Текст книги "Полная безнаказанность"

Автор книги: Жаклин Арпман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– Две недели спустя Альбертина сдала первую работу и получила первый гонорар. В погребе оставалось несколько бутылок очень старого вина: мы решили отпраздновать победу и открыли одну из них – вино превратилось в уксус! – Мадлен рассмеялась и продолжила: – И тогда мы продали остальные по цене, которую диктовали их пафосные этикетки. Увы тем, кто попробовал их выпить!

Худшее миновало: теперь были деньги на жизнь, еду и не очень дорогую одежду, но не на дом. Если разбивалось стекло, они шли к старьевщикам, покупали, что придется, обрезали, как умели, вставляли и замазывали.

– Некоторые все еще держатся.

Я это заметил.

– По вечерам Альбертина читала девочкам книжки. Когда очередь дошла до «Робинзона Крузо», малышки смеялись: «А знаешь, мамочка, в нашем доме мы живем как Робинзоны!» И своим дочерям они прочли эту книгу одной из первых.

Не успела Мадлен закончить фразу, как в кухню вошла Сара, с растрепанными волосами и пятнами крови на блузке.

– Девочка моя! Что с тобой?

– Устала и зла как черт. У тебя есть что-нибудь чистое? А ведь я предупреждала этого осла Ларсенуа, что придется делать кесарево! Куда там, он все знает лучше меня: Бланшетта всегда телилась без проблем, чего тут выдумывать!

Я скромно отступил в сторону и отвернулся к окну, пока Сара, прекрасно меня разглядевшая, снимала блузку и мыла голову под краном, не прерывая свой рассказ.

– Я ждала неприятностей и приготовила инструменты. Мне пришлось хорошенько надавить на него, чтобы успеть, пока корова не начала телиться, как хотел этот болван!

– И тогда мать погибла бы, – вполне профессионально прокомментировала Мадлен.

– Бланшетта слишком стара, ее нельзя больше осеменять, но Ларсенуа тот еще старый скупердяй. Ладно! В конце концов я всех спасла.

Покончив с мытьем, Сара соорудила на голове тюрбан из махрового полотенца, переоделась и повернулась ко мне.

– Ну вот вы и познакомились с подноготной жизни деревенского ветеринара.

«А также с изумительной формой груди этого ветеринара», – подумал я, но благоразумно промолчал.

– Я умираю от голода, Мадлен. Он хотел, чтобы я осталась на обед, но я отказалась. Скряга мог вычесть стоимость еды из моего гонорара!

– Надеюсь, ты содрала с него достаточно денег.

– Можешь не сомневаться. Он наверняка поинтересуется у Лербье, не слишком ли я задрала цену.

– Собираешься его предупредить?

– Нет. Не хочу, чтобы он подумал, будто бы я ему не доверяю.

Она присела перед большой миской салата-латука с эстрагоном. Пока длился ее рассказ, я накрывал на стол, следуя указаниям Мадлен, после чего сходил за солонкой и наполнил графин водой. Сара с явным одобрением следила за моими действиями.

– Вы, похоже, прекрасно освоились с нашими порядками, – сказала она.

– Я живу один и вполне способен накрыть на стол.

– Вы сами готовите? – спросила Мадлен.

– Конечно. Не блестяще, но вполне терпимо.

Сара быстро покончила с едой. По двору к консультации направлялись две дамы с корзинками.

Это сестры Летелье. Они позвонили сегодня утром: у их кошек расстройство желудка.

– А ведь я предупреждала, чтобы не поили животных цельным молоком! Что же, тем лучше: два расстройства и одно кесарево – день удался.

Я с радостью остался бы с Мадлен, чтобы послушать продолжение ее повествования, но не хотел раздражить ее чрезмерным любопытством. Мы вымыли посуду, и я удалился.

У себя в комнате я продолжил свои записи. Тогда я еще не понимал, почему меня так завораживает история этих женщин. В конце концов, речь шла всего лишь о медленном упадке семьи, дважды за столетие пережившей финансовый крах, и о молодых особах, изо всех сил старавшихся заработать на кусок хлеба. Я удивился, когда Сара попросила сто евро за комнату своей матери, но куда сильнее меня поразил тот факт, что они не постеснялись обсуждать с Альбертиной претендентов на ее руку при совершенно незнакомом человеке. Я вспомнил двусмысленную шутку времен моего детства:

«Она дергала дьявола за хвост. И однажды спросила себя: а почему только дьявола?»

