Текст книги "Высокие блондинки"

Автор книги: Жан Эшноз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

9

На протяжении всех последующих километров Боккара, жмурясь от бьющего в глаза ледяного ветра и осторожно касаясь пальцем кровоточащих порезов, сыпал громогласными проклятиями в адрес Глории. Он был напуган и уязвлен, он стонал от боли, не в силах определить, насколько серьезны его раны, он яростно скрежетал зубами, и все это вдохновляло его на самые отборные и изощренные ругательства.

Вынужденный вести машину на небольшой скорости, он потратил немало времени, чтобы добраться до Сен-Бриека. У въезда в город находилась заправочная станция с полным набором услуг; здесь могли заняться его лобовым стеклом. Пока механик затягивал зияющую дыру временной пленкой, Боккара сбегал в туалет и осмотрел свои увечья – ничего страшного, каких-нибудь пять-шесть неглубоких порезов. В зеркале отражался все тот же молодой человек, слишком упитанный для своих лет, но вполне положительного вида, с красивыми девичьими глазами, недостаточно маленький, чтобы считаться низкорослым, недостаточно толстый, чтобы считаться тучным, недостаточно редковолосый, чтобы считаться лысым, но, увы, все это не за горами. Да, совсем не за горами, что весьма огорчало его. Ибо, невзирая на все свои старания: лосьоны, высокие каблуки, пилюли для похудения и бег трусцой, – он знал, какое будущее ждет его лет через двадцать.

И тем не менее он почти всегда заставлял себя улыбаться. Даже теперь, в миг поражения, стоя в одиночестве перед зеркалом туалета на станции техобслуживания, он состроил беззаботную мину, легко вздохнул, отгоняя грустные мысли, и принялся счищать пыль с лацканов красивого пиджака цвета берлинской лазури с сиреневым отливом. Боккара одевался необыкновенно тщательно, заботливо выбирал костюмы и ревностно следил за переменами в мире вообще и в мире моды в частности.

Он вернулся к машине, уплатил по счету, потребовал квитанцию и уехал. Пейзаж на обратном пути виделся сквозь пленку расплывчатым, словно в густом тумане или на экране старого телевизора. Боккара не мог развить обычную скорость, но терпеливо сносил эту неприятность: потягивался, разминал поясницу, барабанил пальцами по рулю и призывал себя к спокойствию, хотя его невыносимо раздражала эта черепашья езда, эта лицемерная медлительность – пособница смерти, притворно игнорирующая краткость земного существования.

Глория, оставшаяся в тридцати километрах от него, также пытается обрести спокойствие. Разбив лобовое стекло «вольво» и обратив машину в бегство, она укрылась в доме, захлопнула ставни и забаррикадировала дверь. Потом плеснула себе вина в стакан и спряталась в ванной, где не было окон; она и тут плотно прикрыла дверь и включила неоновую лампу над раковиной. Эта светящаяся трубка, как и все мы, просыпается с трудом и перед тем, как зажечься на всю свою длину, долго мигает, жужжит и потрескивает. Глория опустила крышку унитаза и села, поставив локти на колени, свесив голову на грудь и крепко сжимая в пальцах стакан. Итак, что же случилось?

Похоже, ее нашли. Вычислили, узнали, проследили. Глория понятия не имеет, кто они, эти преследующие ее мужчины, и чего они хотят, ей это абсолютно безразлично; единственная задача – избавиться от них. Прямое, явное сопротивление бесполезно: убийство Жан-Клода Кастнера ей не помогло, сегодняшнее изгнание незнакомца в машине тоже, конечно, не поможет. Ясное дело, они сплотились против нее. И будут упорно преследовать свою добычу. Возможно, их очень много. Возможно, они вернутся. Несмотря на все принятые меры, убежище молодой женщины, без сомнения, обнаружено. Значит, конец ее безвестности, конец покою и долгой социальной коме. Эти охотящиеся за ней люди принадлежат ее прошлому, отвергнутому прошлому, которое внезапно вырвалось из тьмы забвения, словно камень из пращи. Другие на ее месте попробовали бы как-то извернуться, договориться с этими типами, разузнать их намерения и действовать соответственно. Другие сделали бы именно так, но не Глория. Ей эта мысль даже в голову не приходит.

