Текст книги "Дитя Всех святых. Перстень с волком"

Автор книги: Жан-Франсуа Намьяс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 43 страниц)

Глава 10
ЧЕРНАЯ СТУПЕНЬ

В эту святую среду 30 марта 1407 года весь непримиримо расколотый христианский мир готовился праздновать Пасху. После смерти Ричарда II, случившейся семь лет назад, война, которой опасались многие, так и не разразилась, поскольку Англия была слишком ослаблена, чтобы немедленно развязать военные действия. Но ситуация от этого легче не становилась. Напротив, множество явных признаков указывали на то, что для Франции времена наступали тяжелые, как никогда прежде. Прежде всего, состояние здоровья короля ухудшалось с каждым днем. Карл VI в буквальном смысле слова был невменяем. Между периодами просветления, все более и более кратковременными, с ним случались неслыханные по силе и ярости приступы безумия, и короля приходилось связывать, чтобы он не поубивал своих приближенных. После этих приступов в течение многих дней он оставался в постели, обессиленный и безучастный ко всему.

Но это было еще не самое страшное. Из-за болезни короля два самых влиятельных семейства Франции, Орлеанские и Бургундские, яростно оспаривали власть.

Пока был жив герцог Бургундский, Филипп Смелый, ему худо-бедно удавалось сдерживать враждующих. Филипп еще в совсем юном возрасте увенчал себя славой в битве при Пуатье. Его знаменитые слова предостережения: «Отец, берегитесь – справа! Отец, берегитесь – слева!» – вошли в легенду. Герцог Бургундский был истинным патриотом, для которого интересы королевства стояли превыше всего. Но все изменилось после его смерти в 1404 году. Герцогство перешло в руки его сына, Иоанна Бесстрашного.

Молодой человек совершенно не походил ни на своего отца, ни на других знатных вельмож. Он даже одевался, как буржуа, всегда в черное, и ничто не было ему столь чуждо, как кодекс рыцарской чести. Впрочем, достаточно было лишь взглянуть на его острое, как лисья мордочка, лицо, чтобы понять: этот человек способен на все. Иоанн Бесстрашный неминуемо должен был перейти к действиям, это был лишь вопрос времени.

***

Луи де Вивре по-прежнему занимался шпионажем. Вернувшись в Париж семь лет назад, он поступил на службу к Людовику Орлеанскому, единственному, кто был способен спасти страну, принимая во внимание безумие короля и амбиции бургундцев.

В данную минуту Луи де Вивре стоял в затененном углу галереи кладбища Невинно Убиенных Младенцев. Камзол и обувь самого лучшего покроя выдавали его благородное происхождение, но, вопреки современной моде, он не носил никаких украшений: ни драгоценностей, ни пояса. Наблюдалась еще одна странная особенность: несмотря на необыкновенно теплое начало весны, Луи был с ног до головы укутан в широкий плащ.

Как и обычно, выглядел он спокойным и уверенным в себе, но душа его находилась во власти жестокой бури. Впрочем, и само его присутствие в этом месте, куда он прежде никогда не приходил, объяснялось обстоятельствами чрезвычайными.

Причиной стало письмо, полученное сиром де Вивре некоторое время назад. В данную минуту он держал это послание при себе. Луи знал его наизусть:

В среду на Святой неделе приходи с золотым королевским шлемом. Я буду ждать тебя на закате на кладбище Невинно Убиенных Младенцев. Мы останемся там с тобой на ночь, а утром я верну тебе данный предмет. От этого зависит Деяние, которое я намереваюсь осуществить. Я уверен, что ты доверишься мне и сделаешь, как я прошу. Твой отец, Франсуа, сир де Вивре и де Куссон, испанский гранд.

Сказать, что Луи был удивлен, получив такое послание, означало ничего не сказать: он был буквально потрясен. В одном не оставалось сомнений: это, безусловно, был почерк отца. Но чем объяснялась его невероятная просьба, выраженная к тому же с необычайной торжественностью, что подчеркивалось упоминанием титула испанского гранда, который Франсуа получил уже очень давно?