Я спрашивал у матери, в чем соль анекдота. Она отвечала: узнаешь, когда вырастешь. Я смеялся и обещал себе, что при следующей встрече обязательно скажу ей, что уже понял смысл шутки.

Дело не в семье, дело в доме. Дом совершенно потрясающий. Завтра, если позволит освещение, я его пофотографирую.

Я почувствовал усталость. Мадемуазель Ламбер рекомендовала мне хорошо отдохнуть – последуем ее мудрому совету. Я открыл балконную дверь, надеясь, что коты удостоят меня визитом, лег и мгновенно заснул.

Меня разбудил голос, по чистому, с легкой хрипотцой тембру я сразу узнал Сару.

– Ты рассчитала имитационную модель?

Мадемуазель Ламбер с завидным постоянством рассказывала мне о чудесах компьютерного моделирования, позволявшего с точностью просчитывать бюджет.

– Да.

Это сказала Шарлотта, программистка. Последовала небольшая пауза.

– Эй, в чем дело? Неужели все так плохо?

– Не представляю, как мы выберемся на сей раз. Мы уже задержали налог на недвижимость, к зиме нужно во что бы то ни стало починить крышу – новых снежных бурь она не выдержит, что касается твоего грузовика, Жером считает, что ремонт встанет как минимум в тысячу евро, без стоимости его работы. Он говорит, что деньги будут выброшены на ветер, грузовик того не стоит.

– Вряд ли я смогу позволить себе новую машину.

– Нам даже подержанная тачка не по карману!

Они помолчали.

Шарлотта и Сара находились в нескольких метрах от окна, наверное, сидели на скамейке, загорая под бледными лучами проглядывавшего из-за туч зимнего солнца. Они не могли не знать, что в моей комнате все слышно, но их это не волновало.

Или я ошибаюсь? У меня была дорогая машина, секретарша, компаньоны, возможно, они видели во мне богатую партию для своей матери? Я отбросил эту нелепую идею, сказав себе, что они просто забыли обо мне.

– Если операция «Виши» провалится, нам конец, – сказала Шарлотта. – Останется одно – продать лес От-Диг. Ларсенуа мечтает поделить его на участки и продать.

– Это немыслимо. Семья владеет им двести лет, мама умрет, если придется с ним расстаться.

– Я и сама этого не вынесу. Можешь себе представить, что у нас под носом как грибы вырастут домики «под ключ»?

– С лужайками и детскими качелями!

– С садовыми гномами! И сарайчиком для хранения газонокосилки!

Они рассмеялись. Я различил в этом смехе нотку отчаяния.

– Может, мы поступили неразумно, вложив деньги в проект «Виши»?

– Перестань, Шарлотта, на них и полкрыши было не починить.

– Черт побери! Как мы дошли до такого? Работаем все трое, зарабатываем на жизнь!

– Слишком мало. Всегда чуточку не хватает. «Ла Дигьер» пожирает нас живьем. В этом году – крыша, в прошлом – водосточные трубы, два года назад – бойлер, нужно протапливать даже те комнаты, где никто не живет, чтобы не сгнили перекрытия. Счета приходят сумасшедшие.

– Антуан предлагал мне подумать об ипотеке.

– Бред! Из чего мы будем выплачивать проценты? Чем закладывать, лучше уж тогда сразу продать.

– Ты рехнулась?

– Нет. Да. Ты права: нас все считают чокнутыми.

