Текст книги "Че Гевара"

Автор книги: Жан Кормье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Изменение партнера утверждается: 2 декабря 1961 года, через пять лет после высадки с Гранмы,Фидель Кастро официально определяет Кубинскую революцию как марксистско-ленинскую. Со своей стороны Советский Союз начал подтверждать свой внутренний поворот, отказавшись от сталинской политики, чтобы переориентироваться на XX съезде. Более того, Хрущев впервые только что открыто накинулся на Мао.

Во всяком случае ответ президентам Аргентины и Бразилии, а следовательно, и Белому дому, дан – Куба решительно рвет связи континентального единства. Теперь она напрямую связана с Москвой по телефону. Исключение Кубы из Организации Американских Государств является первой сенсацией 1962 года. Габриэль Робин из французского Института международных отношений вспоминает:

«В январе 1962 года Организация Американских Государств собралась в Пунта дель Эсте (Уругвай) – недовольная исключением Кубы из своих рангов, она осудила «вмешательство советско-китайского блока в Западное полушарие» и потребовала от государств-членов все предпринять, чтобы нейтрализовать очаг заражения. Разумеется, намеренное умолчание Мексики и Бразилии помешали немедленной выработке коллективных санкций.

С начала февраля правительство Соединенных Штатов объявляет эмбарго на все товары с Кубы, и через полтора месяца оно распространяет его на все кубинские товары, поступающие через третьи страны; одновременно оно все более настойчиво побуждает своих европейских и латиноамериканских союзников присоединиться к этому полублоку. Параллельно рвут свои отношения с Кубой Аргентина, затем Уругвай».

2 марта холодная война между Соединенными Штатами и островом начинается становиться горячей. Кеннеди объявляет о своем намерении запретить весь импорт с Кубы, и 11-го блокирует продажи сельскохозяйственной продукции своему дерзкому соседу. Введенный в заблуждение своим Конгрессом, молодой президент чувствует себя обязанным показать, что у него крепкая хватка и что он не даст унизиться Соединенным Штатам.

Механизация выращивания сахарного тростника становится важнейшей для Че. Решено создать машины по модели Континуа, которая была снята во Флориде в 1959 году. Это не малая работа. Разобрав на части старый «Горнтон», который не действовал более десятка лет, удается собрать два орудия, которые в апреле 1962 года установлены на тракторы и позволили резчикам тростника войти в новую эру.

Че использует это, чтобы подтвердить рабочим:

– На нашем маленьком острове, в тот самый момент, когда перед нами стоит гигантская задача бороться против империализма, когда мы должны быть примером для всей Америки и вести борьбу на смерть, в которой мы не можем опускать руки, мы должны идти вперед и в технологической области.

Альфредо Менендес, директор Общества по улучшению производства сахарного тростника, занимавшийся по поручению Че механизацией выращивания сахарного тростника, рассказывает:

– Че очень хотел войти в рабочую команду этого огромного сахарного комплекса. Он добился положительных результатов в управлении первой машины, признал свои ошибки и занялся их исправлением. Он приложил усилия пробудить интерес у наших политических руководителей, администраторов, профсоюзов и рабочих к механизации. Очень важно иметь тысячу резальных машин, настаивал он. Это значит, что тысяча человек подумают и поищут решения. Благодаря своим усилиям они также поймут срочную необходимость механизации резки и сборки сахарного тростника.

В июне 1962 года, используя посещение рудников Моа, Че проезжает до Сантьяго, где Миаль открыл школу общей медицины. Эрнесто без большого энтузиазма воспринял проект своего друга, когда тот ввел его в курс дела:

– Ты не в Гаване, не так ли!

Но Альберто умел задеть его за живое, напоминая о том полезном, что почерпнули дети Маэстры из той медицинской школы. И теперь, когда он видит, что сотворил Миаль, он в восхищении снимает перед ним… берет.

В июле антикастровцы, спасшиеся в Майами, оказывают давление на американское правительство: правда ли, как говорят, что советские устанавливают ракетную базу на Кубе? В конце августа Че отправляется в Москву, где проходят переговоры об экономических обменах. 31-го он приезжает в Ялту, на Черном море, ест икру и встречается с Хрущевым. 3 сентября коммюнике сообщает содержание договора, подписанного двумя персонами: он затрагивает технические, сельскохозяйственные, гидроэлектротехнические, металлургические, а также военные вопросы.

