Текст книги "Лососи, бобры, каланы"

Автор книги: Жак-Ив Кусто

Соавторы: Ив Паккале
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Трагедия

Мы не владеем архитектурными способностями бобров. Экипаж „Калипсо“ сделал все, что мог, следуя указаниям доктора Кейта Хея, чтобы поработать, как эти животные, и создать искусственную хатку, которая пришлась бы по вкусу нашим спасенным бобрам.

Перекрестить толстые ветки для фундамента, заложить стенки по кругу, воздвигать их, уменьшая все время диаметр, чтобы получился купол, – и при этом еще сделать внутри хатки комфортабельное гнездо: вот новое дело, в которое мы окунулись с головой.

Смышленность наших ныряльщиков не нуждается в доказательствах. Из них вышли не такие уж плохие „бобры“! Построив дом для людей, они завершают хатку для бобров.

Для того чтобы побудить двух наших затерявшихся бобров использовать это сооружение, мы толстым слоем раскладываем внутри хатки, на сухой подстилке, нарезанные яблоки.

Являются ли бобры „автоматическими“ животными, полностью запрограммированными при рождении и всегда целиком зависящими от наследственности? Или же наоборот – несомненный признак разума – способны адаптироваться к исключительным обстоятельствам, извлечь пользу из такой интересной ситуации, как эта, предложенная нами?

Ночью под лед в поисках „заблудившихся с каскада“.

Воспримут ли они наше искусственное сооружение?

Чтобы узнать это, надо подождать несколько часов, а может и дней. За это время животные, ознакомившись с местом, поселятся здесь, оставят свои метки, проложат свои обычные маршруты и т. д.

В нашей собственной хижине, на твердой земле, посреди грандиозной снежной декорации, продолжается жизнь. Бернар Делемотт приносит Фостеру обед – куски яблока стали его ежедневным угощением.

„Это не то, что наш кофе,“ – говорит Бернар Делемотт, который каждое утро заглатывает нашу бурду с гримасой отвращения.

Фостер больше не удовлетворяется одним ломтиком; ему нужно яблоко целиком. Он быстро разыскал ящики, где мы храним это лакомство: и он его пожирает, наглец! Вот почему наши запасы тают буквально на глазах.

Некоторое время спустя мы решаем спуститься под воду, чтобы посмотреть, используют ли наши затерявшиеся бобры с каскада дом, который мы для них выстроили. Единственный путь под лед озера – это наша прорубь.

Филипп, Бернар и Иван в своих желто-черных комбинезонах похожи на комичных лягушек на снегу в этом затерянном уголке Великого Севера… Филипп первым проскальзывает в неширокое отверстие. Бернар подает ему камеру. Затем спускается Иван с осветительными приборами. Отныне только электрический кабель связывает троих людей с внешним миром. Это единственный способ сориентироваться по отношению к отверстию, которое ведет на вольный воздух, единственный выход на многие километры вокруг…

На поверхности Ги Жуас разматывает кабель. Иван и он „переговариваются“ друг с другом при помощи рывков: им одним понятный код. Ныряльщики погрузились уже с полчаса тому назад, как вдруг кабель странным образом натягивается. Ги ничем не дает нам понять, что случилось непредвиденное: Иван потерял контакт.

Авария с электричеством может обернуться драмой в условиях враждебного пространства, да еще без солнца. По счастью, Жаколетто быстро обнаруживает место, где кабель зацепился за скалу. Он высвобождает его. Филипп и Бернар ничего не заметили…

Погружение под лед всегда очень впечатляет. Внутренняя поверхность ледяного покрывала озера в свете прожекторов расцвечивается сверхъестественными оттенками золота и серебра. В смутной фантасмагории света и теней черные пузыри прилипают к поверхности льда.