– Так оно и есть! Не будь мы чокнутыми, Шарлотта, жили бы сейчас в Л***, в четырехкомнатной квартире с кухней и ванной, обставленной икейской мебелью, сидели бы на диванах, обтянутых искусственной кожей, и любовались через большое окно панорамой города, попивали бы аперитив – скажем, мартини со льдом, если он еще в моде, в ожидании, пока Мадлен приготовит ужин. Она получала бы приличное жалованье, ты не носила бы одежду секонд-хэнд, я открыла бы ветеринарный кабинет в городе, лечила бы кошечек и собачек – и никаких тебе кесаревых сечений и искусственных осеменений. Вместо этого мы торчим на трухлявой скамье, которая не сегодня-завтра обрушится под нашей тяжестью, и смотрим, как небо на западе меняет цвет, а последние лучи солнца освещают вершину старого дуба, посаженного в честь рождения Октава Трамбле де ла Дигьера, который, если существует жизнь после смерти, встал бы из могилы, чтобы помочь нам, ведь мы были достойными наследницами, мы посвятили его владению свои жизни, как он сам, его сын, сын его сына и как сделают наши дочери, если мы выкарабкаемся!

Сара зарыдала. Я не видел, но кожей чувствовал, что Шарлотта крепко прижала сестру к себе и плачет вместе с ней.

– Мы справимся, сердце мое, мы справимся. Хватит плакать, девочки могут увидеть.

Сара сделала героическое усилие и рассмеялась:

– Сегодня вечером. Когда они лягут. Назначаю тебе свидание в консультации, где я смогу выплакаться всласть.

Я был растроган – и смущен, ведь я настолько не склонен изливать душу, что меня смущают даже чужие излияния. Эти женщины одержимы страстью, которую унаследовали от матери и передадут своим дочерям, они – звенья цепи, которая вот-вот разорвется под напором времени, они защищают свое наследие, как самих себя, как собственную жизнь и судьбу. Мне стало стыдно за скаредность, с какой я подсчитывал свои жалкие евро, и, может быть, немножко завидно: все мое прошлое сводилось к матери, а детей я не завел, потому что мне нечего было им передать.

Они ушли. Я вспомнил вчерашнее веселое застолье, шутки и смех сотрапезников и подумал, что они упражняются в остроумии, как в фехтовании, чтобы быть в форме, когда разгорится битва. Они были стойкими бойцами, слово «капитуляция» отсутствовало в их лексиконе. «Ла Дигьер» был их счастьем, как любовник составляет счастье возлюбленной. Они смеялись, потому что были счастливы жить в этом доме, он баюкал их в объятиях своих оголенных стен, и, проходя по мощеному двору, они слышали эхо шагов предков и чувствовали, как в груди у них бьются сердца многих поколений. Здесь им было комфортно, как в собственном теле, дом был для них второй кожей, единственным сокровищем, которым по-настоящему можно владеть до самой смерти, после которой дом перейдет к их детям, а потом к внукам.

Я вспомнил о своей светлой просторной квартире, которую полностью перестроил и отделал по своему вкусу, довольно строгому, а по мнению моей матушки, так и вообще пуританскому: там нет случайных вещей, обстановка безупречна, царят покой и гармония, но у меня нет наследника, и я не знаю, что станется с моим домом после моей смерти, и это сильно меня удручает. Вопреки моей человеческой природе, которая велит мне прислушиваться к голосу рассудка, путая чувствительность с сентиментальностью, я не пытался прогнать печаль.

Я вышел из комнаты незадолго до ужина. Большая гостиная утопала в полумраке. Я нашел выключатель сбоку от двери и зажег свет: на конце провода висела голая лампочка. Оглядевшись, я понял, почему мне так не понравились обои: на стенах не было никаких украшений, а XVIII век предполагал декоративные панели и лепнину. Все было демонтировано, само собою разумеется, продано, а потом заново оштукатурено и обклеено обоями. Когда это случилось? В семнадцатом году? Или уже после двадцать девятого? Следовало бы просто выкрасить все бледно-серой краской, но, вероятно, желая задекорировать разорение, гостиную оформили на слегка старомодный манер, по вкусу тогдашней хозяйки «Ла Дигьер».

Я был один и снова поддался любопытству. Большая комната, примыкавшая к спальне Альбертины, пустовала, следующую, должно быть, иногда использовали как спальню для гостей: здесь стояли кровать, шкаф и сильно пахло затхлостью. Я понял, почему меня здесь не поселили: чтобы сделать помещение обитаемым, его пришлось бы три дня кряду проветривать, настежь распахнув окна, да промывать пахучими моющими средствами. Здесь, как и в галерее, камин разобрали и заменили маленькой дровяной печкой. Осталось ли в этом доме еще хоть что-нибудь ценное?

