Текст книги "Дитя Всех святых. Перстень с волком"

Автор книги: Жан-Франсуа Намьяс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)

Что касается именно этой, материальной части, книги выражались невнятно и темно, но, тем не менее, вещественная часть алхимии все-таки существовала. Именно она указывала через определенные признаки, удается Деяние или нет.

Вторым решением, которое принял Франсуа, было получить обратно свою форму королевского стражника с той самой перевязью. Он собирался было уже написать Луи, которому, без сомнения, не составило бы особого труда помочь. Но письмо это так никогда и не было отправлено, поскольку ночью Франсуа приснился сон.

Он находился в лесу. Ходил между зачарованными деревьями в одежде королевского стражника с вышитой перевязью. Он видел, как по поляне, весело гарцуя, скакал единорог. Сразу же заметив перевязь, он с любопытством приблизился. Но, рассмотрев ее поближе, презрительно отвернулся.

– Ты не мой олень!

В отчаянии Франсуа спросил:

– Чего мне не хватает? Чистоты? Знаний?

И единорог, прежде чем исчезнуть, дал ему ответ, самый безнадежный из всех, какой мог услышать Франсуа:

– Времени…

***

Стояла середина лета 1400 года. Франсуа де Вивре покинул лабораторию и погрузился в повседневную жизнь замка. Он занимался хозяйственными делами, управлял своими владениями. Днем он исполнял обычную роль сеньора, ночью ждал, когда во сне единорог или Царица Ночи сообщат ему, что время настало.

Прошло около семи лет, и ничего не случилось. Но эта однообразная и монотонная часть его жизни, словно окутанная черной непроницаемой вуалью, была, наверное, как это ни странно, самой плодотворной в его опыте алхимика.

Трудно было выдумать испытание труднее. Тысячу раз он готов был уже отказаться от всего, тысячу раз он слышал, как голос говорил ему: «Подожди! День придет». И, наконец, однажды январской ночью 1407 года единорог велел ему надеть на голову золотой королевский шлем с крылатым оленем.

***

Вернувшись в Куссон, Франсуа де Вивре долго размышлял о том, что приснилось ему на кладбище Невинно Убиенных Младенцев. Самым важным и непонятным было появление женщины, закутанной в черное покрывало и с черной короной на голове. Он захотел спросить ее, не она ли Царица Ночи, но она не ответила…

С тех пор как начались его алхимические поиски, у Франсуа было достаточно времени, чтобы прочесть все книги, оказавшиеся в потайной комнате, но ни в одной, кроме «De unicorne», не упоминалось о Царице Ночи. А Франсуа был убежден: теперь все вращается именно вокруг нее. Она и есть то самое главное из всего, что существует в Великом Деянии.

В течение многих недель Франсуа искал напрасно. Он совсем отчаялся и был почти готов навсегда отказаться от алхимии. И тогда он вспомнил о той, кого видел ежедневно и на кого, тем не менее, не обращал никакого внимания: о Юдифи.

Возможно, Юдифь могла ему помочь. Она была еврейкой, а утверждали, будто именно евреи – самые лучшие алхимики. Она родилась в Гранаде, среди сарацин, которые тоже, как известно, были с алхимией накоротке. У нее имелось много книг на древнееврейском языке. Возможно, среди них найдется и та, что ему нужна…

До сих пор Франсуа скрывал от нее свои занятия, как и от прочих, поскольку хотел сохранить все в тайне, но это была его последняя надежда.

Франсуа прямо спросил у Юдифи, есть ли у нее книга, повествующая о Царице Ночи. Пока он говорил с этой женщиной, его не покидало ощущение, что он видит ее впервые. На черном платье блестела шестиконечная звезда, какую носили люди ее веры. Несмотря на возраст, черные волосы по-прежнему были густы и прекрасны. Юдифь предпочитала цвета того процесса, который ему предстояло осуществить. Не было ли это самым точным из предзнаменований? Юдифь долго молчала, а затем произнесла:

– Нынче ночью я приду к вам в лабораторию.

