Текст книги "Таинственный труп"

Автор книги: Жан-Франсуа Паро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Глава VI
ЛАБИРИНТЫ

Demonstres ubi tuae tenebrae.

Скажи мне, в каком темном углу ты спрятался?

Катулл

Родоле поднял голову.

– Он сумел скрыть суть, преумножая указания, понятные часовщикам.

– А вы заметили, – произнес Бурдо, – большие буквы посреди слов, а также ü и ç? Разве они стоят на своих местах?

– Вы правы. Я обратил на это внимание.

Он взял бумагу и перо и принялся выстраивать слова без всякого порядка, а затем рассыпал их по буквам. Внезапно он рассмеялся.

– Способ маскировки весьма изобретателен, но шифр оказался совершенно детским. Почему заглавные буквы? Полагаю, чтобы отметить начала слов. Смотрите. F, S и Р. Представьте, что он хотел сообщить свое имя: тогда начальной буквой имени станет первое F. Возьмем самое распространенное имя. Франсуа прекрасно подходит. У нас есть F, r, а, n, ç, о, i и s! Но у нас есть еще строчные буквы и заглавная буква S. Почему бы ей не быть буквой его второго имени? Посмотрим.

Взяв словарь, он принялся его лихорадочно листать.

– Нашел! У нас есть S, а, ü и l. Следовательно, с большой P начинается фамилия.

– И что у нас осталось? – спросил Николя.

– Два e, одно i, I, y и начальное P.

– Что дает нам, – вымолвил после размышления Бурдо, – Пилей или Плеий. Или Пейли.

– Последний вариант мне кажется наиболее предпочтительным, – ответил Родоле. – Получается Франсуа Саул Пейли. Саул – имя крайне редкое, обычно его носят приверженцы так называемой реформированной веры.

– Протестант?

– Да, и, видимо, прибывший из Англии.

– Сударь, – ответил Николя, – я восхищен вашим талантом.

– Тот, кто искренне восхищается талантами другого, сам никогда не бывает бесталанен, господин маркиз.

– Итак, – подытожил Бурдо, – остается отыскать тех, кто встречался с неким Франсуа Саулом Пейли, часовщиком, одетым в куртку из шотландской шерсти.

– Сомнений нет: за вашей запиской скрывается часовая мастерская, но я не настолько разбираюсь в этих материях, чтобы идти с вами дальше. Впрочем, чутье мне подсказывает, что упоминание о часовой механике заключает в себе еще одно, тайное послание. Спросите наших великих часовщиков, например, Берту или Леруа. А потом, я подумал…

Он с удовольствием потер руки.

– Что еще?

– Мы были первыми часовщиками, до тех пор пока не издали эдикт Фонтенбло. Потом…

– Эдикт Фонтенбло? – переспросил Бурдо.

– Да, – ответил Николя, – отменявший Нантский эдикт.

– Совершенно верно; именно в это время многие искусные ремесленники покидали королевство, и пути их лежали в Женеву и Лондон. Но при покойном короле правительство путем заманчивых обещаний сумело вернуть некоторых из тех, кто обосновался за Ла-Маншем. Копайте в эту сторону, возможно, ваш незнакомец – один из бывших эмигрантов.

Родоле проводил их до фиакра и, попрощавшись, попросил передать свои уверения в совершеннейшем почтении Сартину. Прежде чем вернуться к себе в дом, он бросил подозрительный взор в оба конца улицы Шипионе. Отъезжая, они услышали скрежет задвижек: писарь затворялся у себя в лавке. Какие еще секреты он скрывал? По дороге в Шатле оба сыщика возбужденно обсуждали выводы, сделанные их консультантом. Привлекая внимание Бурдо, Николя отметил необъяснимое желание каллиграфа осведомить Сартина о визите Николя. Подумав, сыщики согласились, что Родоле, часто общаясь с власть имущими и вершителями политики государства, перенял у них привычку изъясняться намеками и недомолвками. Но главное, у них появились весомые основания для продолжения расследования: они знают имя незнакомца из Фор-Левека и уверены, что он имел отношение к часовщикам.

– Надо, – начал Николя, – тщательно просмотреть журналы регистрации иностранцев, прибывших в Париж примерно за последние полгода.

