Текст книги "Полная безнаказанность"

Автор книги: Жаклин Арпман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Так повелось, что сыновей из поколения в поколение в роду называли Октавами и Антуанами. Если рождался третий мальчик, его называли Альбертом в честь Альбертины, супруги первого Октава, Октава-строителя, который и сам был назван в честь своего отца! Октав II остался в «Ла Дигьер», а его брат уехал в Америку, нажил там состояние и после Великой французской революции вернулся с женой и детьми. Старшего его сына звали конечно же Октав. Думаю, если бы я тогда не записывал за Мадлен, то перепутал бы все на свете! Антуан вложил деньги в угледобычу, и братья благополучно существовали, производя на свет Октавов, Антуанов и Альбертин. Если вторым ребенком в семье становился не сын, а дочь, ее называли Антуанеттой.

Обе ветви благополучно пережили XIX век: старшая – в «Ла Дигьер», младшая – в Брюсселе, Шарлеруа и Париже. Катастрофа произошла в 1917-м: «тогдашний» Антуан поучаствовал в «русском займе». Окончательно он не разорился, но образ жизни пришлось существенно изменить. Потом случился крах 1929 года. Антуан сумел избежать бесчестия: он все продал, и они с женой отправились жить к его брату Октаву в «Ла Дигьер».

Братья не жалели сил, чтобы обеспечить своим семьям достойную жизнь, оба нашли работу, но упадок было уже не остановить. За парком следить перестали, разбили огород – вкуснейшие овощи, которое я ел на жаркое в обед, сорвали прямо с грядки, лужайку превратили в пастбище и пустили туда овец. У Антуана родился сын, у Октава в 1947-м – дочь Альбертина, мать Шарлотты и Сары.

– Она вышла замуж за своего кузена, такого дальнего, что можно было не опасаться последствий. Ей не пришлось менять имя: она была ла Дигьер и осталась ла Дигьер. Сыновей Альбертина не родила, так что имя может исчезнуть, конечно, если малышки не последуют примеру своих матерей.

– Последуют примеру?

– Ни та, ни другая замуж не выходили. Шарлотта была помолвлена с молодым Трамбле, который за три дня до свадьбы погиб в авиакатастрофе. А вот Сара так и не захотела сказать, от кого она родила Адель. В наши дни это никого не волнует.

– Адель – это та, что захватила большую гостиную?

– Да.

Внезапно меня осенило.

– Пишущая машинка принадлежит ей?

– Единственная вещь, которую она терпит на своей территории. Знаете, Адель никогда не видела эту комнату обставленной: к моменту ее рождения все уже было продано.

На этом месте наш первый долгий разговор с Мадлен прервался: во дворе раздались голоса – возвратились Адель и Клеманс. Легко себе представить, с каким интересом я их рассматривал: две прелестные юные особы четырнадцати и шестнадцати лет, живые и изящные, они поздоровались со мной так, словно мое присутствие здесь было чем-то само собою разумеющимся, расцеловались с Мадлен, налили себе чаю и принялись рассказывать о случившихся за день событиях. Я был поражен их сходством: светловолосые стройные кузины выглядели сестрами. Адель болтала, не закрывая рта, более сдержанная Клеманс с удовольствием наблюдала, как она смеется и резвится.

Я решил, что мне пора откланяться.

У меня в комнате, – правильнее будет сказать, в комнате мадам Альбертины, – спал на подушке белый кот. Мне хотелось прилечь, но я не из тех, кто станет тревожить кошачий сон. Я потянул к себе стул, но увидел, что на нем расположился другой кот, черный. Несколько секунд мы с удивлением смотрели друг другу в глаза, потом он сладко зевнул, потянулся и спрыгнул на пол, великодушно уступив мне место.

