Текст книги "Полная безнаказанность"

Автор книги: Жаклин Арпман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Надеяться не на что: у нас есть полное генеалогическое древо семьи с семьсот пятидесятого года.

– Ты должна снова выйти замуж, мама. Знаешь, богатый человек вполне может быть культурным и хорошо воспитанным.

Альбертина весело рассмеялась.

– Очень на это рассчитываю. В моем возрасте становишься придирчивой.

Сара продолжила свою мысль:

– Хрупкого здоровья. Никаких родственников, и ты будешь единственной законной наследницей.

– Дайте мне побыть замужем хоть недолго.

– Ладно, если он оплатит счета, мы будем великодушны. Вотрен всю жизнь в тебя влюблен, но у него нет денег.

– Он никогда не просил меня стать его женой.

– Из робости, – подала голос Шарлотта. – Ты слишком красива для него.

– Красива! Красива! Как женщина пятидесяти пяти лет. Богатые мужчины женятся на молодых.

– И становятся рогоносцами. Умный человек ведет себя иначе.

– Ты хочешь, чтобы он был не только богат, но и умен?

– От этого зависит мир в семье. Вряд ли мы сумеем приспособиться к дураку.

– Тебе бы следовало подумать в первую очередь о матери и сказать: онане сумеет.

– Перестань, Мадлен, тебе известна ее самоотверженность: она сделает все, чтобы нас спасти.

– И где же вы отыщете для меня столь редкостный экземпляр?

– Уж точно не здесь, – ответила Шарлотта.

– На водах! – воскликнула Сара. – Только на водах. Они там лечатся, скучают, им нужно приятное общество. В Виши приезжают те, у кого больная печень, цирроз и сердечная недостаточность, Пломбьер, если не ошибаюсь, показан почечникам, Дакс – тем, кто страдает диспепсией, Бурбуль – золотушным, Амели – туберкулезникам, астматикам и сифилитикам, а если у человека хронический энтерит, ему самое место в Эвиане. Выбирай патологию по своему вкусу.

Последняя фраза вызвала бурный протест окружающих.

Шарлотта закрыла компьютер, который ничем не мог ее порадовать, и они принялись вчетвером развивать курортную тему, где бродят стада разочаровавшихся в любви миллиардеров – о, совсем не золотушных и уж точно не сифилитиков! – жаждущих встретить женщину своей жизни и открыть ей сердце и банковский счет.

– Все знают, что сердце как волшебное слово открывает путь к банковским счетам.

Когда-то Альбертина ездила в Виши с мужем, хотя печенью тот не страдал. Она хорошо помнила его изящную архитектуру, истинная ла Дигьер, она знала в этом толк, прогулки по паркам под прелестными аркадами и гостиницы конца века – девятнадцатого, естественно! – где к ужину выходили в вечерних туалетах, а чопорные слуги замечали малейший промах в одежде гостей. Пожилые господа и дамы вкушали, в одиночестве, каждый за своим столом, вареную, чуть сбрызнутую лимонным соком рыбу и тушеную морковь.

– Конечно, Виши!

Входя в отель, люди сдержанно приветствовали друг друга, изредка останавливались, чтобы обменяться парой фраз. Альбертина вспомнила: однажды они с Октавом видели, как двое отдыхающих украдкой, за спиной официантов, обсуждают погоду и поданную на обед рыбу.

– Флирт!

– Это подтверждает мою правоту! – победно воскликнула Сара.

Но тот отель был пятизвездочным, женщина, которой кровь из носу необходимо достать к концу августа пятнадцать тысяч евро, не может позволить себе такой роскоши.

Шарлотта предложила взять кредит:

– Объясню своему банкиру, что деньги нужны для того, чтобы найти мужа для матери.

– Придется платить за номер, нужны платья и драгоценности: я не подцеплю миллиардера в тряпках из «Труа Сюис».

– Ты никогда там не одеваешься, нам это не по средствам, – проворчала Мадлен.

– Драгоценности могут быть и поддельными, – сказала Сара. – В его возрасте он наверняка будет близорук и ничего не заметит.

Их понесло.

– Огромное состояние и цирроз!

– Ты станешь его последней любовью.