– Черт побери! Как ты это мыслишь? Это же муравьиная работа!

– У нас агентов больше чем достаточно. Отправь кого-нибудь из них, пусть пожужжат! А для ровного счета пусть также поищут упоминание о некой миссис Элис Домби.

Записав имя на листке из записной книжки, он передал листок инспектору.

– О ком идет речь?

– Имя, случайно услышанное при дворе.

Бурдо покачал головой и ничего не сказал.

– Мы могли бы пойти поужинать ко мне; улица Фоссе Сен-Марсель совсем рядом.

– Прекрасное предложение! Уверен, твоя жена окажет мне гостеприимство… а потом выцарапает тебе глаза за то, что ты привел меня без предупреждения.

– Не думал, что ты знаешь ее лучше, чем я!

– Это только к Катрине можно заявиться в любое время. Она всегда рада, когда ее просят чем-нибудь поживиться, таков обычай бывший маркитантки.

– У себя дома женщины ненавидят неожиданности.

– В Геранде каноник, мой опекун и приемный отец, часто приводил к ужину голодных бедняков. Если бы ты видел Фину, мою кормилицу. Всегда добрая и радушная, она превращалась в настоящую фурию: била посуду и даже ругалась по-бретонски!

При этом воспоминании он рассмеялся.

– Какие у тебя есть соображения?

– Мы могли бы перекусить у мамаши Морель. В такое время доброе рагу из мясных обрезков отлично согреет нас. К тому же сегодня жирный вторник.

Мысль пришлась Николя по душе, и он велел кучеру ехать на улицу Бушри-Сен-Жермен. При въезде в тупик, где располагалась харчевня, они буквально утонули в кровавой снежной каше, образовавшейся после утреннего забоя скота. Оторвавшись от хлопот у плиты, хозяйка заведения устремилась им навстречу. Она сильно постарела, сгорбилась и передвигалась на высоком стуле с колесиками; при виде перемен, произведенных неумолимым бегом времени с их давней приятельницей, они опечалились. Резво катаясь на своем стуле вдоль плиты, мамаша Морель, словно монарх на троне, зорко наблюдала за хозяйством, управляла голосом и движениями руки, успевая при этом проследить за кипением котелков и шкворчанием сковородок. Посетителей обслуживала шустрая и веселая девушка в коротком казакине с баской и в чепчике.

– Ого, ты обзавелась служанкой, мамаша Морель! – бодро воскликнул Бурдо.

– Пришлось, мои ноги не вечны, как Новый мост. То и дело подгибаются, и я боюсь упасть.

– Мы промерзли, проголодались и тотчас подумали о тебе.

– После того как столько раз изменяли мне! Я уже сказала себе: эти негодяи меня забыли! Но я по-прежнему помню ваши вкусы. Так вот, сегодня вечером я предложу вам ягнячьи потроха с салом, но прежде подам капустный суп, в котором они томились, затем бычьи хвосты в горчичном соусе, яйца с чесноком и на закуску литургические хлебцы.

– Замолчи, несчастная, и это накануне поста! Ты хочешь сказать, гостии.

– Согласна, раз тебе так больше нравится: ты же мой гость.

– Давай-ка расскажи, как ты готовишь свои ягнячьи потроха.

– Сейчас, не торопись. Я беру голову ягненка, печень, сердце и ножки. Все, разумеется, вымытое, подсоленное и бланшированное. Наливаю в котелок воды, кладу голову, сердце и ножки, добавляю сальца, капусты, кореньев, морковки, пастернака, мелко нарезанный лук и гвоздику. И все это, мальчики мои, долго тушится, до тех пор, пока мясо не станет разделяться на волокна. Затем я на минуточку опускаю туда печенку, самую лакомую и нежную часть потрошков. И получается, скажу я вам, пальчики оближешь, особенно когда подают горяченьким. Ну ладно, сейчас я вам кое-что расскажу. Садитесь вон за тот столик, возле меня, жаркий огонь согреет вас. Элиза, миски для моих друзей.

Служанка помчалась исполнять приказание.