На Кубу Че возвращается 7 сентября, где занимается бесконечными переездами между своим министерским кабинетом и военной базой Пинар дель Рио. 8 октября на сессии Организации Объединенных Наций кубинский президент Дортикос бросает:

– Мы хотим предостеречь от какой бы то ни было ошибки: агрессия против Кубы могла бы, к нашему великому сожалению и против нашего желания, дать сигнал к новой мировой войне.

Президент молодой Алжирской республики Ахмед Бен Белла, который скоро приедет в Гавану, чтобы встретиться с кубинскими руководителями, и который станет личным другом Че, имеет встречу с Кеннеди. На прямой вопрос, который он ему ставит: «Пойдете вы на конфронтацию с Кубой?». Американский президент отвечает: «Нет, если не будет советских ракет, в противном случае – да».

В начале октября Че произносит в Гаване речь перед организацией молодежи: «Долг каждого молодого коммуниста быть главным образом гуманным, до такой степени гуманным, чтобы приблизиться к лучшему в человеке; очищать лучшее в человеке работой, учебой, упражнениями в постоянной солидарности с народом и со всеми народами мира; развивать чувство, чтобы ощутить тревогу, когда где-нибудь в мире убивают человека, и быть взволнованным, когда где-либо поднимается новое знамя свободы».

16 октября американский сверхзвуковой самолет У-2 обнаруживает ракетные батареи на западной оконечности Кубы и делает фотосъемку. Проанализировав их, Пентагон заключает, что ракеты способны достичь севера Соединенных Штатов.

Глава XXV
МЕЖДУ ДВУХ БЛОКОВ

Железная рука вклинилась между Кеннеди и Хрущевым. Это можно было бы изложить в одной фразе, которую на Востоке очень боятся произнести: «Ты убираешь свои ракеты из Турции, а я свои с Кубы».

Кеннеди пытается больше узнать о своем визави. Опростоволосились в бухте Кошон, оставили перья на вершине Вьенн, не хватало только, чтобы Орел янки снова опустил голову. Антиамериканский сдвиг, при котором присутствуют, раздражает Вашингтон, но больше всего в мире ощетинивает Белый дом и еще больше Пентагон, конечно, Куба, этот комар в девяносто раз меньше своего северного соседа и все же готовый его уколоть.

22 октября перед американскими телекамерами Кеннеди объявляет о кризисе. Мир с удивлением обнаруживает экстремальность ситуации, самое худшее, что испытали с конца второй мировой войны. Развязывается страшная обманная партия в покер. Кеннеди склоняется к тому, что его противник блефует, стремится просто обозначить начало в холодной войне. На что решиться? Блокада или бомбардировка? В контрпартии ослабить базу в Гуантанамо, убрать «юпитеры», нацеленные на Москву из Турции, так же как те, что размещены в Италии?

Кеннеди отклоняет решение «бомбардировки», которое восстановило бы весь мир против него. К тому же можно заменить словом «карантин» слово «блокада». С понедельника 22-го до ночи 28-го партия возобновляется с удачными ходами для обоих лагерей, шесть дней, в течение которых мир затаил дыхание. Русский лагерь подчеркивает, что его противник глумится над суверенитетом Кубы, создавая блокаду, которую скрывают под другим названием. «И если завтра, в открытом море, советские корабли откажутся быть осмотренными?» – со страхом спрашивает Американец. 24-го в 10 часов 30 минут судна с красными флагами останавливаются. Кеннеди победил? Нет еще. Хрущев выступает против вывода ракет с кубинской территории, пока не будет сделано то же с «юпитерами» в Турции. И в первую очередь, «бойкот» должен быть снят с обещанием не нападать на Кубу. Потребуется пять месяцев, чтобы этот торг, прошедший между двумя «К», был бы реально применен на территории.

С отступлением, кажется, что Куба спасена Берлином. В тот же момент протягивается еще одна железная рука. Хрущев поместил ракеты со своей стороны стены, а также обнаружил, что Соединенные Штаты вышли вперед в гонке по ядерному оружию и что все более явственной становится перспектива дотирования бундесвера. Взвесил ли он все, прежде чем прийти к глобальному решению, но с этого момента ситуация могла бы быть оценена таким образом: «Не будет ядерного оружия с другой стороны, это поможет, и мы уберем ракеты с Кубы». В противоположность, без берлинской угрозы Кеннеди, возможно, покарал бы своего строптивого соседа. Так, Куба стала детонатором и ставкой в большой игре, которая могла бы привести к планетарной катастрофе – и никто не спросил мнения у основного заинтересованного. Кастро мог только проявлять нетерпение в течение недели, когда глаза всего мира были прикованы к его острову.