– Мы влюбимся в его наследство.

Мадлен абсолютно точно помнила состоявшийся тогда разговор – в этот самый момент домой как раз вернулись девочки.

– Что за наследство? – спросила Клеманс.

– То, которое мы получим от будущего мужа твоей бабушки, – пояснили ей.

Клеманс нимало не удивилась.

– Отличная идея. Я прочла в одной статье, что регулярная сексуальная активность – лучший естественный регулятор сердечной деятельности для людей пожилого возраста.

Слова «пожилой возраст» вызвало бурю протестов.

– Не смей комментировать сексуальную жизнь моей матери, – пригрозила Сара между двумя взрывами хохота.

– Еще чего! Вы с мамой первые начали.

– Не надо путать: мы говорили о свадьбе – не о сексе.

Адель пришла на помощь кузине:

– Насколько я слышала, между этими понятиями есть некая связь.

– И похоже, эта связь сексуальная? – решила «дожать» ситуацию Клеманс.

– В вашем возрасте не полагается ничего знать о подобных вещах.

– А мы и не знаем, честное слово! Забыли все, чему ты нас учила.

Это началось в восемь вечера как игра, а к десяти превратилось в план. Когда все ушли спать, Альбертина подошла к зеркалу и долго изучала свое отражение. Позже я расскажу, как впервые увидел эту женщину, а пока скажу лишь, что она была очень хороша собой. Время пощадило ее красоту. «Я совсем забыла, что женщина должна быть кокетливой», – сказала себе Альбертина. Ее длинные белокурые волосы не поседели, но приобрели серебристый отлив, затейливых причесок она не делала, просто собирала их в пучок. Альбертина расстегнула заколку, встряхнула головой и скорчила неодобрительную гримаску. Густые пряди тяжелой волной падали на плечи, но что хорошо для молодых, никак не годится для пятидесятипятилетней матроны, подумала Альбертина, раздраженная собственным пофигизмом. Она взяла ножницы и решительно обрезала волосы. Превращение оказалось просто фантастическим.

– Они правы. Я рискну отправиться в Виши.

У компьютера Альбертины – о, не собственного, а того, что предоставил ей для работы издатель, – не было модема. Она отправилась в консультацию, включила машину Сары и вошла в Интернет, где без труда нашла все нужные ссылки на «Кристис» и «Друо».

К полуночи она все рассчитала:

– Хватит на десять дней в пяти звездах.

Вернувшись в свою комнату, Альбертина оглядела секретер и книжный шкаф Серюрье-Бови. Она прекрасно знала, сколь совершенны и ценны эти вещи. Ее двоюродный прадедушка Октав, из младшей ветви семьи, в 1895 году воспылал страстью к стилю «модерн», сослал на чердак все, что датировалось периодом Наполеона III и эпохой Реставрации, и обставил весь дом в соответствии с новым увлечением. Во время первого финансового краха, в 1917 году, Октав привез в «Ла Дигьер» несколько столовых гарнитуров, спален и гостиных, с которыми не знали, что делать. Любимые вещи Октава отправили на чердак, где их никто не видел и, следовательно, не мог полюбить, а в 60-х и вовсе продали, сильно продешевив, от чего бедная Альбертина по сей день впадала в ярость! Повезло только секретеру и книжному шкафу Серюрье-Бови – им нашлось место в комнате Октава-младшего, которую потом заняла Альбертина. Она держала свои учебники за большой застекленной дверцей шкафа и делала письменные задания на выдвижной доске секретера. Альбертина так разволновалась, что не смогла сдержать слез.

– Милые мои красавцы, уж постарайтесь спасти «Ла Дигьер», – прошептала она.

Мадлен задумалась и прервала свой рассказ. Я выждал несколько мгновений и проговорил:

– Спасти «Ла Дигьер»…

– Она сорвалась с цепи, понимаете? Когда женщина обрезает волосы…

Мадлен издала короткий смешок.

– Однажды я поступила так же. Очень давно. Волосы у меня отросли. Но далеко я не уехала… Не добралась даже до Виши. Впрочем, я никогда не обладала такой силой характера, которой наделены женщины из рода ла Дигьеров.