Ответ был очевиден: алхимия. Семь лет назад Франсуа удалился в свой замок Куссон, где находилась алхимическая лаборатория. Один раз, вскоре после своего переезда во Францию, Луи навестил его там. С тех пор новостей от отца не было…

И Луи повиновался этому безумному приказу! Прежде всего, он совершил кражу. Да-да, он, советник герцога Орлеанского, которого все до последнего человека во дворце уважали, а порой даже побаивались, совершил кражу! Он выкрал священный предмет, принадлежащий королю. Он повинен в преступном святотатстве и оскорблении его величества!

Все прошло с легкостью, которая самого Луи привела в замешательство. Он прошел в королевские покои. Карл VI сидел на постели, безумным взглядом уставившись в пространство. У него были длинные волосы, усы и борода неопрятно свисали. Он давно не мылся, и от него воняло так, что чувствовалось даже от двери.

Рядом с безумцем находилась кроткая Одетта де Шандивер, «маленькая королева», как называли ее при дворе. За эти годы у нее родилось уже несколько бастардов. Они играли в карты в окружении королевской стражи, одетой в традиционную форму: латы и перевязь с личным королевским гербом, где были изображены крылатый олень и слово «никогда».

Но Луи не обратил на стражников никакого внимания. Первое, что увидел он, войдя в спальню, был золотой шлем!

Накануне этот предмет перенесли сюда из Лувра, где он хранился с остальными сокровищами, потому что король выказал желание надеть его завтра, в Великий Четверг, на церемонию омовения ног нищим.

Совершить кражу из Лувра было бы невозможно. Сегодняшний день был единственным, когда драгоценность оказывалась доступной. Без сомнения, Франсуа де Вивре было известно это обстоятельство. Случившееся не могло быть простым совпадением.

Луи решил действовать наудачу.

Карл VI вытащил карту. Побледнев как полотно, он задрожал и произнес наводящим ужас голосом:

– Туз пик!

Одетта попыталась успокоить больного, нежно положив ладонь на его горячую руку, но король, выкатив безумные глаза, оттолкнул подругу и бросился вон из комнаты, преследуемый стражниками. Завладеть шлемом оказалось, таким образом, просто детской игрой. Луи не стал мешкать и немедленно покинул дворец, спрятав свою добычу под широким плащом.

***

Вдали раздался крик продавца вафельных трубочек, хрустящих пирожных конической формы, которые лежали у него в большой заплечной корзине.

– Боже, кто хочет забыться?

Это был последний крик уходящего дня. Он служил своеобразным знаком: скоро последует сигнал к тушению огня. Народ спешно расходился по домам, и минуту спустя одновременно зазвонили все колокола Парижа.

Луи выступил из сумрака галереи и медленным шагом направился к центру кладбища. Навстречу ему из тени кто-то вышел. Мгновение он думал, что ошибся, но нет: это действительно был его отец. Тот, кто подписался: «Франсуа, сир де Вивре и де Куссон, испанский гранд». Тот, кто владел двумя из числа самых богатых бретонских поместий. Он предстал перед своим сыном в обличье нищего попрошайки.

Франсуа де Вивре скоро должно было исполниться семьдесят. Его черная одежда свисала лохмотьями, седые волосы и борода давно не были стрижены, и все же его внешность вовсе не казалась отталкивающей. Напротив, Франсуа был безукоризненно опрятен, высокий рост и очень прямая осанка придавали ему величия.

Даже не поздоровавшись с сыном, он тут же поинтересовался:

– Он у вас?

Вместо ответа Луи вытащил шлем, который уже долгое время прятал под складками плаща. Он впервые заметил, что на королевском шлеме чрезвычайно умело был выгравирован все тот же крылатый олень.

Жадно схватив предмет, Франсуа лихорадочно принялся ощупывать рисунок пальцами. Глаза его тревожно блестели. Луи внезапно пришло в голову, что его отец, подобно Карлу VI, тоже, возможно, безумен. Он решился прервать молчание.

– Почему вы попросили у меня этот шлем?