Пора было отправляться на кухню.

Семья сидела за столом, и Мадлен подавала еду, не дожидаясь моего появления. Значит, меня считают своим. Я удивился, увидев Жерома и Антуана: похоже, они ужинают здесь каждый вечер – на полупансионе, за двадцать евро? – подумал я, уже без давешней иронии.

Предметом жаркого спора был Сарин грузовичок: Жером подыскал тормоза на стоянке разбитых автомобилей, но клялся, что делает это в последний раз, предупреждал, что они не в лучшем состоянии и что, продолжая в том же духе, Сара рискует разбиться в каком-нибудь повороте.

– Роль сиротки, мамочка, не подходит к моему типу лица, – сообщила Адель.

– Прежде чем врезаться в дерево, не забудь назвать сестре пароли ко всем файлам, – добавила Клеманс.

– Не знаю, как я выбью из Мерсье, Ларсенуа и Патюрье деньги, которые они тебе должны, – пожаловалась Шарлотта.

– А без этих денег мне вас не прокормить, – подвела итог Мадлен.

Теперь я понимал, что эти дурацкие шутки были признаниями в любви.

– Вы ужасные пессимистки. Я никогда не езжу быстро.

– Послушай, – сказал Жером, – за полторы тысячи евро я подберу тебе приличную подержанную тачку.

– И где мне взять эти деньги?

Я вспомнил, сколько стоила моя машина, и залился краской стыда. Стоит ли предложить им денег? Они не возьмут. «А как мы будем возвращать долг?» – со вздохом ответила Сара на предложение Шарлотты взять кредит.

– Когда ты в следующий раз решишь подвезти голосующую на дороге корову, твоя подвеска не выдержит.

– Коровы не ездят автостопом!

– Недавно ты сама подвезла барана до операционной.

– Не могла же я его оперировать в хлеву! Там антисанитарные условия.

Так они пикировались, пока всех не одолел хохот, и я сказал себе, что в подобном отношении к катастрофическим ситуациям и состоит умение жить.

Чуть позже Антуан спросил, хочу ли я осмотреть перекрытия здания. Я с восторгом согласился и неожиданно для себя заговорил о красоте несущих конструкций и о том, какое это наслаждение – любоваться гармоничностью элементов, приводил в пример дом Жака Кёра в Бурже и амбар в Лиссвеге. Я плохой оратор и редко бываю так многословен и велеречив, но они слушали меня чрезвычайно внимательно. Аудиторию не смущали ни корявые фразы, ни повторы, их интересовала суть, а не форма, они задавали вопросы, а если я забывал слово, мне тут же его подсказывали. Естественность этих женщин и меня заставила вести себя естественно – целых десять минут! – за что я буду им вечно благодарен!

После еды каждый вымыл свою тарелку и приборы в большом тазу с мыльной водой. Я понял, что здесь так заведено, а вчера ко мне просто отнеслись как к гостю. Вымытое расставляли на прибитых к стене сушилках, служивших одновременно полками для посуды: решение показалось мне очень изобретательным.

– Думаю, позаимствую вашу идею, когда в следующий раз буду проектировать кухню. Сара, вы скажете, куда перевести гонорар за авторские права?

– Непременно, – со смехом ответила она. – И учтите, я – акула бизнеса.

Потом мыс Антуаном отправились наверх.

Мы поднимались, и я с удовольствием преодолевал широкие пр о ступи ступеней, столь типичные для XVIII века. «Ага! – подумал я. – Кое-что все-таки не продали!» Просторный поперечный коридор на втором этаже когда-то наверняка использовался как холл. Там все еще стояли два старых кресла и колченогий столик. Центральный коридор тянулся через весь дом, я насчитал по шесть дверей с каждой стороны. Последняя выходила на крутую, но широкую лестницу.

Я влюбился с первого взгляда. Лучи заходящего солнца проникали внутрь через не закрытые брезентом слуховые окна, равномерно освещая пространство чердака и отражаясь от обрешеток раскосов. Я увидел здесь все то же совершенство пропорций, которое характеризовало каждый уголок этого дома. Гармония была столь очевидна, что строение казалось нерукотворным, словно оно выросло само по себе.