Че тоже из-за всего этого спрашивал себя, каковы же эти русские как союзники. Ему не могло быть по вкусу положение бессильного и молчаливого заложника, – всегда хозяину своих действий. Разумеется, он ые меняет мнения в отношении Соединенных Штатов, но начинает думать, что новый партнер, выбранный Кубой, может стать тоже властным в своем роде.

На острове строят противоатомные убежища в предвидении вторжения, которое руководители считают возможным. В ожидании экономическая жизнь не теряет своих прав. Поворот, предпринятый Кубой, заставляет Че искать новые формулы, чтобы стимулировать сахарное производство. Он закрывает в театре Чапли (сегодня театр Карла Маркса) Конгресс рабочих сахарного производства словами, в которых сквозила тревога:

– Урожай 1963 года будет трудным из-за нехватки рук на тростниковых полях.

В прошлом марте он неявно признал, что был неправ, слишком делая ставку на быструю индустриализацию в ущерб сельскому хозяйству. Он признается французскому журналисту Жану Даниэлю:

– В основном, наши трудности – последствия наших ошибок. И они многочисленны. Ошибка, которая нанесла нам наибольший ущерб, была недопроизводство сахарного тростника.

В конце января 1963 года он вызывает панику, объявляя о своем приезде на поля Централи Сиро Редондо в Мороне. Волнение на пределе, когда, сопровождаемый фотографом Кордой, он карабкается по рядам сахарного тростника с толпой ребятишек по пятам и, как обычно, проверяет, все ли получают одинаковый паек.

4 февраля, первый день труда, он ведет первые режущие тростник машины, полностью кубинские. Он появился утром в поле так рано, что нужно было ждать пока солнце не поднимется, чтобы приняться за работу.

– Никто не мог его остановить, – вспоминает Хуан Хименес, один из «дровосеков», как Эрнесто называл резчиков тонких стеблей. – Я вспоминаю, как однажды подожгли поля сахарного тростника, и тотчас команданте решил идти срезать горящий тростник, чтобы проверить работу машин на месте. Мы, кто работал рядом с ним, попробовали его отговорить, так как в этот день он уже очень устал и пыль горящего тростника могла вызвать у него новые приступы астмы. Ничего не поделаешь, пришлось следовать за ним, он изнурял нас работой. У этого человека была не пара рук, а четыре. Много раз с другими группами он работал до рассвета.

Херонимо Альварес Батиста, один из руководителей резчиков, рассказывает:

– Когда однажды Че спросили, какова была производительность его машины в течение прошедших двенадцати часов, он ответил: «Сто пятнадцать тонн и одна нога». Газета Революсьонвоспроизвела информацию такой, какой она была, не давая разъяснений. Когда Че увидел номер, он разразился смехом: упомянутая нога была шуткой, речь шла о ноге руководителя его бригады, который был легко ранен лезвием…

Че, который так любит чистый воздух полей, увлечен бюрократией, являясь одним из ее служителей в качестве министра. Позднее он напишет, возвращаясь к этому периоду:

«Начало нашего революционного государства, так же как все первые этапы нашего правительственного правления, оставались сильно пропитаны тактикой, вышедшей из герильи (…).

Административные герильи пронизывали весь сложный аппарат общества, постоянно сталкивались, приказы и контрприказы следовали один за другим, с различным толкованием законов, которые в некоторых случаях входили в противоречие с предписываемым в лоне организмов, в пренебрежении к центральному управленческому аппарату (…).

Как противоядие мы начали организовывать сильные бюрократические аппараты, которые характеризуют первый созидательный период нашего социалистического государства, но расхождение было слишком большим, и любая категория организмов, среди которых и министерство промышленности, начинала политику централизации действий, чрезвычайно сдерживая инициативу администраторов».