Она думала, что просидела здесь, под неоновой лампой, совсем недолго, как вдруг первая ранняя птаха встрепенулась, зевнула и хрипло чирикнула в пальмовых ветвях. Когда Глория вошла в комнату, рассвет уже забрезжил серой рамкой вокруг прикрытых ставней. Она еще немного полежала прямо в одежде под одеялом, уставившись широко открытыми глазами в темную пустоту. Но поднявшееся солнце застанет ее уже в шезлонге посреди сада, укутанную все тем же одеялом. Бельяр появляется около половины десятого.

У него усталый вид. Он явно не брился и не переодевался со вчерашнего дня. Глория, одолеваемая собственными заботами, не решается спросить, где он провел ночь, зная, что он все равно не ответит. Сегодня Бельяр мрачен и не расположен к беседам. Можно подумать, что он явился лишь с целью расслабиться и мирно вздремнуть до полудня, уютно свернувшись калачиком на теплом округлом плече молодой женщины.

Когда она, для приличия выдержав паузу, начинает посвящать его в события истекшей ночи, карлик сперва отделывается лишь междометиями – то ли обиженными, то ли саркастическими, но уж во всяком случае неодобрительными. Да, сегодня он определенно не в форме.

Уже не впервые Бельяр проявляет подобную неосведомленность о текущих событиях и степени их важности. С ним вечно так: иногда он знает все, что случилось в его отсутствие, вплоть до мелочей, неведомых даже самой Глории, а иногда, вот как сегодня утром, бывает абсолютно не в курсе – как будто с луны свалился, и приходится все ему объяснять и разжевывать, хотя, конечно, совсем не исключено, что Бельяр просто валяет дурака. Глория дергает плечом, чтобы немножко встряхнуть его.

– Да ты послушай! – говорит она. – Это просто невыносимо.

– Ну что там еще? – бурчит Бельяр. – На свете есть много чего невыносимого.

– Они опять заявились ко мне, – сообщает Глория. – Еще один тип был тут вчера вечером.

– Да ну? – откликается Бельяр, лениво выпрямляясь и прищелкивая языком, а значит, начиная проявлять хоть какой-то интерес к ее словам. – И что же?

– Я хочу, чтобы меня оставили в покое! – кричит Глория. – Пойми, ведь они теперь не успокоятся. Я думала, после того вечера все уляжется, но нет. Их много, и конца этому не будет. А я не желаю, чтобы они опять приставали ко мне. Это ты можешь понять?

– Конечно, – говорит Бельяр. – Конечно. Только спокойно.

Глория закрывает лицо руками.

– Я хочу, чтобы меня оставили в покое, – повторяет она на сей раз совсем другим тоном – голосом человека, падающего в бездну.

Следующие две-три минуты она горько плачет, а Бельяр машинально похлопывает ее по плечу, тревожно озираясь: вдруг рыдания молодой женщины переполошат соседей.

– Тут надо подумать, – приговаривает он, – мы подумаем и вместе найдем выход.

– Я уже надумала, – шепчет наконец Глория в сложенные ладони.

– Что надумала? – обеспокоенно спрашивает Бельяр.

Но она только пожимает плечами.

– Ну что ты там надумала? – настаивает карлик.

– Ничего, – отвечает она, помолчав. – Все равно это невозможно.

Она сморкается, в ее голосе звучит бессильное гневное отчаяние: так бывает с маленькими девочками, когда они плачут, стараясь храбриться и зная, что никто им не поможет.

– Все равно, – твердит она, – все равно ничего у меня не выйдет.

– Что не выйдет? – допытывается Бельяр. – Что у тебя не выйдет?

Глория отвечает не сразу; похоже, она боится сказать ему правду. Обычно она не церемонится с Бельяром, часто сетует на его присутствие, а иногда и вовсе гонит его прочь, но ей все-таки важно его мнение, его сочувствие и даже его поощрение. Однако сейчас Глория боится, что он не одобрит ее замысел, хотя она тут же находит собственный страх унизительным. Наконец она решается.

– Я хочу уехать, – шепчет она. – Мне хочется уехать.

Бельяр погружается в задумчивое молчание врача, выслушавшего жалобу пациента.

– Мне хочется уехать, – повторяет Глория, выпрямившись. – Но ведь это невозможно, верно?

