Текст книги "Полная безнаказанность"

Автор книги: Жаклин Арпман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Разницы никто не заметит, – заявил Антуан, на что Адель немедленно возразила:

– Но мы-то, мы ведь будем знать, что основа, или покрытие, или как там это называется…

Она взглянула на Антуана.

– Настил, – подсказал он.

– Профессионалы обожают извращать истинное значение слов! Так вот – настил не будет а-у-тен-тич-ным.

Она хотела сказать, что замена настила будет равносильна покушению на исконную суть «Ла Дигьер».

– Да ладно тебе! – не согласился Вотрен. – У меня вот стоит протез тазобедренного сустава из сплава хрома с кобальтом, я же остаюсь собой!

– А черепицу для ремонта крыши мы купили в Анже, – подхватил Антуан, – но она от этого не перестала быть крышей «Ла Дигьер».

– И вы сможете парковать машины во дворе. Сами же жалуетесь, что зимой, пока до машины дойдешь, того гляди, или поскользнешься, или простудишься, – поддакнул Жером.

На лицах дам ла Дигьер по-прежнему читалось сомнение. Мадлен сделала слабую попытку поддержать Антуана.

– Со временем бережного отношения будет недостаточно, разрушения продолжатся.

В голосе Мадлен не было убежденности, так что убедить она никого не могла.

Моим мнением тоже поинтересовались. Я со смехом ответил, что как профессионал стою за то, чтобы не дожидаться этих разрушений, но ведь мой голос все равно ничего не решает, ибо мужчин четверо, а женщин – семь и слово все равно за дамами, мы ведь придерживаемся демократических принципов.

– Тем более что «Ла Дигьер» принадлежит им, – добавил я, глядя на Альбертину.

Она улыбнулась.

– Думаю, они будут противиться до последнего.

– Ну да, а потом уступим, – проворчала Адель.

Спор продолжился – чувствовалось, что возникал он с завидной регулярностью. Шарлотта не хотела, чтобы клиенты ее фирмы заезжали во двор на машинах:

– Они превратят его в автостоянку!

Сара поддержала сестру: «Что уж говорить о фургонах для перевозки лошадей!»

– Подумай о своих помощниках, которым приходится собирать навоз, – съязвил Жером.

Было совершенно ясно, что никакого решения они не примут.

Вскоре служанки сообщили Мадлен, что ужин готов, она сделала знак Альбертине, та встала и направилась в кухню под руку с Вотреном. Жером обнял Адель за плечи, а Сару за талию, Шарлотта, Клеманс и Антуан замыкали шествие.

– Заметили наши перемены? – вполголоса спросила Мадлен.

Ну еще бы!

Я галантным жестом предложил Мадлен руку, и она ее приняла.

– Намечаются свадьбы? Я удостоюсь приглашения?

– Вы наверняка были бы в числе гостей, но замуж никто не собирается. От этого обычая женщины из рода ла Дигьер, похоже, отказались навсегда.

Мадлен оглядела стол.

– Вино! Я забыла про вино! – воскликнула она. – Антуан, ты не сходишь в погреб?

Погреба! «Нужно непременно их осмотреть, – сказал я себе. – Они наверняка так же восхитительны, как и все остальное в этом доме».

Новая мебель подчеркнула великолепие кухни. Как и прежде, белые фарфоровые тарелки стояли прямо на деревянной столешнице, но одна деталь – я осознал это, когда сел и развернул белую, тонко вышитую салфетку – изменила все: приборы были старинные, из чистого серебра, с гравировкой. Мне показалось, что вензель составляли буквы «Ф»и, возможно, «А».Госпожа ла Дигьер перехватила мой нескромный взгляд.

– Этот набор принадлежал моему мужу, – объяснила она. – Он непременно хотел привезти его сюда.

– Они очень хороши.

– Как и стаканы.