– Таков приказ единорога.

– Какого единорога?

После недолгого молчания Франсуа процитировал бесцветным, безучастным голосом:

 
– Твердят философы о том:
Два зверя есть в лесу густом.
Олень – крылат, могуч и строг,
И вместе с ним единорог.
 

 
Из всех людей лишь тот единый
По праву назван господином,
Кто их сумеет приручить
И своей воле подчинить.
 

 
Лишь тот, кто признан самым лучшим, —
Он золотой металл получит,
Он вознесется над людьми,
Пред ним склонятся короли…
 

На какое-то мгновение Луи ощутил жалость к этому заросшему старику, который бормотал бессвязные, нелепые слова. Долгое заточение в лаборатории не могло не повлиять на отцовский разум. Потом он вспомнил, что в юности Карл VI был алхимиком. И ничего удивительного, что в качестве своего личного герба король избрал алхимические символы – крылатого оленя, который, как оказалось, связан каким-то таинственным родством с единорогом…

Франсуа твердо произнес:

– Я должен быть оленем в своих снах.

И водрузил шлем себе на голову. Взгляд его выражал несокрушимую волю и ясный ум. Луи понял тогда, что отец его находится в здравом рассудке, но сейчас погружен в некий мир, о котором он, его сын, не имеет никакого представления…

Словно прочитав его мысли, Франсуа заговорил снова:

– Я не смею открыть вам тайны, в которые проник. Об этом мне дозволено говорить только с алхимиками. Но надо, чтобы вы знали одно: некогда, в юности, я сражался как рыцарь; затем настало время размышлений и испытаний. Теперь же вновь пришло время Деяния.

Он смотрел прямо перед собой.

– Деяния особенного и непредсказуемого. Оно осуществляется по-разному: через сновидения, ночи тревог, дни молитв, через отчаяние напрасных, бесплодных усилий, минуты опасности и безумия, как сейчас. Но я должен сражаться!

Не в силах справиться с внезапным волнением, Франсуа положил ладонь на руку сына.

– Я сражаюсь за мир, порядок, мудрость и умеренность. Если у меня все получится, если я преодолею все три ступени – черную, белую и красную, тогда я смогу сосредоточить в себе все силы, какими только может обладать человек. Плоды алхимии надлежит передать некоему рыцарю. Он восторжествует над злом и принесет в мир идеальную гармонию. В мир… и в эту страну.

Луи был искренне взволнован словами отца, хотя понял далеко не все. Тем не менее, он решился возразить:

– Вы же прекрасно понимаете, что я не смогу быть этим самым рыцарем по причине моего увечья.

– Понимаю. Вот почему я надеюсь, что им сможет стать ваш сын.

– Шарль воспитывается при дворе своей крестной, Валентины Орлеанской. Он живет среди музыки и любовных песнопений, в неведении и беззаботности. Но все изменится, когда я расскажу ему о смерти его матери.

– Вы ничего мне не рассказывали.

– Ни вам, ни кому другому. Он узнает первым.

Наступило долгое молчание, которое казалось еще более торжественным и многозначительным в этом самом месте, отмеченном молчанием мертвых, которые окружали собеседников. Затем Франсуа проникновенно произнес:

– В тот день в битве сойдутся три поколения Вивре: первый будет сражаться тайно, в лаборатории, второй в полумраке, при дворе, а третий – при свете дня, с мечом в руке.

Франсуа вскинул седую голову.

– Возможно, будут и другие, которых мы пока не знаем и которых встретим после. Вы ничего больше не слышали о Маго д'Аркей?

– Нет, отец. Она исчезла.

– А дети, которых она родила от меня?

– Их забрали в Сент-Поль, чтобы воспитывать там. К чему вам их опасаться?

– Сам не понимаю. Я их совсем не знаю. Меня беспокоит это потомство. Их мать была чудовищем. В жилах этих отпрысков Вивре течет половина ее крови.

– Но половина – вашей.

– Возможно. И все же мне хотелось бы, чтобы вы за ними приглядывали.

– Я сделаю это, отец.