С начала июня 1963 года Че начинает летать. Сначала в Чехословакию, где принят премьер-министром Вильямом Широки. 3-го он в Алжире, где его ждет Бен Белла на празднествах, отмечающих первую годовщину независимости. Он посещает Кабили, Оран, Константин, Бескра, Сиди-Бель-Аббес… 24-го он возвращается в. Гавану. 1 августа важная китайская делегация, прибывшая на празднование 10-й годовщины Монкады, смешивается с шестьюдесятью североамериканскими студентами с визитом на Кубе, и которые не перестают задавать вопросы. Че получает истинное удовольствие, принимая участие в разговорах людей, приехавших с разных концов света. Прекрасный случай, чтобы не воспользоваться им для своего революционного рефрена:

«Освободительные войны представляют собой катализатор коллективного сознания. В каждой слаборазвитой стране есть класс более неимущих, чем другие. И это не класс промышленных рабочих, а сельских рабочих, крестьян, тех, кто обрабатывает землю. Он лучший революционный фермент».

Одним воскресным утром, как правило, в день добровольного труда, когда Альберто Гранадо, находящийся в Гаване на конференции по биохимии, в шесть часов утра предстает перед министерством промышленности, Че и Алейда ждут около грузовика. Эрнесто в нетерпении глядит на часы. Наконец появляются три огромные машины, полные сотрудников министерства. Альберто с шуткой вспоминает сцену:

– Он им сказал: «Итак, господа, прибывают вицеминистры, лучшие из народа со своими шоферами! Ступайте в грузовик!…» И вот весь этот маленький мир высоких чиновников, не слишком радостный, шоферы, более забавляющиеся, и мы трое, Эрнесто, Алейда и я – радостные, на дороге Матансас, чтобы резать тростник на Централи Толедо. Мы смеемся, стоя перед объективом у тростника, который был намного выше нас, особенно меня.

В сентябре Че – которого отец научил играть в шахматы в одиннадцать лет – принимает участие в сеансе одновременной игры, который происходит на его собственной территории внутри министерства промышленности и который ведет чемпион СССР Виктор Корчной. Эрнесто – страстный шахматист: у него библиотека из пятисот книг на эту тему, и в Аргентине он общался с великим Михаэлем Найдорфом. В 1962 году он организовал на Кубе международный турнир в память Касабланки, заметив по этому случаю:

– Если шахматы представляют развлечение, их также нужно рассматривать как стимул к развитию мысли, и страны, которые имеют большие команды шахматистов, так же в первом ряду и в других более важных сферах.

В 1963 году он играет в шахматы по телефону с американским гением Бобби Фишером.

22 ноября 1963 года, в день убийства Кеннеди, Че приступает к электрификации всего острова. И чтобы ток проходил еще лучше между его братьями-людьми, он бросает формулу: «Человек-волк – нет, новый человек – да!». Он придает большое значение своему новому человеку: это задача Революции такой, какой он ее видит. После руководства программой индустриализации, управления экономикой, создания министерства промышленности, механизации сельского хозяйства, Че все больше приходит к мысли о человеке. На машинах, которые его продвинут вперед. Он пишет кубинскому интеллектуалу Хосе Медеро Местре: «После разрыва с прошлым обществом мы хотели создать новое общество с существом-гибридом; человек-волк из общества волков заменяется другим видом, у которого нет этого опустошительного пристрастия к пожиранию себе подобных… Беда в том, что интерес имеет слишком большую тенденцию быть рычагом благополучия».

В марте 1964 года он – голос Кубы на первой Международной женевской конференции по торговле и развитию. Он начинает с перечисления одного за другим экономических агрессий империализма против Кубы: отказ перерабатывать русскую нефть, уменьшение, а затем отмена сахарной квоты, полное торговое эмбарго с Соединенными Штатами, экономическая блокада в союзе с другими странами, на которые они надавили; запрет на поступление доллара на Кубу; временное прекращение североамериканской помощи Великобритании, Франции и Югославии «за торговые отношения с Кубой». Если в Уругвае его харизма произвела впечатление, то в Женеве его речь принимается менее хорошо. Он заключает, требуя, чтобы было регламентировано использование излишков, «чтобы защитить цены на продукцию, которую экспортируют слаборазвитые страны». Что, по-видимому, было целью его интервенции в страну банкиров.

Он использует эту поездку, чтобы в Париже встретиться с человеком, который ему противоречит, Шарлем Беттелаймом. Последний рассказывает:

– Мы обедали на вершине бульвара Сен Мишель у Карл и. Узнав Че, хозяин, итальянец, сказал ему, что его отец был антифашистом, и он счастлив принимать его! Он разместил нас на втором этаже в спокойном зале. Тут Че попросил меня определить свое место, уточнить, как я себе представляю проблемы, эволюцию кубинской экономики. Я поделился с ним моим пессимизмом. По своему обыкновению, он слушал с большим вниманием, ничему не возражая.