Сидя за столом в спальне Альбертины, я сделал первые записи. Я завзятый писака – термин вышел из употребления, но мой старый Ларусс 1906 года дает ему следующее определение: «тот, кто много пишет, кто любит писать», – я люблю играть с синтаксисом и грамматикой, мне нравится движение пера по бумаге, я получаю чувственное удовольствие, вычерчивая ровные, округлые, перетекающие одна в другую буквы. Компьютером я пользуюсь лишь по необходимости и всегда спрашиваю своих корреспондентов, получили они мое письмо или нет. Нередко мой вопрос ставит их в тупик: «Ваше письмо? Я получил мейл». А ведь письмо остается письмом, даже если оно послано по электронной почте. По-английски mail означает «почта», «корреспонденция», а не «письмо» – для этого есть слово letter. Замусоренность языка некорректными англицизмами меня раздражает. Когда я остаюсь один на один с листом бумаги, никто не мешает мне наслаждаться красотой языка, не хмурит брови при виде глаголов в имперфекте сослагательного наклонения.

Я пытался воспроизвести речь Мадлен, замечательной незасоренностью новомодными словечками и выражениями. Выговор выдавал в ней уроженку здешних мест: голос ее звучал певуче, будто лаская слова. Я целиком погрузился в свое занятие и был немало удивлен, когда в мою дверь постучали и выяснилось, что уже восемь.

Шарлотта была единственной из обитательниц дома, с кем я не успел познакомиться. Она только что вернулась с работы и, когда я вошел, как раз заканчивала рассказ о клиенте, который отнял у нее два часа драгоценного времени, потому что стеснялся признаться, что ничего не смыслит в своем новом программном обеспечении. Тем не менее Шарлотта уже знала, кто я такой, и поздоровалась, назвав меня по имени. Довольно высокая, волосы до плеч, светлее, чем у сестры и девочек, – такие сильно выгорают на солнце, мягкие шелковистые и блестящие, как в рекламах шампуня. Ее наряд – рубашка мужского покроя, прямая юбка и высокие каблуки – чем-то напоминал мужской костюм. Хотя она говорила о том, что ее явно раздосадовало, выглядела при этом совершенно спокойной и оттого еще более красивой. Мне всегда нравились уравновешенные женщины – они подобны мирно спящим водам. Впрочем, случались и разочарования: не всех дам мне удавалось «разбудить»! Но Шарлотта к числу «спящих» явно не относилась, это я очень скоро понял.

Меня посадили в конце стола, справа расположились Сара и ее дочь Адель, слева – Шарлотта с Клеманс и Мадлен. Я заметил два лишних прибора и с трудом удержался, чтобы не спросить, кто еще должен прийти и почему мы их не ждем. Ужинали мы тем же, что подавали в обед, но клубники, судя по размеру миски, каждый мог съесть сколько угодно.

Люди по-разному ведут себя за столом с незнакомым человеком. Я не раз бывал в подобной ситуации и терпеть не могу, когда со мной пытаются говорить ни о чем, задавая бессмысленные вопросы, на которые приходится давать бессодержательные ответы. Обитательницы «Ла Дигьер» повели себя иначе: поздоровавшись со мной так, словно я уже лет десять каждый день ужинал в их доме, они вернулись к прерванному разговору. Я узнал, что Жером, мой миляга-механик, и еще один гость – Антуан задерживаются. Мадлен сочла нужным сообщить, что оба они носят фамилию Трамбле.

– В наших краях мы все друг с другом в стоюродном родстве, – вздохнула Адель.

– Я не делала точного подсчета поколений, – сказала Клеманс, – но, если считать по четыре – пять на одно столетие, получится всего двенадцать – пятнадцать.

– Я и говорю – в стоюродном родстве!

– Трамбле всегда избегали браков между близкими родственниками, значит, они нам родственники ровно в той степени, что и все остальные потомки Адама и Евы, – подтвердила рассудительная Шарлотта.

– Не уверена, – возразила Клеманс. – Рассмотрим проблему с научных позиций: бабушка вышла замуж за ла Дигьера, а мой отец был Трамбле. Они не так строго соблюдали правила экзогамии.

Шарлотта усомнилась в ее доводах:

– Не думаю, что общих генов осталось так уж много.

Сара была другого мнения:

– И все-таки бдительность терять не следует: у всех у нас волосы и глаза светлые, значит, рецессивные гены возобладали. Адель и Клеманс должны будут с большой осторожностью выбирать отцов для своих будущих детей.

Она повернулась ко мне:

– Как ветеринар я придаю большое значение таким вещам.