Но наша троица видала и почище этого. Они продвигаются под водой в направлении искусственной хатки бобров. И когда они доходят до нее, о удивление, ни одного из двух ожидаемых хозяев они там не находят. Зато молодой годовалый бобр занял эти места! Он очень быстро скрывается, ослепленный светом. Этот „захватчик“, должно быть, совсем недавно покинул свою колонию, как это часто делают бобры-„подростки“; и если наши двое заблудившихся отклонили предложение поселиться в доме, который мы для них построили, то этот даже не затруднил себя получением на то разрешения!

Отказ двух взрослых бобров поселиться здесь нас опечалил, тем более что их физическое состояние не перестает ухудшаться. Франсуа Шарле снимает их в то время, как они тащатся по снегу или плавают туда и сюда подо льдом от водопада к проруби и от проруби к водопаду, через все озеро. Прошлой осенью хвосты этих животных были толстые, раздутые от запасов жира, необходимых, чтобы пережить тяжелую зиму (одна из основных функций хвоста бобра – служить складом питательных резервов на зиму). Сейчас их хвосты совсем утончились – безнадежно пусты. Бобры истощили свои последние ресурсы. Они медленно идут к более чем определенному исходу…

И к тому же, вот уж несколько дней как мы их не видели – ни подле отверстия во льду, ни на каскаде. Температура воздуха на севере Саскачевана в это время года быстро падает до —45 °C. Бобры без жилья не умеют противиться холоду.

В полном отчаяньи я решаюсь на другую подводную экспедицию. Осенью мы приметили на берегу озера, недалеко от нашего дома, покинутую бобровую хатку. Последняя попытка: если двое наших бродяг с каскада поселились там, они могут еще спастись; в противном случае они, без сомнения, обречены.

Всегда неприятно спускаться под лед – такое впечатление, как будто добровольно попадаешь в ловушку – ныряльщики всегда подвержены этому впечатлению, особенно в подобных ситуациях. (Но в этом они не сознаются…) Сегодня все это еще усиливается новым беспокойством: а не найдем ли мы хатку пустой?

Темная вода окутывает пловцов, и начинается фантастический балет пузырей воздуха на „потолке“ озера. Филипп, Бернар и Иван продвигаются к запасам корма, который расположен у края бобровой хатки. Они собирают там остатки ветвей, совершенно очевидно недавно еще кем-то обглоданных. Затем они обнаруживают входы в основной и дополнительные туннели, которые ведут к гнезду: они засыпаны остатками пищи. Это доказывает, что бобры проходили здесь совсем недавно. Но когда ныряльщики освещают внутренность самой хатки – полное разочарование: она пуста.

При этом известии мы, успевшие привязаться к двум нашим бобрам, заблудившимся на каскаде, чувствуем, как у нас перехватывает горло. На обратной дороге мы все цепляемся за мысль, что, может быть, животные, ведомые инстинктом или по счастливой случайности, разыщут для себя настоящее жилье. Но мы хорошо знаем, что эта надежда лишена всякого основания.

Хижина, освещенная лучом зимнего солнца.

„Заблудившиеся с каскада“ в нашей проруби.

Животное выныривает, проплыв 110 метров подо льдом.

Созидательная эволюция

Вот уже восемь месяцев, как зима держит нас взаперти. Снег и холод все еще безраздельно царят повсюду. Но мы замечаем маленькие знаки (то менее резкий порыв ветра, то хруст льда на озере, то бормотание струи воды под ледяным панцирем) того, что погода меняется и весеннее обновление природы не заставит себя долго ждать.

Однажды, когда ледяной ветер заставил нас запереться в хижине, мне пришло в голову организовать общую дискуссию на тему: как, в ходе эволюции, боб р смог дойти до таких высот в искусстве строительства?

Мы даем ветки берез двум потерявшимся бобрам.

Все члены экипажа включились в нее с энтузиазмом. Идеи кипели. Умы взбудоражились. Я не смогу изложить здесь все, что было произнесено в ходе этой памятной сессии. Наиболее авторитетное, наиболее научно обоснованное, мнение, бесспорно, было высказано нашим приглашенным специалистом, доктором Кейтом Хеем. Многие идеи, которые я хочу изложить здесь, исходят от него.