Мне ужасно хотелось узнать побольше об этой самой цепи, но я не посмел задавать нескромные вопросы, о чем сегодня очень сожалею, а тогда ограничился тем, что полюбопытствовал:

– Я уже дважды или трижды слышал в разговорах имя Вотрен.

Мадлен с радостью подхватила тему:

– Он наш ближайший сосед. У него большая ферма, приносящая хороший доход, но этих денег, увы, недостаточно, чтобы поддерживать на плаву такую дорогую собственность, как «Ла Дигьер». Вотрен никогда не был женат – к превеликому сожалению многих окрестных девиц. Он и сегодня мог бы завоевать любую избранницу, но всегда любил только Альбертину.

– Подлинная страсть?

– О да! Вы его обязательно увидите: с виду никогда и не подумаешь, что «Страдания юного Вертера» могут иметь к нему какое-либо отношение, Вотрен – мужчина солидный, твердо стоящий на земле, а не витающий в облаках, при всем при том вот уже сорок лет он преданно любит женщину, которая никогда не подавала ему ни малейшей надежды.

– Он несчастлив?

– Наверное, но он ни с кем не говорит о своих чувствах. Вотрен всегда здесь, если в нем возникает нужда, а в таком поместье, как «Ла Дигьер», без мужских рук не обойтись, какими бы энергичными и сильными ни были его хозяйки.

Мысль о том, что можно всю жизнь любить женщину, которая не отвечает тебе взаимностью, погрузила меня в задумчивость.

На следующее утро Альбертина позвонила к Друо и побеседовала с экспертом. Тот проявил скептицизм.

– Серюрье-Бови? И где на них можно посмотреть?

– У меня дома, мсье. Полагаю, вы храните копии балансовых книг и отчетов?

– О… Само собой разумеется.

– Так найдите в документах за восемьсот девяносто шестой год имя Октава ла Дигьера. Он в то время жил в Париже.

Ее напор и уверенность впечатлили собеседника. Он затих – видимо, углубился в поиски, – а через несколько минут произнес:

– Вы правы. Как же мы это упустили?

– Не огорчайтесь, рассеянность свойственна даже специалистам, – с притворным участием утешила его Альбертина.

После чего назвала свою цену.

– Вы бредите!

– Я, часом, не ошиблась номером? Это галерея Друо?

– Но…

– Приезжайте взглянуть: оба предмета – из числа лучших творений мастера. В разных странах есть люди, гоняющиеся за Серюрье-Бови, так сообщите о находке. Полагаю, вы не меньше меня заинтересованы в высокой стартовой цене.

Спорить он не стал. Легко вообразить эмоции парижанина при виде брезента на крыше, цементных заплаток на мощенном веером дворе и выцветших обоев на стенах большой и совершенно пустой гостиной! Но госпожа ла Дигьер предъявила ему счета, подтвердившие подлинность принадлежавших ей вещей.

– Невероятно! – раз десять повторил агент галереи Друо.

Вот так секретер и книжный шкаф помогли совершить поездку в Виши.

Получив через несколько месяцев чек, Альбертина подумала: «Ставки сделаны, остается сыграть игру – и будь что будет».

Я не заметил, как пролетело время. Мадлен покончила с глажкой.

– Мне редко попадались такие замечательные слушатели, – со смехом сказала она, – но я устала, да и спать давно пора.

– Все дело в том, что вы – изумительная рассказчица.

Я не преувеличивал.

Мадлен не употребила ни одного вульгарного современного словечка или выражения, так что слушать ее было одно удовольствие.

– Хочу заметить, что у всех обитательниц Ла Дигьера дивная речь.

– Вы правы, Альбертина весьма строга в вопросах языка и в том же духе воспитала дочерей. А поскольку мы некоторым образом проходили школьный курс вместе…

– О чем вы, Мадлен?

– Я уже говорила, что мне было тринадцать, когда родилась Альбертина, и я фактически бросила школу, чтобы ее нянчить. В первых классах я проверяла у нее уроки, но потом поняла, что не справляюсь, и решила: будем учиться вместе! Каждый день Альбертина приносила мне свои конспекты, я выполняла все домашние задания, после чего ее отец меня экзаменовал. И очень строго, доложу я вам! О, настоящего диплома у меня, конечно, нет, но я каждый день узнавала что-то новое, отчитывалась Октаву и в результате получила оценку «хорошо». Мы с Альбертиной читали одни и те же книги, так что культурный уровень у нас примерно одинаковый.