Немного помолчав, Франсуа де Вивре переменил тему.

– А вы? Расскажите о себе!

Луи ответил вопросом на вопрос:

– Вы ведь слышали о Троянской войне?

Франсуа утвердительно кивнул.

– Ну так вот, я – Кассандра, троянская прорицательница, которая была обречена говорить богам правду, но при этом ей никто не верил. Вот уже семь лет я твержу правду Людовику Орлеанскому, и вот уже семь лет он не слушает меня. Он называет меня своей черной птицей – предвестницей бедствия.

Франсуа вздрогнул. В его глазах замелькали тревожные сполохи.

– Вы сказали – «черной птицей»?

– Да, но…

Франсуа де Вивре воодушевился, его глаза заблестели.

– Ворон, птица первой ступени, он символизирует черный цвет, который принимает материя в начале процесса Великого Деяния!.. Слушайте! Я тоже обладаю даром пророчества. Я вижу будущее, ваше будущее!

– Прозрения – они случаются часто?

– Нет, впервые… Луи, вам суждено осуществить три алхимических периода: черную ступень, белую ступень и красную ступень. Но вы придете к этому особым путем, самым прямым, без книг, без инструментов, только лишь собственной жизнью. Вы станете черной птицей, вороном, – ценой слез; белой птицей, лебедем, – ценой лжи; и красной птицей, фениксом, – ценой крови. И тогда вы получите высшую награду: вы увидите свет Севера…

До этой минуты они стояли в сумраке галереи. Франсуа взял сына за руку, подвел его к центру четырехугольника и показал на одну из сторон оссуария – ту, что выходила на Скобяную улицу. Ту самую, которая была обращена на север. Черепа, похожие один на другой, аккуратно уложенные в груду, смотрели в одну сторону пустым взглядом.

– Здесь покоится череп моего брата Жана. Я сам принес его сюда и положил согласно его воле. Он мертвым хотел видеть свет Севера. Но мне он сказал, что я увижу его при жизни. И вам я говорю то же самое.

Стало совсем темно. Франсуа сделал несколько шагов и присел, облокотившись на стойку оссуария, который только что показывал сыну. Теперь его взгляд тоже был обращен на север. Он надел на голову золотой шлем, закрыл глаза и медленно произнес:

– Fiat cervas servus! Пусть раб станет оленем, а олень станет рабом.

А затем замолчал.

Луи не тревожил отца. Он вернулся к центру кладбища, огляделся вокруг. Со всех сторон оссуария на него пристально таращились черепа, а от земли поднимался назойливый, невыносимый запах разложения. Здесь, в этом месте, даже сама полная луна казалась похожей на огромный, выбеленный дождем и ветром круглый череп.

Луи нисколько не был удивлен мрачными пророчествами своего отца, хотя то, как были они высказаны, привело его в замешательство. Он никогда не сомневался, что его жизнь, жизнь шпиона, завершится трагически, и был почти счастлив узнать, что в конце существования ему суждено познать торжество духовного перерождения. Это еще более уверило его в необходимости продолжать борьбу.

Луи приблизился к краю общей могилы. Из груды, сваленной в яму, выбивались руки, ноги, несколько черепов. Своей левой, единственной рукой Луи взялся за подбородок и тяжело вздохнул. Трудно было представить себе образ, более подходящий для описания нынешней ситуации: Франция стояла на краю пропасти, смертельной пропасти…

Долго, очень долго Луи де Вивре размышлял о трагических событиях, которые неминуемо произойдут. Через какое-то время – он и сам не мог понять, долго ли стоял у ямы, – Луи вернулся к отцу. Лунные блики играли на золотом шлеме рядом с крылатым оленем, едва различимым на поверхности. Франсуа уже заснул и тревожно метался в забытьи: должно быть, ему что-то снилось.

***

Франсуа де Вивре действительно спал, и, как он и надеялся, перед ним возник единорог. Чудесный зверь радостно резвился на зеленом лугу. Франсуа долго любовался этим Животным – самым прекрасным созданием из всех, которых когда-либо задумал Господь. Но внезапно поведение Животного изменилось.