– Она выберет нам осеменителей как своим коровам! – возмутилась Адель.

Меня ужасно забавляло, как эти прелестные особы обсуждают состояние своего генетического багажа.

– Насколько я могу судить, ваши рецессивные гены в полном порядке.

– Вы правы: ни у кого из членов двух семей не были отмечены изъяны развития. Но нарушения могут проявиться и через десять поколений.

– Глядя на вас, – вмешалась Мадлен, – могу сказать одно: ни одно из поколений достоинствами не обделено.

– Отлично сказано! – воскликнула Адель. – Мадлен, ты единственная здравомыслящая женщина среди всех этих чокнутых.

– Никто пока не доказал, что безумие передается по наследству, – заметила Клеманс.

Разговор продолжился в том же духе. Реплики порхали над столом, как бабочки, между моими хозяйками царило идеальное согласие. Дружная семья, что и говорить, о такой можно только мечтать – вот, правда, мужчин в ней почему-то нет! Принято считать, что раздор в общество вносят мужчины: неужели в семьях происходит то же самое? – размышлял я.

Мадлен резала мясо, когда появился Жером. Последовал всеобщий обмен поцелуями, еще немного – и мне бы тоже перепало.

– Запчасти я вам заказал, – сообщил Жером. – Обещали отправить их самолетом, но придется доплатить. Я взял на себя смелость согласиться, но, если для вас это проблема…

– Все в порядке. У меня страховка от всех рисков, к тому же машина на гарантии. Моя секретарша полагает, что мне даже возместят расходы на проживание у вас.

– Черт побери! – не сдержалась Сара, вызвав приступ всеобщего смеха.

– Мы можем пересмотреть условия, – предложил я.

– Нет-нет! Уговор есть уговор. Это послужит мне уроком: в следующий раз буду предусмотрительнее.

– Между прочим, мама, никто не гарантирует, что он будет, этот самый «следующий раз». Если только…

Она замолчала.

– Адель! Пожалуйста, не продолжай!

– Ну почему… пара-тройка гвоздей на дороге… пролитое масло…

– У тебя криминальный склад ума.

– Ты называешь меня преступным элементом из-за проколотой шины или помятого бампера?

– Кто украл яйцо, украдет и крыльцо.

– Колесо пробил, старичка прибил?

Новый взрыв хохота был прерван появлением Антуана Трамбле и телефонным звонком.

Я услышал дружный хор голосов:

– Это мама.

– Это бабушка.

– Это Альбертина.

Из чего заключил, что это мадам ла Дигьер.

Адель сняла трубку и включила громкую связь.

– Как поживают мои девочки?

Девочки поживали хорошо, просто отлично, ведь судьба послала им нечаянного гостя – очаровательного человека, который занял ее комнату и заплатил за «постой» наличными. Сара взяла трубку, нимало не смущаясь, доложила Альбертине о неожиданном пополнении бюджета и поинтересовалась:

– А как твои успехи?

– Мы с мсье Фонтаненом неразлучны. Мсье Лонжен и Дестай пали духом.

Я вытаращил глаза. Наверное, не мешай им веки, они бы и вовсе выпали из орбит. Через пару минут, в течение которых трубка переходила из рук в руки, я уяснил: госпожа ла Дигьер отправилась в Виши за богатым женихом.

– Лонжен и Дестай – пустой номер, – объявила Шарлотта. – Я пошарила в Интернете: маленькие предприятия, устойчивые, но скромные. Фонтанен – другое дело: он стоит от пятнадцати до двадцати миллионов евро.

Кухня наполнилась радостными возгласами, думаю, госпожа ла Дигьер вынуждена была отодвинуть трубку от уха.

– И ты только теперь нам об этом сообщаешь?

– Мама имеет право узнать обо всем первой.

– Мне в любом случае не подходит ни тот, ни другой: у Лонжена жирная кожа и усы, а Дестай ведет непримиримую борьбу с циррозом.

– Цирроз – вещь хорошая, помогает быстро получить наследство, – прокомментировала Адель.

– Мама, только не говори, что из любви к дочерям ты не смирилась бы с жирной кожей.