Я вспомнил, как мы с Сарой перетаскивали «высланные» из шкафа книги.

– Вы любите Барбе д’Оревильи?

– Меньше чем Вилье де Лиль-Адана, – ответила она, складывая гладильную доску.

В тот вечер я так и не открыл «Дьяволиц», потому что до часу ночи делал записи. Мне хотелось запечатлеть не только все детали рассказа Мадлен, но и по возможности ее манеру говорить. Единственное, чего я передать не могу, это волшебства ее голоса – непринужденного, нежного, певучего. Эта шестидесятивосьмилетняя женщина обладала – и обладает по сей день, ибо она совсем не изменилась, – удивительным обаянием. Не знаю, была ли она хороша собой, но думаю, что была, и кузен Жандрон не остался единственным мужчиной в ее жизни. Она никогда не откровенничала о себе – только о «Дигьере» и его обитательницах, словно это поместье с его хозяйками были ее единственной страстью, но я не почувствовал в ней ни чопорности, ни жесткой непреклонности, свойственных женщинам, которых мужчины оставляют равнодушными.

Укладываясь спать, я думал, что на следующий день проснусь очень поздно, но в семь утра меня разбудили коты, мурлыкавшие у меня над ухом. Я посвятил подобающее время общению с ними, после чего встал и спустился вниз. Была суббота, но в постели никто залеживаться не стал: все были в кухне, где вкусно пахло крепким кофе и свежим хлебом. Меня встретили как давнего друга.

За едой была составлена программа на день: Шарлотта и Мадлен отправятся в город за покупками, Сара нанесет визит нескольким коровам, Адель займется историей с географией:

– Буду зубрить, как каторжная! Мне нужен высший балл!

А Клеманс, раздобывшая тесты за предыдущие годы, собиралась до посинения решать интегралы.

– Вы сильны в математике?

Я с печалью в голосе ответил, что был когда-то, лет сорок назад.

Я как раз обдумывал, чем бы мне заняться, когда появился Вотрен. Не помню, каким представлял себе отвергнутого любовника, – все мы, так или иначе, руководствуемся штампами. Вотрен, как и оба Трамбле, явно был в доме своим человеком: он поцеловал девочек и Мадлен, взял чашку, сам налил себе кофе и подсел к большому столу. Руки у Вотрена были крупные и крепкие, как и подобает работающему на земле человеку, но с длинными и изящными пальцами. «Рембрандт через призму Эль Греко» – сработала моя вечная привычка искать аналогии в искусстве. Седина до сих пор не тронула его головы, тогда как у меня в его возрасте уже не оставалось ни одного темного волоса! Обветренное, изрезанное морщинами лицо поражало тонкостью черт, присущей – еще один штамп! – скорее интеллектуалу, чем фермеру. Этот человек показался мне весьма привлекательным мужчиной, и я сказал себе, что госпожа ла Дигьер, должно быть, и вправду необыкновенная женщина!

Вотрен – само собой разумеется! – знал о моем присутствии в доме.

– Итак, господин Авиль, как вам «Ла Дигьер»?

Я произнес несколько хвалебных фраз, которые Вотрен выслушал с застенчиво-счастливой улыбкой, словно я говорил о его собственном владении.

– Вы уже видели огород? А овчарню?

– Овчарню?

– Боже, о чем только думают эти женщины? Овчарня – ровесница дома, что для наших мест большая редкость, вы непременно должны на нее взглянуть.

Я сообщил, что спускался к реке, но дальше, в заросли, не полез.

– И правильно сделали! Мы больше не ходим туда через сад. Я обещал госпоже ла Дигьер и Мадлен расчистить еще несколько соток земли: если у вас нет других дел, идемте со мной.