Когда час встречи настал, Юдифь предстала перед ним – торжественная, величественная, подобная, быть может, той Царице Ночи, тайны которой ей предстояло раскрыть. В руках она держала книгу. На обложке Франсуа различил древнееврейские знаки.

– Как она называется?

– Это «Алфавит» Бен Сираха.

– По этой книге учат читать детей?

– Нет, она посвящена Царице Ночи.

Юдифь положила книгу на единственный в комнате стол, открыла ее справа налево, не так, как читают христианские книги, и сказала:

– Первая глава называется «Лилит». Вам что-нибудь говорит это имя?

У Франсуа роились какие-то смутные воспоминания, которые он пытался извлечь из глубин памяти. Юдифь прервала его размышления.

– У вас есть Библия?

Разумеется, у него в алхимической библиотеке имелся экземпляр Священной книги. Франсуа отыскал его. Юдифь взяла ее, пролистнула несколько страниц и прочла:

– Вот что говорит об этом Исайя: «Дух ночи и воздуха, демоница обольстительная и ненасытная». Иов тоже говорит об этом.

Она вновь быстро перелистала книгу и прочла:

– «Изгнана будет из шатра его надежда его, и это низведет его к царю ужасов. Лилит поселится в шатре его, потому что он уже не его; жилище его посыпано будет серою…» Но самое главное находится в начале, в Книге Бытия. Вот, прочтите.

Она показала ему пальцем одну из первых строк. Франсуа прочел:

– «И сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею».

– А теперь прочтите вот здесь, чуть дальше.

– «И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему. И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребер его, и закрыл то место плотию. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку».

Юдифь взглянула ему прямо в глаза.

– Как вы это объясните?

Франсуа был потрясен. Десятки раз он читал этот текст, но ни разу не заметил явного противоречия. Сначала здесь говорилось, что Бог создал мужчину и женщину, затем мужчина вдруг оказывался один, и пришлось создавать женщину второй раз. Он искренне признался:

– Я это никак не могу объяснить.

Юдифь вновь взяла древнееврейскую книгу:

– В «Алфавите» Бен Сираха это объясняется так: «Первым мужчиной и первой женщиной были Адам и Лилит. Поскольку были они созданы одновременно и были равны, стали они спорить, кто из них будет вверху. В гневе своем Лилит произнесла имя Бога. Она обрела крылья и была изгнана из рая. Адам в отчаянии попросил Всемогущего заставить ее вернуться. Всемогущий послал за Лилит трех ангелов, чтобы убедить ее подчиниться. Она отказалась. И тогда Бог в наказание велел плодить ей одних только демонов, а для Адама, оставшегося в одиночестве, создал Еву, его вторую жену…»

Юдифь помолчала, но рассказ ее не был закончен.

– «Лилит долго искала себе спутника. Наконец она встретила Самуила, падшего ангела, который признал за нею право находиться наверху. Они поселились вместе в долине Гееннской и наплодили тысячи демонов. Лилит ненавидела Еву. И она сумела отомстить. Она отыскала Адама, когда тот скитался в отчаянии после смерти Авеля. Ослабленный горем, он согласился соединиться с нею. Они оставались вместе сто тридцать лет и породили множество демонов».

Франсуа задал вопрос, который жег ему губы:

– Но какое отношение имеет это к Царице Ночи?

– Лилит и есть Царица Ночи. По-древнееврейски слово Lail означает «ночь». Следующая глава так и называется: «Царица Ночи». «В царство ночи входит Черная Земля, Черное Солнце и Черная Луна. Черная Земля это владение единорога. Только с его помощью можно проникнуть в эти края. Но прежде надлежит его приручить».

Юдифь подняла глаза от книги.

– Вы сделали это?

– Продолжайте, прошу вас.

