждении его системы мысли. Он прогуливается по набережным среди букинистов, угощается сэндвичем в бистро, посещает Лувр, чтобы увидеть Джоконду. Затем поездка возобновляется: Дар-Эс-Салаам в Танзании, где он встречается с президентом Джулиусом Ниерере, Каир, где Насер находит в его манере выражаться что-то от самоубийцы, возвращение в Алжир.

24 февраля по случаю второго афроазиатского семинара его атаки на Москву делаются более вирулентными:

«… Советские люди торгуются своей поддержкой народных революций в пользу эгоистической внешней политики, далекой от великих интернациональных задач рабочего класса (…). Не может существовать социализм, если в сознании не произойдет изменение, которое вызовет новое братское отношение к человечеству».

Затем он бросает пылкую тираду о значении выражения «взаимная выгода», которое выводит его из себя:

– Но как можно говорить о взаимной выгоде, когда по ценам мирового рынка продают сырье, добытое потом и безграничными страданиями бедных стран, и когда покупают по ценам мирового рынка машины, сделанные огромными современными автоматическими заводами? Если между различными группами наций устанавливается такой тип отношений, из этого нужно заключить, что в определенном смысле социалистические страны являются соучастниками империалистической эксплуатации.

Не удивительно, что такие встречи будут восприняты как камуфляж и телефонный звонок в Гавану не замедлит последовать…

Че готовил свою речь с Беном Беллой, который тоже плохо принимает отношения, которые советские люди имеют со странами, называемыми братскими. Бен Белла напишет в своей речи, прочитанной 9 октября 1987 года его женой Зохрой в Афинах по случаю двадцатой годовщины со дня смерти Че:

«Между Кубой и Алжиром установился некоммерческого характера обмен, проводимый под знаком дара и солидарности и который по воле обстоятельств, а также противоречий, был оригинальным элементом наших отношений с Кубинской Революцией. (…) Этот новый тип обмена, который попирал все меркантильные концепции коммерческих отношений, потому что наши министры торговли никогда в это не вмешивались, – также практиковался с другими странами, такими как Египет Насера, Мали Модибо Кейта, Гвинея Секу Туре, Танзания Ниерере, Конго Массемба-Дебат или Гана Нкрума. Мы давали, но мы также много получали, и мы никогда не знали, сколько. Эта система обмена очень нравилась Че, так как она основывалась на честной дружбе; это соответствовало его темпераменту. (…) Че полагал, что слабое звено империализма находилось на нашем континенте и что сюда он должен теперь приложить свои силы».

Отчаянное стремление Эрнесто вести мир к свободе толкает его в сферу утопии. По его мнению, «чтобы дать возможность афроазиатским народам войти в социализм, необходимо, чтобы цены на их сырье были фиксированными. Прежде чем защищать их от алчной организации мирового рынка. Задача состоит в том, чтобы зафиксировать цены, которые позволят развитие, а для этого нужно будет изменить порядок международных отношений. Внешняя торговля не будет больше устанавливать политику цен, а наоборот, будет подчинена братской политике между народами».

2 марта Че возвращается в Каир, «чтобы последний раз встретиться с Насером, прежде чем 5-го улететь в Пекин. Его сопровождают капитаны Османи Сиенфуэ-гос и Эмилио Арагоне, несгибаемый политик, второй секретарь, после Фиделя, Центрального Комитета Единой партии социалистической кубинской революции. В течение недели, которую он проводит в Китае, – кроме осуществления одной своей самой давней мечты, посетить Великую стену – Эрнесто принят президентом Республики Лиу Шаочи, а также будущим президентом Ден Сяопином и Генеральным секретарем партии Мао, остающимся китайцем номер один как председатель партии. Каждый вечер Чжоу Энлай появляется в отеле, где живут кубинцы, и осведомляется о желаниях Че. Он хотел бы, говорит он, у него спросить, не хочет ли он увидеть кого-нибудь в отдельности – подразумевается Мао – и Эрнесто отвечает, что нет. Кажется странным, что у него не было желания вновь увидеть человека, которым он так восхищался, хотя бы поговорить с ним о Революции и о своем желании зажечь новый Вьетнам. В этом же 1965 году с Мао встретился Мальро. Возможно, Че уже знал из разговоров с самыми высокими руководителями страны, что китайцы не помогут ему революционизировать всю землю полностью. Народ Китая представляет собой свой собственный мир для себя, его руководители не ощущают себя причастными напрямую к тому, что происходит на остальной планете. Кроме того, с культурной революцией, которую Мао теперь готовит, ему есть чем заниматься. Эрнесто покидает Азию, не увидев его. Он знает, что его речь в Алжире должна была заставить отреагировать Москву и что Фидель в Гаване, без сомнения, вынужден злиться. Следовательно, вовсе не обязательно вызывать огонь, встречаясь с Мао, который не испытывает чувства святости по отношению к Кремлю.