Три вида водных грызунов занимают примерно один и тот же биотоп: нутрия (Myocastor), ондатра (Ondatra) и бобр (Castor). Сравнение их методов постройки „жилища“ дает возможность представить, как эволюция создала наиболее „совершенного“ из этой тройки – бобра.

Нутрия способна только рыть, то есть удовлетворяется тем, что выкапывает на уровне воды глубокую нору в крутом берегу, который она выбрала для жилья.

Филипп Кусто и Бернар Делемотт с обледенелыми бородами.

Ондатра не только выкапывает себе нору, но делает еще и вход в виде искусственного канала и покрывает свое жилище куполом из трав и веток. Она осуществляет землеройные работы, надзор за путями сообщения и строительства. Но все это далеко уступает по сложности постройкам бобра. Ее сооружения не столь протяженны, не столь сложны, они даже не столь тщательно отделаны.

Бобр побивает своих конкурентов по всем статьям. Он выкапывает норы более длинные, чем нутрия и ондатра, и часто ему приходится делать для одного гнезда не один тоннель. Материалы, которые он использует для постройки своего дома, не просто сбиты в кучу, но собраны (перекрещены) и в случае необходимости скреплены намертво грязью и кусками торфа. Его долговечная хатка, обитаемая в течение многих лет и тщательно содержимая в порядке, снабжена пищевой постелью (feedbed). Наконец, работы по надзору за путями сообщения (гений градостроительства!), которые он проводит, достигают редкой сложности и размаха: его каналы шире, длиннее, глубже и многочисленнее, чем у ондатры, и к тому же – что не делает ни одно животное – он строит запруды, что обеспечивает нужный ему уровень воды во все времена года.

Если природа – благодаря обычному отбору – дала бобрам наилучшие среди грызунов средства производства, можно быть уверенным в том, что это не возникло за один день.

На „снегоходах“ на Великом Севере.

Непросто построить хижину для бобров.

Волк среди белого безмолвия.

Именно это показывает нам палеонтология. До того, как прийти к современным формам рода, эволюция наделала много ошибок.

Я не хочу вдаваться в подробности. Множество видов сменяло друг друга в северном полушарии, с тех пор как в олигоцене (почти в начале третичного периода, тому около тридцати миллионов лет назад) появилось семейство бобровых (Castoridae). Steneofiber, Paleocastor, Architheriomys, Dipoides: вот сколько ископаемых предков у современных строителей. Наиболее удивительный вид из всех, бобр, названный специалистами Castoroides foster, жил несколько миллионов лет назад, на заре четвертичного периода, в Америке; он достигал размеров бурого медведя!

Все формы угасали одна за другой, за исключением Steneofiber, который дал начало всем современным видам бобров, и в частности двум основным: американскому бобру (Castor canadensis) и европейскому бобру (Castor fiber). Было описано еще два вида, но не все авторы согласны дать им статус такового: Castor caecator, происходящий с Новой Земли, и Castor subauratus, отмеченный в нескольких местах в Калифорнии. [25]25
  К современным видам рода Castor относятся три вида: бобр восточный, С. fiber, распространенный от Норвегии, Финляндии, Швеции и Польши до юго-западной Монголии и северо-западного Китая – он занимает значительную часть территории СССР; бобр западный, С. albicus, обитающий в нижнем течении Роны и среднем течении Эльбы, акклиматизированный в Швейцарии, в бассейне Женевского озера; и бобр канадский С. canadensis, уроженец Нового Света, акклиматизированный в Финляндии и Польше. В СССР канадский бобр появился в 1952 г. в Ленинградской обл. и Карельской АССР, проникнув из Финляндии; этих животных в настоящее время перевозят для акклиматизации в бассейн Амура и в водоемы Камчатки. – Прим. ред.