Новая пауза.

– Да нет, отчего же, – невозмутимо говорит Бельяр. – Если хорошенько прикинуть, то вполне возможно. Я лично не вижу к этому никаких препятствий.

– Ты уверен?

– Абсолютно, – отвечает Бельяр. – Абсолютно уверен. Что тебе мешает?

Глория скептически косится на карлика, который развивает свою мысль, воодушевляясь по ходу дела:

– Это не только возможно, но и крайне желательно. Ты загладила свою вину, искупила ее сполна. Все в порядке. Теперь ты вольна делать что угодно. Вот мой план: ты забираешь свои денежки и сваливаешь в теплые края.

– Что ты мелешь? – недоверчиво говорит Глория.

– Да-да, именно так, – заверяет ее Бельяр. – Я тебе точно говорю!

– Ну ладно, – осторожно произносит Глория после паузы. – Ладно, я сделаю, как ты велишь. Ты сказал – в теплые края?

– Совершенно верно, – отвечает Бельяр. – А я буду тебя сопровождать.

– Минутку, минутку! – протестует Глория. – Я прекраснейшим образом могу уехать одна.

– Не смеши меня! – бросает Бельяр. – Наконец-то мы заживем как люди!

10

Короче, она просто сумасшедшая, – объявил Боккара, осторожно трогая свои ранки, залепленные кругленькими, похожими на конфетти, пластырями.

– Во всяком случае, обороняться она точно умеет, – ответил Жув.

– Кончайте шутить! – возмутился Боккара. – Сколько еще времени все это будет заживать?

– Да нисколько, – усмехнулся Жув. – От силы три дня. Говори, что порезался при бритье. Что вы обо всем этом думаете, Персоннета?

Боккара со своего табурета у стены робко покосился на Персоннета, чопорно восседающего в кресле перед столом Жува: странный тип – тощий, аскетического вида, но притом одетый с претензией, как страховой агент-оригинал: бежевый костюм, темно-коричневая рубашка и светло-зеленый галстук. Медно-рыжие волосы острижены совсем коротко, как у солдата-новобранца, щеки впалые, лоб изборожден морщинами, две глубокие складки от носа к уголкам рта напоминают шрамы или африканские ритуальные надрезы, ледяной взгляд способен напугать Боккара. На лице лежит печать не то глубокой озабоченности, не то великой душевной скорби, а может, просто какой-нибудь хронической болезни – язвы, например, или чего другого. Он был так серьезен и сосредоточен, будто сидел в кабинете врача. Сам он до сих пор не произнес ни слова.

– На первый взгляд все выглядит не так уж страшно, – сказал он наконец, почти не разжимая губ.

– Вы шутите! – вскинулся Боккара. – Да она же просто опасна. Абсолютно чокнутая!

– Раньше я тоже думал, что это пустяки, – сказал Жув. – Даже не хотел зря вас беспокоить. Но теперь мне не дает покоя эта история с Кастнером. Он уже целую неделю где-то пропадает, разве это не странно? Я должен знать, что случилось. Мне совсем не хочется, чтобы она на него напала, ведь это я его к ней отправил. Ее нужно разыскать – если не в интересах клиента, то хотя бы ради нашего парня. Так вот, можете вы этим заняться?

– Вам же известно, как я работаю, – ответил Персоннета. – Я ничего не делаю без ассистентов. Но своего ассистента я лишился. Теперь ищу другого.

– А вы возьмите Боккара, – предложил Жув, – он давно об этом мечтает. И он у нас молодец.

– Ну конечно! – воскликнул Боккара. – Берите, не прогадаете. Качество отличное, дефектов ноль. Даже не сомневайтесь.

Персоннета бросил на него такой же ледяной взгляд, каким удостаивал все вокруг – оценивающий, бесстрастный взгляд стрелка, прикидывающего расстояние до мишени.

– Хорошо, – сказал он, посмотрев на свои часы в железном корпусе, – давайте попробуем. Выезжаем отсюда в три часа. А я пока заскочу домой.

Спустя несколько минут он уже миновал Батиньоль и зашагал по тому отрезку Римской улицы, что тянется над железнодорожными путями, ведущими к вокзалу Сен-Лазар. Внизу бежали параллельно друг другу два десятка рельсов по ним, между двумя рядами высоких жилых домов, время от времени проносились поезда. На оградительной сетке белели эмалированные таблички, запрещавшие прикасаться к проводам («Смертельно опасно!») и выбрасывать мусор на пути.