– Я могу на нее положиться, – промолвила мамаша Морель. – Она умеет подать, моментально распознает тех, кто пытается съесть, не заплатив. Она знает, сколько будет половинка от полсетье или четвертушка от полштофа, когда убирать закуску и нести жаркое. Все блюда помнит безошибочно и меняет их именно в нужный момент. Да вдобавок еще и скромница, ну чистый цветок! Такое не часто встречается, в нашем деле служанки очень скоро начинают мести не только метлой, но и хвостом! А тот, кто посмеет заигрывать с ней, тотчас получит достойный отпор. Хоп – и блюдо с соусом уже у него на голове.

Подали суп. Она украдкой подсунула им кувшинчик винца, хотя и не имела права торговать вином. Присутствие комиссара она сочла гарантией от неприятностей.

– А вот и потрошки! Вынув из бульона и мелко порубив их, я переложила их в глубокую сковородку, добавив тмин, лавровый лист, петрушку, маленькие луковички, эстрагон, пару ложечек бульона, уксус и несколько капель растительного масла, а потом потушила. Я подаю их теплыми, вместе с мелко нарезанным салом.

Хлопоча вокруг стола, служанка поставила длинную глиняную форму, от которой шел пар.

– А вот и бычьи хвосты. Их сварили, откинули, потом обмакнули в яйцо и запанировали в хлебных крошках. Видите, какого они красивого золотистого цвета? К ним полагается миска горчичного соуса с луком-шалотом и зернышками горчицы. Да, и принеси-ка этим господам несколько корочек, поджаренных на уголечках, чтоб было что макать в тарелку и чем подбирать соус. Ну что, кто после этого скажет, что в тарелке не водится счастье? Что нет приятных ощущений в горле? Если хотите, кушайте все вместе, эти блюда позволяют смешивать соусы безо всякого ущерба для рагу. А длинные рассуждения лучше оставьте для завтрака.

Появилось новое блюдо с резким, но аппетитным запахом.

– Яйца с чесноком, – торжественно провозгласила мамаша Морель.

– Она окончательно добьет нас своими блюдами! – восторженно воскликнул Бурдо, раскрасневшись от жары и вкусной еды.

– Сегодня вечером только хорошая добрая еда, какую нужно есть в жирный вторник! – добавил Николя. – А как ты готовишь эти яйца?

– Эти яйца? Их варят вкрутую, а все самое вкусное – это приправа. Десять долек чеснока раздавить и смешать с горстью анчоусов, щепоткой каперсов, растительным маслом, капелькой уксуса и перцем. Очень знатный вкус! Хрустящий хрящ в объятиях нежного желатина. Вдобавок я гарантирую вам сон без сновидений, чеснок – это панацея.

Обсасывая хрящик бычьего хвоста, Николя, большой ценитель смешения вкусов, неожиданно почувствовал, как кто-то потянул его за полу фрака. Удивленный, он опустил голову и обнаружил на уровне колена старушку, согбенную почти под прямым углом и опирающуюся на палку. Утопавший в груди подбородок не позволял ей поднять вверх лицо, и, чтобы взглянуть наверх, ей приходилось поворачивать голову в сторону. Глаза, грязно-желтого цвета, усеянные красными прожилками, когда-то были голубыми. Николя внимательно вгляделся в этот обломок жизни.

– Сударь, подайте милостыню старухе…

При звуках блеющего голоса в нем пробудилось щемящее чувство жалости, щедро приправленное горечью, и что-то давно забытое зашевелилось в самом дальнем углу памяти.

– Опять эта старая кляча явилась! – проворчала мамаша Морель. – Давай, падаль, вали отсюда. Ух, мерзавка!

Внезапно в памяти Николя вспыхнул свет. Он увидел себя в фиакре вместе с Бурдо шестнадцать лет назад: они ехали на Монфокон на живодерню. И с ними была она, старуха Эмилия! В тот день она сидела напротив него в фиакре и, кутаясь в бывшие некогда роскошными лохмотья, бросала на него бесстыдные взоры. Сколько лет ей сейчас? Если девицей она проводила вечера в обществе регента, герцога Орлеанского, то в 1720 году ей было никак не больше двадцати. Значит, она немногим моложе Ноблекура. Он толкнул локтем Бурдо, успевшего за время его размышлений уплести почти половину яиц.

– Пьер, посмотрите на эту несчастную. Она вам никого не напоминает?