Альбертина была права. Какой это век? Неужели XVIII? Я не эксперт, но не мог не заметить, что они разрознены. Одна из моих приятельниц, любительница и знаток стекла, рассказывала мне перед картиной «Обед с устрицами» художника де Труа, что обычай выставлять на стол рюмки, бокалы и стаканы из одной серии появился сравнительно недавно, в XIX веке. Это было связано с возрастанием роли буржуазии в обществе, а возможно, и с промышленным ростом (в этом она уверена не была). Помню, мы тогда нашли на полотне всего два одинаковых стакана. Я подумал, что госпоже ла Дигьер наверняка все это известно: стол в ее доме накрывали так, как это делала жена первого Октава Трамбле де ла Дигьера.

Разговор за столом был оживленным, даже сумбурным, но я различал за беззаботными словами отзвуки былых тревог. Человек способен оценить всю силу пережитого ужаса, только оказавшись в безопасности: смех и шутки звучали естественно, но в них чувствовалось еще послевкусие страха за свою судьбу Гордец идет на казнь гордо выпрямившись, с высоко поднятой головой: когда мы познакомились, обитательницы «Ла Дигьер» скрывали напряжение за веселостью, теперь, когда угроза миновала, к ним вернулись легкость и свобода.

Сотрапезники говорили о новом и очень успешном пакете программ Шарлотты; о чудесном молодом коте, которого Сара, чуть не плача, вынуждена была усыпить, потому что он страдал от рака и ужасно мучился; о поступлении Клеманс на медицинский факультет – она уже освоила курс анатомии и с нетерпением ждала возможности попасть в анатомичку, потому что у нее было плохое пространственное видение; о сомнениях Адель, блиставшей в гуманитарных науках, но подумывавшей об отделении наук точных – ради повышения общего уровня культуры («Иначе квантовая физика навсегда останется для меня темным лесом!»), но только не о Луи Фонтанене.

Я не стал пить кофе, опасаясь бессонницы. Адель и Клеманс ушли первыми, за ними последовали Сара и Шарлотта – они собирались в кино с Жеромом и Антуаном. Около десяти Альбертина и Вотрен удалились – не уточнив, куда именно, и мы с Мадлен остались одни.

Служанки наводили порядок на кухне.

– Пойдемте наверх, в маленькую гостиную, – сказала она, – мы сможем еще немного поговорить. Конечно, если вы не хотите лечь?

Какой уж тут сон, когда Мадлен предлагает поговорить?

Под маленькойгостиной она имела в виду ту самую комнату десяти метров в длину, которая так восхитила меня по приезде.

– Здесь нам никто не помешает. Девочки пока не привыкли, что у них теперь есть гостиная, и не заглядывают сюда. Сара и Шарлотта иногда проводят здесь деловые встречи, если хотят произвести впечатление на делового партнера.

– Думаю, осечки не бывает.

– Угадали! По-моему, получилось неплохо, как вам кажется?

– Просто замечательно. Современная мебель – решение очень удачное.

– Да, я не люблю нелепых излишеств. Сам дом достаточно стар, чтобы обойтись без подделок под старину, а подлинники слишком дороги и неудобны.

Мадлен обставила комнату по своему вкусу и на собственные деньги. Я вспомнил, какое ничтожное жалованье она получала – если получала! – и удивился. Я напомнил было себе, что задавать вопросы неучтиво, но эта женщина уже поняла меня:

– Вы, должно быть, спрашиваете себя, как я смогла все это себе позволить?

Я изобразил на лице приличествующее случаю легкое смущение.

– История проста, но удивительна. Я жила в этой семье, как в своей, никогда не вспоминала о деньгах и вообразить не могла, что Альбертина об этом думает. Тридцать пять лет она с невероятной дотошностью вела мои счета, учитывала каждый неоплаченный месяц – а их было много! – и индексацию, отпускные, страховые взносы и даже проценты! Получилась немыслимая сумма. Я стала обладательницей небольшого состояния, во что долго не могла поверить. Согласитесь, человек, много лет выращивавший морковь, чтобы сэкономить несколько су, имеет право растеряться. – Она рассмеялась. – Для проформы я сказала Альбертине, что в некотором смысле ситуация абсурдная: мы хоть и сводные, но сестры, и она не должна мне платить. Но я всю жизнь работала – много, тяжело – и деньги взяла с удовольствием. Потом мы обсудили мой статус и пришли к согласию, что я не должна оставаться служанкой: отныне мы настоящие сестры, живем в одном доме, я занимаю левое крыло и руковожу прислугой. Две девушки, которые убирают и помогают мне на кухне, живут здесь постоянно, на третьей вся тяжелая работа, и она приезжает в будни из М***. Много лет подряд я в свободное время помогала Альбертине в ее редакторской работе, теперь это узаконено, и я получаю свой личный гонорар. У Альбертины безупречная профессиональная репутация, она очень востребована, а я из бедной служанки превратилась во вполне обеспеченную дамочку.