Пройдя часть улицы, Персоннета свернул направо, к мосту Лежандра, подвешенному на чугунных крестообразных конструкциях над железной дорогой. Когда он достиг середины моста, внизу показался коротенький состав из четырех вагонов, курсирующий между Руаном и Парижем; серебристые вагончики, похожие на игрушечный поезд, бодро катили по рельсам с северо-запада на юго-восток. Поскольку Персоннета шел по мосту в направлении с юго-запада на северо-восток, маршруты человека и состава скрестились под прямым углом, и на какую-то долю секунды мужчина на мосту оказался точно над сидевшей в поезде женщиной, которую он только что взялся разыскивать.

После дискуссии с Бельяром Глория быстро организовала свой отъезд. Список необходимых дел. Уборка в доме, чистка раковины после краба и казнь кролика – это все утром. Днем – неудачная попытка рассортировать одежду и прочие вещи, которые она в конце концов просто запихнула в полиэтиленовый мешок и выставила за ворота к мусорному ящику. Короткая записка домовладельцу с приложением чека и двух связок ключей – это нужно будет отослать по почте. Покупка бутылки коньяка. Приготовление кролика «маренго» – под томатно-грибным соусом.

На следующий день она села на самый первый поезд, идущий в Руан, а там на автобус, который доставил ее в руанский пригород, где в бывшем монастыре размещался дом престарелых. После нескольких минут ожидания в коридоре показался старик под руку с сиделкой, чистенько одетый, свежий как огурчик. Глория обняла и поцеловала его.

– Мадемуазель, вы совершенно очаровательны, – воскликнул старик, – но, насколько я помню, мы с вами незнакомы. – Сиделка за его спиной сочувственно покачала головой сверху вниз.

– Смотри, папа, – сказала Глория, – я принесла тебе коньяк.

Сиделка за его спиной отрицательно покачала головой справа налево.

– Вы бесконечно любезны, – взволнованно произнес старик, – но я очень боюсь, что его у меня конфискуют.

Вскоре Глория вернулась на руанский вокзал и села в парижский поезд, который прибывал на Сен-Лазар.

Теперь она возвращалась. Возвращалась туда, откуда бежала.

Глория не стала менять свое жалкое обличье, она вошла в вагон первого класса одетой убого, как нищенка. Ее дорожная сумка была почти пуста, зато там лежала крупная сумма денег в пятисотфранковых купюрах, которые она еще раз пересчитала, запершись в туалете. Потом взглянула на себя в зеркало: сутулая спина, тупое лицо деревенской дурочки – настоящее чучело. Ну ладно, хватит любоваться, слишком долго она видела себя такой, скоро с этим будет покончено. Терпение, старушка, терпение!

На вокзале Сен-Лазар, проходя мимо камер наблюдения, она еще раз мельком увидела свою дурацкую фигуру, теперь уже в полный рост, на экранах контрольных мониторов, висевших над расписанием; давненько же она не красовалась на экранах! Глории нечасто приходилось смотреть на себя вот так, со стороны, и раньше, во времена своей скоротечной известности, промелькнувшей и закатившейся мгновенно, как падающая звезда. По телевидению прошли когда-то три-четыре эстрадные передачи (которые даже не удостоились повтора), где она всего-навсего исполнила под фонограмму свои «Excessif» и «Мы не уедем»; вскоре после этого начался судебный процесс, и ее несколько раз показывали, буквально на пару секунд, в самом конце «Новостей» в одних и тех же рубриках – «Происшествия» и «Судебная хроника». После этого она больше на экране не появлялась. И отныне видела себя только в супермаркетах, в отделах бытовой техники, на экранах видеомагнитофонов – когда их демонстрировали гражданам, или же в метро, как раз перед отъездом из Парижа, на экранах, установленных по всем перронам, чтобы машинисты поездов могли наблюдать за высадкой и посадкой этих самых граждан.