Единорог смотрелся в зеркало, а под ним проступала фраза «Страшусь самого себя». Этот образ вовсе не был химерой, рожденной убаюканным сознанием Франсуа. Он действительно его видел, видел близко и подробно в одной из своих книг. Там даже говорилось, что фраза «Страшусь самого себя» была девизом единорога.

Зато ничего остального ему не случалось видеть нигде. Зеркало увеличивалось в размерах и вдруг совсем почернело. Появилась женщина, покрытая длинной черной вуалью, с черной короной на голове. По всем законам природы ее черный силуэт не должен был быть различим на черном фоне, но, тем не менее, ее хорошо было видно. Она стояла неподвижно и смотрела на него.

Франсуа воскликнул:

– Это вы?..

Она ничего не ответила и исчезла. На этот раз наступившая темнота была плотной и непроницаемой…

***

В пробуждающемся мире небо бледнело и гасло. Луи, склонившись над отцом, смотрел на этого строгого спящего человека, который, надев золотой шлем и погрузившись в неведомые области души, вел собственную битву, таинственную и опасную. Нет, этот старик, с виду несчастный и жалкий, с возрастом не потерял ни остроты ума, ни здравого смысла. Напротив, от него исходили необыкновенная сила и властность. В нем ощущалась убеленная сединой мощь библейских патриархов. Еще немного – и его можно будет сравнить с самим Господом.

Луи осторожно положил руку ему на плечо.

– Пора, отец.

Франсуа мгновенно пробудился, еле заметно улыбнулся, снял шлем и протянул его сыну. Луи вновь спрятал королевское сокровище под широким плащом. Они не разговаривали, даже почти не смотрели друг на друга, но в каждом из них жила уверенность, что больше они не увидятся никогда.

Все парижские колокола одновременно зазвонили к первой мессе – точно так же, как еще совсем недавно они возвестили наступление ночи. Открылись ворота кладбища, и Луи вышел, молча поклонившись на прощание отцу.

Оказавшись на Скобяной улице, он сделал неприятное открытие: дорогу преградил патруль, и солдаты гвардии обыскивали всех прохожих. В причине подобных действий сомневаться не приходилось. Обнаружив пропажу, стражники разыскивали золотой шлем. Значит, придется сделать крюк. Луи развернулся и зашагал в противоположном направлении.

Приблизившись к заставе Сент-Оноре, он свернул к Сене, полагая, что сможет пройти по набережной. То, чего он опасался, случилось уже при подходе к Лувру. Патрульные были повсюду, впереди него, сзади, и бегство становилось невозможным. Более того, они вели себя с неслыханной грубостью, и стало очевидно, что никакое благородное положение не спасет от обыска. Это был момент, когда решалась его судьба: если его схватят, это означает неминуемую смерть. Не говоря уже о том, что опорочен будет герцог Орлеанский, с которым Луи де Вивре так тесно связан.

Ему ничего не оставалось, как избавиться от шлема. Стараясь по возможности не привлекать к себе внимания, Луи приблизился к крепостным стенам Лувра, вытащил из-под плаща шлем и бросил его в ров. Какое-то мгновение на поверхности воды играли золотые отблески, а затем они навсегда исчезли в мутной глубине.

Луи де Вивре долго стоял в задумчивости над этими пасмурными водами. Если когда-нибудь золотой шлем Карла VI отыщется, кто сможет догадаться, каким странным целям довелось ему послужить и какие образы рождались под ним в голове спящего человека?

Он поспешно отошел от стены и благополучно добрался до дворца Сент-Поль.

***

В тот самый день Луи должен был докладывать Людовику Орлеанскому о том, что узнали его шпионы за минувшую неделю. Герцога он нашел в библиотеке, он рассеянно играл сам с собой в шахматы. Эти два человека внешне казались похожими: оба одного возраста, невысокого роста, темноволосые, с правильными чертами лица.