В этот момент мне на мобильный позвонила моя дама сердца, и я залился краской стыда, осознав, что совершенно забыл поставить ее в известность об инциденте с машиной, из-за которого застрял в провинции. Я отправился в холл, чтобы выслушать заслуженные упреки и попытаться вымолить прощение, в глубине души понимая: будь эта женщина важна для меня, я бы такой оплошности не допустил.

Поговорив, я вернулся к Вотрену, и мы через двор направились к овчарне.

– Машины заезжают сюда только в случае крайней необходимости. Антуан говорит, что булыжник укладывали прямо на песок, а этот тип подложки недостаточно прочен как для грузовиков, так и для легковых машин.

– Дело даже не в весе машин, главная опасность исходит от тормозов. Следовало бы использовать закаленный песок.

– Поговорите с ним. Не уверен, что ему знакомы такие методики.

– Он кажется мне знающим человеком.

– Так и есть. Но, если я правильно понял, процесс восстановления требует специальных знаний. Один взгляд на бетонные заплатки старого Октава вызывает отчаяние, согласны?

Интересно, найдется здесь хоть один человек, равнодушный к «Ла Дигьер»?!

Мы сели в старенький внедорожник Вотрена, бывший на ходу, судя по всему, благодаря заботам Жерома. Проехав сотню-другую метров, мы оказались перед решеткой ворот, такой старой и настолько прекрасной, что я поразился, каким чудом ее миновала общая участь проданных семейных сокровищ. Вотрен размотал цепь и отодвинул засов.

– Тяжелую работу делаем мы с молодым Трамбле, – объяснил он. – У девочек, да и у Альбертины с Мадлен, энергии хватит на десятерых, но они все-таки не штангисты-тяжеловесы. Если мужчина себя уважает, некоторых вещей он женщинам делать не позволит.

«Например, распиливать на дрова стволы поваленных бурей деревьев, а потом складывать их в поленницу», – подумал я, оглядывая окрестности.

Меня удивила не только площадь огорода, но и желание ее расширить.

– Они выращивают овощи для себя, а излишки продают. Люди сегодня гоняются за экологически чистыми продуктами, так что это дает небольшой дополнительный доход, а вы сами знаете, что у них каждая монетка на счету. – Он негромко рассмеялся. – А овощи «чистые», потому что нет денег на удобрения.

– И как же они выкручиваются?

– Малышки собирают голубиный помет. Лучшее удобрение на свете. А еще готовят компост, используя остатки еды.

Воистину, этими женщинами можно было восхищаться без устали! Я не без досады вспомнил даму своего сердца: изящная, образованная женщина с безупречными манерами впадала в неистовство всякий раз, когда птицы гадили в цветочные ящики на ее балконе.

На южной стороне участка уже срубили несколько молодых деревьев и раскорчевали землю, оставалось все перекопать и выровнять. Этим и собирался заняться Вотрен.

– Идемте смотреть овчарню.

Каменное строение очаровало меня с первого взгляда: односкатная крыша, крепкие перекрытия, идеальные пропорции. В углу были сложены старые земледельческие инструменты, которые могли бы осчастливить хранителя какого-нибудь маленького сельскохозяйственного музея в провинции.

– Ими все еще пользуются, – сообщил Вотрен. – Они куда прочнее современных, хотя им бог знает сколько лет.

Вскоре к нам присоединился Антуан. Господа справедливо рассудили, что копать вместе с ними землю я вряд ли захочу, подсказали мне номер вызова такси, и я отправился в М***. Городок был маленький и совершенно прелестный, центральная улица – чистый XVIII век. Красота стоявшего поодаль аббатства XVI века заставила мое сердце архитектора затрепетать от восторга. Я заметил несколько магазинчиков и решил купить подарки моим любезным хозяйкам, но сделать это оказалось нелегко – там торговали только полезными вещами. Я не знал, что выбрать – тефлоновую кастрюльку, баранью ногу или шерсть в мотках, и в конце концов опустошил цветочную лавку: в саду «Ла Дигьер» совсем не было цветов.

Клеманс и Адель пришли в восторг от моих букетов.

– Впервые в жизни мужчина дарит мне цветы, – сказала Адель. – Вы попросите моей руки?

– Конечно! – Я с удовольствием вступил в игру. – Как только ваша матушка вернется.