– Недурно, да? – спросил Антуан.

От волнения у меня перехватило горло.

Антуан вышел на середину чердака.

– Вот здесь обрешетка пострадала во время бури. Толстая ветка упала на крышу – оторвалась под порывом ветра и полетела, как копье. Отремонтировать это будет непросто. Понадобится бургундский каштан, но это не главное. Хуже другое: в Арденнах больше не добывают кровельный сланец, значит, придется ехать за черепицей в Анже и попытаться подобрать нужный размер, цвет и прочность. Более надежный вариант – Португалия. Образцы я получил, они мне не слишком понравились, впрочем, денег все равно нет.

– Дом занесен в реестр исторических памятников? Вы могли бы получать субсидию на его содержание.

– Нет. Нас отвергли. Из-за состояния галереи… Мы ведь продали все панели.

– Чистой воды педантизм. Важен не внутренний декор, а совсем другое!

– Попробуйте убедить в этом членов провинциальной комиссии, уверенных, что позолота – суть архитектуры.

Я знал, что он прав. Работы такого рода не моя специальность, но выложить на ремонт тут придется около пятидесяти тысяч евро, не меньше.

– Можно отложить работы на год и молиться, чтобы не случилось бурь и ураганов. Я все хорошо закрепил, но погода – дама коварная, так что…

Когда мы вернулись в кухню, девочки говорили по телефону с Альбертиной.

– Ты не можешь пойти на концерт с этими женщинами, мама! Ты уронишь свое достоинство! Поговоришь с ними минут десять – постареешь на десять лет.

– Вовсе нет. Вы их не видели: они – моя свита, мои фрейлины. Кстати, могу вам их показать: включите компьютер, я отправлю фотографию.

– Фотографию? Но…

– Во всех дорогих отелях есть специальные кабинки для деловых людей с полным набором компьютерного оборудования. Включайте компьютер, не тяните время.

– Ты прекрасно знаешь, что он в консультации. Хождение туда-сюда займет не меньше четверти часа.

Я позволил себе вмешаться:

– Мой ноутбук при мне и готов к работе. Остается только дать мой адрес госпоже ла Дигьер.

Через несколько минут на экране появился снимок: сначала я заметил только Альбертину. Я предполагал, что она хороша собой, но не думал, что настолько. Смуглое лицо, на котором время почти не оставило следов, обрамляли серебристо-седые волосы, в ушах были серые жемчужные сережки, наверняка фальшивые, но подчеркивавшие красоту светлых, искусно подкрашенных глаз. Рядом с госпожой ла Дигьер две ее спутницы в костюмчиках а-ля Шанель, шарфиках и жемчужных колье, с крашеными отливавшими рыжиной волосами выглядели вульгарными.

Девочки восхищенно вздохнули:

– Ты великолепна!

– Я же вам говорила… А вот господин Фонтанен. Снимала я.

Высокий, худощавый, прекрасно одетый – элегантный костюм, шелковый шейный шарф! – он улыбался открытой, дружеской улыбкой.

– Очень даже койкоприемлемый, – объявила Сара.

– Прошу тебя, выбирай выражения. Нужно говорить бракопригодный.

– Он сделал предложение?

– Пока нет.

– Чего же он ждет?

– Ободрения.

– Ну а ты?

– Я веду себя очень сдержанно. Подчеркиваю, что доходы у меня скромные, а семейные расходы – более чем серьезные.

– Но-но! Твои дочери сами зарабатывают себе на жизнь!

– Да, но дом нас разоряет. И у меня две внучки, за их образование тоже придется платить.

– Ты его напугаешь.

– Очень на это рассчитываю! Страсть должна заглушить голос рассудка.

– Но ему шестьдесят семь лет, бабушка! Разве в шестьдесят семь испытывают страсть? – воскликнула Адель, вызвав всеобщее возмущение.

– Я не знаю, кто, что и когда испытывает, но женщина из рода ла Дигьер пробуждает к себе страсть в любом возрасте! – железным тоном произнесла Мадлен.

