Текст книги "Лососи, бобры, каланы"

Автор книги: Жак-Ив Кусто

Соавторы: Ив Паккале
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Мускус

Доктор Хей замолкает, потому что мы замечаем в нескольких метрах от себя что-то похожее на миниатюрный островок всего несколько дюймов в диаметре. Это купол из нагроможденных ветвей, тростника и мокрой травы, немного выступающий из воды.

Это то, что называется „пахучей горкой“. Доктор Хей уточняет, что иногда бобры добавляют сюда еще немного камней или грязи. Но самое главное – бобр роняет на эту кучу несколько капель своего мускуса, или бобровой струи.

Гидросамолет – незаменимое средство связи в этих удаленных ледяных просторах

«Вы почувствуете это на небольшом расстоянии, – говорит Кейт Хей. – Вы легко различите сладковатый запах, являющийся „подписью бобра“».

Я приближаюсь. Я принюхиваюсь в направлении, указанном Хеем. И мое обоняние, обыкновенное атрофированное обоняние Homo sapiens, очень четко доносит до меня это пахучее „послание“ бобра. Если бы я еще умел понять его смысл…

Индейцы племени кри были первыми поселенцами в этом районе.

Пахучие горки, или „кучи-сигналы“ (по-английски sign heaps), возможно, служат бобру для маркировки его территории. Это его „личные границы“, указательные надписи, говорящие соседям: „Внимание! Здесь начинается частное владение!“ Кроме того, может быть, эти пахучие метки имеют большое значение в начале сезона любви, когда самец и самка должны найти друг друга и завязать знакомство.

Большинство диких наземных млекопитающих помечают границы своей территории то мочой, то кучами экскрементов, то несколькими каплями специализированных выделений. В этой области бобр обладает двумя возможностями. С одной стороны, будучи строителем, он не довольствуется тем, что метит травы или камни при случае, – он сам воздвигает рубежи, которые метит. С другой стороны, его специализированные железы производят вещество с устойчивым запахом – предмет вожделений человека в прежние времена.

У бобра много желез разных сортов, открывающихся на поверхности тела. Так, например, в области ануса есть два мешочка, где вырабатывается жирная жидкость, которой животное пользуется, чтобы сделать свой мех непромокаемым.

Паховые железы, где образуется мускус, представлены парными образованиями 8 сантиметров длиной и около 4 сантиметров шириной; по своему происхождению они аналогичны сальным железам, которыми изобилует наша собственная кожа. Там образуется „себум“ – густая маслянистая жидкость, светло-коричневая, когда она свежая, но становящаяся все более и более темной по мере старения и распространяющая тошнотворный запах, в том случае, когда она имеется в значительном количестве. Однако на своей пахучей горке бобр оставляет всего несколько ее капелек: в этой крайней степени разведения бобровая струя имеет сладковатый и приятный для нас запах.

Мускус был повинен в истреблении бобров в многочисленных речных бассейнах. Когда-то о его лечебных свойствах ходили легенды. Вообще все части грызуна были в чести. Толченые бобровые зубы, добавленные в суп, считались средством от множества болезней; эпилептикам рекомендовали спать на шкурах бобров… Что же до бобровой струи, то в нее верили как в действительно чудодейственное лекарство, как в панацею. Она была объявлена основным средством против всех болей в животе, и в особенности колик. Восхвалялось ее действие против спазм, ломоты, апоплексии, эпилепсии и против любых прочих нервных припадков. Ее давали при таких серьезных инфекционных заболеваниях, как плеврит и туберкулез. Утверждали также, что бобровая струя останавливает икоту, улучшает слух и вообще делает жизнь полновеснее.

Мех бобра

Лесистые берега озер и рек, темные болота являются излюбленными местами бобров. Они любят эти неопределенные пространства, где земля и вода вступают в тесную связь, где в изобилии травы и корни, дрожащие осинки и березы с молочно-белыми стволами.

Отыскать бобров, понаблюдать за ними, отметить особенности их поведения, изучить их повадки, узнать их нравы, проникнуть в тайны их социальной организации – все это требует большой хитрости и терпения. Легко обнаружить их хатки и запруды. Бесконечно трудно проследить за передвижениями самого животного.