Бурдо украдкой взглянул на старуху. Та, прихрамывая, направлялась к выходу, что-то яростно бурча себе под нос – видимо, разозлившись на ругань мамаши Морель. Окликнув старуху, Николя поднес свечу к ее лицу.

– Ах, дьявол, да это старуха Эмилия! – изумился инспектор. – Вот уж не думал когда-нибудь снова с ней встретиться!

Мамаша Морель хотела было вмешаться, но удержалась, видя, какой интерес вызвала старуха у ее постоянных клиентов. Комиссар вложил в руку старухи несколько луидоров, но она не сразу взяла деньги; ее маленькие глазки шныряли по сторонам, словно у загнанного зверя.

– Ты больше не торгуешь дешевым супом?

Испуганно заморгав, она уставилась на того, кто, по-видимому, знал ее очень хорошо.

– Увы, любезный сударь, я больше не могу толкать тележку.

– А где ты живешь?

Недоверие, плескавшее в ее глазах, превратилось в целое море.

– Где придется. Всегда можно найти пристанище за оградой Сен-Жан-де-Латран. [32]32
  Огороженный расчищенный уголок, обустроенный на месте разогнанного Людовиком XIV Двора чудес на улице Нев-Сен-Совер.


[Закрыть]Но я не хочу, чтобы меня замели…

И в испуге прошептала:

– …Я боюсь попасть в богадельню!

Не поблагодарив, она быстро, насколько могла, заковыляла к двери. Николя, казалось, замер. Почему прошлое дважды явилось к нему в один и тот же день? Сатин и старуха Эмилия… Какое предупреждение посылала ему лукавая судьба, устроив эти встречи? С большим трудом ему удалось избавиться от воспоминаний, тянущих следом за собой мрачные размышления.

– В таком возрасте, – прошептал он, – и в такую погоду бродить по улицам!

Одним прыжком он вскочил с места, нагнал старуху Эмилию и накинул ей на плечи свой плащ, окутавший несчастную с головы до ног. Она с трудом повернулась к нему, и, воспользовавшись тем, что он наклонился, украдкой потрепала его по щеке и, не сказав ни слова, вышла за дверь.

– Ваш старый плащ, к которому вы так привязаны! – проворчал Бурдо. – И чего только не придумают!

– Мэтр Вашон скроит мне новый.

Оба замолчали. Потом инспектор шумно высморкался.

– И теперь вы заболеете! Мамаша Морель, быстро графин воды… Той, чистой. Вы знаете, что мне надобно.

Хозяйка взглядом подозвала служанку и что-то прошептала той на ухо; девушка исчезла и вернулась с бутылкой, наполненной чистойводой, двумя стаканами и блюдом с маленькими жареными пирожками.

– Эти пирожочки делать очень просто, – начала мамаша Морель, помня об их пристрастии к описанию блюд. – Берешь…

– Гостии?

– Хорошо, готовим для гостей, если тебе так больше нравится. Ты нарезаешь на подносе тесто, кладешь на кругляшок миндальный крем, вторым кругляшком прикрываешь первый, склеиваешь их, бросаешь во фритюр, жаришь до золотистой корочки, а затем посыпаешь сахаром. И почему ты считаешь, что Господь наш рассердится, если я назову свои пирожочки гостьями? А если вы придете весной, я вам сделаю пирожки с вишней. Обратите внимание, в тесто я всегда добавляю капельку вишневой настойки на косточках!

У них потекли слюнки, и они набросились на кругленькие пирожки, хрустящие снаружи и жидкие внутри. Чистая вода пахла вишней и дягилем, и она щедро спрыснула лакомство.

– Понятно, почему старуха Эмилия боится богаделен, – произнес Бурдо. – Всем известно, что их управители бесстыдно наживаются за счет бедняков, используя к собственной выгоде выделяемые на них суммы.

– Однако французы очень милосердные! Говорят, у нас столько богоугодных заведений, что они могли бы кормить треть населения королевства! Порок заключается в дурной организации распределения средств.

– Главное, не правильно поступать, а правильно организовать!

– Но, – возразил Николя, – в наш век милосердие в чести, и наши французы, особенно те, кто читал вашего Руссо, щедро жертвуют во имя любви к человечеству.

– Похоже, вы тоже его прочли!