[Закрыть]

Таким образом, природе пришлось предпринять немало попыток и наделать много ошибок, для того чтобы создать в конце концов такого необыкновенного строителя, каким является современный бобр.

Но так ли уж необходимы эти способности к работе – доведенные до своей крайней черты —, чтобы свидетельствовать в пользу развития мозга, то есть приобретения какой-то формы разума? Я в этом не убежден.

Были предприняты попытки доказать путем тестирования умственные способности бобров. На первый взгляд они не кажутся такими уж незначительными. Наши грызуны определенно достигли отличных результатов во вскрытии ящиков и открывании запоров. Но эти успехи, возможно, обязаны не столько их уму, сколько удивительному ручному умению. Лапа бобра – это рука рабочего, короткая, сильная и очень специализированная, хотя это и трудно предположить по ее внешнему виду.

Самый умелый строитель среди грызунов крупным планом.

В самом деле, она имеет противопоставленный палец, но это мизинец, а не большой палец! Последний редуцирован и служит лишь для причесывания головы.

Другое доказательство разума бобров может быть найдено в том, что эти животные очень значительно варьируют свою работу в зависимости от основных условий среды (климат, гидрология…) и точной топографии выбранного места. Для меня это не является определяющим: здесь я вижу доказательство отличного действия адаптивных схем, свойственных виду в целом.

Многие бобры удовлетворяются временными убежищами. Время от времени животное отдыхает на местах, хорошо укрытых растительностью, выше самого высокого уровня воды в реке, устраивая гнездо из веток и трав. Иногда оно выкапывает более совершенное убежище в старом пне. Отходы от его работы служат ему подстилкой.

Такие временные убежища позволяют ему жить в странах с относительно мягким климатом (например, в Западной Европе или в некоторых районах запада Соединенных Штатов Америки). Но подобные убежища при некоторых обстоятельствах можно найти и на Великом Севере: канадские бобры перебираются в них летом, а чаще всего весной, в случаях, когда половодье затапливает их хижины.

Между временными убежищами и очень совершенными хижинами, которые мы обнаружили здесь, на берегу озера Фостер, существует промежуточная стадия архитектурного усовершенствования, представленная норой, перекрытой пучками хвороста. Русский бобр и бобр на Роне являются, в частности, любителями такого рода жилищ. Но как временные убежища подобные сооружения возводятся и североамериканскими бобрами.

Нора – это не более чем длинная галерея, вырытая в крутом берегу озера или реки и снабженная более широкими пустотами, которые мы называем камерами. Основной тоннель диаметром от 30 до 60 сантиметров начинается под поверхностью воды, на глубинах 75—150 сантиметров (когда уровень воды падает, бобр выкапывает новый вход на соответствующей глубине и закрывает первый слоем ветвей). От этого подводного выхода галерея поднимается в прибрежной почве под углом примерно в 30°. На расстоянии метра или двух от входа располагается первая камера, которая служит животному для обсушивания мокрого меха. Гнездо располагается во второй камере, более обширной, диаметром от 60 до 80 сантиметров и высотой 40–50 сантиметров, имеющей куполообразный потолок.

Эта жилая единица, как правило, сообщается с водой двумя или тремя дополнительными каналами, которые бобр прорывает на случай тревоги. В потолке проделано узкое отверстие для вентиляции. Бобр маскирует его ветками и сучками; это и есть те самые кучи срезанных веток, которые называются пучками хвороста. С точки зрения того, о чем мы здесь говорим, важно, что эти пучки хвороста собраны таким образом, какой никогда не применяется при постройке хатки: здесь ветви никогда не бывают сцементированы грязью.

Какое заключение следует из этого? Бобр благодаря своему умению работать передними лапами, что не является общим правилом для животных, строит, используя различную технику (более или менее большое сооружение, более или менее прочное, более или менее долговечное). Он использует различные планы, следуя местным условиям. Но разве это зависит от его разума?