Для того чтобы наша операция была плодотворной, чтобы „урожай“ был добрым (как в кинематографическом, так и в научном смысле), мы должны разнообразить районы наших работ. До той поры, когда снег остановит практически любое передвижение по земле, Филипп и несколько человек из нашей группы собираются навестить отдаленное одинокое озеро, где есть бобры.

Грызть, грызть, грызть – почти единственное занятие бобра.

Одна из хаток бобров, построенная на берегу озера Фостер.

Неприступная крепость из дерева. Хатка бобра никогда не бывает удалена от леса, где кормится животное.

Они понесут свои грузы… на манер трапперов былых времен. Они хотят испробовать все прелести бесконечных переходов среди скал, кустарников и деревьев с каноэ на плече… С каждого из них сойдет по сто потов. Не счесть будет, сколько раз они оступятся и съедут под откос, сколько раз слетят у них с языка сочные выражения, которые далеко не всегда можно здесь воспроизвести… В одном я уверен вполне: парни с „Калипсо“ сильны работать. Вся эта экспедиция имеет целью знакомство с бобрами, даже их защиту. А вот великие предприятия трапперов, с момента открытия этого края и вплоть до недавнего времени, единственной целью имели убийство бобров, наживу.

Красота бобрового меха неоспорима. Если это и не самый драгоценный, то уж бесспорно один из самых теплых мехов. К глубокому несчастью для биологического вида, любители оценили это! Мех этот бывает разного цвета – от бледно-коричневого, даже желтоватого до коричнево-черного, блестящий и светлый на спине и более матовый и темный на брюхе (голый хвост, передние и задние лапы монотонно черные).

При внимательном осмотре меха можно различить два составляющих его слоя. Снаружи находятся ости, относительно толстые, длинные, блестящие, коричневые, иногда тронутые золотисто-желтым на конце. Под этим защитным слоем расположен плотный короткий пух – подпушь, очень шелковистая, нежная, плотная, свинцово-серого оттенка. В этом слое подпуши заключен теплый воздух, что позволяет животному спокойно переносить резкие перепады температуры. Но лишь при том условии, что наружный слой все время сохраняет свою непромокаемость: иначе вода доберется до кожи бобра и в результате резкого понижения температуры тела быстро наступит смерть.

Забота, которую бобр уделяет своему меху, невелика и соразмерна стремлению не остаться грязным. Выйдя из воды, он тотчас же обсушивается, отряхиваясь, и втирает в наружный слой своего меха немного жира, который извлекает из двух специализированных анальных желез. Потом он долго расчесывается, используя для этого замечательное приспособление своих задних лап, второй и третий пальцы которых имеют расщепленные ногти – так называемый ноготь-гребешок, – специально предназначенные для выполнения этого жизненно необходимого ритуала – ухода за мехом.

Филипп и его товарищи добрались до озера, которое было целью их похода. Неподвижно сидя за кустами, почти слившись с ними, они наблюдали одного из членов колонии бобров, уже давно занятого своим туалетом. Глядя на этого бобра, они не могли избавиться от мысли о том, что все читанное и слышанное ими о бобрах касалось в основном их убийства. Ибо „убийство“ – это единственное слово, которое соответствует истине.

Человек очень давно понял, какую выгоду можно извлечь из прекрасного и теплого меха бобров. В Европе истребление бобров началось со времен античной Греции. Оно продолжалось и во времена римлян, и в средние века, и в эпоху великих географических открытий. Все возрастающий спрос на шкуры бобров в Старом Свете, особенно из-за нужд шляпного производства, побудил трапперов устремиться по всем водным путям Северной Америки. Бобр был одним из основных стимулов освоения Нового Света. Не многие животные так повлияли на ход истории, как бобр.

В Европе бобровые шкуры, привезенные из Америки, превращались то в золотые луидоры, то в блестящие гинеи, что явилось не последней причиной англо-французской войны за обладание Канадой во второй половине XVIII века.