Весьма достойное применение состоянию Фонтанена.

– Я никогда не воспринимал вас как служанку.

– Это потому, что я себя таковой не ощущала.

Мадлен достала стаканы.

– За руль вы не сядете, так что я с чистой совестью могу вас угостить. Что будете пить?

Выбор у нее был богатый.

– Пожалуй, продолжу пить вино.

– Я тоже. Никогда не любила крепкие напитки.

Среди многих необходимых вещей в гостиной находился и небольшой холодильник, предназначенный специально для вина и поддерживавший в нем нужную температуру. Она достала из него бутылку, передала ее мне, и после того как я ее откупорил, мы устроились со всеми удобствами.

– Вы наверняка не перестаете удивляться произошедшим у нас переменам?

– Это еще слабо сказано.

Мадлен долго молча смотрела на меня, и я вдруг почувствовал: что-то меняется. Она отвернулась, уставилась взглядом в пустоту и как будто потемнела лицом.

– Вам известно, откуда взялись деньги.

Это прозвучало как утверждение.

– И вы не понимаете, почему я об этом не говорю.

Меня снедало любопытство, и я решил обойтись без лицемерных ужимок.

Она продолжила, по-прежнему не глядя на меня.

– Юридически все просто: Фонтанен сделал Альбертину своей единственной наследницей. Других родственников у него не было, так что опротестовать завещание никто не мог! Вот так все и произошло. – Она наконец подняла на меня глаза. – Именно так. Как банально, не правда ли? Прошлогодняя эпидемия гриппа оказалась очень тяжелой. Если человеку шестьдесят восемь, осложнения гораздо опасней, чем в молодости. Врачи сделали все, чтобы спасти Фонтанена.

Я сидел совершенно неподвижно, как охотник в засаде, знающий, что малейший шорох может спугнуть дичь. В голове промелькнули и тут же растаяли два вопроса: Какой охотник? Какая дичь?

– Иногда медицина оказывается бессильной.

Я почувствовал, что должен как-то отреагировать, хотя бы кивнуть.

– Его держали в интенсивной терапии, давали кислород, подключили к электрокардиографу, каждые десять минут переливали кровь, короче – ничего не упустили, но с сепсисом справиться не сумели.

Мадлен снова отвернулась. Мне показалось, что в воздухе как перед грозой повисло электричество.

– В отделении умер не только Фонтанен. Врачи пытались спасти еще двух больных – семидесятилетнего мужчину и старую даму. Она умерла первой, следом за ней ушел Фонтанен, а час спустя – тот старик. Невероятно, с каким упорством доктора сражались за жизни этих людей. Но они проиграли битву. – Мадлен тяжело вздохнула. – Во всем этом нет ничего загадочного, не так ли?

Сама ее фраза была загадкой. Я больше не мог притворяться:

– Одно то, как вы об этом говорите, заставляет меня думать, что есть.

– Вся больница работала в режиме «скорой помощи». Грипп косил людей направо и налево, во всех отделениях. О, все было не так трагически, количество смертельных исходов не достигло критического уровня, но наш район пострадал особенно сильно.

– Мадлен, что вы пытаетесь мне сказать?

– Вы уверены, что хотите услышать?

У кого нашлись бы силы ответить «нет»?

– Вы все для этого сделали.

– Это правда.

Она лукаво улыбнулась. И как будто стряхнула с себя груз тяжких воспоминаний, снова став той Мадлен, которую я знал – непревзойденной и неутомимой рассказчицей.

– Учтите, мой рассказ может растянуться на всю ночь, а вы, наверное, хотите спать.

– Не дразните меня.

– Но вы только что отказались от кофе.

– Тогда вы не обещали мне рассказа.

– Сдаюсь.