Вот только в одежде их не было ничего общего. Герцог одевался чрезвычайно изысканно: по белому камзолу с широкими рукавами были вышиты золотом его любимые мотивы – цветы актинии и дикобразы. У ног его спала борзая по кличке Дусе, собака, с которой он никогда не расставался.

Если же говорить о морали и нравственности, то и здесь двое этих мужчин вовсе не были похожи. Да, конечно, оба тревожились за страну, оба обладали необходимыми для политика качествами, оба одинаково здраво оценивали ситуацию, но на этом сходство и заканчивалось. Для герцога чувства других не значили ровным счетом ничего. Он умел рассчитывать, он переставлял людей, как фигуры на шахматной доске, он был большим любителем шахмат.

Луи де Вивре вынужден был действовать точно так же, но имелось важное отличие: в глубине души он от этого страдал. Поведение их было похожим, чего не скажешь о том, что творилось в их душах.

Людовик Орлеанский любезно предложил своему посетителю сесть.

– Так в чем же обвиняют меня в городе?

– Мои люди слышали, как про вас говорят, будто вы носите на шее мешочек с толчеными костями повешенного, а на пальце кольцо, которое держал во рту подозреваемый во время пыток.

– Забавно!

– Но это еще не самое серьезное.

– Знаю. Что еще?

– Говорят, будто вы проиграли в кости свою лошадь.

– Да, это правда. Прекрасное было животное!

– Церковь осуждает азартные игры. Священники вами возмущаются.

Людовик Орлеанский задумался. Он взял с доски фигуру черной королевы и какое-то время крутил ее в пальцах.

– И это все? Разве не болтают, будто я сплю с Изабо Баварской?

– Вы просили меня узнать, в чем вас обвиняют именно на этой неделе, монсеньор, а не о том, в чем вас обвиняют каждый день.

Герцог усмехнулся и поставил фигуру на место. Луи де Вивре был, возможно, единственным, кому дозволялось разговаривать с ним подобным тоном. Людовик слишком ценил его достоинства, и, прежде всего, сдержанность, качество, необходимое для выполнения самых деликатных поручений.

– Не стоит так волноваться, дорогой господин де Вивре! Мне, напротив, эта ситуация очень даже нравится: она, должно быть, сильно раздражает нашего главного противника, герцога Бургундского. Я сделаю из этого девиз. Я велю вышить на ливреях моих людей: «Я ему покажу!», а эмблемой пускай будет суковатая палка.

– Это вызов.

– Конечно. Ну и что?

– Подобного рода провокации всегда бесполезны, а порой весьма опасны.

Герцог Орлеанский улыбнулся еще шире.

– Узнаю тебя, моя птица-ворон!.. Позволь мне действовать так, как считаю нужным. Все будет хорошо.

Луи де Вивре вздохнул. Герцог Орлеанский, разумеется, так ничего и не понял. Людовик Орлеанский желал бросить вызов безжалостному Иоанну Бесстрашному, как будто это был его отец, суровый, но верный рыцарскому кодексу чести Филипп Смелый. И вот последняя находка: «Я ему покажу»! Что за безумие! Хищного зверя дразнить нельзя. Его либо убивают, либо оставляют в покое.

Герцог молча смотрел на своего шпиона, давая понять, что аудиенция окончена. Возразить было нечего. Луи де Вивре с почтением склонился перед ним и вышел.

Закрыв за собой дверь, Луи внезапно подумал, что ему нужно сделать нечто важное, но что? Какое-то время он рылся в памяти. Пробегавший мимо малыш напомнил: дети Маго д'Аркей, которые воспитывались во дворце Сен-Поль. Он обещал отцу приглядывать за ними. И в глубине души следовало признать, что не так уж Франсуа был не прав. От существ, порожденных такой матерью, следует ожидать самого страшного.

Если ему не изменяет память, родились две девочки и один мальчик. Самое время пуститься на их поиски…

***

Франсуа де Вивре покинул кладбище почти сразу же вслед за Луи и пошел в том же направлении – по Скобяной улице к заставе Сент-Оноре. Сам того не заметив, он вышел за пределы Парижа и, обернувшись, увидел, что уже одолел холм Шайо. Огромный город, на который он смотрел против света, казался теперь далекой, сумрачной громадой в лучах заходящего солнца. Франсуа остановился, и какое-то время просто сидел, глядя на Париж. Он сам не заметил, как на него нахлынули воспоминания.