– Ну разве что в самом крайнем случае!

Стоит ли говорить, как сильно я был удивлен.

Шарлотта между тем продолжала:

– Луи Фонтанен. Владел множеством предприятий. Все они процветали. По слухам, два года назад продал все и провел блистательную операцию на бирже.

Госпожа ла Дигьер понятия не имела о биржевых подвигах Фонтанена, но знала другое: жена претендента, на которого она сделала ставку, уже лет десять как умерла. Он с головой ушел в работу, чтобы побороть горе. Это очень понравилось дочерям Альбертины – они хотели для матери человека глубоко чувствующего, но не теряющего головы. Он расширил дело, взял на себя массу обязательств и твердым шагом направлялся к полному переутомлению.

– А потом вдруг осознал свой возраст и ужаснулся.

– Так сколько же ему лет? – раздался хор голосов.

– Шестьдесят пять.

– Было два года назад?

– Да. Значит, сейчас – шестьдесят семь.

– А как у него со здоровьем? Зачем он ездит в Виши?

– Воспоминания детства.

В наступившем молчании я уловил оттенок разочарования.

Альбертина уточнила: Фонтанен приезжал в Виши в погоне за воспоминаниями. Когда он был маленьким, его мать ежегодно приезжала на этот курорт, в заботах, как она говорила, о цвете лица. Она заставляла его пить омерзительную тепловатую минеральную воду, беседуя с неким любезным господином (одним и тем же из года в год). Фонтанен пытался отыскать в своей памяти ответ на мучивший его вопрос: не стал ли тот любезный господин причиной развода его родителей.

– Развод? Дурной пример. Мне это не нравится, – объявила Адель.

Решительно, она была самой – не побоюсь этого слова – циничной из них.

– В семьях с деньгами, где кто-то разводился, наверняка цепляются к каждому слову в брачном контракте.

– Ты слишком торопишься, Адель!

– Фонтанен уже три дня тебя кадрит, пора ему решиться и сделать тебе предложение.

– В нашем возрасте не «кадрят», несчастная! Завязывают знакомство, ухаживают.

– В том, что говорит Адель, есть доля истины. Он не должен тянуть слишком долго: денег тебе хватит ровно на шесть дней, – заметила Сара.

Разговор продолжила Шарлотта:

– Если ничего не выйдет, ты сумеешь вернуть одного из отставленных?

– Вы законченные маленькие чудовища. Я с ними – сама любезность и делаю вид, что знать не знаю, по какой причине они больше не сопровождают меня на прогулке.

– Причина стоит миллион евро.

Я не пуританин и не ханжа, но услышанное меня ошеломило. Я с содроганием слушал, как бабушка обсуждает с дочерьми, внучками и служанкой – ибо Мадлен принимала активное участие в разговоре – самого богатого из претендентов, которого собирается завлечь в свои сети. Впрочем, я почти сразу себя одернул: эта женщина не лицемерит, то, о чем другие умалчивают, она делает открыто. Мы с улыбкой смотрим на юных девиц, с пылкой страстью окручивающих пятидесятилетних толстяков, реже – на дам, подтянувших себе все возможные места, которые берут на содержание молодых любовников. Я холостяк идейный, но, будучи, что называется, лакомым куском, нередко становился объектом определенных знаков внимания, от которых – иногда с сожалением – вынужден был защищаться.

«Уж не записался ли ты в лицемеры?» – спросил я себя.

– Ему известно, как тебя привлекают его деньги?

– Он знает, что я вдова и живу на небольшую пенсию.

– Он наверняка задается вопросом, почему ты не вышла замуж второй раз.

– Он открыто меня об этом спросил, хотя сформулировал очень изящно: странно, что такая женщина… – эпитеты опущу – как я, не замужем.

– И что ты ответила?

– Правду. Сказала, что за мной ухаживали, но руку и сердце не предлагали, и что я достаточно старомодна, чтобы находить это оскорбительным.

– Отлично. Более чем недвусмысленное предупреждение!

Вскоре следившая за часами Шарлотта объявила, что разговор начинает влетать в копеечку, и дамы нежно распрощались.

– До завтра.