– Это означает, что теперь вы меня угостите?

– У меня здесь есть все, что нужно, не придется даже спускаться в кухню. Я только попрошу вас набрать воды в ванной, – ответила Мадлен, вручая мне графин.

Когда я вернулся, кофеварка была уже заправлена. Мадлен попросила меня достать чашки, поставила на столик коробку печенья, и мне показалось, что эти привычные действия помогают ей, что называется, разогреться, как это делают артисты и танцоры перед выходом на сцену.

Первые слова Мадлен совсем меня не удивили.

– Вы знакомы с девочками. Вы видели Альбертину. Несмотря на все различия характеров, их объединяет главное: всеони – ла Дигьер.

Мадлен выдержала паузу, словно хотела, чтобы я прочувствовал ее слова:

– Они – ла Дигьер. Именно так. Протекающая крыша, сломавшийся котел парового отопления, расшатавшаяся ступенька лестницы заставляли их страдать. Они как будто сами заболевали. Когда у меня разыгрывается артроз, я забываю обо всем на свете и мечтаю об одном – чтобы боль наконец отступила. За это я могла бы прозакладывать душу дьяволу, если бы точно знала, что у меня есть душа, и верила, что дьявол существует и желает заполучить мою жалкую душонку. Боль пожирает меня, я перестаю быть собой и превращаюсь в сгусток боли. Для них отсыревшее пятно на потолке в кухне было подобно разыгравшемуся ишиасу или угрозе инфаркта. И они сделали все, чтобы спасти свою жизнь.

Я спрашивал себя, что же такого они сделали. Мадлен на мгновение взглянула мне прямо в глаза – и время как будто остановилось. Мне стало не по себе.

– Если я вам не расскажу, никто никогда не узнает. Все пропадет безвозвратно. Вы понимаете, мсье, что я не могу этого допустить?

Я – естественно! – ничего не понимал.

– Грандиозное и ужасное деяние останется тайной, о нем будет знать лишь тот, кто его совершил, но он никогда ничего не скажет: получится, что ничего не было. Местное кладбище очень-очень старое: некоторые захоронения восходят к пятнадцатому веку, о тех, кто там лежит, ничего не известно. Ну можно ли принять такое? Люди жили на свете, сражались, горевали, радовались, и ничего от них не осталось. Совсем ничего. Несколько стершихся от времени имен на камне – и полное забвение. Я одинока, детей у меня не было, сестра умерла. Она жила в Канаде, и у нее была дочь, но она вряд ли помнит, что у нее есть тетка. Мы, кстати, никогда не виделись. Не беда, я прожила вполне заурядную жизнь, имела нескольких любовников и не испытывала сильных страстей. Но они! Такие храбрые, страстные и безудержные! Неужели и о них забудут? – Ее била дрожь. – Я все вам расскажу. И мне не важно, поделитесь вы с кем-нибудь тем, что узнаете, или нет. Я заявлю, что вы все придумали. Да и кто поверит россказням безумной старухи? Разве что такой же псих, как она сама. Хозяйки «Ла Дигьер» останутся вне подозрений.

Я желал бы воспроизвести рассказ Мадлен слово в слово, но он длился не один час, и это вряд ли возможно. Тем не менее он до сих пор звучит у меня в ушах, и я сделаю все, что могу.

Как известно, Фонтанен хотел показать Альбертине свой дом.

– Если он вам понравится, мы сможем время от времени туда наезжать.

Они отправились в Париж, и госпожа ла Дигьер осмотрела прелестный, тщательно отделанный покойной госпожой Фонтанен дом. Та была женщиной со вкусом и любила окружать себя красивыми, купленными у антикваров вещами. «Возможно, у тех же, кому я продавала мои», – думала Альбертина, переходя из одной комнаты в другую. Она бы не удивилась, увидев комод, столик или картину, которыми вынуждена была пожертвовать. Она поразилась возникшему в душе горькому чувству, устыдилась и наговорила кучу комплиментов. Душевное равновесие вернулось к ней не сразу, но потом она рассказала Мадлен, что все было слишком красиво, слишком продуманно, слишком старательно подобрано. Она вспоминала лучшие времена «Ла Дигьер»:

– Его дому недостает той разностильности, которую накопил наш дом за столетия своего существования: прадедушкин секретер Серюрье-Бови соседствует с прапрабабушкиными туалетным столиком эпохи Луи-Филиппа и шкафом времен Людовика Шестнадцатого, который привез первый Октав. В конце концов они стали похожи, как супруги, прожившие вместе не один десяток лет. В парижском доме Луи все слишком гармонично, это музей, царство утонченного вкуса. Но разве можно жить в музее? То, что я испытала, осматривая дом, больше всего напоминало жгучую ревность: эта женщина ничего не теряла, она только получала.