– Откуда тебе знать? В этой семье были лишь добропорядочные жены.

– А как быть с безнадежной любовью?

– Это ископаемое чувство.

– Помолчи, Адель! Ну же, мама, объясни, как ты собираешься его подтолкнуть.

– Никак. Вчера я ужинала с господином Лонженом. Фонтанену это очень не понравилось.

– Он сам тебе сказал?

– Почти. Заявил, что готов отпустить усы.

– Замечательно. И что ты ответила?

– Я долго на него смотрела, а потом молча покачала головой. Тогда он попросил меня поужинать с ним сегодня вечером, после концерта.

– Черт побери! Куда ты денешь свою свиту?

– Они рано ложатся. Сейчас он ждет меня внизу, так что надо собираться.

– Что наденешь?

– Еще не решила. Большинство здешних дам надевают к ужину маленькое черное платье и жемчуг. А у меня жемчуга нет.

– И слава Богу! – подала голос Клеманс. – Я против маленьких черных платьев.

– Это слишком банально, – высказалась Адель.

У них были четкие представления об элегантности. Я вспомнил множество ужинов с дамами в маленьких черных платьях, которые мне пришлось вытерпеть за долгую жизнь… и согласился с ними.

– У меня всего одно черное платье – я надевала его на похороны вашего деда. Этот туалет нагоняет на меня тоску. Но самое главное – платье осталось дома!

– Ну и?..

– Хочу надеть белую шелковую блузку Клеманс.

– С моей бледно-серой юбкой и ее пелериной, – предложила Сара.

– Когда вы выйдете из ресторана, на улице может похолодать. Возьми мою шаль, – посоветовала Мадлен.

– Не могу, она голубая.

– Я об этом не подумала, но ты рискуешь замерзнуть.

– Ничего. Стану дрожать, и он накинет мне на плечи свой пиджак.

Девочки в восторге закричали:

– После такого женятся! Непременно женятся! Ты просто обязана изобразить озноб!

Я из последних сил удерживался от смеха, вспоминая, сколько раз спасал подобным образом прелестную даму от вечерней прохлады, и говорил себе, что в этом доме узнал о женщинах больше, чем за пятьдесят половозрелых лет. Каким чудом я избежал женитьбы?

– Все это прекрасно, но ты должна побольше узнать о его семейном положении. Есть ли у него дети? – спросила Шарлотта. Как женщина трезвомыслящая, она никогда не забывала о главном.

– Не знаю. Думаю, что нет, иначе он обязательно упомянул бы их, когда я рассказывала ему о вас.

– А братья или сестры, которые могут претендовать на наследство?

– Как женщина, которую не интересуют деньги, я не могу задавать подобные вопросы.

– Такие разве бывают?

– Я уверена, он сам об этом скажет, когда будет делать предложение.

– Бабуля, неопределенность невыносима! А что, если он не попросит твоей руки?

– Тогда это сделает Лонжен. Он бездетный вдовец и страдает от одиночества.

– А усы?

– Усы можно сбрить, – заметила Шарлотта. – А вот заботу о его убыточном предприятии придется взять на себя. Этот человек лишен амбиций.

– Пока мы будем воскрешать его дело, наша крыша окончательно погибнет.

– Я в любом случае предпочитаю Фонтанена, – объявила Адель.

– Ты можешь как-нибудь форсировать события?

– Исключено. Мне следует наслаждаться ужином и изображать безмятежную женщину, у которой одна печаль – посредственное исполнение только что прослушанного концерта Шумана, и одна забота – как бы ей не подали морского языка в виде филе.

– Боже, неужели мужчин такое возбуждает? – простонала Адель. – Лорен Бэколл и Шарлотта Рэмплинг действуют совсем иначе.

Тут они заговорили все разом, объясняя Адель, что ее ждет жестокое разочарование, если она судит о любви по кино, а потом по очереди пожелали Альбертине успеха.

– Из-за всей этой суматохи я совсем забыл сказать: запчасти для вашей машины благополучно прибыли, – сообщил мне Жером. – Завтра мой механик едет к матери в город, он их заберет. Я все разобрал, в понедельник можно будет начать ремонт.

– Сколько времени это займет?