15 марта его самолет приземляется в аэропорту Ранчо Буйэрос, где его ждут Алейда и Ильдита, которой только что исполнилось девять лет. Однако сейчас не время для проявления чувств. Президент Дортикос тоже в аэропорту, так же как и Фидель Кастро, и при виде их лиц настроение не лучшее. Че должен дать им объяснения: отбыв в Нью-Йорк в начале декабря, он возвращается после трех месяцев поездок, по ходу произнеся слишком знаменитую речь в Алжире, которая еще аукается в кулуарах Кремля.

Почти на два дня и две ночи Эрнесто и Фидель закрываются, чтобы поговорить напрямик, без обиняков. Тон между ними уже не тот, что был десять лет назад, когда они встретились в первый раз у Марии Антонии в Мехико. В то же время рвение не умерло, так же как и дружба, по крайней мере это видно со стороны Че, слово «Революция» сохраняет то же значение для обоих. В противовес тому, что можно подумать, что готовится развод по-кубински. Оба видят Революцию на континентальном уровне, намечают ее великие черты для всей Южной Америки. Но Че не может и не хочет оставаться на Кубе. Он не может, так как отягощает Фиделя своим весом, который теперь раздражает Москву, великого союзника. Он не хочет, так как это предусмотрено в нравственном договоре, заключенном между двумя руководителями Революции, что Эрнесто вновь отправится в дорогу, чтобы сражаться под другим небом.

Фидель понимает, что у его друга новое геополитическое видение слаборазвитых стран и он склоняется к концепции третьего мира. Что касается Че, то он не прощает русским того, что они убрали ракеты, которые охраняли Кубу, даже не предупредив Кастро; это исходная точка для всего. Как нет для него вопроса, чтобы нанести вред Фиделю, он исчезнет в водовороте, растворится в природе. Его пребывание в Черной Африке позволило ему подготовить акцию в Конго, где определенным образом он заставит забыть о нем. Всех, в основном латиноамериканские правительства, союзников Вашингтона, для которых он – враг номер один, а также Москву, которая начинает находить неудобным этого прекрасного краснобая. Тем более, что он все еще занимает ключевой пост министра промышленности.

Че возвращает свою кубинскую национальность в руки Фиделя, что предохранит последнего от советского сарказма по поводу «кубинца, который видит только глазами Мао». Он прощается со своими коллегами из министерства весьма неформально:

– Что больше всего привлекает внимание, когда посещаешь Черную Африку, так это экстраординарная родственность, существующая с Кубой, которая сегодня насчитывает 30  %черной крови. Я смог убедиться, что культура и образ жизни кубинцев пришли из прошлых черных культур. Мы знаем знаменитого художника Вильфредо Лама, мы живет с ним бок о бок в Гаване, так вот, там он представлен везде, в гравюрных студиях, на картинах африканских художников. Он вдохновился негритянским искусством до такой степени, что сам стал частью его. Известно, что кубинская музыка пришла из Африки, я смог удостовериться на примере кубинских оркестров, африканцы любят ритмы, идущие с Кубы…

Из Африки Че привез записи, предназначенные быть распространенными в Латинской Америке, своего рода кредо: «Процесс двойной: с одной стороны, общество, которое функционирует со своим воспитанием, прямым или непрямым, с другой, – индивид, который подчиняется процессу, сознавая свое самоопределение. Новое общество должно вступить в соревнование с обществом прошлого…

Чтобы создать нового человека, человека третьего тысячелетия, партия должна будет выступить в качестве организации авангарда. Для этого ей надо быть примером, состоящей из добротных кадров.