Альбертина скрыла от будущего мужа шокировавшие ее саму эмоции и дала понять, как высоко оценила вкус и деловую хватку госпожи Фонтанен, чем доставила ему большое удовольствие. Он водил Альбертину по лучшим ресторанам, представил ее своим друзьям, и она сразу покорила их своей красотой и изысканным изяществом. Фонтанен всем объявлял о будущей свадьбе и читал одобрение во взглядах окружающих.

В последний вечер в Париже он открыл сейф и достал оттуда несколько футляров.

– Это драгоценности моей жены. Я не знаю, как с ними поступить: просто подарить их вам или предложить выбрать, что захотите, а остальные продать. Жуанне советует положиться на ваше решение.

Жуанне был его шофером и тем самым добрым ангелом, который посоветовал Фонтанену поехать в Виши.

– Я никогда не носила драгоценностей, – сказала Альбертина. – Их продали первыми.

Он горестно всплеснул руками.

– Они принадлежат вам. И вашим дочерям, если они захотят.

С его стороны было очень умно упомянуть девочек. Альбертина рассмеялась:

– Я плохо представляю себе Сару, осеменяющую корову в бриллиантовых кольцах, но молодой женщине-программисту очень пойдут бриллиантовые сережки. Посмотрим, что они скажут.

Но когда Фонтанен предложил ей заказать туалеты у лучших кутюрье, она воспротивилась:

– В моем возрасте неприлично чувствовать себя юной содержанкой. Дайте мне время привыкнуть к вашим деньгам.

Она продолжала звонить нам каждый вечер, но тон разговоров изменился: охота на претендента завершилась, Фонтанен официально посватался, и на сомнительные шутки наложили табу.

Между будущими супругами и девочками образовалась едва заметная дистанция, не исчезла она и после смерти Фонтанена: Альбертина никогда никому не позволяла дурно говорить при ней о покойном муже.

В ближайшую после моего отъезда субботу они вернулись в «Ла Дигьер». Чтобы придать событию особую торжественность, было сделано исключение: ворота распахнули настежь, и автомобиль въехал во двор под озабоченным взглядом Антуана, болевшего за судьбу мостовой. Сидевший за рулем Жуанне вел машину очень медленно, осознавая важность момента. И это был действительно великий момент, его ждали как откровения, один век сменял другой, наступало новое тысячелетие, Всеобщая Молва возвестила о начале другой эры, судьба затаила дыхание, о, время, задержи свой бег,тучи рассеялись, и восхищенные архангелы запели хвалу Господу. Соскучившаяся Альбертина открыла дверцу, не дожидаясь, пока машина остановится, вышла, взглянула на свой дом и всхлипнула от счастья. «Я спасла „Ла Дигьер“», – подумала она, чувствуя, как все Октавы улыбаются ей с небес.

Девочки бросились к Альбертине, Адель, опередив остальных, обнялась с бабушкой, потом наступил черед сияющей Клеманс, невозмутимой Шарлотты и Сары, державшей на руках кошку, ее хозяйку она попросила подождать в кабинете. Мадлен стояла чуть в стороне, Альбертина притянула ее к себе, и все семеро образовали целующийся, обнимающийся, радостно перекликающийся кружок. Фонтанен с волнением наблюдал за этой сценой и сказал потом Жуанне (а тот передал Мадлен): «Я женюсь и обретаю семью».

Когда все успокоились, Альбертина начала ритуал представления.

Первой она назвала Мадлен:

– Вот моя сестра.

– Я знаю, что вы были надежной опорой моей дорогой Альбертине, – сказал он, склонившись над рукой Мадлен.