Он почти уже позабыл свои первые, уже семилетней давности, шаги на поприще алхимии. Он отправился в Бретань, едва лишь до него дошли слухи о смерти герцога Иоанна IV. Как и надеялся Франсуа, новый герцог, Иоанн V, тотчас же вернул прежнему владельцу принадлежавшие ему замки, и Франсуа поселился в Куссоне.

Его возвращение пришлось на момент как нельзя более благоприятный, ибо его интендант, еврей по имени Мардохей Симон, только что скончался и замок остался без хозяина и без надлежащего присмотра. Там жила жена покойного, Юдифь, которая когда-то в Испании была любовницей Франсуа. Теперь ей перевалило за шестьдесят, но она казалась гораздо моложе своих лет, изящная, стройная, с пышными темными волосами. Мириам, дочь, которую она родила когда-то от Франсуа и которая воспитывалась как дочь Мардохея, скончалась от малярии очень давно, еще подростком.

Все эти новости Франсуа воспринял с большим волнением, хотя именно сейчас его заботило совсем другое. Не в силах смирить нетерпение, он сразу же по приезде отправился в лабораторию Юга. Когда новый хозяин сунул ключ в замок, тот повернулся с ужасающим скрипом – уже очень много лет никто не пытался проникнуть в лабораторию.

Все оставалось таким же, как в тот единственный раз, когда Франсуа впервые довелось здесь оказаться без малого лет пятьдесят тому назад: паутина в углах, пыль, разбросанные повсюду книги. На полу валялась одна, которую он было поднял, но тут же с отвращением бросил обратно, заметив, что переплетена она в волчью шкуру. Взяв в руку подсвечник, Франсуа опустил его пониже и с удивлением обнаружил, что страницы, на которых книга раскрылась при падении, были чистыми.

Франсуа прошелся по комнате, раздвигая рукой паутину, но вынужден был признать: здесь не было ни атанора – печи алхимика, ни тигля. Чрезвычайно разочарованный, он взял одну из книг, лежащую на длинном, занимающем почти всю комнату столе, открыл ее, перелистал, но она, как и та, что валялась на полу, оказалась с чистыми страницами!

Тогда один за другим Франсуа стал доставать тома с полок, подбирать их на полу… Пустые, все они оказались пустыми! Ничего, кроме шероховатого ощущения волчьей шкуры под пальцами. Он остановился в полнейшей растерянности. Это была шутка? Юг был насмешником и шарлатаном? А Жан де Куссон, отец Ангеррана, который провел много лет в этой комнате… Неужели он сидел здесь среди чистых листов?

Внезапно он вскрикнул: за пустыми полками, лишенными книг, открылись стены, и в одной из них обнаружилась дверь! Теперь ему стал очевиден смысл это ужасающего и одновременно абсурдного обрамления: оно было нужно лишь для того, чтобы обескуражить случайного, нежеланного посетителя. Тот, кто пришел бы сюда действительно ради того, чтобы найти, – тот нашел бы! В двери не было замка. Франсуа просто толкнул ее.

Теперь он оказался в совсем крошечной комнатке. Справа имелось очень узкое окно, вернее, даже не окно, а нечто вроде бойницы; чуть дальше, по этой же стороне, примитивная домашняя часовня – низенькая скамейка и прикрепленное к стене распятие; налево – соломенный тюфяк, а перед ним, у стены, – атанор и алюдель, печь и тигель алхимика. Еще там были книги, но на этот раз с текстом. Повсюду валялись кучи листков, следы кропотливой работы.