– «Черная земля простирается между Черным Солнцем и Черной Луной. Черное Солнце – это область всех разбушевавшихся сил, и находиться возле него означает подвергать себя огромной опасности. Черная Луна – это царство Лилит, Царицы Ночи. Она так черна, что поглощает любой свет, в том числе тот, что ты несешь в себе. Ты не можешь смотреть на нее прямо, иначе тебе грозит мгновенная смерть. Ее отблеск ты увидишь во взгляде единорога. Если только осмелишься, потому что нет ничего страшнее этого видения. Не забудь, что единорога называют также „зеркалом, наводящим ужас“, и его девиз: „Страшусь самого себя“».

Юдифь читала еще какое-то время, но в продолжении Франсуа не услышал ничего нового. Наконец она закрыла книгу.

Франсуа долго смотрел на нее. Юдифь осталась единственной его ровесницей из всех, кого он знал, мужчин и женщин. Ей предстояло стать его подругой в этом последнем деле его жизни.

– Не могли бы вы побыть со мной рядом? Известно, что, если женщина и мужчина трудятся вместе, шансы на успех увеличиваются многократно.

Юдифь дружески улыбнулась ему.

– Неужели вы полагаете, что я покину вас в этом испытании?

В лаборатории было очень темно, ее освещали лишь две слабые свечи, стоящие на столе в подсвечниках. Франсуа взял щепоть черной земли и положил ее в тигель. Тигель он поставил на атанор, бросил в очаг немного мха, поджег его с помощью свечи, после чего стал поддерживать огонь, подбрасывая обломки веток.

– Нужно, чтобы огонь был слабым. Он должен гореть до Дня всех святых.

– Почему именно до этого дня?

– Потому что я родился накануне Дня всех святых, ровно в полночь. Думаю, Лилит выберет именно это время, чтобы появиться.

***

1 ноября 1407 года, ровно в полдень, Франсуа де Вивре отправился в часовню замка Куссон, оставив Юдифь, которой совершенно незачем было туда идти, поддерживать огонь в атаноре. Вот уже много дней они, молчаливые и внимательные, сменяли друг друга перед очагом. Приближался решающий момент.

Этот день должен был стать для Франсуа памятным вдвойне – не только днем успешного завершения первой ступени, но днем его семидесятилетия.

Все прочитанные им в лаборатории книги утверждали превосходство цифры «семь». Значит, в решающий момент ему будет семь раз по десять лет. Как было не увидеть в этом самое достоверное предзнаменование успеха?

Во время службы Франсуа горячо молился Святому Духу, чья помощь была ему необходимой в предстоящем испытании, которому, как заранее предчувствовал Франсуа, предстояло стать очень страшным, на пределе человеческих возможностей.

Как только месса завершилась, он вернулся в лабораторию. Юдифь молча уступила ему место перед очагом. Короткий ноябрьский день быстро клонился к закату. Вскоре наступили сумерки, и в комнате можно было различить лишь красноватый отблеск огня. Дверь они оставили открытой, чтобы услышать звон церковных колоколов и иметь представление о том, который час.

Присев на корточки перед атанором, Франсуа неотрывно смотрел на него. Он не видел и не слышал Юдифь, молчаливую и такую же сумрачную, как и обступившая их темнота. Постепенно Франсуа стал входить в некое странное состояние, словно теряя сознание, но не до конца. Он, несомненно, бодрствовал, но при этом плохо осознавал реальность.

Наконец, появился единорог. Он стоял перед ним, сияющее-белый среди сгустившихся сумерек. Франсуа услышал собственный голос:

– Где мы?

Ответ не должен был его удивить, но заставил задрожать всем телом:

– В краю, где я живу. Это Черная Земля, которую сарацины называют «Аль хеми» – Алхимия… Теперь обернись.

Франсуа повиновался. На своем лице он ощутил горячее дуновение. Единорог объявил:

– Это Черное Солнце. Ничего не бойся: я здесь для того, чтобы защитить тебя. Только не смотри назад.

– Она там?

– Да. Это Черная Луна. Царица Ночи.

– Я хочу ее видеть!

– Не забывай мой девиз: «Страшусь самого себя».

– Я хочу ее видеть!

– Тогда взгляни на меня.

Франсуа увидел, что теперь у единорога один-единственный глаз. На его немой вопрос животное ответило:

– Царица Ночи может отразиться лишь в глазу женщины, если этот глаз – единственный.