– Берегитесь: она может согласиться. Сами знаете, что мы открыли сезон охоты на мужей.

Мадлен и Шарлотты дома не было: они отправились за покупками, но перед этим успели приготовить еду: на столе стояло большое блюдо салата, в духовке – жареные цыплята.

– Себе возьмем, остальное – обратно в плиту: коты начеку.

Коты действительно сидели перед плитой и терпеливо ждали – величественные, невозмутимые. Мне сообщили, что зовут их Октав-старший и Октав-младший.

– В «Ла Дигьер» обязательно должны жить Октавы, а поскольку у нашего дедушки была ленивая Y-хромосома, эта обязанность возложена на котов, – прокомментировала Клеманс.

В этом семействе, где все очень много работали, обедали всегда в час дня, а ужинали в восемь – так велел обычай. Кто приходил вовремя, ел еду горячей, опоздавшие ставили свои тарелки в микроволновку.

– Пожалуй, будет лучше, если вы женитесь на Мадлен, – сказала Адель. – Не подумайте, что вы не в моем вкусе, но такому мужчине, как вы, нужна более зрелая женщина.

– Боюсь, она меня отвергнет: я, конечно, езжу на дорогой машине, но другого состояния у меня нет.

– Тут вы попали в точку. Вас отпустят холостым. Мы выходим замуж только за деньги. Хотя, если вы хорошо зарабатываете… В конце концов, нам каждый год не хватает каких-то жалких двадцати пяти – тридцати не облагаемых налогом тысяч.

Она веселилась от души и была очень забавна.

– Тогда мне следует проконсультироваться с моим бухгалтером, прежде чем брать на себя обязательства.

– Вот-вот!

– С Мадлен будет всего одна закавыка: она не захочет менять фамилию, – вступила в разговор Клеманс.

Адель пожала плечами:

– Подумаешь! Женщины теперь не берут фамилию мужа – это старомодно.

Она ненадолго задумалась.

– Вообще-то у вас есть сильный козырь: она считает, вы получили старомодное воспитание. Когда вы отправляетесь в общественное место с женщиной, кто входит первым?

– Конечно, я.

– Мадлен выиграла сто су: она была уверена, что вы это знаете.

– А кто с ней спорил?

Адель вздохнула.

– В нашей семье пари проигрываю только я. Потому что слишком рискую.

От моей гипотетической женитьбы мы перешли к их планам на будущее. Клеманс собиралась заниматься медициной, и ее интересовало, как можно заработать, учась в университете.

– Что нужно уметь, чтобы работать у архитектора?

Мои объяснения ее разочаровали.

Адель еще не определилась с выбором. Эта юная особа с хорошо подвешенным языком была так уклончива в разговоре на эту тему, что я счел за лучшее не настаивать.

Меня поражало царившее между ними согласие. Единственный ребенок в семье, я не имел опыта общения с братьями или сестрами, но в семьях моих друзей не раз наблюдал склоки из-за большего куска торта или какой-нибудь безделушки. Мадлен мне говорила, что Шарлотта с Сарой не знали классического кризиса отрочества, а Клеманс и Адель никогда не соперничали. Им казалось, восхищаться чужими достоинствами гораздо приятнее, чем завидовать им, они не воевали друг с другом, потому что играли в одной команде. Для себя я назвал это «эффектом правды»: все четыре знали, как мужественно сражаются за «Ла Дигьер» Альбертина и Мадлен, и встали с ними в строй плечом к плечу. Дети часто жалуются: «Да-а, у него есть, а у меня вот нет!», а выведенные из себя молодые матери оправдываются фразами типа «Во-первых, у нас нет на это денег» или «Я не виновата, что коньки стоят дороже видеоигр» (порядок фраз, сами понимаете, может быть произвольным!). В этом доме всегда точно знали цену вещам и ничего не просили: у них было то, что они могли себе позволить, а без остального обходились. Все шесть женщин были союзницами в смертельной схватке, не оставлявшей места банальной мелочности. Глядя на этих веселых и острых на язык девочек, я, зрелый, много повидавший, считающий себя циником человек, испытывал и уважение, и восхищение.