– Мне впервые в жизни поцеловали руку, – сообщила она мне.

Шарлотте Фонтанен сказал:

– Вы специалист по информатике. И самый рассудительный член семьи.

– Значит, вот как мама меня отрекомендовала…

Похвалил профессию Сары:

– Ветеринар. Прекрасное занятие.

Мадлен помнила каждое мгновение того дня.

– Нужно любить коров, – ответила Сара, она так и не спустила кошку с рук.

– Мои внучки: Клеманс…

– Которая будет врачом.

– И Адель.

– А вы еще в нерешительности, не так ли?

– Да, я думаю.

– Но склоняетесь к литературе, как рассказала мне мадам ла Дигьер.

Они оценили это церемонное мадам.

– Да, – ответила Адель. – Что очень досадно: я не вижу себя преподавательницей французского, которая двадцать лет ждет повышения и приличной зарплаты.

– Зато какое благородное призвание.

– Знаю-знаю: самопожертвование, бескорыстное служение! Но я не мать Тереза. И хочу зарабатывать деньги.

Он рассмеялся:

– Ценю вашу откровенность.

– Она просто ужасна! – Альбертина взъерошила волосы девочки. – Застенчивость как таковая отсутствует.

– Застенчивость, бабуля, это роскошь, которая дорого обошлась женщинам твоего поколения. У моих ровесниц средств на нее нет и не будет.

Взрослые снисходительно рассмеялись, и Альбертина повернулась к шоферу.

– Представляю вам Люсьена Жуанне, водителя господина Фонтанена.

Важная роль Жуанне при будущем муже была им известна, и он удостоился дружеского приема.

Потом Альбертина знаком подозвала стоявших в сторонке Жерома и Антуана. Она представила их как дальних кузенов – степень родства даже не вычисляется! – но очень близких и верных друзей. Жуанне открыл багажник и попросил Жерома с Антуаном помочь. Они достали из машины несколько сумок-холодильников и поставили их на кухонный стол, который уже начали накрывать на одиннадцать персон. Пока Фонтанен выражал законный восторг красотой огромной, залитой солнцем комнаты, мужчины вытаскивали из сумок шампанское, фуа-гра и баночки с икрой. Адель восторженно воскликнула:

– Икра! Я никогда не ела икру! А ложки нам понадобятся?

– Все зависит от вашего аппетита, дорогая моя девочка, – ответил Фонтанен, очень довольный ее реакцией.

– Аппетит у меня зверский. – Она скорчила рожицу старшим. – А голод в моем возрасте можно утолять, не думая о целлюлите.

Сара и Шарлотта возмущенно запротестовали.

Сара вернулась в кабинет, – ей нужно было закончить прием, Мадлен и Альбертина открыли баночки и разложили деликатесы по тарелкам, Жером с Антуаном откупорили бутылки, а девочки закончили сервировать стол – и все это с неизменно восхищавшей меня энергией и слаженностью. Фонтанен, судя по всему, тоже был совершенно очарован и смеялся радостно, как ребенок.

– Они прелестны, – сказал он Альбертине, которая ответила: «Знаю».

После еды Фонтанен сразу попросил Антуана показать ему крышу.

– Я буду готов через минуту. – Антуан, как это было заведено в доме, отправился к раковине вымыть свою тарелку.

Фонтанен проводил Антуана взглядом, но не последовал его примеру, оставив свой прибор на столе.

– Придется его обучить, – прокомментировала Адель.

Сначала мужчины обошли дом вокруг, потом поднялись под крышу. Через четверть часа они вернулись, и Фонтанен обратился к Жерому:

– А теперь я хотел бы осмотреть грузовик Сары.

– Почему Жером должен показывать ему мою машину?

Шарлотта нахмурилась.

– Он пускает нам пыль в глаза, – сказала Адель.

Разговаривали они вполголоса, чтобы не услышала Альбертина, но Мадлен не упустила ни слова из этого обмена репликами.