Позвольте мне вам сказать с риском показаться смешным, что настоящий революционер ведом великим чувством любви. Невозможно представить подобного революционера, лишенного этого качества. Возможно, это одна из великих проблем политических руководителей. Нужно присоединить к пылкому сознанию холодный ум и принять мучительные решения, чтобы ни один мускул не дрогнул. Наши революционеры авангарда должны идеализировать эту любовь к народу…

Всегда будем обладать большой дозой сострадания, чувства справедливости и правды, чтобы не впасть в холодную схоластику, в экстремистские догмы о единении масс. Каждый день нужно бороться за то, чтобы эта любовь к живущему человечеству превращалась в конкретные действия, в акты, которые имели бы значение примера. Революция – идеологический мотор партии Революции, питается непрерывным образом, который не имеет другого конца, кроме смерти, пока его конструкция не достигнет масштаба всего мира…

Важно подтвердить, что без ясного сознания прав и обязанностей народа на этом новом этапе нельзя ни реально войти, ни реально работать в социалистическом обществе, таком, о каком мы сами мечтаем, в абсолютно демократическом обществе по определению, потому что оно опирается на нужды, надежды народа и то, что народ должен принимать важное участие во всех решениях».

В этот период, предшествующий великому отъезду, Че множит речи, при посредстве которых он оставляет свой след. Так, после утверждения, что «красота не поссорилась с Революцией», он анализирует место искусства в обществе:

«В странах, которые прошли такой эволюцией, претендовали бороться с этими тенденциями (свободу выражения) крайним догматизмом. Общая культура становится почти табу, и объявляют пределом культурного идеала формально точное воспроизведение природы, которое, в свою очередь, трансформируется в механическое воспроизведение социальной реальности, почти без конфликтов и противоречий, которое стремится создать. Социализм молод, и у него свои заблуждения.

Так стремятся к упрощению, приведению к уровню того, что все понимают, к тому, что понимают чиновники. Парализуют артистический самостоятельный поиск, и проблема общей культуры сокращается до признания социалистического настоящего и мертвого прошлого (следовательно, безвредного). Так родился советский реализм на основе искусства прошлого века.

Но реалистическое искусство XIX века тоже классовое искусство, возможно, более капиталистическое, чем декадентское искусство XX века, в котором выражен страх душевнобольного человека. В области культуры капитализм все отдал, и от него остался только зловонный труп, который обнаруживается в искусстве через современное упадничество. Но зачем искать в неподвижных формах социалистического реализма единственный подходящий рецепт?»

20 апреля 1965 года в конце дня, проведенного на резке тростника, Фидель отвечает журналистам, которые стремятся узнать, где находится команданте Че Гевара:

– Единственное, что я могу вам сказать по этому поводу, это то, что он всегда будет там, где наиболее необходим для Революции, и что наши личные отношения прекрасные. Я считаю его поездку по Африке очень полезной. Он также побывал в Китае с одной из наших делегаций. Он многогранен. Чрезвычайно острого ума. Один из наиболее совершенных руководителей, какие могут быть.

Это уже похоже на то, что знаменитый «многогранный» готовится сменить горизонты.

Кубинец улицы и полей ищет Че. Он не знает, что у команданте свидание со своей судьбой далеко от острова. Что он уже не той национальности…

По его поводу ходят самые различные и самые сумасшедшие слухи, особенно в Латинской Америке: Че убит в Сан-Доминго, он гниет в тюрьме, поспорив с Фиделем Кастро; он в доме для умалишенных в Мексике, в Куэрнаваке; его видели во Вьетнаме, в Перу или в Аргентине, где готовит герилью в своей собственной стране. По мнению лондонской Ивнинг Пост,он находится в Китае, а североамериканский Ньюс Рикутверждает, что ему заплатили русские, чтобы больше не говорить о нем. Южноамериканские правительства трясутся, у некоторых из них чемоданы уже наготове на случай, если приблизится страшилище. «Но что делает ЦРУ, которое позволяет безнаказано свирепствовать этой личности?» – спрашивают все более открыто во многих посольствах.