– Точно сказать не могу. Я не очень хорошо знаю эту модель и не хочу торопиться.

Изумляясь самому себе, я ответил, что время терпит, и внезапно осознал, как хорошо мне живется в «Ла Дигьер».

Я по сей день удивляюсь, как легко позволил уговорить себя остаться. Вообще-то мне свойственно считать себя незаменимым, хотя я всеми силами скрываю это от окружающих, как того требуют правила хорошего тона. Неужто сыграла роль усталость? Я больше года не отдыхал по-настоящему, потому что не верю в целебную силу отпуска. Обычно мне хватает трех-четырех дней ничегонеделания, и пребывание в «Ла Дигьер» придало мне заряд бодрости. Разумеется, мадемуазель Ламбер все устроила: она обожает организовывать мою жизнь и мою работу. Секретарша у меня безупречная, и я не упускаю случая польстить ее самолюбию, но не позволяю выходить за определенные рамки. Честно говоря, в четверг утром, после того как Жером закончил диагностику, я легко мог вызвать машину из проката в Л*** и уже после обеда быть у себя в конторе, но мне это даже в голову не пришло. Что меня приворожило – красота дома, рассказы Мадлен или прелестная грудь Сары? Думаю, все вместе взятое, а еще – дерзости Адель и разговоры с Виши.

Общество разделилось: Шарлотта собиралась в кино с Антуаном, Саре нужно было еще раз осмотреть корову, девочки пошли наверх.

– На занятия вам завтра не идти, и все-таки не засиживайтесь.

– Не беспокойся, у меня в понедельник экзамен, так что я буду повторять математику, – сообщила Клеманс.

– Ты и так все знаешь! – вздохнула Адель. – А мне вот зубрить историю с географией.

– А я закончу наконец глажку, – сказала Мадлен и добавила, повернувшись ко мне: – Если хотите выпить отвара перед сном – лично я предпочитаю вербену, – составьте мне компанию.

Я без зазрения совести соврал, что обожаю вербену, потому что ради разговора с Мадлен готов был выпить и два чайника.

Пока она наливала воду, я, следуя ее указаниям, отыскал в одной из комнат в глубине дома гладильную доску.

– Похоже, вам здесь нравится, – заметила она.

– Дом великолепен, я видел мало равных ему по красоте, ну а о таком теплом приеме я не мог и мечтать.

– В этом прелесть древних родов: здесь не забывают о хороших манерах. Когда-то в доме не переводились гости, все комнаты были заняты круглый год.

– Вплоть до первых ударов судьбы, в девятьсот семнадцатом?

– У вас хорошая память!

– Как я понимаю, Антуан и Жером – гости постоянные?

Мадлен тихонько рассмеялась.

– Это любовь. Жером каждые полгода делает Саре предложение.

– А Антуан – Шарлотте?

– Раз в два года.

– Но они отказывают?

– О, вовсе нет! Обе отвечают, что слишком сильно их любят, чтобы позволить жениться на девице из рода ла Дигьер и разориться.

– А как же госпожа ла Дигьер?

– Тут совсем другое. Речь идет о том, чтобы найти богатого человека и на его деньги спасти дом, а не втягивать в безнадежное дело парня, который зарабатывает на жизнь собственным трудом. Они никогда так не поступят, потому что действительно ими дорожат.

– Но скажите, госпожа Жан… простите, Мадлен, нет ли в этом некой сумасшедшинки?

– Конечно, это полное безумие. Я все вам объясню, но сначала скажу, почему не желаю называться госпожой Жандрон,иначе вы так и будете ошибаться. Я рассказывала вам, при каких обстоятельствах Октав женился на моей матери. Он пошел дальше и предложил удочерить меня. Я отказалась, думая, что на этом все закончится. Но Октав кое-что предпринял, не ставя меня в известность, а через два месяца он умер, и я обо всем забыла. Мама время от времени давала мне подписать то один, то другой документ, не доверять ей у меня оснований не было, и я подписывала не глядя. Больше со мной такой номер не пройдет! Однажды пришли мои новые документы, из которых выяснилось, что теперь я Мадлен ла Дигьер! Боже, до чего же я разозлилась! С женщинами так не поступают! Альбертина знала не больше моего: она попыталась меня успокоить, говорила, что мы и так всегда жили как сестры, и все такое прочее. Но я – не ла Дигьер, я – Жандрон из семьи Жандронов!