Он замолчал, и появилась Лилит…

Она сидела на вершине лестницы, вся закутанная в черное, с огромными, тоже черными крыльями. Она поднялась и сбросила покрывала. Теперь она была похожа на огромный черный цветок. Она заговорила голосом низким глубоким, почти мужским:

– Я Лилит, Царица Ночи, Черная Луна, смуглая Ева, Мать сумрака.

Она протянула ему руку.

– Поднимись ко мне, дитя!

Франсуа внезапно ощутил, как его охватывает панический ужас. Он только что понял, что эта лестница – именно та, где жил его черный сон, лестница главной башни Вивре… Сдавленным голосом он заговорил:

– Эта лестница…

Лилит прервала его:

– Это Scala lapidis, Каменная лестница, которая ведет философов к истине, шаг за шагом. Поднимайся! Каждая ступень означает один шаг на пути к Мудрости.

Лилит принялась кружиться, продолжая сбрасывать покрывала. Они падали вокруг нее, и была она похожа на водопад, низвергающийся потоком чернил…

Сделав над собой невероятное усилие, Франсуа принялся подниматься по лестнице. Вскоре на Лилит осталось лишь одно-единственное покрывало, которое едва скрывало наготу. Тогда она толкнула дверь и вошла.

Франсуа остановился на пороге. Он узнал эту дверь – то была дверь в спальню родителей.

Уже наступило утро. Внезапно пробудившись, он увидел яркое солнце, лучи которого рвались в окно его собственной спальни. Его охватило желание встретить рассвет над башней замка. Он поднялся по лестнице и оказался перед дверью родительской спальни, этажом выше.

Внезапно Франсуа понял: то, что он видит сейчас, – отнюдь не сон и не игра воображения. Эту сцену он некогда пережил наяву. Сейчас он вновь проживал детское воспоминание, забытое воспоминание…

Голос Лилит позвал его из-за двери:

– Входи!

Внутри он услышал короткие женские вскрики. Это был миг, определяющий дальнейшее. Собрав всю свою смелость, он вошел.

Его отец и мать сплелись на постели, и мать, как Лилит, находилась сверху на партнере… Франсуа убежал, и пока он спускался по лестнице, к нему вернулись воспоминания, стершиеся из его памяти на турнире в День святого Иоанна 1340 года.

Вначале было смутное ощущение удушья. Он чувствовал себя пленником в собственной кроватке, закрытой со всех сторон, как гроб. К счастью, кормилица опустила деревянные планки и он, наконец, увидел свет.

Потом было рождение брата, крещение. Он, гордый, стоял в первом ряду, а новорожденный все время плакал. Чуть позднее пришло время эпизода, который он только что пережил: застав в постели родителей, он кубарем скатился по лестнице, пробежал, не останавливаясь, мимо своей комнаты, проскочил по первому этажу и оказался в крыле замка, в ту пору лежащем в руинах. Затем вновь поднялся бегом в свою комнату, свернулся клубком на постели, упрямо не желая шевелиться, и только повторял свои первые слова:

– Я боюсь!

И вот пришло воспоминание о турнире в Иоаннов день 1340 года: главная площадь Ренна, яркий свет, крики, звуки труб. Франсуа стоял рядом с матерью, одетой в фиолетовое платье. Его отец, на лошади, в доспехах, с красно-черным гербом на груди, только что преклонил перед женой копье.

Внезапно все исчезло: отец, мать, публика, лошади. Франсуа стоял один на пустых ступенях, держась за перила. Медленной, величественной походкой вошла Лилит. На ней опять были все покрывала, и она походила на гигантский черный цветок.

Она остановилась. Франсуа затрепетал. Неужели он мог увидеть ее вот так, напрямую, без посредничества единорога? Но Лилит его успокоила:

– Вот конец твоего испытания. Смотри!

Она вдруг резко поменяла цвет: стала ослепительно белой, сияющей. Над головой ее, словно ореол, светилась корона из двенадцати звезд, а нога покоилась на серпе луны, чьи острия были обращены книзу. Только тогда появился единорог и встал рядом с нею, повернув голову к Франсуа.