Мех бобра стал единицей денежного обмена по всей Северной Америке. В 1780 году дюжина шкур была платой за ружье. За шесть шкурок можно было купить красное одеяло знаменитой Компании Гудзонова залива (эти одеяла до недавнего времени снабжались этикетками, в которых фигурировали шкуры бобров: например, под „одеялом три с половиной для односпальной кровати“ подразумевалось одеяло шириной в 3 шкуры взрослого бобра да еще одного маленького!). Невозможно сосчитать, сколько состояний выстроено, так сказать, на костях бобров. Наиболее известным примером может послужить история Джона Якоба Астора, который в 1780 году вложил в торговлю бобровым мехом всего несколько гиней, а через полвека стал архимиллионером…

Все это, конечно, привело бы к исчезновению бобра как биологического вида с лица земли, если бы… если бы не мода. Именно этой легкости мышления, этой порхающей переменчивости, этому непостоянству вкусов обязан бобр тем, что выжил, ибо на роду ему было написано умереть. Около 1840 года невероятное пристрастие к шляпам из фетра охватило бывших приверженцев головных уборов из меха бобра: трапперы, лишенные рынка сбыта, вынуждены были устремиться на добычу других, более доходных видов животных.

Истина обязывает сказать, что бобр, хотя он и сильно уменьшился в числе, время от времени снова входил в моду, вплоть до наших дней. В настоящее время животное это охраняется во многих районах, и все же нередко оно становится жертвой браконьеров и крестьян, которые объявляют его „вредным“. На Великом Севере Канады индейцам разрешается ловить его западней, из расчета максимум две взрослые особи на колонию за год.

Лось (или сохатый) в снегу.

Зима прочно установилась на Великом Севере.

Лось бродит в поисках пищи.

Предусмотрительный вегетарианец

Филиппу и его товарищам здорово повезло – покуда зима не сковала льдом бассейн бобров, они свободно наблюдали их и за работой, и за „столом“.

До тех самых пор, пока человек не появился здесь со своими ловушками, сетями и западнями, бобры, эти великие искусники, вели счастливую жизнь. Хотя бобры и медлительны, они без труда ускользали от своих естественных врагов, уплывая, а затем ныряя в самое сердце своих фортификационных сооружений. Плотины, каналы, норы, подземные ходы – все у них прекрасно организовано для безбедной жизни в интерьере, сделанном по личной мерке.

Одно из самых больших удовольствий этих грызунов, которому они посвящают целые часы дневного и, более того, ночного времени, – это еда.

Редкое зрелище – увидеть в кино или по телевизору бобра на свободе, за „столом“, сервированным растительной пищей. Он сидит на заду, подложив хвост под ягодицы и отогнув его назад; это также излюбленная поза животного, когда он выступает в роли дровосека… Именно такой его портрет Филипп с друзьями привезли из своей осенней экспедиции. Затем десятки миллионов телезрителей увидели его на экране.

Бобры строго соблюдают вегетарианский режим питания. Их меню не так уж разнообразно, но эти животные полностью отвергают некоторые группы растений, особенно хвойные (ель, сосна, лиственница), и оказывают очень четкое предпочтение нескольким определенным родам деревьев с опадающей листвой. Очень тщательные исследования советских ученых, проведенные в заповеднике близ Воронежа на европейском бобре (Castor fiber), показали, что этот грызун поедает, случайно или регулярно, 148 из 565 видов растений этого района. Американский бобр примерно то же самое проделывает с растениями, свойственными Новому Свету. Его питание зависит от сезона года: травы и коренья летом, зимой – почти исключительно одни ветви. Он наслаждается многочисленными видами цветковых растений (крапива, щавель, таволга), корневищами водных растений, ризомами (подземными стеблями) ирисов, молодыми проростками водяных лилий, ветвями деревьев и кустарников (дуб, ольха, боярышник). Но коронное блюдо бобра, основа его питания – это ивы, и в еще большей степени – деревья рода Populus (тополя, осины) и Betula (береза). Из ветвей этих деревьев бобр извлекает только тонкий слой ткани роста, расположенный под корой: камбий, или производящий слой (строго говоря, речь идет о меристеме). Остальное почти несъедобно для него. Ему приходится заготавливать на зиму обильные запасы этого продукта, так как в конечном счете бобр употребляет в пишу лишь малую часть каждой ветки.