Мадлен подала Антуану мясо, и, как только он доел, все принялись за клубнику.

– Вы, кажется, архитектор? У этого дома необыкновенной красоты перекрытия.

Я интуитивно предположил:

– Из каштанового дерева?

– Да. Как вы догадались?

– Не знаю. По совершенству форм. Дом чудо как хорош!

Антуан – человек практический, предприниматель, объяснил, что крышу необходимо отремонтировать до зимы.

– Да ведь лето только началось.

– Даже если я не возьму денег за свою работу, ремонт обойдется чудовищно дорого: вам известна цена качественной черепицы?

– Он прав, – вступила в разговор Шарлотта. – Кроме того, мы не хотим, чтобы он не брал денег за свою работу.

– Полная глупость. Заплатите потом.

– Когда потом? Мы уже задержали уплату налога на недвижимость.

– Виши, – изрекла Адель. – Ничего другого нам не остается.

Эта реплика вернула разговор к обсуждению господ Фонтанена, Лонжена и Дестая. Покончив с десертом, Мадлен с девочками убрали со стола и встали к мойке, чтобы вымыть посуду. Вручную – отсутствие машины меня не удивило. Я решил, что пора удалиться.

На этот раз я ненадолго задержался в галерее, которую здесь называли большой гостиной. Удивительно, как мог я сразу не заметить красоты ее пропорций! Очевидно, разнервничался из-за машины, да и обветшало здесь все куда сильнее, чем в комнате, которую отвели мне, и в кухне. Идеальные пропорции помещения напомнили мне об Экуанском [3]3
  Замок XVI века в кантоне Валь-д’Уаз. Музей Возрождения.


[Закрыть]замке. Обычно приводят в пример зеркальную галерею Версаля – грандиозную, роскошную, но слишком пышную – олицетворение величия, а не шедевр архитектуры. В Зеркальной галерее подданные приветствуют короля, жить там никто не станет. Неудивительно, что в «Ла Дигьер» галерею называют большой гостиной.Я мысленно убрал со стен обои «либерти», на мой взгляд, совершенно здесь неуместные, покрасил в нужный цвет – подойдут и бледная охра, и светло-серый, – расставил кресла, рояль, возможно, арфу, и оказался в машине времени. Дамы в длинных платьях прогуливались туда-сюда, несколько господ играли в триктрак при свете свечей, другие стояли вокруг бильярдного стола из дорогого дерева. Потом я попытался представить эту галерею в современном убранстве, но у меня ничего не вышло, мы отвыкли от подобных помещений. Устроить здесь и столовую и гостиную значило изуродовать ее. Возможно, Адель права и большую гостиную лучше вообще не трогать.

Укладываясь спать, я воображал себе мощенный булыжником двор: раздался стук копыт, загрохотали колеса карет, суетятся конюшие и слуги – Октав Трамбле де ла Дигьер принимает восхищенных гостей.

Но кто же архитектор? Кто, черт бы его побрал?!

Я решил, что обязательно справлюсь по книгам и отыщу его имя, но, конечно, забыл это сделать. Увы, такое со мной случается…

Я приоткрыл балконную дверь, лег и решил вернуться к купленному накануне фальшивому «Счастью в преступлении». Это оказалось попыткой с негодными средствами: несмотря на проявленную мной добрую волю и вполне приличный стиль автора, в ушах у меня звучал неистовый ритм романов Барбе д’Оревильи. Дальше второй страницы я не продвинулся, вспомнил о книгах, которые помогал перетаскивать, и, преодолев сопротивление собственных артрозных коленей, присел на корточки, чтобы взглянуть на названия. Клянусь честью, литературные вкусы госпожи ла Дигьер были выше всех похвал. Мне показалось, я увидел томик «Орландо», подумал, что редко читаю Вирджинию Вулф, и взял его. О ужас! Это оказалась «Орланда», причем все того же бессовестного автора, у которого явно не хватало вдохновения на собственные названия, раз он все время пользовался чужими! В конце концов мне повезло, я нашел «Дьяволиц» – подлинных! – и наслаждался чтением полчаса (без этого мне трудно заснуть).