Страшные вопросы для матери Че. Она уже не живет в Буэнос-Айресе. Больше, чем рак, ее разъедает страх, что сын на этот раз в самом деле исчез и произошло самое худшее. Последнее письмо ее старшенького надорвало ей сердце. Слишком благоразумные слова, чтобы не скрывать что-то другое. Он утверждает, что ушел в поля сахарного тростника, чтобы поразмыслить, прежде чем отправиться с Гранадо на пять лет «поднять одно предприятие».

И она раздумывает. Слово «предприятие» ее пугает, для нее оно синоним герильи, вооруженной революции. Цифра пять напоминает ей о семи жизнях кошки, о которой он намекнул после Алегриа-дель-Пио. Пять, которые ему остаются, – если еще остаются, – не готов ли он сжечь их одним махом, чтобы дать возможность другим, обездоленным, освободиться? Она больше ничего не знает. Она хочет поговорить с ним по телефону. Но попадает на Алейду, которая успокаивает ее, как может, не давая никакой желаемой информации. Селия чувствует, что дни ее сочтены, она хочет увидеть сына около себя, прежде чем умереть. Разыскивает фотографии своих внуков, перечитывает надпись, которая фигурирует сзади одной из них: «Это Эрнесто, последний. С ним заканчивается воспроизводство». И снова ее пронизывает дрожь.

Ничто не мешает Селии предаваться мрачным мыслям. Она представляет своего сына падающим под пулями в Сан-Доминго. Она пишет ему письмо, которое он никогда не получит, так как предполагаемый посыльный не отправится на Кубу и оно останется в руках Рикардо Рохо, всегда близкого к их семье. Там можно прочитать: «…Я верю, что если ты делаешь то, о чем говорил, ты не будешь хорошим слугой мирового социализма. Если по каким-либо причинам для тебя закрыты дороги на Кубу, в Алжире есть господин Бен Белла, который будет благодарен тебе, если ты организуешь ему экономику, если ты поможешь ему это сделать, или еще господин Нкрума в Гане, который тоже был бы готов использовать твои услуги… Я была в восторге от семейных фотографий, они все восхитительны, даже если ни одна из твоих дочек не напоминает мне твое лицо или твое выражение…»

Селия Гевара де ла Серна умрет 19 мая 1965 года в возрасте пятидесяти семи лет. Спустя некоторое время после того, как была заключена в тюрьму за то, что является матерью Че. Эрнесто узнает о ее уходе позднее, в джунглях.

Сначала он успокаивает свою совесть. Он пишет родным, детям, Альберто, постоянному другу, и, конечно, Фиделю. Не Алейде, наперснице, которая уже знает все о его намерениях. Он пишет письма, для которых Фидель будет хранителем и который передаст их по назначению в желаемое время – на самом деле следующей осенью.

Родителям:

«Дорогие старики!

Вновь чувствую я своими пятками ребра Росинанта, снова пускаюсь в дорогу со своим щитом.

Десять лет тому назад я написал вам первое прощальное письмо. Помню, я жаловался, что не стал ни добрым солдатом, ни хорошим врачом, последнее меня больше не интересует, а как солдат я не столь уж и плох.

Ничего, по сути, не переменилось, разве что я стал немного умнее, мой марксизм пророс и очистился. Я верую в вооруженную борьбу как единственный выход для народов, борющихся за освобождение, и в своих воззрениях я последователен до конца. Многие назовут меня авантюристом, да я и есть авантюрист, но только из тех, кто сам рискует своей шкурой, чтобы доказать свою правоту.

Может быть, я пытаюсь доказать ее в последний раз. Я не ищу конца, но он логически возможен. Если это так, то я в последний раз обнимаю вас.

Я очень вас любил, только не умел выразить свою нежность. Я суров в своих поступках и думаю, вы не всегда меня понимали. Да, понять меня было нелегко, поверьте мне хоть сегодня.

Теперь воля, которую я в себе так любовно отшлифовал, будет передвигать мои слабые ноги и усталые легкие. Я заставлю их работать.

Вспоминайте иногда скромного кондотьера XX века. Поцелуйте Селию, Роберто, Хуана Мартина, Пототина, Беатрис, всех. Крепко обнимаю вас, ваш блудный и неисправимый сын.

Эрнесто».