– Прочесть не значит согласиться. Почему вы считаете, что я не могу ознакомиться с тем, что он пишет? Я готов даже процитировать: «Тот, кто имеет собственное мнение, уже не сможет стать рабом…»

– Ого! Вижу, вы прониклись его духом: «Люди, не имеющие собственного мнения и довольные своим подчиненным положением, поддерживают власть господ. Но настанет день, когда они восстанут против власть имущих, если те не заменят право силы на власть закона, подчинение которому станет долгом каждого!»Поразмыслите над этой фразой, господин маркиз!

Николя поднял свой стакан.

– Я пью за ваше великодушие, Пьер. Оно ничем не обязано философии. Чтобы и дальше следовать в этом направлении, посмотрите на Троншена, врача, что пользует Ноблекура и Вольтера. Он не только проводит бесплатные консультации, но и раздает необходимые лекарства, и называет это филантропией.

– Ваш слуга! – поднял стакан Бурдо. – Есть и другие, которые, подобно некоему маркизу, вернули арендаторам, у которых пал скот, арендную плату.

– Черт побери! Откуда вы это узнали?

– Новости о благодеяниях распространяются, словно огонь по пороховой дорожке. Очень горько, что наш одаренный молодой монарх, обладающий вдобавок душой чувствительной, позволяет руководить собой старому царедворцу, не способному развить в нем чувство гуманности и внушить ему любовь к народу, потому что его самого…

Он сделал большой глоток чистой воды.

– …потому что его ненавидят и презирают даже его вассалы в Поншартрене, где он показал себя жестоким, властным и далеким от пристрастия к благотворительности хозяином. А что тогда говорить о его жене? Она ведь принимала тебя, не так ли?

– Да, когда его величество по ошибке застрелил ее любимую кошку, я выступил посредником между ними. Так что эта дама мне признательна.

– Всем известно, что графиня Морепа имеет большое влияние на министра не только дома, но и в делах, так что при дворе все делается только через ее посредничество.

– Мне кажется, – с улыбкой произнес Николя, – вы склонны верить памфлетам и недавно перечитали «Игрушки». [33]33
  «Игрушки, сказка или быль, как вам больше угодно», 1776.


[Закрыть]Как вы помните, упорно ходит слух, что к выходу этого памфлета приложил руку граф Прованский, брат короля.

– Отличное название, Николя! Мы все являемся чьими-то игрушками. Каждый на свой лад. Вы – игрушка Сартина и Ленуара. Я – ваша игрушка. В нашем мире – и нравственном, и физическом – существует только движение. Все заимствует у всего, все сообщается и возвращается, и тот, кого охраняют швейцарские гвардейцы, имеет лишь одно преимущество: он является главной игрушкой в королевстве!

Николя предпочел сменить тему разговора. Ему не нравилось, когда на Бурдо нападало философическое настроение.

– Игрушки или нет, но я волнуюсь за эту старуху. Я слышал, Ленуар говорил о проекте указа, принуждающего нищих немедленно вернуться в те края, откуда они родом, и там найти себе занятие…

– Но как эти несчастные смогут его выполнить?

– …занятие, которое поможет им выжить, не прося милостыню. Когда срок, отведенный декретом, пройдет, их будут отправлять в богадельни или в тюрьму. [34]34
  Декрет был принят несколько месяцев спустя.


[Закрыть]

– Старуху Эмилию – в богадельню? Уж лучше сразу ее убить. В приюте Отель-Дье на одну кровать приходится по пять-шесть человек, выздоравливающие гниют вместе с умирающими, смерть гасит жизнь. Надо видеть этих несчастных, лежащих плотно, словно сельди в бочке! Раненые, больные, роженицы, чесоточные, чахоточные, всех не перечислишь! Скопище человеческих несчастий, приют отчаяния.

– Разумеется, как не захотеть бежать из этого ужасного места? Говорят, там умирает каждый пятый больной. А одежду их отдают старьевщикам, даже не пытаясь постирать ее. Потом эти лохмотья продают, заражая город тысячью тайных болезней, о происхождении которых мы не подозреваем. Доктор Жевиглан рассказывал мне…

– А, я так и знал, что найду вас.

Перед столом выросла заснеженная фигура. Отряхнувшись, словно мокрая собака, фигура сняла с себя треуголку, и они увидели длинное плутоватое лицо Рабуина.