Утром меня разбудило не солнце, а кошачье мурлыканье: белый кот обнюхивал мое ухо, черный легонько покусывал за плечо. Я наслаждался общением, надеясь, что моя серая любимица не узнает об этой измене. Всем известно, что некоторые кошки наделены телепатическими способностями.

В кухне пахло свежим хлебом и кофе, приняли меня радушно. Мне кажется, что в своих записях я часто использую глагол «принимать», но, если мужчина живет один, он не может не наслаждаться накрытым к завтраку столом, за которым его ждут пять милых женщин – причем четыре из них молодые и красивые и принимаютего как старого друга. Не прошло и сорока восьми часов, а я уже чувствовал себя своим в этом доме. Я человек общительный, но дело было не во мне, а в их невероятной естественности: они просто не считали нужным притворяться или что-либо скрывать.

После завтрака все разъехались по делам: Сара – в своем стареньком грузовичке, который долго чихал, прежде чем завестись, Шарлотта и девочки – в «Клио», ржавой на вид, но, судя по звуку, с уверенно работающим движком. Мадлен убрала с маленького столика телефон, я подключил свой ноутбук, связался с конторой и меньше чем за час разобрался с адресованными мне рабочими вопросами.

– Вопреки вчерашним прогнозам, – сказала Мадлен, – погода сегодня не слишком хорошая. Если хотите, я расскажу, где можно прогуляться, только придется надеть плащ – обещали дождь.

– Но у меня нет плаща.

Гулять мне совсем не хотелось.

– О, я могу одолжить вам дождевик, у нас их полно, любого размера и на любой вкус. – Она издала короткий смешок: – И любой эпохи, мы ведь никогда ничего не выбрасываем. Есть даже подлинный Макферлейн.

Она позвала меня к шкафу в глубине вестибюля, открыла дверцы и продемонстрировала невероятную коллекцию пропахшей нафталином одежды. Я уже готов был поддаться искушению, но Мадлен спасла меня:

– Честно говоря, прогулки по нашим окрестностям увлекательными не назовешь: идешь себе и идешь по дороге вдоль ограды частных владений. Разве что для джоггинга хорошо.

– В моем возрасте бег трусцой противопоказан. Если не возражаете, я, пожалуй, почитаю в своей комнате.

– Сейчас мне нужно заняться хозяйством, но к одиннадцати я вернусь на кухню. Захотите составить мне компанию – милости прошу, мы сможем поболтать, как вчера.

Такая перспектива привлекала меня неизмеримо больше занятий спортом.

Как только я остался один, меня стал искушать демон любопытства: в последнее время он так часто брал надо мной верх, что я даже не пытаюсь сопротивляться. Накануне Сара сложила на полу папки, там оказались бухгалтерские документы. Выписки из банковских счетов и накладные подтверждали мою догадку: ситуация была катастрофической и мои семьсот евро станут каплей в море. Несколько платьев в шкафах, немного белья на полках: необходимая одежда, а не наряды. Деликатность не позволила мне открыть обувные коробки с письмами и фотографиями, далось мне это непросто, так что я заслуживаю восхищения.

В одиннадцать я сидел на кухне и слушал Мадлен. Она чистила овощи и рассказывала.

Мадлен появилась на свет не в «Ла Дигьер», хотя это вполне могло произойти именно там. Ее мать, госпожа Жандрон, работала в поместье и, почувствовав приближение родов, едва успела вернуться к себе – в те времена женщин везли в больницу, только если возникали осложнения. Неделю спустя она приступила к работе, взяв с собой малышку. Мадлен училась ходить, а оба Октава следили за ней умиленными взглядами. Оба неожиданно поняли, что просто обожают детей, а значит, с женитьбой тянуть не стоит. Несмотря на красоту и молодость, они не были завидными женихами: состояния не имели, а содержание «Ла Дигьер» требовало огромных средств. Чтобы не влезать в долги, они распродавали вещи – картины, ценную мебель. Невест молодые люди тем не менее нашли, и в январе 1939 года сыграли две свадьбы. К великому сожалению мужей, молодые супруги не сумели быстро забеременеть. Началась война, мужья ушли на фронт, потом вернулись, и в 1943 году на свет наконец появился новый Октав. Его отец, глава младшей ветви семьи, вступил в Сопротивление и погиб при подрыве моста, оставив сына на попечение кузена.