Мадлен все еще кипятилась, вспоминая события тех лет.

– Возникли проблемы с наследованием: формально я стала совладелицей поместья. Альбертина очень старалась скрыть свои чувства, но я видела, как она страдает. Впрочем, эту проблему решить оказалось легче всего: мы отправились к нотариусу, и я продала ей свою часть за символический один франк! Я его сохранила – он лежит в футляре, на розовой атласной подушечке. Но имя осталось при мне.

Мадлен замолчала. Я уже понял, что такова ее манера говорить, слушатель должен был выждать несколько мгновений, а потом повторить ее последнее слово с вопросительной интонацией.

– Имя?

– Я никогда не думала, что женщина может изменить фамилию через удочерение, но всегда знала, что это легко сделать выйдя замуж. И я вышла замуж за своего кузена.

В ее устах это прозвучало как хорошая шутка.

– Он был очень милый парень, намного моложе меня и очень меня любил. Ни одна девушка не хотела выходить за него замуж из-за горба и слабого здоровья. Поверьте, мы с Альбертиной очень о нем заботились! Я даже спала с ним – в благодарность за имя, понимаете? – и он был счастлив, что к нему относятся как к настоящему мужчине. Два года мы прожили очень счастливо, а потом он умер от лейкемии… двадцати лет от роду.

Она покачала головой.

– Даже если женщина – ла Дигьер не по крови, мужчине она счастья не приносит. Возможно, Сара и Шарлотта правы, что не выходят замуж? Впрочем, не важно, главное – я снова стала Жандрон, хотя со всеми этими историями уверена могу быть только в своем имени.

– Обещаю больше не ошибаться, Мадлен.

– Странно, не правда ли, что мы с Альбертиной, пусть и по разным причинам, вышли замуж за кузенов, но сохранили фамилии.

Рассказывая, Мадлен разложила доску, заварила отвар и разлила отвратительную на вкус вербену по чашкам. Она передала мне сахарницу, я положил несколько ложек, надеясь перебить вкус, но стало только хуже – отвар превратился в сироп, и я решил признаться, подумав, что простота не всегда хуже воровства:

– Знаете, Мадлен, я солгал. Я не люблю вербену. Мне просто ужасно хотелось с вами поболтать.

Она издала свой веселый, с первого раза покоривший меня смешок:

– Следовало бы наказать вас и заставить выпить все до капли, но у меня доброе сердце. Вино там, налейте себе сами.

Несколько глотков избавили меня от приторного вкуса во рту. Мои безансонские друзья Шанталь и Мишель называют этот процесс «противосахарной терапией».

– И помогите сложить белье. Я их не глажу: абсурдно тратить по полчаса на простыню, чтобы потом лечь и в две минуты смять ее. Когда я объявила, что постельное белье в этом доме больше гладить не будут, мою мать едва не хватил удар, но это случилось после истории с удочерением, и чувство вины не позволило ей оспорить это решение.

Мне впервые в жизни поручили подобное дело, я сконцентрировался, собрал волю в кулак и сделал все так хорошо, что Мадлен не заподозрила во мне новичка.

Идея поездки в Виши возникла как игра, после того как Шарлотта смоделировала на компьютере очередную схему спасения дома. Она все время их составляла, надеясь найти выход. Она сидела, мрачно уставясь на экран.

– Даже если Дюрьё даст мне прибавку, о которой я просила, если Сара станет обдирать клиентов как липку, а твой чертов издатель, мама, перестанет задерживать на полгода выплату жалованья, мы все равно не справимся. До конца лета нужно найти пятнадцать тысяч евро.

Она не сказала ничего нового.

– А продавать нам практически нечего, – вздохнула Альбертина, – остались жалкие крохи.

Кроме самого дома, как следовало из разговора Сары с Шарлоттой, слышанного мной днем.

– Большое поступление. Наследство. Некоторым везет – к ним является с визитом нотариус и сообщает о смерти американского дядюшки, – мечтала Сара.