Я сам и все те, кто меня окружает в этот вечер здесь, в глубине Саскачевана, далеки от того, чтобы быть убежденными в этом. Строительное искусство бобра заслуживает восхищения. Но ведь это робот, а не разумное животное. Его умение строить ближе к таковому осы или пчелы, чем шимпанзе.

Молодые полярные совы в гнезде.

Весна на великом севере

Праздник природы – смерть волка – запруды – лепет новорожденных, сосущих мать – семейный уклад бобров – строитель экологической империи

На Великом Севере весна представляет собой восхитительное зрелище. На этой земле, которую зима усыпляет на долгие месяцы, внезапность, стремительность, даже буйство весеннего обновления кажутся пропорциональными жестокости пурги и снега. При первом же луче солнца, при первом хрусте льда на озерах, при первом же журчании на холмах талой воды кажется, что какая-то лихорадка охватывает животных и растения. Все естество живет ускоренным темпом, зная, что время роста и размножения будет коротким.

Этот внезапный прилив силы и жизненных соков увлекает в свой поток все живое. Вот почему так стремительно раскроются почки и расцветут цветы. Вот почему так быстро надо собирать первый строительный материал для своего гнезда, прежде чем выйти на поиск партнера (или партнерши).

Сам человек не может избежать этого ускорения ритма жизни на северной земле. В нашей хижине, в самой глубине Саскачевана, мы чувствуем, как наши сердца бьются быстрее, как кровь стремительнее бежит по жилам. Все же мы – животные и по-животному реагируем. Никогда, вплоть до этого времени года, разница, отделяющая нас от наших „меньших братьев“, не была столь ничтожна. Как Фостер и Касси чувствуют зуд в конечностях, так и нас сжигает желание поработать, поразмяться на жарком весеннем солнце…

Праздник природы

Для того чтобы охарактеризовать весну, индейцы Великого Севера употребляют слово Yoho, которое переводится как „изумление, наполненное робостью“. Вся окружающая природа приводит их к подобной формуле. Вид просыпающегося леса и озера, высвобождающегося от своего ледяного панциря, полны незабываемой красоты. При виде этой мощи, при мысли о величавой всеобщей необходимости расти и продолжать свой род перехватывает горло.

Сейчас общее для всех – биологическая весна. Она и экипажу „Калипсо“ придает неслыханный энтузиазм. Молодые люди никогда еще не были такими возбужденными! Луи Презелен вытащил нашу ванну из оцинкованного железа на маленький пляж перед хижиной и нежится в ней под солнцем, в более чем холодной воде. Ги Жуас зашел еще дальше – он ныряет голиком в озеро Фостер, еще не свободное от льда. [26]26
  Увы! Надо сказать что эта возбужденность и нетерпение имели весьма трагические последствия. Совсем немного отделяет жизнь от смерти на Великом Севере. Наш молодой канадский повар Лесли Симонар, едва тридцати лет, не мог усидеть на месте после долгих зимних месяцев. Однажды, как раз после еды, он залез в каноэ и отправился „сделать круг“ по озеру. Какую неосторожность он допустил? Никто этого никогда не узнает. Во всяком случае он упал в воду и захлебнулся. Когда пилот вертолета поднял тревогу, Бернару Делемотту и его товарищам потребовалось всего лишь несколько минут для того, чтобы вытащить тело. Массаж сердца, искусственное дыхание в течение двух часов, использование баллонов с кислородом, которыми мы располагали, не привели ни к чему. Врач, за которым мы слетали на гидросамолете в Ля-Ронж, смог только констатировать смерть. – Прим. авт.


[Закрыть]

Мы организовали серию экскурсий на вертолете. Роберт Маккиган – для друзей просто Боб – ведет машину над лесами и окрестными озерами, то снижаясь к хатке бобров, на которую мы ему указываем, то срезая вершины деревьев, между которыми мы различаем смутный силуэт какого-то животного…

Однажды белоголовый орлан взлетает при нашем приближении, и кажется, что ему хотелось бы потанцевать в воздухе в паре с огромной металлической птицей, внутри которой мы сидим. Назавтра мы присутствуем при возвращении из дальних стран стаи диких уток, которые одна за другой садятся на берег озера Фостер.