Но это было еще не все. На стене прямо за атанором были нацарапаны три большие буквы, составляющие слово: LUX… Какое-то мгновение Франсуа рассматривал их и вдруг почувствовал сильнейшее сердцебиение, столь велико оказалось волнение открытия: lux – «свет» по-латыни. Окно-бойница справа выходило на восток, значит, эта стена обращена к северу, и к северу же обращено слово «свет»! Следовательно, свет Севера ждет его здесь уже давно. В этом самом тигле, разогретом этим самым атанором, воссияет свет. Его Великое Деяние начиналось…

Франсуа де Вивре сел у края дороги и из-под своего рубища достал книгу. Произведение имело заглавие «De unicorne», то есть «Единорог». Из множества десятков книг, обнаруженных им в лаборатории алхимика, именно эта первой попалась тогда ему на глаза. Случай – если только это не было проявлением высшей воли – оказался щедрым, ибо книга оказалась самой нужной из всех.

Франсуа легко улыбнулся, открыл книгу и пробежал страницы глазами, ради одного лишь удовольствия вновь ощутить то, что почувствовал он, обнаружив ее тогда.

В тексте перечислялись признаки и свойства животного, начиная с рога. Был он черным, белым и красным, как и три ступени, три процесса Великого алхимического Деяния; он отождествлялся с мужским органом, потому что был острым и направлен верх, но также и с женским, потому что являлся полым внутри и мог служить сосудом. Поскольку единорог являлся одновременно мужской и женской особью, он был лишен права занять место в Ноевом ковчеге, но, тем не менее, спасся во время Потопа благодаря своей необычайной силе.

Крылось во всем этом нечто волшебное, напоминающее сказки, которые взрослые рассказывают детям. Но здесь не было никакого ребячества. И торжественное предуведомление доказывало это:

«Тот, кто желает приручить единорога, должен прежде увидеть его во сне. Горе ему, если он недостаточно чист! Таковой умрет тотчас же, как только перед ним появится это видение».

Если же человеку удастся преодолеть это испытание, то ему обещан полный успех.

«Если, напротив, он справедлив и чист душой, он будет вознагражден как нельзя лучше. На лбу единорога имеется карбункул, драгоценный камень гранат, который своим сиянием может осветить целый собор. Если его истинный хозяин сумеет завершить Деяние, он увидит, как камень вспыхнет, и будет ослеплен его светом».

Франсуа де Вивре оторвал глаза от страницы и, прищурив глаза, долго смотрел на Париж против света. До этого отрывка – он прекрасно помнил – он не испытывал особого волнения. Но продолжение заставило сильнее биться его сердце. В книге говорилось:

«Единственным спутником единорога является крылатый олень, которому, в знак дружбы, он даровал вечную жизнь».

Какое поразительное совпадение! Несколько лет Франсуа служил в королевской страже во дворце Сен-Поль, несколько лет на нем была надета перевязь с крылатым оленем и словом «Никогда», означающим вечность. Крылатый олень – это он сам! Единорог был его проводником на пути алхимика.

Чуть дальше шло то маленькое стихотворение, которое ночью он цитировал Луи:

 
Твердят философы о том:
Два зверя есть в лесу густом.
Олень – крылат, могуч и строг,
И вместе с ним единорог…
 

В книге «De unicorne» имелась еще одна глава, таинственная и тревожащая, и озаглавлена она была «Черная земля».

«Излюбленное место пребывания единорога – Черная земля. Ни одно другое место не является столь священным, ибо называется оно так, как все наше искусство. Ты ведь знаешь, и знаешь достоверно, что на сарацинском языке „алхимия“ означает „черная земля“».

На этом месте анонимный автор прерывает себя, признавая собственный страх.

«Я должен замолкнуть. Ибо если открою тебе больше, навлеку на себя гнев Королевы Ночи, хозяйки этих страшных мест».

После того как Франсуа де Вивре прочел эту книгу, он принял два решения. Прежде всего, он понял, что станет нагревать в своем атаноре, печи алхимика, черную землю. Поскольку непременным условием алхимии – ив этом заключалась одна из самых удивительных ее особенностей – являются действия с материей. Недостаточно простой медитации, наподобие той, какой предаются в своем монастыре монахи. Успех каждого из трех процессов коренится в странной алхимической кухне и начинается в печи.