В самом начале знакомства меня поразило их сходство, теперь, пообщавшись с ними без взрослых, я понял, чем одна отличается от другой. Волосы старшей кузины, Клеманс, были такими же легкими и шелковистыми, как у ее матери Шарлотты, она переняла от нее сдержанную манеру поведения и некоторую замкнутость. Клеманс отлично ладила с младшей сестрой, но сомнительные шутки – таковыми, во всяком случае, посчитала бы их дама моего сердца! – были скорее прерогативой Адель. Моя мать с ее чуточку старомодной манерой выражаться – она не собиралась переучиваться – сказала бы, что у Адель проказливая мордашка. У Клеманс было лицо скульптурной лепки, с резкими чертами, пикантная Адель напоминала игривого котенка. Будь я лет на пятьдесят моложе, не знал бы, в которую влюбиться!

Когда мы перешли к десерту, вернулись Мадлен и Шарлотта. Следом появилась Сара, объявившая, что Вотрен, Жером и Антуан покончили с огородом и сейчас придут. Все засуетились, начали разгружать сумки и убирать покупки в шкафы, морозильники – их было два – и холодильник. Мужчины так хорошо знали, где что лежит, как будто жили в этом доме. В некотором смысле, так оно и есть, подумал я. Жером влюблен в Сару, Вотрен – в Альбертину, Антуан добивается благосклонности Шарлотты. Или уже добился? Непринужденность в обращении не всегда синоним близости. Как только порядок был наведен, из духовки достали цыплят, и в глазах котов зажглась надежда.

За столом сидели девять человек, мы ели, разговаривали, смеялись, и я вдруг понял, что ощущаю невыразимое блаженство. Я думал о своей жизни единственного ребенка, воспитанного матерью, веселой и умной женщиной. Мы много разговаривали, нам всегда было интересно друг с другом, но в доме звучали только наши с ней голоса и наш смех. Здесь было шумно, один задавал вопрос, другой отвечал, еду передавали с одного конца стола на другой, кто-то все время вскакивал и что-нибудь приносил… Мне впервые в жизни показалось, что я попал в семью.

И мне это понравилось.

Около трех я вернулся к себе, в комнату госпожи ла Дигьер, и начал просматривать и дополнять сделанные накануне заметки, потом описал сегодняшнее утро и свой разговор с Адель и Клеманс. Ночью я мало спал и решил, что сиеста мне не повредит.

В семь часов я отправился вниз. В галерее, как обычно, раздавался стук «Ундервуда»: Адель печатала, скрючившись и положив слева тетрадь, а справа – стопку бумаги. Она была так поглощена работой, что даже не услышала моих шагов, а я постарался проскользнуть незамеченным.

Вечер был удивительно теплым. В сад вынесли старый стол и несколько стульев, Мадлен и Шарлотта разливали аперитивы, Сара, Жером и Антуан вели оживленный разговор, и мне захотелось к ним присоединиться. Мое появление не вынудило их сменить тему, а говорили они о Вотрене.

Он знал, что Альбертина звонит каждый вечер, и его снедало желание остаться и узнать новости. Но слушать, как та, в которую он влюблен, рассуждает о своих ухажерах? А с другой стороны – как выставить за дверь человека, три субботних утра подряд расширявшего огород? Чувства Вотрена понятны, но он сам во всем виноват. Ну почему, скажите на милость, он ни разу не сделал Альбертине предложения?

А сделай он все-таки это предложение и прими его Альбертина, он бы не смог поддерживать на плаву «Ла Дигьер», хотя ферма его процветала и приносила приличный доход. Так или иначе, они ощущали неловкость и даже чувство вины от того, что они его эксплуатируют. Тем не менее было решено не оставлять Вотрена на ужин: Жерома с Антуаном попросили сослаться на дела, а сами они изобразили безумную, требующую немедленного отдыха усталость. Бедняга Вотрен остался в одиночестве и вернулся домой.