Я знавал Насера, Неру, Чжоу Энлая, Фиделя; ни один не произвел на меня такого сильного впечатления, как Че. Хотя Чжоу Энлай был тоже обаятелен. Но Че – он другой: от его простоты исходила такая харизма, что его можно было только любить. Конечно, он заблуждался, желая идти слишком быстро. Его новый человек не мог появиться уже завтра. Че хотел заставить людей быть такими, как он этого желал. Каким он был сам, уверенный, что это для их блага. Это невозможно, нужно оставить людям выбор и время. Прежде нужно говорить с ними. Из диалога рождается изменение. Его новый человек походил бы на робота, слишком прекрасного, но утопического.

Шарль Беттелайм получил от Че послание, датируемое 24 октября 1964 года:

«Уважаемый друг!

Я получил Ваше письмо и отдельно отправил журналы, которые Вы у меня спрашивали. Я предпочел бы подискутировать еще раз о наших разногласиях. Немногим ранее, чем хаос, возможно, в первый или второй день создания, у меня море идей, которые сталкиваются, иногда упорядочиваются, я хотел бы добавить их к нашему обычному полемическому материалу. С надеждой на ваш приезд я революционно покидаю Вас. Родина или смерть, товарищ!

Куба – это испанский постоялый двор идей. Они иногда сталкиваются и от этого трудно сориентироваться. Идеи Че, наиболее четкие, потому что более революционные, потрясают старых бородачей, другие, менее убеленные сединой, стараются подчеркнуть свое отличие от молодого барбудос, который хочет всегда все изменить. Эрнесто приберегает для них скрытую уловку:

«Наверно, хороший реформист улучшил бы уровень жизни кубинского народа, но это не была бы Революция. Революция – это жертва, борьба, вера в будущее. Революция должна обогнать глупую реформистскую программу. Для этого необходимо пожертвовать респектабельностью, личной выгодой, чтобы получить нового человека».

В Гаване под сурдинку рассказывают анекдот: «Разговаривают двое рабочих. Один говорит другому:

– Революция – это хорошо. Ты прекращаешь пить ром, не куришь, работаешь по четырнадцать часов в сутки, не прикасаешься к жене, потому что у тебя нет больше сил… Скажи, нет ли у тебя способа вернуться к старому?»

Кубинские газеты, комментируя, перепечатывают Нувель Обсерватор,в котором представлены шаржи на руководителей острова. Президент Дортикос там представлен как легкий, Фидель как среднетяжелый, а Че как тяжелый, китаефил, потому что он опирается на некоторые тезисы Пекина. Отсюда напрашивается, а не заблуждаются ли русские, давя на своего маленького союзника и запрещая ему любые контакты с китайцами? Он хотел бы в этом убедиться и планирует новую поездку за «железный занавес».

Однажды в июле он летит в Сантьяго на своем министерском самолете, пилотируемом Элисео де ла Кампа, называемом Эль Гордо, с охранником Чино, и сразу же направляется к Альберто.

– Малыш, освободи завтрашний день. Ты увидишь.

Трое гаванцев проводят ночь в большом доме Гранадо, и с наступлением пяти часов утра «джип» везет их в Байамо, затем в Буэйсито в Сьерра-Маэстре, где их ждут мулы. Начинается девятичасовой марафон, который изнуряет Гранадо.

«Я был мертвый от усталости, – вспоминает он. – Мы вскарабкались до Мар-Верде, где был убит Сиро Редондо. Здесь Эрнесто сделал несколько снимков кургана, воздвигнутого в память о его соратнике, затем мы продолжили наш путь, Че впереди, Чино на второй позиции, я – на третьей и Гордо замыкал движение. С двумя банками сардин на обед, которые мы разделили, запив водой из родника. Позднее, возвращаясь мысленно к этому дню, я понял, что на самом деле Эрнесто готовился отправиться где-то разжечь революцию или предложить свое ружье на службу другой, которая уже идет. Он стремился использовать этот выход, чтобы вновь поставить себя в условия герильи – скорее в физические условия, так как морально он всегда был готов. Но он хотел знать, как будет реагировать его тело, не слишком ли оно заржавело. Да, он тренировался, а тогда я его проклинал за то, что он заставил меня принять участие в этом сеансе… Хотя, если бы это повторилось, я отправился бы сразу, даже сегодня!..»