Жуанне принес из машины чемоданы. Одну из комнат на первом этаже проветрили, тщательно убрали, перенесли туда из других помещений стол, стул и кресло, превратив во временную гостевую спальню. Госпожа ла Дигьер проводила туда Фонтанена, ничуть не смущаясь тем обстоятельством, что жених будет жить по-спартански. Фонтанен выдержал экзамен, спросив только, достаточно ли жесткий матрас: у него была больная спина. Он знал, что за неимением лишней кровати его шоферу Жуанне придется ночевать в М***.

– С вашего разрешения, в понедельник мы отправимся в Л*** и кое-что купим, – сказал он Альбертине.

– Покупайте все, что вам необходимо. Дом полупустой, свободного места хватает.

Альбертина оставила его устраиваться и вернулась в свою комнату, где ее ждали девочки. Она начала разбирать чемодан, чтобы вернуть Саре и Шарлотте вещи, которые брала «напрокат». Адель увидела лежавший на дне пакет, не спрашивая разрешения, открыла и продемонстрировала остальным очаровательный пеньюар.

– Ого! – присвистнула Сара. – Это для первой брачной ночи?

– Фи, Сара! – возмутилась Шарлотта.

Альбертина вздохнула:

– С ума сойти, до чего твоя сестра и ее дочь похожи друг на друга. Любопытные, как сороки, и до ужаса бестактные!

– И поскольку, – продолжила неуемная Адель, – сей предмет туалета не был распакован, я делаю вывод, что…

Хор протестующих голосов заставил ее замолчать, и Альбертина прогнала их из своей комнаты. Весело хихикая, они вернулись к Мадлен.

– Мы наказаны.

– По правде говоря, я упустила из виду, что она уже тридцать лет не занималась любовью, – сказала немного растерянная Сара.

Шарлотта вздернула брови:

– Интересно…

– Она ничего не скажет.

Мадлен рассмеялась им в лицо.

–  Этоумение очень быстро возвращается.

– Но ему, как-никак, шестьдесят семь, – вступила в разговор Клеманс. – У него могут возникнуть трудности.

– Мама, ветеринар может прописать «виагру»? – спросила Адель. Мать и тетка хором ее одернули.

Вечером у Мадлен состоялся серьезный разговор с Альбертиной. Та была слегка раздражена любопытством девочек.

– Я посвятила им всю себя, а теперь хочу, чтобы они признали за мной право на капельку личной жизни.

– Следует признать, что ты их к этому не приучила.

– Замолчи!

Они рассмеялись.

– Ты тоже хочешь знать?

– Нет. Я знаю. Ты этого не делала.

– Почему ты так уверена?

– Это противоречило бы образу, который ты для себя выбрала и который ему нравится.

– Какой образ? – искренне удивилась Альбертина.

– Женщины прямой, абсолютно честной, бескорыстной. «Постившейся» целых тридцать лет, чтобы его соблазнить.

– Но все так и есть!

– И ты этим воспользовалась. Сама знаешь. Ты показала ему себя такой, какая ты есть, но у тебя не было выбора. Обмана не было – ты действительно вела жизнь добропорядочной женщины, правда вынужденно. Но такова ли ты на самом деле?

– Не знаю. Я почти ничего не знаю о себе, Мадлен, моей жизнью всегда управляли обстоятельства.

В этом Альбертина была права. Они молча переглянулись, ощутив мгновенный прилив взаимного сочувствия.

– Думаешь, вы будете счастливы вместе?

– Как буду жить я, не знаю. Но с «Ла Дигьер» точно все будет хорошо.

Мадлен на мгновение замолчала и посмотрела на меня.

– Этим все было сказано, мсье.

Она во второй раз назвала меня мсье, и я очень огорчился.

– Почему вы не обращаетесь ко мне по имени? Я ведь внял вашей просьбе и называю вас Мадлен. Когда вы говорите мне «мсье», я начинаю чувствовать себя посторонним, хотя надеялся, что здесь меня считают другом.

Мадлен добродушно рассмеялась.

– Я просто еще не привыкла к своему новому статусу. Обещаю постараться.

В доказательство она закончила фразу, назвав меня по имени.