Бобры никогда не впадают в зимнюю спячку, подобно другим грызунам, например суркам или соне. У них не бывает состояния летаргии, даже при очень низких температурах, значительно снижающих их активность. Пищевые потребности у них остаются примерно на одном уровне в течение всего года. Так как бобры не покидают пределов своей хатки, расположенной в ледяном водоеме, они, без сомнения, погибли бы, не имея запаса провизии, прилегающего к жилью. Продолжительность морозного периода в районах обитания бобров велика, без значительных запасов веток они не выжили бы. Их „пищевая постель“ (по-английски feedbed) состоит из последовательно наложенных друг на друга слоев веток, от дна водоема до его поверхности: высота ее часто достигает 2–2,5 метра. Надо видеть, с каким постоянством, с какой неослабевающей энергией животные ходят в лес и возвращаются к своему продовольственному складу, зажав в зубах очередную ветку… Этой необходимости подчиняются все, вне зависимости от пола. Иногда, если район заготовки расположен в верховье реки, бобры сплавляют лес прямо до своего жилища. Но во всех случаях они методично укладывают ветки, вмуровывая их в ил на дне, для чего заостряют кончики веток. Все последующие прикрепляются к этим фиксированным веткам. Подобный „фундамент“ часто снабжен балластом из камней и ила.

Отмечались склады срезанных веток, которые достигали в объеме 25 квадратных метров, то есть это был купол с диаметром основания до 6 метров при высоте 2,5 метра.

Выбрать окружение

Неутомимые, бобры работают от захода солнца до зари – а ночь так длинна в это время года на Великом Севере. Конец осени, еще мягкий, несмотря на случайные порывы ледяного ветра, предвестника лютых холодов, является периодом максимальной активности бобров. Нужно не только накопить запас веток для зимы, но еще укрепить свои хатки и починить плотины – закончить их, если за дело взялись поздновато (или если бобров привезли сюда, на север, люди – ведь им нужно все начать от ноля).

Жилище бобров имеет форму более или менее уплощенного конуса. Его основание и стены сделаны из ветвей и грязи, к которым прибавлены другие материалы, распространенные в округе. Как правило, основное жилое пространство расположено выше самого высокого уровня подъема воды бассейна и снабжено подводным выходом, заглубленным более чем на 1 метр, чтобы он не оказался закупорен, когда озеро покроется льдом (но будущей весной мы станем свидетелями трагической архитектурной ошибки, допущенной одной из семей бобров).

Жилище нашего бобра – это комфортабельный дом, к тому же укрепленный как следует. С одной стороны, мягкое, теплое, полностью изолированное от остального мира, и в двух шагах – отличный склад еды. С другой – почти неразрушимое. В своем собственном доме, в этом переплетении стволов, ветвей, корневищ, травы, сцементированных грязью, бобр может опасаться только двух возможных врагов – медведя с его страшными когтями и недюжинной силой, и человека с его топором; но, как было сказано выше, медведь никогда не приближается к бобровой хатке… Волк, рысь, россомаха или лисица могут только залечь в засаде на соседнем берегу в надежде, что бобр ошибется, выходя из воды.

Совершенно очевидно, что первым делом при постройке хатки является выбор места для фундамента. Это совсем не так просто, как кажется: знание гидрологии здесь абсолютно необходимо. И именно в этом заключается самая глубокая тайна биологии бобров. Как этот грызун, довольно примитивное млекопитающее, с ограниченным объемом мозга, может судить, и в великом большинстве случаев правильно, о наилучшем местоположении для осуществления своих планов? Как он может предвидеть колебания уровня воды в бассейне от мелководья до разлива, как он может заранее знать толщину льда на реке? Если бобр устроит выход из своего жилища слишком высоко, над минимальным уровнем воды (мелководье), он падет жертвой первого же проходящего мимо хищника. Если он построит свое убежище с гнездом ниже максимального уровня воды (разлив), он рискует быть затопленным, по крайней мере его малыши, неспособные еще к плаванью. Наконец, если животное не примет в расчет толщину льда в суровые холода, оно будет замуровано в своей хатке так прочно, что умрет от голода в двух метрах от своего продовольственного склада.