Однако теперь Глория будет избегать метро. Такси доставило ее в маленький спокойный отель на маленькой спокойной улочке близ Монмартра. Собственно, это был не совсем отель: так, нечто среднее между семейным пансионом и домом свиданий. При входе вместо конторки портье – небольшой нарядный холл, где молчаливая изысканная дама в английском костюме и жемчужном ожерелье без лишних формальностей вручила ей ключ – не гостиничный, а самый обыкновенный; кстати, на дверях комнат даже номеров не было. Глория внесла сумку, тотчас вышла и зашагала по улице Ренн в сторону метро «Севр-Бабилон».

Ей хватило трех-четырех часов, чтобы, не заботясь о ценах, обзавестись новым гардеробом, куда вошли: плащ, две юбки, две пары брюк, четыре японских несминаемых плиссированных платья и две почти одинаковые пары сандалий на пробковой подошве. Далее, увидев по дороге бутик «Герлен», она и там запаслась кое-какими мелочами: косметикой – правда, в минимальных количествах, – тонизирующим кремом, лосьоном для очистки кожи, легким спреем «Жарден де Багатель». И наконец, дойдя до улицы Гренель, Глория купила две дорогие кожаные сумки, куда и сложила все свои приобретения.

Вернувшись в отель, она переоделась и слегка подкрасилась; чуть позже другое такси доставило ее в квартал министерств, к невысокому элегантному зданию без вывески, по которой можно было бы определить его общественный статус. Два куста, подстриженных в форме шара, обрамляли входную дверь из прозрачного стекла в кованой раме. Надев в вестибюле белый халат, Глория поднялась по лестнице; на площадке второго этажа стоял мужчина, который при виде ее озабоченно нахмурился, но не проявил никакого удивления. Глория знала, что он воздержится от нескромных вопросов.

– Это я, – сказала она.

– Вижу, – ответил мужчина. – Добро пожаловать.

Высокий тощий субъект задумчивого вида, очках с металлической оправой, с голым черепом физика-атомщика, известный под именем Сезар, подвел ее к креслу.

– Располагайтесь, – пригласил он. – Рад снова видеть вас. Чашечку кофе не желаете?

Глория села в кресло перед зеркалом; для начала Сезар запустил три пальца в ее шевелюру, приподнял одну прядь, встряхнул другую, и все это молча, сосредоточенно, без всяких комментариев, медля с диагнозом.

– Господи боже! – сокрушенно вымолвил он наконец. – Уж не сами ли вы стриглись в последнее время? – Глория с улыбкой кивнула. – Ну ладно, – сказал Сезар. – Я, конечно, попробую привести их в порядок такими как есть, но, может, все-таки начнем с самого начала?

– С самого начала, – ответила Глория. – Пускай все будет, как раньше. И цвет, и форма.

Сезар глядел на нее в зеркало, глаза в глаза, стоя сзади и бережно касаясь ее плеч.

– Это сколько же времени прошло? – тихо спросил он. – Года три?

– Четыре, – ответила Глория.

В теплом заботливом взгляде Сезара промелькнула растерянность, быстро перешедшая в иронию.

– А вы совсем не изменились, – сказал он. – Я имею в виду, конечно, не волосы. – И он схватил ножницы.

Полтора часа спустя, когда солнце уже клонилось к горизонту, Глория перешла Сену по мосту Согласия и зашагала по Елисейским Полям. Предвечерний свет сиял, как золотистый шелк, как теперешняя шевелюра Глории. Она вернулась в прежнюю ипостась высокой блондинки, она держалась прямо, она выглядела почти нормальной, и встречные мужчины уже начали оглядываться на нее.

Контора Бардо – ассоциация адвокатов – занимала весь третий этаж в доме по Тильзитской улице, между посольством Бельгии и посольством Зимбабве. Коричневый палас, абстрактная скульптура при входе. Глория сказала, что хочет видеть мэтра Лагранжа, и провела несколько минут ожидания в салоне, достаточно просторном, чтобы звуки отдавались там гулким эхом. Скоро вошел адвокат – молодой человек нервного вида, невысокий и строгий, как формуляр; он крайне сдержанно пригласил Глорию пройти в его кабинет, но, едва прикрыв за собой плотно обитую дверь, тут же возбужденно запрыгал вокруг молодой женщины, откидывая голову, всплескивая руками и бурно восклицая: ах, сколько лет, сколько зим! Ах, как он рад! Ах, она совсем-совсем не изменилась! Глория с улыбкой подумала: сговорились они все, что ли?