Лилит произнесла:

– Я Императрица, Царица Небесная, Крылатая Дева Апокалипсиса, Мать-богородица всего сущего, неиссякаемый источник света…

При этих словах единорог склонил свой рог к ногам Франсуа, и карбункул у основания рога загорелся огненным светом, которого хватило бы, чтобы озарить огромный собор.

Это длилось всего лишь мгновение. В видение вторгся звук из реальной жизни: вдали, на часовне, звонили колокола.

Юдифь произнесла:

– Полночь.

И Франсуа эхом отозвался:

– Мы вступаем в День поминовения усопших.

Возобновился его прерванный сон. Лилит появилась у перил в своем первоначальном виде: черный крылатый цветок. Она издала громкий крик, в котором смешались ярость и отчаяние.

– Я ухожу. У меня много дел: я женщина-демон, я собираюсь выпустить силы зла. Этой ночью ты восторжествовал надо мной, но ты еще встретишь меня на своем пути!

Она исчезла, и наступила кромешная тьма. Разбитый и обессиленный, Франсуа рухнул прямо на землю и уснул.

Его разбудил голос Юдифи. Наступило раннее утро. Было холодно и влажно. Юдифь стояла у бойницы.

– Идите сюда!

Франсуа поднялся и подошел к окну-бойнице. Ноги плохо слушались его. Шел снег. Повсюду была эта белизна, возвещающая о наступлении следующей ступени процесса Великого Деяния. И тогда раздались весьма характерные крики, которые обычно казались зловещими, но теперь наполнили его радостью: воронье карканье. Значит, он прогнал своего черного ворона, черная ступень Великого Деяния завершилась успехом!

Чтобы убедиться в этом, Франсуа подбежал к атанору и достал тигель. Черная Земля, находившаяся там, теперь выглядела по-другому. Она сияла чернотой, словно очищенная, отмытая от всякой грязи. Это и было неопровержимым доказательством, зримым образом его триумфа!

Франсуа погасил огонь и преклонил колени на скамеечке для молитв. Его радость могла бы быть безграничной, но он не мог позабыть последние слова Лилит. Черная ступень – всего лишь один из этапов. Франсуа еще так далек от конечного успеха!

А что остальные? Другие Вивре – его сын Луи, внук Шарль, прочие мужчины рода… Какая судьба их ожидает? Франсуа всей своей душой желал им защиты Господа.

Неподалеку от него Юдифь, сжимая висевшую на шее звезду Давида, шептала свои еврейские молитвы.

***

В тот же самый день, 2 ноября 1407 года, ситуация при дворе короля Франции сложилась воистину драматическая.

Как и опасался Луи де Вивре, Иоанн Бесстрашный отреагировал на бессмысленную провокацию герцога Орлеанского. Да еще как отреагировал! В ответ на изображение суковатой палки и девиза «Я ему покажу!» он выбрал свою эмблему: рубанок и два слова по-фламандски «Ich houd», что в переводе означало «Я его держу». Лезвие рубанка готово было безжалостно обстругать палку: смертоносные намерения невозможно было выразить яснее.

И на этот раз у герцога Орлеанского все-таки, хотя и с опозданием, открылись глаза. Он, наконец, понял, что Вивре, его черный ворон, оказался прав. Людовик неосмотрительно ввязался в смертельную схватку, и теперь слишком поздно отступать.

С этого момента герцог Орлеанский перемещался лишь под охраной трех сотен вооруженных до зубов людей, а под свои камзолы, по-прежнему богато расшитые и пышные, не забывал поддевать кольчугу.

Еще он погрузился в угнетенное, подавленное состояние. Он жаловался одновременно на свою собственную судьбу, на судьбу своей семьи и своей страны. Роль Луи де Вивре отныне изменилась. Ему не приходилось больше предостерегать герцога от опасностей, напротив, он должен был вселять в него надежду. Луи старался справляться со своими обязанностями как можно лучше, хотя в глубине души вполне разделял пессимизм и дурные предчувствия своего господина.