Именно на его попечение, потому что вдова в «Ла Дигьер» не задержалась: однажды зимним вечером она собрала чемодан, села в поезд, и больше о ней никто никогда не слышал.

В 1947 году жена другого Октава родила ему дочь Альбертину. Здоровье у молодой женщины было хрупкое: она так и не оправилась после родов и вскоре умерла. Тринадцатилетняя Мадлен воспитывала малышку как собственного ребенка. Ее мать, госпожа Жандрон, переехала жить в «Ла Дигьер».

– А ваш отец?

– Он погиб на мосту вместе с Октавом.

Оставшийся в живых Октав хорошо зарабатывал, госпожа Жандрон и маленький Октав получали скудные пособия, которое государство выплачивает вдовам и детям павших героев, но содержание «Ла Дигьер» стоило очень дорого, и за учебу нужно было платить, так что снова пришлось продавать вещи. А потом стряслась новая беда: у Октава-старшего обнаружили рак. Рак поджелудочной железы, который всегда диагностируют слишком поздно. Господин ла Дигьер подвел баланс, понял, что семье грозит катастрофа, и мгновенно нашел решение: госпожа Жандрон должна стать его женой, тогда ей будут платить пенсию, как вдове.

– Так мы с Альбертиной стали сводными сестрами.

Служанка выходит замуж за своего хозяина… Случись это в любой другой семье, сплетен было бы море, но тут никто не усомнился в благородстве намерений. Новобрачная не взяла фамилию мужа и не делила с ним постель. После смерти Октава она передала деньги в распоряжение молодых наследников, оставив себе только причитавшееся ей и Мадлен жалованье.

Молодой Октав нашел хорошую работу в муниципалитете. Его брак с Альбертиной удивил окружающих: они росли как брат с сестрой, никто не думал, что они влюблены друг в друга. Мадлен считала, что их соединила страсть к «Ла Дигьер». От семейных традиций супруги отступили всего один раз: решив, что в роду было предостаточно Октавий и Альбертин, они назвали девочек Сарой и Шарлоттой.

– Времена изменились.

Саре было полгода, когда Октав погиб в автокатастрофе, ужасно банальной и глупой: поздно вечером он возвращался домой, навстречу ехали подвыпившие юнцы, они не справились с управлением, их машину занесло, от удара Октава выбросило на дорогу, и он сломал шею. Пока шло разбирательство и решался вопрос о возмещении ущерба, семье в очередной раз пришлось кое-что продать.

– Постепенно исчезло все – кровати, туалетные столики, ковры, картины и даже ванны и краны начала века.

Проблема с деньгами стояла так остро, что Альбертине некогда было горевать: уверенный в будущем Октав ничего не отложил на черный день и даже жизнь свою не застраховал, а каждый день нужно было покупать еду и каждый месяц – платить за электричество. Мадлен пустила в ход свои скудные сбережения, они привели в порядок поросший бурьяном огород, завели кур, собирали в парке хворост. Альбертина попыталась было найти работу, но от этой идеи быстро пришлось отказаться: никакого диплома у нее не было, она могла бы продавать книги или одежду, но продавщицам платили гроши, а пришлось бы ездить в город, и траты на бензин да на ремонт машины съедали бы всю зарплату. В те ужасные годы на счету был каждый франк.

– Но мы справились, – сказала Мадлен.

– И даже смогли оплатить учебу девочек?

– Вопрос здравого смысла. Им нужно было хорошее образование и востребованные профессии, чтобы зарабатывать на жизнь, а не получать пособие по безработице.

Сара всегда любила животных, так что ей сам бог велел идти в ветеринары:

– Она, конечно, хотела стать врачом, но на медфаке учатся на несколько лет дольше, и девочка, несмотря на наши уговоры, отказалась. А настаивать не позволяло наше положение, – вздохнула Мадлен. – Слава богу, с Клеманс таких проблем не будет. Забавно: в семье адвокатов и деловых людей три девочки из четырех выбрали естественные науки!