– Началось, – насмешливо сказал Бурдо, – поесть спокойно не дадут.

Агент оценивающим взором окинул остатки ужина.

– Насколько я вижу, повечерие от карнавала! Я был уверен, что в этот час найду вас где-нибудь за столом. Но ни у вашего земляка из Шинона, ни на улице Монмартр я вас не нашел; я было совсем пришел в отчаяние, но вспомнил о мамаше Морель. Разумеется, куда ж еще идти перед началом поста!

– Садись, угощайся и расскажи, что заставило тебя нас разыскивать, – сказал Николя.

– Буквальное исполнение указаний, – ответил Рабуин, запихивая в рот большой кусок сердца, предварительно храбро обмакнув его в остатки чесночного соуса. – Я отправил с портретом одного из наших, Ришара, – помните, у него еще почтенная буржуазная внешность? Он под предлогом, что разыскивает родственника, ходил и расспрашивал покупателей и торговцев в самых людных кварталах.

– Отлично! И каков результат?

– Результат? Когда он проходил возле Нового моста, ближе к водокачке Самаритен, его огрели по макушке! Кажется, палкой со свинцом в набалдашнике. Думаете, у него забрали кошелек и часы? Нет, нападавшего интересовал только портрет.

– В каком он сейчас состоянии?

– В очень плохом. Его отнесли к аптекарю, и тот сделал ему примочку из гиацинта и мелиссы и перевязал его. У него прочная голова, он отделается шишкой. Он прислал за мной мальчишку-поденщика, я пошел за ним и проводил домой, на улицу Дешаржер.

– И есть свидетели? – спросил инспектор.

– Масса, точнее, никаких. Я не сумел их найти.

– В котором часу это случилось?

– Примерно после пяти, в сумерках.

– Значит, за нами следят, и следят с самого начала расследования!

И Николя рассказал Рабуину о своих приключениях в монастыре Капуцинов.

– Хорошо, что у нас осталось еще два портрета, – молвил Бурдо. – Теперь мы знаем, среди кого надобно искать, и сузим круг поисков до часовых мастерских. У Лавале остались наброски, с их помощью мэтр сможет восстановить украденный оригинал.

– При условии, что они не возьмутся за нашего художника! – воскликнул Николя; эта мысль только что пришла ему в голову. – Похоже, противникам известен каждый наш шаг. Друзья мои, несмотря на поздний час, надо немедленно навестить пастелиста. Мы возьмем фиакр, и ты, Рабуин, поедешь с нами.

– У меня лошадь. Я поеду вперед и доберусь раньше вас.

Они рассчитались с мамашей Морель, огорченной, что они уходят так быстро. Когда фиакр тронулся с места, Рабуин уже исчез из виду. Фиакр ехал медленно, его то заносило на поворотах, то встряхивало на ледяных кочках. Пока Бурдо, немного перебравший чистой воды, клевал носом, Николя размышлял. Нападение у источника Самаритен не напоминало обычную кражу. Все говорило о том, что ее совершил любитель. Опытный воришка завладел бы портретом, не подвергая себя напрасному риску; он точно не стал бы нападать среди бела дня, особенно возле Нового моста, одного из наиболее многолюдных уголков Парижа. Неожиданно Бурдо проснулся.

– Надо искать среди часовщиков… Ваш Родоле назвал два имени. Леруа и Берту, как мне кажется.

– В Париже многие торгуют часами, но большинство лавок и мастерских расположены на площади Дофин, набережной Орфевр, улице Арлэ и в галереях Пале-Руаяля.

Бурдо расчищал рукой грязь, покрывавшую окошко кареты.

– Если погода не угомонится, нам вновь придется прибегать к помощи слепых, чтобы продвигаться по Парижу, как уже было!

– Продвижение вслепую напоминает мне наше расследование. Не в состоянии разглядеть его контуры, мы наугад пытаемся очертить его границы.

С трудом поднявшись на холм Святой Женевьевы, они вскоре увидели впереди массивное здание коллежа Монтегю. Едва они вышли из кареты, как тотчас утонули в снегу по щиколотку. Им пришлось несколько раз постучать дверным молотком, чтобы в проеме медленно приоткрывшейся двери появилось рябое лицо привратницы, утопавшее в кружевах ночного чепца.