Полагаю, вы уже поняли, сколь важную роль играл при Фонтанене Жуанне. Они жили бок о бок пятнадцать лет. Жуанне наняла госпожа Фонтанен – она терпеть не могла водить машину, особенно в Париже с его вечными пробками. Фонтанен время от времени прибегал к услугам шофера жены и открыл для себя, как это удобно: сидишь себе на заднем сиденье, изучаешь бумаги, делаешь нужные звонки по сотовому. Он все чаще ездил с Жуанне, вызывая притворно возмущенные протесты жены. Супруги договорились, составили устраивающее их расписание, и Жуанне стал возить обоих. Он первым узнал о смертельной болезни госпожи Фонтанен, потому что она страшилась реакции мужа на трагическую новость и все оттягивала и оттягивала объяснение с ним. Жуанне переубедил хозяйку, объяснив, как это ужасно для мужчины – узнать, что он пребывал в счастливом неведении, когда все было уже потеряно. Он помогал ей, как мог, был даже сиделкой, а после смерти госпожи Фонтанен стал опорой вдовцу.

Именно Жуанне помог нам понять характер и натуру Фонтанена: этот в высшей степени успешный и деловой человек, весьма рассудительный профессионал, в личной жизни был порывистым, вечно строил планы и не терпел, если их осуществление откладывалось. Он насел на Антуана и, горя желанием немедленно начать ремонт крыши, послал его в Анже и Португалию на поиски черепицы. Узнав о проблемах с грузовичком Сары, Фонтанен поинтересовался у Жерома, что ей хотелось бы получить взамен, и немедленно сделал заказ. Знай об этом Жуанне, он наверняка посоветовал бы хозяину не пережимать, не наседать на людей, подавляя их своими благодеяниями, хотя не факт, что Фонтанен прислушался бы к его мнению. Вот так, едва успев появиться в доме, Фонтанен решил две серьезные проблемы, ошарашив Сару и смутив Альбертину.

– Друг мой, мы пока даже не женаты!

– Но поженимся через две недели, а крыша ждать не может. Погода стоит хорошая, но Антуан сказал мне, что опасается сентябрьских дождей.

Почувствовав, что госпожа ла Дигьер испытывает неловкость, он добавил:

– В любом случае, когда придут счета, мы уже станем супругами!

Фонтанен точно знал, какой именно брачный контракт они подпишут: Альбертина останется единственной владелицей собственного имущества, а его состоянием они будут владеть на паритетной основе, кроме того, в завещании он объявит ее единственной наследницей.

– Так что в конечном итоге вы заплатите за все собственными деньгами.

Она все еще колебалась.

– Адель сказала бы, что вы «заморачиваетесь» ненужными предрассудками, – продолжил он.

– Адель простодушна, как любой, кто ни разу не сталкивался с грубой реальностью. Девочка считает себя циничной, но она просто наивна, – ответила Альбертина. Разговор становился для нее мучительным.

– Помнится, вы обещали, что поможете мне получать удовольствие от денег, которые я, неизвестно для чего, накопил. Я влюбился в ваш дом с первого взгляда: не познакомься мы раньше, я стал бы ухаживать за вами, чтобы заполучить его.

Столь веские доводы сломили остатки сопротивления.

Фонтанен мерил шагами коридор, осматривал пустующие комнаты, заглядывал – якобы случайно – в жилые.

– Всего я насчитал двенадцать комнат, – сообщил он Альбертине.

Она весело рассмеялась:

– Когда все ла Дигьеры собирались здесь, места не хватало, и слуг приходилось селить на чердаке, разгораживая помещение шторами, чтобы создать хотя бы подобие уединенности.

– Н-да… Но неужели никому никогда не приходило в голову устроить здесь роскошную гостиницу? Изысканное пристанище для усталых путешественников?

«Нужно будет рассказать ему историю семьи во всех подробностях, – заметила Альбертина, передавая этот диалог Мадлен. – Он не понимает, что разорение подкрадывается к человеку мелкими шажками, не оставляя времени на грандиозные планы».

– Пришлось бы вкладывать деньги. Много денег. А у нас их не было: чтобы заткнуть очередную дыру, мы каждый раз что-нибудь продавали.

– Ну конечно! Конечно, я все понимаю. – Убежденности в голосе Фонтанена она не услышала. – Хотя всегда можно взять заем. Усадьба стоит очень дорого.