В течение лета Че пишет статью о «новой» промышленности, которая появится в Ревиста Экономика: «Сегодня добровольный труд должен стать массовым явлением; это потребует также важного продвижения в организации, чтобы те, кто работает добровольно, не чувствовали бы себя обделенными. В последнее воскресенье я участвовал добровольно в резке сахарного тростника – и чего со мной никогда не случалось, – я был удивлен, что смотрю на часы почти каждые четверть часа, торопясь уйти. Потому что у меня было впечатление, что мой труд не имеет смысла, – это заставляет сказать, что труд надо еще организовать для тех, кто принимает в нем участие. (…)

Наибольшую опасность в наших глазах представляет антагонизм, в который впадают государственная администрация и производственный организм. Советский экономист Либерман проанализировал этот антагонизм и пришел к выводу, что нужно изменить методы коллективного стимулирования, отбросив старую форму премий, перейдя к более передовым формам. Одно должно быть ясно: мы не отрицаем объективной необходимости материального стимула, но что касается его использования как основного рычага, то мы не уверены. Мы считаем, что в экономическом отношении этот вид рычага быстро приобретает значение модели, приводит к навязыванию своей собственной динамики в отношениях между людьми. Не нужно забывать, что он происходит из капитализма и приговорен умереть в рамках социализма. Как? Понемногу. Послужив нам, благодаря прогрессивному увеличению товаров народного потребления, которое делает этот стимул ненужным. Мы находим в этих концепциях слишком негибкий механизм мысли. Товары народного потребления – это жизненное правило, и в конечном счете, основной элемент сознания для защитников другой системы. По нашему мнению, материальный стимул и сознание являются антонимами».

28 октября, пятая годовщина со дня исчезновения Камило Сиенфуэгоса, Че считает себя виновным: «Для меня Камило не умер, и влияние его действия, то есть революционной деятельности, служит и будет служить для исправления наших слабостей, революционных ошибок, которые мы совершаем». 4 ноября он отправляется в третью и последнюю поездку в Москву, приглашенный на празднование сорок седьмой годовщины Октябрьской революции. Он улетает с мыслью, что скоро он должен будет вернуться к своей настоящей миссии, партизанской войне, к герилье. На месте он проверяет, насколько были обоснованными его опасения по отношению советских людей, и он размышляет по возвращении:

– Нельзя доверять этим людям, так как они заставляют нас отойти на второй план. Вот почему мне кажется предпочтительным держаться на дистанции, как с автобусами с пневматическими тормозами. Если следовать за ними слишком близко, при малейшем торможении, которое они произведут, – удар.

Чтобы не оставаться во власти русских и не имея возможности приблизиться к Соединенным Штатам, Че начинает склоняться к нейтральному блоку с социалистическими странами, существующими независимо от Москвы, могущему подойти Кубе. Он понимает, что Фидель мог бы посчитать в данный момент приоритетными и жизненно необходимыми отношения с Кремлем и что в общем и целом «не так плохо быть под большой покровительственной лапой медведя СССР» [28]28
  Французский каламбур: Tours – медведь, URSS – СССР.


[Закрыть]; но сам он, который никогда не юлил, который не умеет говорить на так называемом политическом языке, отказывается от какой-либо формы компромисса. Для него марксизм – это чистота, прозрачная чистота и честная прозрачность. Слишком много, на его вкус, туманного в отношениях с Большим братом Востока, чтобы можно было ему полностью довериться.

9 декабря Эрнесто снова садится в самолет. Направление – Нью-Йорк, где он будет защищать интересы Кубы в ООН, не забывая переделать мир на свой лад. Он сходит в городе небоскребов в своем звездном берете, кожаном пальто и закрывается в номере отеля, чтобы прочитать прессу и подготовить свое выступление 11-го.

В этот день, голосом, напоминающим своими эпическими интонациями голос Андре Мальро, он обрушивается на своих хозяев, детей дядюшки Сэма:

– … Я вынужден заметить, что информация, относящаяся к тренировкам наемников в различных пунктах Карибского моря и участию, которое в них принимает североамериканское правительство, распространяется в газетах. Однако нам не известен ни один латиноамериканский голос, который бы официально протестовал против этого факта. Это нам раскрывает цинизм, с которым Соединенные Штаты обращаются со своими пеонами. Хитрые канцелярии ОАГ [29]29
  Организация Американских Государств.