У меня создалось ощущение, что мужчины слегка смущены, как сытые рядом с голодным, и я снова подумал, что если они и не женаты, то пользуются известными милостями. Не официальные любовники, просто старые друзья, с которыми время от времени ложатся в постель, но никаких прав за ними не признают. Но почему – почему, черт побери! – красивые молодые мужчины мирятся со столь двусмысленным положением? Задав себе этот вопрос, я тотчас понял, насколько он нелеп: чтобы ответить на него, достаточно было взглянуть на Сару и Шарлотту, двух наиболее соблазнительных и наименее кокетливых из известных мне женщин. Возможно, по первому пункту я слегка преувеличиваю, но по второму точно нет: они не делали абсолютно ничего, чтобы понравиться окружающим, и это придавало их врожденной красоте некую первозданность, которая, узнай я их лет тридцать назад, заставила бы мою кровь закипеть. Совершив несколько любовных глупостей, я принял мудрое решение забыть о молодых женщинах навсегда, да, видно, так в этом преуспел, что не сразу и заметил потрясающего очарования хозяек «Ла Дигьер». Жером и Антуан были влюблены и вовсе не чувствовали себя несчастными. Возможно, они просто ждали?

Звонок Альбертины прервал разговор о бедняге Вотрене.

– Он объяснился!

– Когда? Как? Рассказывай!

Это важное событие произошло накануне, за ужином. Госпожа ла Дигьер надела белую блузку Сары и пелерину Шарлотты, добавив к ним купленные в галантерее уцененные клипсы цвета слоновой кости, и чувствовала себя невероятно красивой и уверенной в себе – именно такое сочетание сильнее всего разжигает пыл претендента. Фонтанен осыпал Альбертину комплиментами, и она слушала их с милой улыбкой, принимая похвалу как должное. Потом прозвучала долгожданная фраза:

– Думаю, это покажется вам смешным, я уже не в том возрасте, но… по-моему, я влюбился.

– Человек с двадцатью миллионами евро смешным не бывает! – решительно объявила Адель, но ей велели немедленно замолчать.

Альбертина улыбнулась:

– Я ответила, что женщине никогда не кажется смешным…

– Что я говорила! – воскликнула Адель.

– Человек, который ее любит. Это чисто мужской подход. Надеюсь, ваше самолюбие не слишком страдает и вы не захотите, чтобы я немедленно уехала?

Он жарко запротестовал, заявив, что уехать надлежит ему. Тут Адель издала разочарованный стон. В воздухе повисло напряженное ожидание. Альбертина почувствовала, что мяч на ее стороне и реагировать нужно немедленно: Фонтанен действительно растерян и напуган своими чувствами, нельзя допустить, чтобы он сбежал. Она должна успокоить его смятение. Альбертина опустила глаза и произнесла, сыграв душевные сомнения:

– Не знаю, что вам и сказать, мой друг. Если я в тридцать лет сумела противостоять искушениям и не заводила романов, так стоит ли поддаваться в пятьдесят пять?

Вряд ли кто-то другой сумел бы исповедаться в искушениях с большим достоинством. Фонтанен оказался понятливым:

– Я имел в виду не роман, а брак.

Уф! Вожделенное слово наконец прозвучало. В кухне раздались торжествующие возгласы.

– Дайте мне продолжить, или я повешу трубку! – пригрозила Альбертина.

Они поклялись слушать молча.

Поскольку демонстрировать свою заинтересованность нельзя было ни в коем случае, Альбертина мягко заметила, что он фантазирует.

– Люди, подобные вам, женятся на девушках, а не на бабушках!

Фонтанен рассмеялся и сказал, что за неделю их знакомства он впервые слышит из ее уст глупость, что насладиться обществом молодых красоток можно за вполне определенную плату и что время, проведенное с Альбертиной, помогло ему понять, как он устал от одиночества.

– Я наслаждаюсь нашими беседами. Когда мы прогуливаемся, то идем в одном темпе. Наши музыкальные вкусы совпадают. Я предлагаю вам несколько лет покоя и счастья – конечно, если мое общество вам приятно.

Госпожа ла Дигьер не могла сдаться слишком быстро. Она заговорила о своем возрасте и ревматизме, мешающих ей наслаждаться пешими прогулками. Объяснила, что живет на жалкие редакторские заработки и скромную вдовью пенсию – индексация отстает от роста цен! – которую может потерять, если снова выйдет замуж.