А то еще черные казарки в бело-черно-коричневом оперении рассекают канадское небо своими типичными V-образными стаями.

Поражает нас и белая куропатка, что прячется в скалах. Эта птица, летом пестрая, серо-коричневая, зимой переодевается в незапятнанное белоснежное платье. Она остается невидимой для хищников и летом, среди травы и листьев, и зимой, на снегу. Эта окраска (здесь переменчивость – наилучшее приспособление), позволяющая ей слиться с окружающей средой, называется покровительственной окраской.

Вечером перед нами пролетает ночной хищник – огромная полярная сова, тоже вся белая; перья на краях крыльев, видоизмененные особым образом, придают ее полету абсолютную бесшумность.

Наутро мы мельком замечаем рысь – великолепное кошачье, рыжеватое, с коричневыми пятнами, уши ее на концах увенчаны тонкими черными кисточками.

Мы увидели еще и двух лисиц, пробирающихся в кустах, и россомаху, жестокого хищника, весьма скромных размеров, но устрашающей мощи… А вот медведя мы будем искать напрасно. Может быть, еще слишком рано. Может быть, эти стопоходящие спят еще в своих берлогах, в то время как мы пролетаем над лесом.

Смерть волка

А затем, на шестой или седьмой вылет, вертолет погнал между деревьями волка. Этот хищник в жемчужно-серой шубе, с широким хвостом и узкой головой буквально охвачен паникой от шума винтов. Мы преследуем его всего лишь несколько минут, так как видим, что он буквально вжался в землю, жалкий, побежденный (больше морально, чем физически) этой механической силой, которая превосходит его. Покоренный, задыхаясь, он ожидает своего конца. Мы тут же отлетаем. И Филипп выражает вслух то, о чем я думаю про себя:

«Говорят, что самозванные „спортсмены“ еще охотятся на этого зверя. Поутру они залезают в автомобиль, приезжают в аэропорт, садятся в самолет, затем в вертолет и оттуда, из ружья с оптическим прицелом, убивают одного или двух волков… В тот же вечер вернувшись домой, они демонстрируют восхищенной (!) семье шкуры, пробитые пулями, сопровождая все это рассказами об опасностях, которые они пережили. Опасности! Какие там опасности?»

Бедный волк… Жертва глупых россказней, он исчез с большей части территории Европы и Северной Америки. Его сделали пугалом для малых детей, а он не заслужил этого. Все исследования показывают, что он занимал определенное место в экологических системах, в которых человек истребил его. Сейчас его просто нет! Он не только не пожирает маленьких красных шапочек и бедных поросят, как говорят, но и северные олени (и в Канаде тоже), в истреблении которых его упрекают, достаются ему в очень малом количестве. Большую часть года, кроме самого сурового времени – зимы, он удовлетворяется грызунами – мышами, полевками, лесными мышами – даже насекомыми! Заяц для него – неслыханный праздник, а куропатка – подобна банкету…

Я говорил до сих пор только об интересе к нему с точки зрения экологии. Но его социальная жизнь, его нравы, привычка уединяться в летнее время и сближаться со своими собратьями осенью; его язык (эти „ух! ух!“, которыми он пугает своих волчат); способ его охоты группой в периоды голода; его почти исключительная моногамия; метод воспитания волчат не только одной их матерью, но также и „дядюшкой“ – все это заслуживает изучения и еще раз изучения – и осмысления.

Весенний туман над озером Фостер.

Говорят, что волк и человек в определенный доисторический момент оказались прямыми конкурентами друг друга, так как занимали одну и ту же экологическую нишу и имели один и тот же тип социальной организации. Вот что может объяснить безрассудную и неугасимую ненависть, на которую мы его обрекли. Но сегодня, когда он почти исчез с лица земли, мы, победители, будем ли мы безжалостны к нему?