Лагранж вдруг мгновенно угомонился, перестал скакать, как упругий мячик, и сел за письменный стол, где еще несколько минут подергивался в кресле, остывая от волнения. Но даже утихомирившись, Лагранж не избавился от своей лихорадочной напряженности; его, как и Донасьенну, словно подпитывают какие-то сверхмощные батарейки: в результате этой непрерывной ажитации лицо адвоката то и дело искажает нервный тик, а экстравагантные костюмчики изнашиваются гораздо быстрее, чем у других людей. Глория вспоминает, как лет шесть назад ей случилось несколько раз лечь с ним в постель: целую ночь он успевал всюду, где только можно. Вообще говоря, клиентура у Лагранжа очень небольшая, и он не стремится ее расширять: денежки у него и так водятся, он может позволить себе вести лишь вполне определенные дела и раскатывать в «опеле». Но он честен – что есть, то есть.

Во всяком случае, с Глорией. Именно ему поручена деликатнейшая задача управлять ее имуществом и блюсти ее интересы.

– Глория, миленькая, – восклицает он, – я всегда в твоем распоряжении, не забывай, я всегда рядом. Я Всегда Рядом! – Он знает Глорию чуть ли не с детства, он практически единственный, кто в курсе всех ее дел.

В отличие от Сезара, он засыпает ее вопросами – пусть Глория сама решает, отвечать ей или нет.

Но ей сейчас хочется только одного – уехать.

– Куда? – вопрошает Лагранж.

– Как можно дальше.

– Как можно дальше, – мечтательно повторяет Лагранж. – Дальше Новой Зеландии или Австралии ехать некуда.

И тут в голове у Глории мелькают, точно кадры ускоренного фильма, воспоминания об австралийских рассказах Алена. Фауна, флора, аборигены, искатели жемчуга, бифштексы с вареньем, весь этот примитивный рай.

– Хорошо, – говорит она, – пусть будет Австралия.

– Ты уверена, что ты в этом уверена? – беспокоится Лагранж.

– Да, – отвечает Глория, – и еще мне нужен другой паспорт. Подбери мне новое имя.

– Сначала о деньгах, – говорит адвокат, вытаскивая из досье Глории кучу банковских документов. После их просмотра выясняется, что, во-первых, деньги Глории, вложенные в акции, облигации и сданные внаем квартиры, принесли ей довольно крупное состояние. И что, во-вторых, само это состояние за последнее время весьма прилично округлилось, поскольку ежемесячные суммы, присылаемые Лагранжем в Бретань, были намного скромнее процентов с капитала. Прекрасно! На это Глория ответила, что, во-первых, на путешествие ей потребуется гораздо больше денег, чем на жизнь в Бретани. И что, во-вторых, у нее самой ровно ничего не изменилось – нет-нет, никакого нового мужчины, все по-прежнему, просто ей захотелось встряхнуться. Она благоразумно воздержалась от рассказа про визит Кастнера и то, чем это кончилось. Прекрасно!

Потом они занялись ее австралийским будущим. Лагранж обещал уладить все проблемы – билет на самолет, визы, денежные переводы, бронирование гостиниц, адрес до востребования.

– А главное, не забудь о моем новом имени и паспорте, – напомнила Глория.

– Хорошо, – ответил Лагранж. – Вообще это дело сложное, но я постараюсь. Тебе какое имя нравится?

– Все равно, – сказала Глория. – Выбери сам.

– Хорошо, – повторил Лагранж. – Поужинаем вместе? Я приглашаю.

Поскольку Бельяр весь день где-то пропадал, Глория чувствовала себя достаточно свободной, чтобы после ужина согласиться выпить рюмочку, затем другую, затем самую последнюю в обществе Лагранжа, а там и сперму самого Лагранжа, но все же она не слишком поздно вернулась к себе в отель, сразу легла и уснула, грезя о стране на краю света. И мечтая обрести на этом краю света убежище – надежное, неприступное, никому не известное. Уютное, как сумка кенгуру, где можно свернуться комочком, и – прыг-скок, прыг-скок! – все дальше и дальше к райским кущам, где она навек позабудет и свое подлинное имя, и все остальные имена.