Утром 2 сентября, сразу же после поминальной мессы, его пригласили в комнату герцога. Отправляясь туда, Луи был полон самых худших опасений. Должно быть, в этот траурный день настроение Людовика Орлеанского еще хуже обычного… Луи оказался прав, прием ему был оказан ледяной.

– В Париж должно прибыть английское посольство. Оно будет здесь в середине ноября.

Луи де Вивре ничего не ответил. Это такой пустяк по сравнению с одолевавшими их в данный момент проблемами! Уже давно все касавшееся Англии казалось неважным и второстепенным.

Но Людовик Орлеанский на этом не закончил:

– Я знаю, что вы думаете: сведения об английском посольстве не имеют никакого значения. Может, для кого-то и не имеют. А вот для вас как раз имеют.

– Для меня?

– Среди членов посольства значится некий граф Дембридж. Судя по всему, между вами произошло нечто важное, коль скоро именно от вас он требует торжественной клятвы, гарантирующей его безопасность.

При звуках этого имени Луи де Вивре побледнел, цвет его лица мог бы сравниться с цветом герцогского камзола. От волнения даже заговорить он смог не сразу:

– Этот человек убил мою жену.

Людовик Орлеанский склонил голову.

– Мне известно, что она погибла, сражаясь за наше дело.

– Но вы не знаете, как именно она умерла.

– Действительно не знаю. Расскажите.

– С вашего позволения, монсеньор, я предпочел бы сохранить это в тайне.

– Пусть будет так. Все, что я прошу от вас, – дать клятву и сдержать ее. Я взял на себя это обязательство.

– Я поклянусь.

– И сдержите клятву?

Луи де Вивре ничего не ответил. Было видно, что его терзают страшные воспоминания, причиняющие ему невыразимую боль. Герцог внимательно взглянул ему в глаза.

– Вы политик. Подумайте! Если с Дембриджем произойдет хоть малейшая неприятность, немедленно обвинят вас, а это непременно отразится на мне. Вы представляете, какую козырную карту мы дадим в руки нашему противнику?

Поскольку его собеседник по-прежнему молчал, герцог заговорил более решительно и резко:

– Вивре, много лет назад вы сами избрали наш путь. Это жертвенный путь. Сегодня я прошу от вас, чтобы вы принесли жертву, и вы должны будете повиноваться!

– Да, монсеньор!

И Луи де Вивре удалился, хотя и не получил на это дозволения.

***

Несколько дней спустя страна пережила горестное событие. Королева Изабо была на сносях, приближалось время родов. Не в силах выносить гнетущую атмосферу, царящую во дворце Сент-Поль, она решила удалиться во дворец Барбет, свою парижскую резиденцию, чтобы там спокойно произвести на свет наследника.

Но эта предосторожность оказалась бесполезной. Десятого числа Изабо родила мальчика, которого назвала Филиппом. Младенец умер так быстро, что его едва успели окрестить. Изабо была чрезвычайно угнетена этим обстоятельством, и физически, и морально. Она осталась во дворце Барбет. Находясь в состоянии крайнего истощения, королева не покидала постели.

Что касается простого народа, который с тревогой наблюдал, как неприятности громоздятся одна на другую, смерть маленького наследника явилась предзнаменованием самым зловещим. За упокой его детской души молились во всех церквях, а на улицах устраивали процессии во спасение королевства.

Такую скорбную атмосферу и застало английское посольство, прибывшее в Париж 17 ноября. Посланники оказались совершенно сбиты с толку, и было от чего: на них не обратили почти никакого внимания. Народ был погружен в печаль и собственные страхи, а при дворе положение казалось еще хуже!

Получив известие о трагическом рождении, Карл VI, пребывавший в одном из редких периодов просветления, вновь оказался во власти жесточайшего приступа. И теперь, в отсутствие короля и королевы, оба враждующих герцога внезапно встретились лицом к лицу. Их многочисленные вооруженные сторонники то и дело сталкивались во дворце Сен-Поль, который все больше становился похожим на турнирную площадку. Малейший враждебный жест, любое даже не оскорбительное, но просто неосторожное слово – и постоянное трение могло превратиться в настоящую резню.