– Как! Еще? Мало мне тех, кто ходит днем, так теперь и ночью беспокоят! Чем еще вы хотите меня охмурить? А?

Подняв фонарь, она уставилась на Николя.

– Снова вы! Значит, вам нужен тот шут гороховый, что живет в глубине двора? Его нет дома.

– И где же он?

– А почему я должна вам отвечать? Я здесь не для того, чтобы караулить этого висельника и его шлюху.

Она попыталась захлопнуть дверь перед его носом. Инспектор не позволил, просунув ногу в дверь.

– Довольно, старая! Если ты не откроешь, отправишься в Бисетр, и без всяких формальностей. Ты обязана подчиняться комиссару полиции; только попробуй у меня не отвечать на вопросы. В сущности, ты же славная тетка, так что давай, будь полюбезнее.

– Вы только посмотрите на этого грубияна, что докучает несчастному народу! Не прикидывайся льстецом, лучше давай иди отсюда.

– Интересно, она долго будет водить нас за нос? – пробурчал Николя.

– Осторожно! – предупредил Бурдо, которому надоели хождения привратницы вокруг да около. – Самая скользкая почва – это ложь. Если ты и дальше будешь изощряться во лжи, ты в этом раскаешься.

– Я всего лишь хотела сказать, – неожиданно ласково проговорила она, – что вы явились слишком поздно. Ваши дружки уже побывали здесь и арестовали Лавале.

– Как арестовали?

– А так. Приехали в карете и забрали.

И она вызывающе помахала фонарем, осветившим ее сморщенное личико и грозно лежавшую на бедре руку.

– Хватит, – проговорил Николя, – помолчи немного. Получается, когда Лавале был один, явились неизвестные и его арестовали. Как думаете, они были из полиции?

– Я ничего не думаю, я говорю то, что видела. А что я видела, так это ничего хорошего: волки кушают друг друга… Однако, красавчик, отвечая на ваш вопрос, скажу, что, когда он прошел предо мной, весь опутанный веревками, он был один.

– То есть он был не один, когда к нему пришли?

– Наверняка со своей подружкой, она расточала ему свои непристойные ласки.

– Ну и?..

– Она, похоже, сумела отвести им глаза и ускользнула под шумок.

– У тебя есть ключи от его квартиры? – спросил Бурдо.

– А, ключи! Они вам не нужны, а если понадобятся, то ищите дылду в синем плаще, чьи помощнички взломали дверь. В щепки разнесли, словно топором орудовали. Я этому пачкуну издержки предъявлю, ежели его отпустят, и заставлю все привести в порядок!

Она продолжала возмущаться; тогда инспектор взял у нее из рук фонарь, и, провожаемые проклятиями и руганью, сыщики направились к флигелю. Войдя в разбитую дверь, они увидели печальное зрелище: настоящий разгром, словно тут побывали вражеские орды. Под ногами валялись осколки фарфора и стекла, обрывки бумаги. Очевидно, Лавале оказал достойное сопротивление, и произведенной борьбой беспорядок дополнил царивший в квартирке художника вечный хаос.

– Такого я нет ожидал, – признался Николя.

– Разумеется! Мы опоздали. Все перерыто, они обыскали квартиру и, без сомнения, нашли все, что хотели.

Комиссар не ответил. Всем своим видом напоминая взявшую след гончую, он внимательно осматривал камин и усиленно принюхивался к тоненькой струйке дыма, витавшей над догоравшими углями. Подошел Бурдо.

– Какой странный запах… Ох, как же я не догадался! – хлопнул он себя по лбу. – Они нашли эскизы и сожгли их!

– Совершенно верно! А вот и пепел.

Несмотря на высокие сапоги, препятствовавшие ему присесть на корточки, Николя попытался выдернуть из камина кусок пергамента со следами пастели, которого не коснулось пламя.

– Художник исчез, картины уничтожены, оригинал украден. Что нам остается?

– Мне кажется, пора срочно выяснить, чей сатанинский ум руководит нашими противниками. Он предупреждает все наши действия и уничтожает все, что мы ищем! О какой шлюхе шла речь?

– Уверен, о Киске, девице скорее миловидной, нежели шустрой; когда я приходил к художнику, она была здесь. У нее добрые глаза, но штучка она тонкая и вполне могла упорхнуть. Sbignare.