[Закрыть], которые хорошо умели видеть защитные щиты, установленные на Кубе, и потребовать неопровержимых доказательств в отношении оружия янки, выставленного в Венесуэле, не замечают приготовлений к агрессии, разворачивающихся открыто в Соединенных Штатах. Более того, они не услышали голоса президента Кеннеди, когда он проявил себя явно как агрессор на Кубе в Плайя Хирон. В отношении некоторых из них речь может идти только о слепоте, порожденной ненавистью к нашей Революции.

И используя это, всаживает бандерилью в хребет русского медведя:

– Мы хотим построить социализм, мы провозгласили себя входящими в группу неприсоединившихся стран. Потому что, кроме того, что мы являемся марксистами, неприсоединившиеся страны, как и мы, борются против империализма. Мы хотим мира, мы хотим построить лучшую жизнь для наших народов и для этого мы забываем, сколько провокаций могут сделать янки. Но мы знаем направление мыслей их правителей: они хотят, чтобы мы дорого заплатили за этот мир. Мы отвечаем, что его цена не может превысить границ разумного (…)

В своем гигантском неподражаемом ехидстве он не упускает возможности бросить камень в Южную Африку:

– На виду у всех наций мира осуществляется жестокая политика апартеида. Народы Африки не хотят терпеть, чтобы на их континенте продолжали признавать превосходство одной расы над другой и убивать во имя этого превосходства. Неужели Объединенные Нации не сделают ничего, чтобы этому помешать? (…)

Грубо оборвав резкую реакцию делегата Соединенных Штатов Адлаи Стевенсона, Че нацеливается в будущее, полностью самовыражаясь в этих словах:

– Я кубинец, и я также аргентинец, и если не обидятся сиятельные сеньоры Латинской Америки, я чувствую себя также патриотом любой страны Латинской Америки, и, когда понадобится, готов отдать свою жизнь за ее освобождение, никого ни о чем не прося, не злоупотребляя ничьим доверием и ничего не требуя взамен. (…)

Че один. Фидель не разделяет его недоверия по отношению к русскому брату. Теперь он знает, что судьба зовет его в другое место, в другую страну дорогую его сердцу Латинскую Америку. Некоторым близким он признается, что особенно его привлекает Бразилия. В эту минуту он ходит пешком мимо небоскребов, думая, что каждый из этих небоскребов дает приют количеству людей, равному маленькому кубинскому городу, на волне долларов, которые не перестают течь от одного к другому.

На телевидении в рамках передачи «Лицо нации» его интервьюируют Тэд Челк из Нью-Йорк Таймси звезды-журналисты Си-би-эс Поль Нивен и Ричард С. Оттелет. Они забрасывают его вопросами о китайско-советской полемике, о непонимании, существующем между дореволюционными коммунистами и большинством руководителей Движения 26 июля. Он избегает распространяться о несогласиях с Москвой, чтобы еще больше не усложнять жизнь Кастро. Он заключает свою речь весьма задиристо:

– Мирный переход к социализму в Америке практически невозможен. Вот почему мы, кубинцы, говорим, что в Америке путь освобождения народов станет путем социализма и почти во всех странах пройдет через выстрелы, и я могу прогнозировать, что вы будете этому свидетелями.

При выходе со студии он отвечает на вопросы антикастровских кубинцев, пришедших освистать его, как боксера, только что проигравшего матч. На следующее утро одна из его аргентинских подруг из Кордовы Магда Мойана приходит к нему в отель. Она пришла пригласить его к Рокфеллерам – что с таким же успехом можно сказать для него – в логово сатаны.

– К Бобо, – настаивает она, – одной из Рокфеллеров, она не хочет иметь ничего общего с другими членами семьи. Она либералка, ты увидишь, левая…

Лаура Бергкист, журналистка из Лук,знавшая Че благодаря интервью, которое она взяла у него несколько лет назад в Гаване, присутствует на этом вечере. Она рассказывает:

– Когда он прибыл с опозданием, в своей безукоризненно отглаженной военной форме, все гости застыли как кули с солью.

Разговор с трудом возобновляется, затем один молодой человек, Билл Стрикленд, лидер движения студентов Севера, осмеливается:

– Вы думаете, это было бы возможно здесь, в Соединенных Штатах попробовать акцию герильи, подобную той, что вы совершили с господином Фиделем Кастро?