Мадлен называла «девочками» и мам, и дочек – так, словно считала их ровесницами…

Шарлотта разделяла современное увлечение информатикой. Компьютеры были повсюду – в школе, муниципальной библиотеке, у друзей, но только – увы! – не у нее дома. Вопреки всем трудностям Шарлотта сумела проявить себя, добилась солидной стипендии и поступила в университет, а не в технический колледж. Она получила два диплома – не скажу, какие именно, – и это позволило ей самой выбирать, где работать.

Какой бы трудной ни была повседневная жизнь, они не чувствовали себя несчастными.

– Мы слишком сильно любили друг друга, чтобы горевать!

К вечеру они совсем выбивались из сил: техники, облегчающей жизнь современной женщины, в доме не было, так что стирали вручную, доили свою единственную корову, чтобы иметь к столу молоко и масло, сами пилили и кололи дрова.

– Денег на уголь у нас не было.

Они вязали свитера и шили себе одежду из купленных на рынке тканей.

– Овечью шерсть мы, правда, не чесали и не пряли! – со смехом добавила Мадлен. – Натуральное было не в моде, никто не купил бы у нас пряжу, но в случае надобности мы готовы были научиться. Ничто нас не пугало. Наоборот. Понимаете, когда человек совершает невозможное, у него есть повод гордиться собой. По воскресеньям мы ходили в церковь – в наших местах это необходимо, если хочешь сохранить свое положение. Альбертина с королевской осанкой восседала на скамье рядом с малышками, люди подходили, чтобы выразить почтение хозяйке «Ла Дигьер», а сами спрашивали себя: интересно, как ей удается платить служанке? Никто не догадывался, что она мне никогда не платила!

Девочки были прекрасно осведомлены об истинном положении дел. Они с детства присутствовали (а научившись считать, и участвовали) при бесконечных сложениях-вычитаниях, производимых взрослыми. Самое главное – питание и отопление. Ну с питанием все понятно, правда, я с удивлением узнал, что опасный грибок, пресловутый домовый гриб, пожирающий дома в Брюсселе, проник и в здешние места, а поскольку он любит сырость и холод, старый бойлер работал круглый год, за исключением нескольких самых жарких дней иными словами, надо было не только кормить девочек, но и защищать дом. У Шарлотты и Сары никогда не было свойственных юности запросов. По счастливой случайности в моде тогда были драные джинсы и дедушкины рубашки,которые продавались по три су за штуку на блошином рынке. В школе им завидовали: еще бы, мать разрешает им носить одежду, которую приходские дамочки считают непристойной! Они ходили, задрав нос, а дома, пересказывая все эти разговоры Альбертине и Мадлен, корчились от смеха. Их не учили бальным танцам, они не брали уроков тенниса и верховой езды, как одноклассницы, но плевать на это хотели: у них был их «Ла Дигьер». Принцессы в лохмотьях и венках из ипомеи, они царствовали над зарослями крапивы, превращали тыквы в «роллс-ройсы», котов в принцев, а бедность – в грезы.

На самом деле, лет через десять, дела слегка наладились. Однажды Альбертина прочла объявление в газете: издателю требовался корректор. Полагаясь на свои превосходные познания в орфографии и грамматике, она написала ему и забыла об этом, а два месяца спустя получила положительный ответ.

– Сначала издатель отверг кандидатуру Альбертины: в своем письме она ни словом не обмолвилась о каком-либо дипломе, а он – дуралей несчастный! – полагал, что французский выучивают в университете.

Работодатель показал Альбертине письма, полученные от других претендентов, она поняла, почему место досталось ей, и весьма порадовалась упадку образования. Издатель специализировался на выпуске школьных учебников и научных сочинений, авторы которых владели родным языком не лучше отвергнутых претендентов. Жалованье, предложенное Альбертине, показалось сказочным двум женщинам, влачившим полунищенское существование. Альбертина вернулась в «Ла Дигьер» с компьютером, дискетами… и в полном ужасе: она не решилась признаться, что впервые в жизни видит этого зверя! К счастью, Шарлотта уже освоила азы компьютерной премудрости и обучила им свою мать, а потом погрузилась в книги, чтобы пополнить знания.