Бурдо заинтересованно поднял голову:

– С каких пор ты говоришь на таком языке?

– Это итальянский. Друг мой, я читал Тассо в оригинале. Один из иезуитов, преподававший в коллеже в Ванне, прежде служил в Риме; он и обучил меня основам этого языка.

– Если она сбежала, надо бы ее найти. Разумеется, девиц для утех в Париже много, но тех, кто позирует, значительно меньше. Ее должны знать. Нам снова понадобится Полетта, она наверняка еще чего-нибудь знает об этой Киске.

Николя подумал об Антуанетте. Интересно, во время ее короткого пребывания в столице у нее нашлось время посетить старую приятельницу? Он чувствовал, что ему не только интересно, но и очень важно это знать.

– Думаю, – промолвил Бурдо, – что умелый художник способен нарисовать портрет по памяти, даже без эскизов, вот почему похитили Лавале. За нами следят, узнают, что он был у нас, выслеживают его, а потом приходят, все ломают и сжигают, а художника похищают и помещают в тайную камеру. Мне кажется, он вне опасности, иначе бы его убили прямо здесь.

– Слова «тайная камера» не принадлежат к лексикону преступников, так что, дорогой Пьер, видимо, твои подозрения, как и подозрения привратницы, падают отнюдь не на обычных преступников.

– Я сказал «тайная камера», подразумевая, что кто-то хочет заставить художника сохранить тайну…

– А поручить охранять тайну означает пробудить нескромность… Что ж, будем уповать на нескромность противника. А пока утро вечера мудренее; здесь нам больше делать нечего.

Пройдя двор, они миновали привратницкую; мегера не появилась, но, когда они садились в фиакр, они услышали, как яростно хлопнула дверь, разбудив приглушенное снегом эхо. Никола завез домой Бурдо и отправился на улицу Монмартр. Как он ни приглядывался, слежки он не заметил. Не удивительно: они уже предупредили все его шаги. После нападения возле Нового моста и кражи портрета, уничтожения эскизов и похищения Лавале, демарши его и Бурдо предсказуемы, а потому нет оснований продолжать следить за ними. Слуга короля и следователь по особо важным делам, он не готов был поверить, что столкнулся с силой, способной взять его в ежовые рукавицы, ибо эта сила… Он попытался урезонить воображение и изгнать из растревоженного ума дурные мысли, постоянно возвращавшиеся и осаждавшие его. Странное молчание Сартина, неведение Ленуара о событиях в Фор-Левеке, слишком быстрый отъезд коменданта королевской тюрьмы, субъект с военной выправкой, появлявшийся слишком часто, равно как и множество странных фактов, окружавших это дело, – все говорило о том, что он приблизился к одной из грозных и тщательно скрываемых государственных тайн. Но его отстранили от этой тайны, более того, его принесли ей в жертву, и это жертвоприношение является оскорблением для его верности, его гордости, ибо он, как честный и преданный слуга короля, много лет являлся хранителем тайн власти.

С этой неприятной мыслью он вернулся в особняк Ноблекура. На кухне в ожидании хозяина вполглаза дремала Мушетта. При виде Николя она зевнула, потянулась, метнулась в угол и, вытащив дохлую мышь, положила ее к ногам хозяина. Поблагодарив кошечку, он почесал ее за ухом, а потом выбросил мышиную тушку наружу. Нельзя было допустить, чтобы ее нашла Марион, не терпевшая даже вида этих грызунов. Добравшись до кровати, он истребил в зародыше поползновение предаться размышлениям, лег и заснул. Когда прибежавшая Мушетта забралась на кровать и легонько толкнула хозяина лапкой, она убедилась, что тот крепко спит.

Среда, 12 февраля 1777 года.

– Люди и дрова горят одинаково, – проговорил Ноблекур, осторожно касаясь губами чашки с отваром шалфея. – Все, что вы мне рассказали, обладает странным ароматом повторения, своего рода мелодия, темы которой, появившись в разное время, постепенно начинают звучать в унисон. Меня больше всего интригует постоянное появление персонажа с военной выправкой, которому всегда отводится роль распорядителя церемонии! А что вы можете сказать о пуговице?