Глава делегации англичан, граф Ратленд, отправился, тем не менее, в кабинет к графу Орлеанскому, чтобы удостовериться в том, что клятва Луи де Вивре в адрес графа Дембриджа будет произнесена. Людовик Орлеанский как раз беседовал со своим дядей герцогом Беррийским. Он уверил посланника: при первой же возможности Вивре произнесет требуемые слова, а покуда он, герцог Орлеанский, лично дает гарантию безопасности Дембриджа.

Едва Ратленд ушел, как Людовик Орлеанский возобновил беседу с герцогом Беррийским. Тот давно, хотя и безуспешно, пытался добиться примирения между двумя враждующими герцогами, Орлеанским и Бургундским, и вот, наконец, сегодня дело, кажется, сдвинулось с места. Людовик, страшась смертоубийства и даже опасаясь за жизнь короля, счел за лучшее положить конец взрывоопасной ситуации. Иоанн Бесстрашный вскоре тоже согласился с этим.

Было решено, что примирение состоится в следующее воскресенье, 20 ноября. Людовик Орлеанский пригласил графа Ратленда и сообщил ему, что тогда же Луи де Вивре принесет требуемую от него клятву.

20 ноября в августинской церкви состоялась торжественная месса. Помимо короля и королевы на ней присутствовал весь двор. Здесь впервые Луи смог увидеть графа Дембриджа, который до этого самого дня сидел взаперти в собственной спальне под охраной вооруженной стражи.

Томас Буль сильно потолстел. Лицо его стало таким одутловатым и отечным, что глаза почти совсем исчезли под жировыми складками. Это придавало ему вид необычайно хитрый и плутоватый. Граф Дембридж расточал самодовольные улыбки, а его манера одеваться и держаться привлекала внимание буквально всех присутствующих.

Новоиспеченный дворянин, он изо всех сил старался, чтобы все позабыли о его скороспелом титуле, приобретенном к тому же ценой кровавого преступления. Томас Буль решил, что это случится тем скорее, чем большей роскошью он сумеет себя окружить. Поэтому он весь переливался и лучился золотом, на каждый из толстых, сосискообразных пальцев было надето по массивному перстню.

Рассматривая его, Луи задыхался от ненависти. Едва ли он мог сосредоточиться на процедуре примирения двух герцогов по окончании церемонии. Оба властительных господина подошли к алтарю, и каждый в свою очередь произнес:

– Дорогой кузен, я клянусь вам в любви и верности. Затем обнялись. Луи почувствовал толчок: ему делали знак, что настала его очередь. Собрав в кулак все свое мужество, Луи направился к алтарю. Ему казалось, что он поднимается на эшафот. Дембридж был уже на месте и поджидал его. Граф Ратленд и Людовик Орлеанский стояли рядом. Луи де Вивре хорошо помнил фразу, которую ему надлежало произнести. Он предпочел бы, чтобы ему отрезали язык, но все же вынужден был выговорить через силу:

– Монсеньор, я даю вам заверения в безопасности и… своей любви.

Весьма довольный, граф Дембридж двинулся к нему, раскрыв объятия, и Луи не удалось избежать ненавистного поцелуя.

Затем все вышли. На выходе из церкви образовалось веселое шествие, все отправились в Нельский дворец, расположенный по соседству. Именно там, в резиденции герцога Беррийского, веселый пир должен был скрепить примирение.

Никогда прежде умение Луи де Вивре скрывать свои чувства не подвергалось такому испытанию. Ему приходилось делать приветливое лицо и кушать с большим аппетитом, между тем как ему хотелось выть от ярости, а от всех этих яств его просто тошнило.