Следует все же отметить, что бобр ошибается крайне редко – чтобы не сказать исключительно редко.

Хатка бобра поднимается чуть в отдалении от берега, в чистой воде глубиной метра два; чаще всего она возводится на песчаной отмели посреди озера или реки (уже перегороженной плотиной), но не менее подходящим местом является и болото, покрытое плавающей растительностью, где есть какой-нибудь старый пень и небольшая группа деревьев; неподалеку от хатки обязательно должно быть глубокое место.

На открытом озере нетрудно следить за тем, чтобы зимой выход наружу был свободен от льда. Это невозможно на песчаной отмели или в мелком болоте: в этом случае бобр вынужден вырывать подобие специального выхода; это может быть туннель или глубокий канал, но и тот, и другой должны быть недоступны для мертвящего холода.

Натуралисты уже отметили – и наша задача еще раз подтвердить это (к сожалению, трагедией, как мы это увидим), – что бобры не возводят хаток без длительного предварительного обследования места, выбранного для постройки. Как общее правило, они приступают к возведению своего жилища лишь после того, как проведут на „окрестных пастбищах“ целый сезон. Им нужна твердая уверенность в том, что ни пища, ни строительные материалы у них никогда не иссякнут. Крайне редко приходится наблюдать животных, которые начали строить хатку без предварительного долговременного посещения бассейна. Как правило, это самки с малышами, случайно оказавшиеся без своего жилья (хатка, разрушенная человеком, повернувшее в другую сторону течение и т. п.).

„Долгое и мирное пользование территорией выпаса, так же как и удовлетворительное снабжение продуктами питания, составляют два решающих фактора в выборе места для постройки новой хатки“. Нечего добавить к этой фразе, сформулированной профессором Верноном Бейли (Vernon Baily) более полувека тому назад (Journal of Mammalogy, февраль 1926 г.).

Мы знали обо всем этом, когда прибыли в конце осени сюда, на север Саскачевана. Или по крайней мере знали, в чем следует сомневаться. И мы должны были прожить зиму вместе с переселенными бобрами, объявленными „нежелательными“…

Один из „заблудившихся с каскада“ – окоченевший, несчастный, без дома на зиму.

Фостер и Касси

Они делят с нами наш дом – трап для выхода – лоси – заблудившиеся с каскада – построить хижину – трагедия – созидательная эволюция

В Канаде, следуя твердому распоряжению властей, бобров, уличенных в преступном действии по отношению к человеку, назамедлительно переселяют далеко от места „преступления“ (ох уж этот словарь!), на север. Так как в наше время цивилизация продвигается и в этом направлении, бобры оказались в положении краснокожих в прошлом веке: их содержат во все более и более ограниченных резервациях.

Когда Филипп и его группа в самом начале нашей операции на берегу озера „Обглоданного“ присутствовали при поимке и переселении бобров, ими был записан следующий печальный диалог:

„Филипп: Этих бобров, что вы достаете из ловушки, вы увезете за двести километров отсюда, не так ли?

Траппер из Управления естественных ресурсов: Верно. На Великом Севере они не затопят нам дорог, сооружая запруды где попало.

Филипп: Тому, кого вы только что поймали, ему ведь год, как мне кажется?

Траппер: Да, год ему исполнился в июле.

Филипп: Как вы думаете, у него есть семья?

Траппер: Возможно, но, может быть, их всего двое.

Филипп: Не знаете ли вы, это самец или самка?

Траппер: Трудно сказать.

Филипп: Не думаете ли вы, что его уже поздно переселять?

Траппер: Трудно сказать.

Филипп: Будет ли у него время построить или хотя бы найти жилье до зимы? Сможет ли он запасти достаточно еды, чтобы пережить трудное время года? Не приговариваете ли вы его, попросту говоря, к смерти, переселяя отсюда?

Траппер: Трудно сказать“.