Фиделю – письмо, которое последний огласит 3 октября 1965 года, в день, когда будет учрежден Центральный комитет партии:

«Фидель!

В этот момент я вспоминаю о многом, о том, как я познакомился с тобой в доме Марии Антонии, как ты мне предложил поехать с тобой, о всей напряженности подготовки. Однажды нас спросили, кому нужно сообщить в случае смерти, и нас поразила действительно реальная возможность такого исхода. Потом мы узнали, что это на самом деле так, что в революции (если она настоящая революция) или побеждают, или погибают. Многие пали на пути к победе.

Сегодня все это имеет менее драматическую окраску, потому что мы более зрелые, но все повторяется. Я чувствую, что выполнил часть долга, который связывал меня с кубинской Революцией на ее территории, и прощаюсь с тобой, с товарищами, с твоим народом, который уже стал моим.

Я официально отказываюсь от своих обязанностей в руководстве Партии, от своего поста министра, от звания команданте, от моего кубинского гражданства. Официально меня ничто больше не связывает с Кубой, кроме лишь связей другого рода, которые не могут быть уничтожены как официальные бумаги.

Подводя итог своей жизни, я считаю, что работал достаточно честно и преданно, чтобы укрепить победу Революции. Моя единственная серьезная ошибка заключается в том, что я не верил в тебя больше с самых первых дней в Сьерра-Маэстре, что я недостаточно быстро оценил твои качества вождя и революционера.

Я прожил замечательные дни, и рядом с тобой я ощущал гордость от того, что принадлежал к нашему народу в самые яркие и трудные дни карибского кризиса. Редко государственный деятель смог заблистать так ярко, как в эти дни, и я горжусь также тем, что последовал за тобой без колебаний, что мыслил так же, как ты, так же видел и так же оценивал опасности и великие принципы.

Моя скромная помощь требуется в других странах мира. Я могу сделать то, в чем тебе отказано, оттого, что ты несешь ответственность, будучи во главе Кубы, и пришел час нам расстаться.

Знай, что я делаю это со смешанной радостью и горем: я оставляю здесь самые чистые мои надежды созидателя и самых дорогих среди тех, которых я любил… и я оставляю народ, который принял меня как сына, это будет составлять часть моей души. На новые поля сражений я унесу веру, которую ты в меня вдохнул, революционный дух моего народа, чувство, что я выполняю самый священный свой долг: бороться против империализма везде, где он существует. Это укрепляет мою решимость и сторицей излечивает всякую боль.

Я повторяю, что снимаю с Кубы всякую ответственность, за исключением ответственности, связанной с ее примером, и если последний час застанет меня под другим небом, моя последняя мысль будет об этом народе, и в особенности о тебе; я признателен тебе за твои уроки и твой пример, и я постараюсь остаться верным им до конца, я всегда отождествлял себя с внешней политикой нашей Революции и продолжаю это делать; и повсюду, где я буду находиться, я буду чувствовать в себе ответственность быть кубинским революционером; и буду действовать как таковой; и я не оставляю своим детям и своей жене никакого имущества и не сожалею об этом: я рад, что это так; и я ничего не прошу для них, потому что Государство даст им достаточно, чтобы жить и получить образование.

Мне много есть что сказать тебе и нашему народу, но я чувствую, что слова не нужны, они не могут выразить то, что я хотел бы, и не стоит зря переводить бумагу.

Да здравствует победа! Родина или смерть!

Обнимаю тебя со всем революционным пылом.

Че»

Детям:

«Дорогие Ильдита, Алейдита, Селия и Эрнесто!

Если когда-нибудь вы прочтете это письмо, значит меня не будет среди вас.

Вы мало что вспомните обо мне, а малыши не вспомнят ничего.

Ваш отец был человеком, который действовал согласно своим взглядам и, несомненно, был верен своим убеждениям.

Растите хорошими революционерами.

Учитесь много, чтобы овладеть техникой, которая позволяет овладевать природой. Помните, что самое главное – это Революция, и что каждый из нас, взятый в отдельности, ничего не значит.

Особенно будьте способны самым глубоким образом почувствовать любую несправедливость, совершаемую где бы то ни было в мире. Это самое прекрасное качество революционера.

До свидания, детки, надеюсь вас еще увидеть. Крепко целую.

Папа»