В довершение всего граф Дембридж оказался за столом прямо напротив, и Луи волей-неволей приходилось смотреть на него. Негодяй обжирался, как свинья, словно хотел заесть недавние волнения. Луи постоянно видел перед собой эту мучнисто-белую одутловатую голову, которую ему хотелось отсечь ударом меча, это вялое брюхо, из которого он с таким удовольствием выпустил бы кишки…

Луи де Вивре всегда ставил интересы своей страны превыше собственных чувств. Если бы герцог Орлеанский велел ему уехать из Парижа на время пребывания посольства, Луи сделал бы это не раздумывая. Если бы он не видел Дембриджа, все было бы гораздо проще. Но Луи видел его… Он видел убийцу, видел палача Маргариты! Он видел руки, которые… Кто другой смог бы выдержать подобное испытание? Ему следовало умереть! Тем хуже для политики, тем хуже для Франции, тем хуже для короля!

Герцоги Орлеанский и Бургундский, сидевшие рядом, встали из-за стола, и снова начались объятия и поцелуи. Луи смог взять себя в руки. Он должен повиноваться. Но как это тяжело… Бог знает, как же это тяжело!

Шли дни, Луи не выходил из своей комнаты во дворце Сент-Поль. Больше ему не пришлось встречаться с Дембриджем, который, уверенный отныне в своей безопасности, спокойно разгуливал по Парижу. Чтобы не лицезреть его на вечерних приемах, Луи и вечерами оставался у себя.

При первой же возможности Луи просил аудиенции у герцога Орлеанского. Разговоры о политике позволяли ему на какое-то время забыть о своих невыносимых испытаниях.

***

В среду 23 ноября, на День святого Клемана, Луи де Вивре был лишен даже этого развлечения. Утром он увидел, как Людовик Орлеанский уезжает. Брат короля собирался провести этот день возле Изабо, во дворце Барбет, чтобы приободрить ее. И хотя прямо об этом не говорилось, похоже, Людовик собирался остаться там на ночь.

Со дня примирения герцог Орлеанский больше не передвигался под охраной множества вооруженных людей, за ним следовал лишь небольшой эскорт. Сегодня с ним был его паж, Якоб ван Мелькерен, двое оруженосцев на одной лошади и пять охранников. Луи видел, как герцог уезжает в белоснежном камзоле из дамаста; рядом бежала его борзая Дусе…

Проводив Людовика Орлеанского взглядом, Луи заперся в своей спальне.

Около восьми вечера камердинер Карла VI, Тома Куртез появился во дворце Барбет. Он попросил позволения пройти в королевские покои. Герцог сидел у изголовья больной Изабо, спокойно беседуя с королевой и поглаживая лежащую у его ног Дусе.

Тома Куртез поклонился.

– Монсеньор, король срочно требует вас к себе.

Людовик Орлеанский удивился. Не далее как этим утром он покинул Карла в состоянии полной невменяемости.

– У него что, наступило улучшение?

Не отвечая на вопрос, камердинер только повторил:

– Монсеньор, король срочно требует вас к себе.

Герцог Орлеанский вздохнул с нескрываемой досадой, извинился перед Изабо и вышел из ее комнаты. Следуя за Тома Куртезом, он спустился во двор, где дожидались его люди – Якоб ван Мелькерен, двое оруженосцев на одной лошади и пять охранников, которые теперь держали в руках по факелу. Дусе по обыкновению бежала рядом.

Добраться от дворца Барбет до дворца Сент-Поль можно было по единственной дороге: пройти через заставу Барбет, развалины бывшей крепостной стены резиденции Филиппа Августа и затем по улице Вьей-дю-Тампль. Было очень холодно, ночь была безлунной, и все спешили поскорее добраться домой.

Заставу Барбет миновали быстро. Сразу за ней находилось здание, которое называлось «По образу Богоматери». Это был бывший постоялый двор. Теперь он стоял запертым, но вывеска еще сохранилась, и на ней можно было различить изображение Богородицы.

Герцогский кортеж проезжал как раз мимо этого дома, когда из-за угла выскочили человек двадцать с криками:

– Смерть ему! Смерть!

Герцог решил, что на него напали обычные уличные грабители, и решил назваться, чтобы они знали, с кем имеют дело:

– Я герцог Орлеанский!

Из темноты раздалось: